Полная версия
И вот этот самый работник, сопровождаемый делопроизводителем Инессой Витальевной, вошёл в её владения, то бишь канцелярию.
Он сразу направился к столу, увидев на нём злополучный конверт, так напугавший пожилую матрону. Взяв его и смело повертев в руках, он выразительно прочитал:
– Так. Междуреченскому районному прокурору, старшему советнику юстиции В.Д.Губанько. Обратный адрес указан: город Междуреченск, улица Валентины Терешковой, дом десять, квартира семь. Белогуров Г.В.. Интересно…
Пощупал содержимое. И задумался.
– Юрий Николаевич, может, всё-таки МЧС вызвать? Пусть сапёра пришлют.., – прошептала хозяйка кабинета.
В ответ тот наградил её тяжёлым взглядом и молвил:
– Не надо…
А мысленно добавил: "Совсем уже…".
Затем без помощи ножниц и канцелярского ножа, ловко, одним указательным пальцем он вспорол конверт на боковом сгибе. Оттуда тотчас выпали куски почерствевшего, но не засохшего хлеба и, словно живые, поскакали по поверхности стола. Их было два: белый и чёрный, грамм по двести каждый, ровно вырезанные из середины стандартных прямоугольных буханок.
– Та-а-ак, – протянул зампрокурора и вновь про себя подумал: "Так-так-так…".
Если Вы заметили, у него была неизменная привычка: сказав что-то вслух, Лядских обязательно дублировал это и про себя, как-бы оценивая и переоценивая сказанное, комментируя и советуясь с помощью внутреннего диалога.
Инесса Витальевна молча смотрела то на свой стол и всё, что на нём лежало, то на Юрия Николаевича. Она, если можно так выразиться, окончательно обалдела от неожиданности и только хлопала ресницами широко распахнутых глаз, напоминая то ли сову, то ли какого-то ночного тропического примата.
Лядских ещё раз потребушил конверт, чтобы проверить, нет ли там какой-либо сопроводительной бумаги.
Убедившись, что он пуст, сложил в него обратно хлеб и повернулся к Инессе Витальевне:
– Наверное, это своеобразная наглядная жалоба на качество продукции местного хлебозавода. Разберёмся! – сообщил бодрым, успокаивающим тоном.
Его слова подействовали на делопроизводительницу, как живительный бальзам. Она даже изобразила уголками рта нечто, похожее на жалкую улыбку. Однако недоумение засела в ней так прочно, что она только вяло, беззвучно пошевелила губами, как бы спрашивая: "А что дальше-то с этим делать?".
Юрий Николаевич понял её без слов, поэтому сделал рукой жест ладонью вперёд, мол, спокойно, сам обо всём позабочусь. И направился к выходу с загадочным конвертом под мышкой.
Перед дверями он резко остановился, повернулся кругом, протяжно, почти нараспев, изрёк:
– Инес-са-а Ви-таль-на-а-а!
Следом поднёс указательный палец к губам добавил и добавил:
– Только – тс-с-с…
Делопроизводительница, продолжала глупо мигать, но тем не менее с понимающим видом закивала.
Лядских так же театрально повернулся к дверям и вышел из канцелярии.
Инесса Витальевна осталась одна. Первая мысль, посетившая её бедовую голову, была о том, что она забыла зарегистрировать эту ужасную депешу и не поинтересовалась, следовало ли это сделать. Потом спохватилась, что даже не запомнила в суматохе своих переживаний, кто доставил это "письмо с сюрпризом". И в конец растерялась оттого, что привыкнув скрупулёзно исполнять свои обязанности, она не может взять в толк, что именно в таком случае следовало бы занести в журнал входящей корреспонденции. Так и записать: "два куска хлеба"? Чертовщина какая-то, бред!
А заместитель прокурора Юрий Николаевич Лядских пружинящим шагом резво шёл в направлении кабинета районного прокурора Губанько, бережно держа конверт с хлебными пайками.
Да-да! Он ни капли не сомневался, что это именно тюремная пайка, точнее, её имитация, чей-то недвусмысленный, но тонкий намёк на какие-то толстые обстоятельства.
"Мда, господин прокурор, кому же Вы так насолили? Очень интересно знать. И не бесполезно. Похоже, Юра, это знак. Судьба даёт тебе шанс. Не упусти его!" – рассуждал Лядских по своему обыкновению сам с собой, решительно сжав ручку двери перед кабинетом своего руководителя…
-4-
Междуреченский районный прокурор, старший советник юстиции Вячеслав Дмитриевич Губанько – мужчина крепкого атлетического сложения, сорока пяти лет от роду, сидел за массивным столом в своём кабинете. Он склонился над какими-то документами и досадливо бормотал вслух:
– Вот, чёрт… Ну и ну. Они что, издеваются? Хоть бы фамилии посмотрели…
Лицо прокурора обычно было суровым и даже грозным, будто высеченным из камня. Но, словно в насмешку, природа наградила Губанько несколько необычной особенностью: на фоне общей суровости и ей же в контраст, его глаза и морщинки вокруг них придавали верхней части лица какой-то ироничный, насмешливый оттенок. Как он ни старался, как ни работал над мимикой, все усилия шли прахом. Взгляд так и оставался смешливым. По ситуации проявлялись, конечно, и некоторые нюансы в спектре от беззаботно-весёлого с хитринкой до глумливо-злорадного. Но, повторяю, это было всего лишь особенностью его анатомии и никак не выражало действительных эмоций и состояния души, словом, вообще ничего не значило.
Вот и сейчас. Возмущённо чертыхаясь, прокурор изучал своими на этот раз удивлённо-лучистыми глазами уведомление о направлении под его начало на стажировку с последующим трудоустройством двух выпускников правовой академии.
Недовольство прокурора было вызвано фамилиями, направляемых к нему стажёров. Один из них был Евдоксопуло, а второй, вернее вторая (это была девушка или молодая женщина) – Моравец.
Дело-то, собственно, было не конкретно в этой паре будущих прокуроров и не в их фамилиях. Пикантность ситуации, а в будущем она могла перерасти и в проблему, заключалась в следующем. Сейчас Вам всё прояснит сам прокурор.
Взяв списочный состав – штатное расписание районной прокуратуры, он принялся зачитывать фамилии работников, начиная с себя:
– Губанько. Так… Кузьменко, Лядских, Абубекеров, Каневец. Эхе-хе… Акчурин, Яфаров, Шевелько, Рахматуллин, Сытник, Кириленко… Вот, чёрт! Ни одной, чтоб чисто русской фамилии! Теперь ещё Моравец и Евдоксопуло! Весь основной состав – какой-то татарско-малороссийский анклав! Хоть бы какого-нибудь задрипанного Иванова или Петрова прислали, а то – Евдоксопуло… Это кто ещё такой? Грек, что ли?
Прокурор озадачился этой темой неспроста: волна призывов к единству и межнациональной толерантности давно уже схлынула на нет. Говорят, грядёт новая волна, ни много, ни мало, о борьбе с русофобией! И решения ожидаются на законодательном уровне. А тут…
– Так. Вспомогательный состав: Сытник… Тьфу, бля! – Губанько нервно плюнул и выругался; он не чурался крепких выражений, не удержался и здесь, второй раз наткнувшись на опостылевшую за последние дни фамилию. – Ну эта старая жаба пусть пока сидит, а вот сынулю придётся уволить к е**не фене. От греха подальше. Как обычно – пригреешь по блату, а они, смотри-ка, в себя верить начинают. Молодые, да ранние… Хотя, по-честноку, здесь и так все по блату. Даже уборщица. О! Кстати…
Пробежав глазами короткий список технического персонала, он удовлетворенно кивнул только дважды, зачитав фамилии рабочего по обслуживанию здания, он же слесарь-сантехник, и уборщицы: Чернышов и Дунюшина.
– Да-а-а, – протянул Вячеслав Дмитриевич,– хорошие дела! Ничего не скажешь…
Формально никакого повода для беспокойства не было: родственников в ближнем, а тем более дальнем зарубежьи у сотрудников нет, украинские фамилии достались им от пращуров в десятом поколении. Да и татарские, в общем-то тоже, но времена очень непростые наступили, тревожные. А ну, как завтра подтянут за цугундер? Ты что, мол, там за пятую колонну развёл? И объясняй потом, что не хохол. А тут ещё всякие дрищи гадят, типа Сытника этого…
Взгрустнулось что-то Вячеславу Дмитриевичу Губанько, районному прокурору: дел выше крыши, впору ночевать на работе, нервы ни к чёрту. А тут ещё дерьмо всякое в голову лезет…
Семью совсем запустил. Дома – одно расстройство. Жена просто свихнулась: всё ей не так, всё не эдак, всё мало. Избаловал, всю жизнь дома просидела, ни в чём отказа не было, никакой нужды не знала. Приедешь домой еле живой от усталости, а она пилит и пилит упрёками, хоть беги. Дома, говорит, не бываешь, на детей забил. Все прокуроры как прокуроры – видные, солидные, жёны не нарадуются: дом – полная чаша, в деньгах купаются, все курорты объездили. А ты, мол, ничего не можешь. Родителям своим жалуется. Тесть-генерал на днях звонил – ехидничал. И не ответишь ему тем же, а так послать охота, аж зубы ломит..!
Она и раньше ревностью изводила, всё помаду на одежде выискивала, а сейчас просто сдурела – житья не даёт. Так бы и вмазал порой! Да нельзя – нажалуется батюшке-генералу и пипец! Прощай и кресло, и кабинет, и карьера, и спокойная жизнь на пенсии! Так и грозится уехать в Москву, к папочке. Оскорбляет ещё: ты, говорит, не районный прокурор, а тряпка – никто в этом Мухосранске тебя не боится и не слушается. Что с ней поделать? Ума не приложишь…
А сын? Младший. Четырнадцать лет! Да он, Слава Губанько, в его-то годы в школьном ансамбле на гитаре играл, на полуакустической: и ритм, и соло. На дзюдо ходил. Летом в пионерлагере уже девчонок щупал. На мопеде гонял от гаишников. Да что там! Грехи молодости: ту самую электрогитару перед выпуском спёр из школы! Да-да. Стекло выставил и спёр! Смелый был, решительный…
А этот? С утра до ночи то в компьютер, то в ноутбук, то в смартфон уткнётся, и хер бы знает, чем там занимается. Никаких интересов! В школе оценки ставят, потому что папу-прокурора боятся. Неуч полный растёт, дуб дубом. На улицу гулять не ходит. Скутер купили – пылится в гараже. Что ни скажи – огрызается или в слёзы, к мамке бежит ябедничать. Что из него получится? И это его кровь? Плоть от плоти? Эхе-хе… Её воспитание, материно…
Дочь. Старшая. Студентка правовой академии, четвёртый курс…
При воспоминании о дочери сердце Губанько больно сжалось. Это была его ахиллесова пята – слабое место, со временем превратившееся в занозу души. И её не выдернуть, и даже не тронуть – болит! Так мучительно болит, что словами не передать…
Студентка… Если бы не папины связи – давно бы выперли из академии. Не только лекции прогуливает, но и на экзамены не является. Ответ один: хотела поступать в Институт шоубизнеса – не позволил. Вот теперь сам суетись! А ей, говорит, диплом юриста не нужен…
Ничего для неё не жалел. Квартиру купил, когда ещё на первом курсе училась. Из Междуреченска в областную прокуратуру и в дело, и не в дело мотался, чтобы её лишний раз навестить…
Ведь она была раньше совсем другой! В отличие от сына, самостоятельной была, с характером, но близкая, родная, своя… А теперь, как ни приедет – будто подменили её: чужая какая-то, странная. То весёлая, дурашливая, то мрачная, раздражённая – слова не скажи… "Достал ты уже, – говорит, – не беси лучше!". Хамит на каждом слове. И скрытная стала…
Он-то, конечно, давно догадывался, в чём дело. Отца-прокурора не обманешь… Но отказывался верить, перекрыл в сознании проблему, обманывал сам себя: нет, она не наркоманка, я ошибаюсь, это просто возраст такой. Пройдёт… Самоувещевание на время успокаивало, но та душевная заноза всё чаще давала о себе знать – свербила, мучила, изводила. И он, прокурор целого района, был бессилен в этой ситуации. Не знал, как спасти собственного ребёнка…
Но главной бедой, самым болезненным для него в этот период было осознание одиночества. Ни друзей, ни нормальных родственников, никого, с кем можно было поделиться, посоветоваться, излить душу, или хотя бы рассказать, каких неимоверных, титанических усилий стоит ему не только нести по жизни свой крест, но и просто сохранять внешнее самообладание. Один…
Прокурор пригорюнился. Даже смешливые, блестящие глаза его утратили обычный игривый огонёк. Ушёл в себя. Так крепко, что самый обыкновенный стук в дверь кабинета заставил его вздрогнуть от неожиданности.
Однако, он тотчас же привёл себя в надлежащее состояние, как ни в чём не бывало. И в глазах загорелся прежний огонёк, только с каким-то дьявольским, зловещим оттенком. Будто перед схваткой со смертельным врагом, что собственно было недалеко от истины.
Губанько знал, кто сейчас стоит за дверью. Знал наверняка. Он хорошо изучил этот стук. И вообще, безошибочно мог определить по характеру и манере постучаться в дверь любого из своих подчинённых.
– Входи, Юрий Николаич, – пригласил прокурор своего второго зама.
Первым заместителем был Кузьменко – не семи пядей во лбу, но более или менее преданный. А этот жучок – Лядских – был опасен для своего шефа. И Губанько хорошо это знал и понимал. Незримое, скрытое от всех противостояние началось ещё два года назад, с первых дней назначения Лядских в Междуреченскую прокуратуру. Знал прокурор и то, что "сливает" его второй зам в областную прокуратуру по любому поводу. Поставлен, а выходит, что приставлен был к нему Лядских вопреки его желанию по приказу свыше.
Не рад. Ой, не рад был прокурор такому визитёру в эти минуты, но ничего не поделаешь. Увы, пришлось изобразить доброжелательное радушие:
– Проходи, Юра, присаживайся. С чем пожаловал? – заметил, что зам не с пустыми руками.
Вошедший в кабинет Лядских задержался на мгновение при входе в кабинет, следуя этикету "штабной культуры", после чего проследовал к столу шефа и присел на стул.
– Да тут такое дело, Вячеслав Дмитрич, – начал свою игру Лядских. – В общем-то ерунда, какое-то недоразумение…
Губанько удивлённо поднял брови, что выглядело вполне натурально. На деле же, поскольку прокурора уже почти ничем удивить было невозможно, этот трюк с бровями он проделал, как всегда, по-актёрски.
Театральности им обоим было не занимать. Оба чуть заметно, но любезно улыбались и глядели открыто друг на друга, наигранно простодушно хлопая ресницами.
– Недоразумение? – переспросил Губанько, в первые же секунды почуяв какой-то подвох – слишком уж победоносно выглядел его зам, как ни пытался это скрыть.
– Сытник приняла сегодня почту. А среди прочего – конверт. Вот этот, – продемонстрировал принесённое. – В нём ни писем, ни записок. Только вот что, – вытащил из конверта те самые две пайки хлеба и показал шефу, как это обычно делают следователи, когда предъявляют упёртому обвиняемому неопровержимые улики.
Брови прокурора опять поползли вверх, но уже не театрально, а вполне естественно. Он еле заметно побледнел, но, совладая с эмоциями, спросил твёрдым голосом, даже как бы равнодушно:
– Ну и что?
Лядских, чтобы не переиграть, не выказать своего злонамеренного интереса, скрючил губы, словно говоря: "Да кто его знает, что? Сам ничего не понимаю".
И вставил, как бы между прочим:
– Наверное, чья-то идиотская выходка. Конверт на Ваше имя.
Губанько на это не отреагировал никак – цепкий взгляд его уже успел царапнуть по депеше за несколько мгновений до реплики Лядских, и он уже знал, на чьё оно имя.
– Мало ли идиотов на свете, может стоит, Вячеслав Дмитрич, установить личность отправителя? – Лядских посмотрел на прокурора изучающе, но выказывая готовность незамедлительно исполнить его указания.
– Не стоит, Юрий Николаич. Чепуха какая-то. Выброси это нах… Или, – ловко принял, а по сути выхватил из рук зама конверт, скомкал его и швырнул в урну, – дай я сам выброшу. А это, – указал на хлеб, – кинь за окно во двор. Там голуби склюют. У тебя ко мне какое-то дело?
Лядских замялся. Он понял, что эта баталия им проиграна. Надо было взять с собой хоть какие-нибудь бумажки на подпись. Для отвода глаз, А так, правда, ерунда получилась И в голову, как назло, ничего дельного не приходило. Наконец, он вяло и с запинками промямлил:
– Д-да. Обвинительное заключение по тому делу… я вам рассказывал… Придётся вернуть в следственный… Там… в общем, доработать кое-что надо… Но я ещё раз изучу…
Не очень убедительно у него вышло. Да ещё смутил озорной блеск глаз Губанько. И, наконец, тон прокурора, по-отечески фамильярно выпроваживающего зама из кабинета словами:
– Это правильно, Юра, ещё раз хорошенько изучи. Ступай, работай.
Лядских ничего другого не оставалось, как покинуть кабинет руководителя, не прояснив для себя ни малейшей сути по поводу загадочной посылки, как говорится, не солоно хлебавши…
Но как только за ним закрылась дверь и, словно сигнал к действию, щёлкнул язычок дверного замка, Губанько, как одержимый, вскочил с кресла и стрелой ринулся к урне. Быстро достав плотный серо-жёлтый комок – останки злосчастного конверта, он расправил его и подошёл к столу. Но тут опять раздался стук в дверь.
"Б****!" – выругался про себя прокурор, снова смяв и быстро закинув конверт обратно в урну.
– Да, Инесса Витальевна, войдите, – досадуя и раздражаясь, громко сказал Вячеслав Дмитриевич. – Что ещё случилось?
И мысленно добавил: "Сука старая!".
Делопроизводитель робко, бочком протиснулась в кабинет, путаясь в дверях (они были двойными):
– Почту принесла, Вячеслав Дмитрич, – испуганно пролепетала.
"Нашла время! Нарочно, что ли?" – злился прокурор, не подавая вида. Лишь произнёс:
– Оставьте на столе.
Конечно же, Инесса Витальевна пришла не спроста. А именно намеренно. Ей ведь тоже не давало покоя то, что лежало теперь в урне прокурорского кабинета. Точнее её основный инстинкт сейчас заключался в том, чтобы выяснить – не сердится ли на неё прокурор за всю эту кутерьму? Ведь в сущности вины-то её нет ни в чём.
Немного успокоенная тем, что Губанько не стал задавать ей никаких вопросов, она оставила на столе тонкую стопку документов и тихонько удалилась. Лишь чутьём, свойственным придворной челяди, уловила, что шеф не в духе.
После её ухода Губанько снова потянулся к урне, взял помятый свиток, прочитал полушёпотом адрес отправителя и дважды повторил его фамилию:
– Белогуров Гэ Вэ… Белогуров…
-5-
Фамилия автора такого оригинального послания показалась прокурору знакомой. Но ни её обладателя, ни связи с какими-либо событиями внешняя память не сохранила.
Губанько нажал на кнопку мини-АТС. В трубке раздались гудки. Но скоро их прервал бодрый молодой голос:
– Старший помощник прокурора Акчурин!
– Ринат, зайди ко мне…
Не прошло и минуты, как по коридору прозвучали шаги, такие же бодрые и чёткие, как голос по телефону. Они принадлежали молодому и очень исполнительному сотруднику – старшему помощнику Ринату Зелимхановичу Акчурину.
Между тем дверь в кабинете заместителя прокурора Лядских была приоткрыта и наблюдавший за обстановкой на этаже Юрий Николаевич удовлетворенно заметил: "Та-а-ак. Пошла мазута! Завертелось колесо истории…".
Акчурин, как совершенно справедливо догадался Лядских, получил от прокурора секретное поручение установить личность отправителя дурацкого письма с такой поистине идиотской "начинкой".
Ринат Зелимханович был выбран на эту роль не случайно. Он, во-первых, молод, энергичен, себе на уме, то есть неболтлив. Во-вторых, родился и вырос в этом городе, знал его, как свои пять пальцев и кроме того водил давнюю дружбу с бывшими однокашниками, среди которых были и опера из уголовного розыска, и следователи ОВД, и прочие должностные лица из разряда "рука руку моет".
Было и "в-третьих"… Акчурин так рьяно взялся выполнять личную просьбу прокурора, поскольку Губанько пообещал удовлетворить его просьбу, а именно отстранить от участия в весьма щекотливом судебном процессе.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
