Евангелие-2024. Благая весть

– Думаю, что живыми они не дадут так себя нафаршировать!

– Не нужно… достаточно сейфа.

– Как скажете! – бодро ответил Федул и засунул появившуюся справа, как обещал архангел, пращу в ранец немецкого образца первой мировой. – У меня есть несколько вопросов касательно здешней жизни.

– Если по воинской теме вопросов не имеете, то по всем остальным вопросам – к Херувимам. До свидания. Увидимся в случае апокалипсиса, то есть в случае начала военных действий.

Федул вышел из кабинки и увидел, что выход в Херувимошную активирован, это подтверждала соответствующая неоновая надпись.

Дальше было совсем светло, даже чересчур. Федул пошарил в тоге и обнаружил солнцезащитные очки, спрятанные в заботливо пришитый кем-то потайной карман. Надел очки, огляделся. Помещение было похоже на широкий, бесконечный коридор с колоннами между которыми на расстоянии метра друг от друга, стояли вазы, в каждой из которых было перо жар-птицы, излучающее слепящий свет. Федул потрогал перо, оно было холодным.

– Крутые технологии! – вслух сказал он.

Вдруг из-за соседней колонны выглянуло, а после целиком показалось существо: Человек, орёл, телец и лев в одном. Выглядел этот гибрид ужасно.

– Здравствуйте, господа хорошие! Как ваше драгоценное здоровье? – скорее из вежливости полюбопытствовал Федул, потому как подумал, что с таким набором хромосом от ветеринара не будешь вылезать. У него как-то была морская свинка, так и то приходилось чуть ли не каждый месяц по ветеринарным клиникам с ней мотаться. То у неё понос, то экзистенциальная хандра… А тут два животных, птица и человечины часть. Целый букет потенциальных болезней.

Херувим ничего не ответил, сел на появившийся из ниоткуда стул и внимательно посмотрел на Федула.

– Я говорю хорошо тут у вас: тепло, светло и слепни не кусают. У нас в деревне тоже была корова, так возле неё слепни так и роились. Меня один цапнул за глаз. Вот такой волдырь был! – громко, словно разговаривал с глухим, прокричал Федул и показал воображаемый волдырь в области глаза, размером с футбольный мяч.

– Вы пришли для того, чтобы задать вопросы или чтобы получить ответы? – спокойно произнёс херувим, а после по-коровьи промычал, рыкнул как лев и пощёлкал клювом, как коростель.

– Для того и для другого! – так же громко отвечал Федул.

– Спрашивайте!

– Почему тут на улицах никого нет?

– Потому, что рай – это индивидуальная конструкция. Не бывает универсального рая для всех. У каждого свой рай. В вашем раю есть только те, кого вы хотите видеть, кто для вас не ад. Они не настоящие. Они цифровые модели, если объяснять понятным вам языком.

– А жандармы?

– Это ваши ангелы-хранители. Они тоже цифровые модели и даются каждому человеку после смерти. Вернее, каждому даётся по одному ангелу… Ну, а ваш каким-то образом разделился на два или клонировался. Как вам понятнее?

– Почему они жандармы?

– Ваш мозг их такими создал. Они в оригинале бесформенные. Вот у себя и поинтересуйтесь: на кой вам в Купчино жандармы?

– Я хотел, чтобы как у Кафки… Ещё хочется узнать, как тут вообще всё устроено.

– Да ничего сверхъестественного… Верховный главнокомандующий у нас, как вы, наверное, знаете – Бог. Бог всё видит и всё знает – Он вездесущ… Кроме того, каждый божий день он получает доклад из божественной канцелярии о состоянии дел в раю. Он давным-давно создал тут всё и установил некий порядок, по которому мы все тут существуем. Господь в случае непослушания не гневается, ибо гнев – это грех. Господь просто косо смотрит, этого достаточно… За порядком следим мы – ангелы. Мы тут всё контролируем. У нас практически совершенная система наблюдения… Все, кто попадают сюда лишены свободы выбора – а значит, и воли, но они и лишены муки принятия решений и ответственности за эти решения. Тут не нужно думать, просто нужно существовать по установленным правилам. Всё, что нужно для счастья в вашем представлении, у вас будет. Вы сами создаёте свой рай. Нарушение установленного порядка ведёт к низвержению в ад. В аду в жопу паяльник суют, потому от нас никто не бежит.

– А как же познать Бога… И всё такое?

– Никак! В этом нет смысла. Что вы хотите познать? Весь смысл в слепом поклонении… – ответил Херувим, возвышая голос.

– Интересная концепция… Там на входе, Юра мне про какую-то войну всё талдычил… Война, говорит, надвигается, а у нас системы ПВО не укомплектованы. Даже, говорит, из тюрем гладиаторов набираем, – сказал Федул заговорщическим тоном.

– Совершенно верно. Пророчество гласит, что скоро явится антихрист и война будет между небом и землей, – молвил херувим тоном былинщика и даже поднял голову быка и полуприкрыл веки.

– А есть приметы этого антихриста? Как узнать-то его, если он явится? – оживился Федул.

– Примет особых нет. Известно, только что сволочь он редкостная, а прикидывается хорошим. И что лакричные монпансье любит – но это, знаете ли, не особо полезная примета.

– А что полагается тому, кто его, так сказать, ликвидирует? Награда какая-то полагается за его голову? Может у вас тут есть ангелы-охотники за головами? – спросил Федул, косясь на вазу с пером.

– Награда?.. Конца света не случится, это считается? Рай в ад не превратится! Это награда?

– То есть персональная награда не предусмотрена?.. Да я так, просто полюбопытствовал, – процедил явно потерявший интерес к разговору Федул.

Он зевнул, подошёл к вазе со светящимся пером, достал его, покрутил в руках и спросил как бы, между прочим, – Пёрышко могу домой взять, а то у меня в раю темновато как-то?

– Нет, – однозначно, невозмутимо ответил на беспардонность Херувим.

– На нет и пера нет… А домой-то, вернее в мой раёк, мне теперь как добраться? – спросил Федул и сунул перо обратно в вазу, но вверх ногами, отчего из вазы, как из прожектора, во мрак бесконечного неба устремился белый столб света.

– Так лучше! – порешил он.

– Всё очень просто. Выходите в соседнее помещение, там будет ряд дверей. Это двери в рай других преставившихся людей. В них попасть невозможно, так как они чужие и имеют свой уникальный код для входа. Первая дверь всегда по умолчанию ваша, на ней табличка с вашим именем – Сёрен. Вы же так, господин Федул, Петру представились?.. Да, вот ещё что… Ваша душа при попадании в свой рай лишится социализации – вам будут неприятны другие души. Другие души для вас станут адом. Так что лучше не ищите контакта.

– Понятно!.. Ну, я тогда пойду, – бодро отчеканил Федул и выкинул руку в римском салюте.

4

Федул вышел в просторный холл, чем-то напоминающий коридор больницы, в которой он лежал с ветрянкой в детстве. Стены на высоту человеческого роста были выкрашены жёлтой краской, а выше – неровно побелены. Деревянные двери были стеклянными, с небрежно закрашенными масляной белой краской стеклами. На стеклах были накарябаны имена.

Федул подошёл к первой двери, на которой было его имя, взялся за блестящую металлическую ручку, но… дверь не открыл: ему помешало это сделать его природное любопытство… В детстве, когда они с бабушкой ходили на кладбище, чтобы почтить память её белогвардейских родственников, он всегда с нездоровым, маниакальным интересом бродил по кладбищу и решал, как говорила бабушка, одну из вспомогательных бинарных математических операций двух аргументов, результатом которой являлась разность: в данном случае продолжительность жизни, получаемая уменьшением значения первого аргумента – даты смерти, на значение второго аргумента – даты рождения… Ведомый тем же кладбищенско-математическим интересом, он побрел вдоль ряда дверей, читая вслух накарябанные на них имена и даты смерти. Даты рождения на них не значились… Там были имена на разных, даже не знакомых языках…

И вдруг он остановился, увидев знакомое имя – Валентин Небрежный. Это был псевдоним его знакомого – Валентина Капустина, который считал себя писателем; при этом писал всякую мудрёную херню, был последователем Барта и потому никогда её не подписывал и не издавал, и давал читать свои опусы только ему – Федулу, хотя другом своим его не считал: видимо, боялся критики… Валентин недавно скончался в результате сердечного приступа, который наступил от того – как уверяли полицейские – что «…по словам очевидцев, Валентин якобы получил оскорбление от трамвайного кондуктора, обвинившего его в неоплате проезда». Федул даже был у него на похоронах: принёс две украденные с вечного огня на Марсовом поле гвоздики, напился в зюзю, размахивал бронзовым бюстом Вольтера, который – как он утверждал, ещё при жизни ему завещал покойный – и кричал, что все присутствующие мудаки и дегенераты, а, согласно Хайдеггеру, люди не подлинные, короче – гниды. И».. чтобы вы суки знали: умер величайший пиит современности… И в утверждении «я художник, я так вижу! "нет простора для концептуального суждения». За что был бит соседями и сослуживцами покойного.

– Валя был очень ранимым, – по традиции хорошо подумал о покойнике Федул.

Он колебался всего несколько секунд, а потом просто толкнул дверь. Дверь невероятным образом открылась, и Федул сделал шаг за вспыхнувшую бритвенную остроту света.

Он оказался в комнате, обставленной всякой техникой. Тут были: системные блоки, 3D-принтеры, плоттеры, ламинаторы, огромные мониторы и ещё всякое такое, названия чему Федул не знал. За одним из мониторов сидел Валентин и рубился в какую-то стрелялку.

– Валя, ёпта, здорова, братан! – воскликнул Федул, распахивая объятия для объятий.

Валентин же не проявил ожидаемого радушия. Он снял гарнитуру, вытер влажной салфеткой лоб и удивленно, скорее с досадой, сказал:

– Федул, ты что здесь делаешь? Это мой Рай! Тебя я не… – он несколько замялся, потом сформулировал, – Тебя я не ожидал тут встретить… Разве это возможно? Хотя если ты здесь, то, видимо да!..

– Так я сам тебя нашёл, смотрю на двери написано – «Валентин Небрежный». Я думаю: неужели однофамилец, а потом вспомнил, что мы тебя недавно схоронили. Кстати, эта ссучка, Аполлинарий Петрович – твой сосед, нанёс мне лёгкие телесные повреждения за то, что я называл тебя гением и величайшим недооценённым прозаиком современности. А потом глумился и смеялся над моим обессиленным телом, даже обоссать хотел, когда меня уносили добрые самаритяне с места дебатов.

– Так никто кроме тебя из них не читал моих сочинений. Откуда им было знать о моём хобби? Зачем ты это всё развел?

– Из чувства справедливости. Я считаю тебя хорошим писателем – глубоким и современным.

Моя мама говорит, что литература умерла. Так и о Боге так говорили, а он вон – живёхонек. Правда, его на земле никто в хуй не ставит, так это он сам так захотел. А то взял бы гром и молнию и ка-а-ак!..

– Так он умер в том смысле, что его в хуй не ставят, а не потому, что его не стало физически или метафизически… Чтобы умереть, нужно родиться… Я согласен с твоей мамой. В наше время, чтобы привлечь внимание людей, нужно использовать видео – и чем проще, тем лучше. В интернете, когда видишь большой текст, часто видишь предупреждение: «Осторожно, много букв». Это как бы знак, что мозг уже устал от информации и требует чего-то более простого.

Вспомни, ещё семь-восемь лет назад мы могли легко справиться с гигантским лонгридом в ЖЖ. Сейчас же описания природы и длинные лирические отступления не вызывают интереса у пользователей. У них есть выбор, и он продиктован их мозгом, который хочет получать простую информацию. Это как бы закономерность: чем больше информации, тем больше мозг требует простоты. Перенасыщение информацией – это корень проблемы. Все ресурсы направлены на создание простых вещей, потому что мозг выбирает самое простое. При этом технически люди не стали меньше читать. Каждое новое действие приносит дозу дофамина: ответ на сообщение, чтение новости, просмотр видео. И мозг требует всё больше и больше. Это как бы замкнутый круг: мозг требует простоты, а простота требует ещё большей простоты… – Валя замолчал.

Потом опять раздухарился:

– Заумные вещи, много терминов и специальных слов… Кому это нужно? Специалистам или тем, кто хочет произвести впечатление на заказчика или работодателя? Что такое сейчас большая литература? Элитарное искусство для избранных?.. Литература метафизического протеста?

Основной совет, который мне давали редакторы, – Сокращай! Пиши проще! Должна быть остросюжетность, сюжет не должен отпускать читателя ни на секунду! Японский эстетизм – длинное, медитативное чтение – сейчас никому не нужен: это прошлый век!..

И ещё один критерий: можно ли из этого сделать фильм. Сегодня, чтобы стать известным писателем, недостаточно написать хорошую книгу. Само понятие хорошей книги размылось. Без вливания денег никто о тебе не узнает. А если нет читателя, то нет и автора. То, что Вечерний продал на 3,5 миллиона своих книг с пустыми страницами доказывает мои слова…

Я решил не подписывать свои произведения, потому что анонимный писатель работает на благо искусства, на возврат к тем временам, когда слова что-то значили и не измерялись в рублях. Я срываю своё имя и втаптываю его в промокшую от дождя землю… «Моё имя – стёршийся иероглиф»… Гений не оставляет после себя школу. Школу оставляет посредственность. Стиль гения повторить не возможно. А, да что там! – с досадой махнул рукой Валентин.

– Вот ты меня прогрузил!.. Я тебе на это так скажу. Я согласен с твоими редакторами, афоризм – лучшая литературная форма! Кто есть такой писатель? Писатель есть пиздун! Он должен всю жизнь пиздеть и подслащать своим пиздежом невесёлое существование человека! Это правда! – сказал Федул, садясь в какое-то люксовое игровое кресло. – А чтобы человек хавал его пиздёж, он должен идти в ногу со временем, должен актуально пиздеть!.. Но в любом случае, раз ты здесь, в раю – значит, ты был хорошим писателем… Или хорошим человеком! И неизвестно, что лучше!

– А ты вообще понимаешь, что ты нарушил правило? Ты вторгся в чужой мир, – шёпотом, оглядываясь по сторонам, сообщил Валентин. – Тут за такое по головке не погладят. – А соглядатай твой персональный, где – ангел-хранитель, как тут говорят?

– У меня вообще-то двое. В Купчино остались, за порядком там следят! – с гордостью заявил Федул, закинул ногу на ногу и закурил.

Валентин посмотрел на Федула так долго и пристально, что Федул подумал о том, что либо он так ангельски красив, что от него невозможно оторвать глаз, либо у него из носа опять торчат волосы.

– Знаешь, Федул, – заговорил Валентин, смотря теперь как бы сквозь Федула. – Я хочу открыть тебе страшную тайну. Я атеист, – помолчал и добавил: – Как Наполеон!

– Вот те нате, – открыл рот Федул. – А как же всё это? Кто за этим стоит? – он очертил руками круги над головой. – Я же портреты в цитадели видел! Не бывает же, чтобы всё само собой!

– Кто, кто? Да никто! Это симулякр – копия того, чего на самом деле не существует, гиперреальность.

– Но кто всё это создал, кто такие ангелы, как мы можем создавать свой рай движением ума? – спросил Федул и пустил струю дыма.

– Как создаем? Да очень просто. Это диссипативная структура. Если в неё подавать энергию, то она начинает эволюционировать, а наше сознание создаёт архитектуру.

– Ну ты же не сомневаешься, что рай создал Бог?

– Сомневаюсь! С чего ты решил, что всё, что существует в мире, должно быть кем-то создано? Ты, надеюсь, не думаешь, что Вселенную создал Бог? Для того, чтобы Богу создать Вселенную нужна была причина. Какая причина была у Бога для этого, а-а? Ему стало скучно? То есть он обладает эмоциями? Вся штука в том, что для рождения Вселенной не нужна причина. Вселенные рождаются безо всяких причин. Или они вообще были всегда и их никто не создавал. А то, где мы сейчас находимся – это псевдоутопия или авторитарный коммунизм, самопроизвольно возникший, скажем, в другом измерении, и нет никаких подтверждений, что её создал некий Бог. Врубаешься? Обычная ангельская пропаганда! А ад – это каторга, куда ссылают непокорных вольнодумцев, навальников местных! – тут он резко замолчал и прислушался.

– Если тебя тут застукают, низвергнут, а из ада ещё никто не возвращался. Там из тебя, может, антиматерию сделают, а может, будут тебе раскаленный паяльник в жопу вечность совать. Вечность в кавычках, естественно. Тогда вспомнишь своё Купчино с бабушкиными пирожками.

– Не ссы, Капустин! – сказал Федул, встал и подошёл к одному из мониторов. На нем он увидел двух своих ангелов. Они стояли на лестничной площадке у двери и о чём-то шептались. У одного в руках была вещь, очень похожая на здоровенный паяльник.

Валентин заглянул Федулу через плечо.

– Беги, пока не замели, – с ужасом в голосе проговорил он. – Эта камера у моей двери на лестничной площадке.

– А-а, ну пока, рад был повидать. Ты тут не кукси, я зайду потом ещё, когда представится возможность, – уже на ходу прокричал Федул.

– Лучше не надо! – честно ответил Валентин.

5

Федул выскочил в коридор с райскими дверьми, упал и выругался почему-то на иврите. Двери располагались теперь в пространстве в другом порядке, одни были выше, другие ниже, третьи были не прямоугольными, а квадратными. Федул не стал разбираться, где его дверь, забежал в ближайшую приличную, на которой было нацарапано «Вашевсё» и к которой вела ковровая дорожка с надписью – «Народная тропа». За дверью была огромная зала в стиле восемнадцатого века. Там было даже темнее чем в Купчино, но в этих, как будто начинающихся, сумерках, она казалась даже уютной. Окна, по-видимому, выходившие на улицу, были закрыты тяжёлыми красными портьерами. Вдоль одной стены стояли книжные шкафы, с внушительными дверцами, которые держали на своих полках ряды томов в переплётах телячьей кожи. Покраска стен имитировала бумажные обои. Свободные стены украшали многочисленные фотографии в ореховых рамках. На них были запечатлены какие-то негры с костями в носу и копьями в натруженных руках, подписанные снизу: «Дедушка Вася», «Дядя Евлампий» и другими именами со степенью родства. В конце залы было устроено что-то вроде гостиной или кабинета. Его освещали две тусклые лампы, стоявшие по краям мраморного камина, над которым помещалось большое, овальное, старинное зеркало. С потолка свисала огромная люстра, иногда издававшая хрустальный звон. Хозяин дома, как показалось Федулу, не удивился его появлению. Он был облачён в восточный халат, из-под которого была видна белая шёлковая сорочка. Хозяин был ниже среднего роста, худощав, смугл, с глазами небесно-голубого оттенка. Имел заострённый изящный нос, ярко выраженные скулы и вытянутый подбородок. Был красиво кудряв и увенчан шикарными бакенбардами. Он неуклюже, шаркая ногами, прошёл по большому персидскому ковру к одному из двух стоявших у камина кресел с обивкой из красного бархата, сел и жестом предложил Федулу занять второе кресло. Быстро осмотрев комнату, Федул оценил стоявшие в углу, одетые в слоновую кость и золото, доспехи римских времён и плюхнулся в кресло рядом с хозяином. Поёрзал, как бы притираясь к незнакомому месту, покрутил головой… Его привлекли две картины, висевшие на самых выгодных местах на стене, обе – ню: девушки в бане и девушки, строящие пирамиду Хеопса. Одна излучала негу, вторая – рабочий энтузиазм.

В доме было четверо слуг, все женщины – и все, за исключением одной, пожилые. У одной, самой степенной, на кружевном фартуке был приколот берестяной бейджик «Арина». Все они были обуты в деревянные голландские башмаки и стояли вдоль стены у камина, заложив руки за спину, как зэки. Зоркий Федул заметил, что у всех у них в ушах были серьги с номерами, как у коров.

В другом конце залы виднелся большой чёрный рояль, который был окружён войском маленьких столиков, покрытых низко опускавшимися вышитыми бархатными скатертями, на которых стояли пустые винные бутылки.

Хозяин томно посмотрел на Федула, затянулся откуда-то взявшимся кальяном и представился:

– Пушкин, Александр Сергеевич.

– Федул-Купчинский… Младший… – Федул помолчал. – Ну и как вам тут, нравится?

– Тут безусловно приятнее. Реальность травматична для человека. Трагическая несовместимость между нашими ожиданиями от реальности и самой реальностью вызывали у меня то смех, то слёзы, а тут всё налажено: быт и прочее. Ходить не больно. Дышать не душно… Я ответил на ваш вопрос? А вы знаете, что некто Солженицын провёл в лагере пятьсот лет, питаясь муравьиной кислотой и бурундуками?..

Вы говорите-с из Купчинской деревни? Помещик или бобыль? На сколько я помню, там около пяти дворов было, да бобылей штук пять проживало.

– Нет-с. Я настоятель храма Позыва Пресвятой Белорыбицы.

– Священнослужитель-с? Прелюбопытно-с.

– Да чего уж тут любопытного… с? Обычный носитель рясы. Вы что же, попов не видели?

– Отчего же, видел. Но в римской тоге впервые. Или вы жрец?

– Ага, и на суде истец! Волею судеб, сударь, я был заброшен в ваши чертоги, чтобы, так сказать…

Федул деланно засмеялся.

– Дабы проверить на прочность эту крепость веры и духа… – он звонко постучал костяшкой пальца о стол, – Аминь.

– А господа ангелы в курсе, что вы тут аудит проводите?

– А как же! Я по высочайшей воле сюда направлен и благословлен самим, – Федул поднял указательный палец вверх, затем засунул его в рот, как это делают для определения направления ветра. – А у вас сквозняк, вы что же, окна на зиму не заклеивали. Так и запишем, – и сделал вид что пишет на ладони воображаемым пером.

– Вы не похожи на батюшку. Скорее на матушку… бобра. А более того, на сына василиска. Вы, конечно, знаете, как вывести на свет василиска? Это очень просто. Нужно взять яйцо петуха и чтобы дура и жаба насиживали его по очереди сто двадцать восемь лет. Получается василиск! Изящно, не правда ли?!

– Вот вы поэты образно так мыслительно произрастаете… Меня грызуном ещё никто не называл… А что, брат Пушкин, ведь не даром?.. Когорта молодости нашей… Аорта, без которой нам не жить… А?

– Вы идиот?

– Совершенно верно, я молоком на папиросной бумаге написал роман под названием «Вы идиот!» из тысячи страниц, но его присвоил один религиозный фанатик, сократил название и сам роман испоганил до неузнаваемости, да так, что теперь невозможно узнать в нём мою великую трагикомедию.

– Так вызовите его на дуэль! – возбудился Пушкин.

– Я не умею, я умею вызывать лишь преждевременные роды. Не желаете родить-с?

– У вас произошел диссонанс между детским подсознанием и критериями социальной среды. Вы не прошли некий обряд инициации и потому остались большим ребенком. Вы – идеальная модель постмодерна. Вы же в армии не служили, признайтесь. И жили до самой смерти с мамой, верно?

– Нифига ссе! Вы хотите сказать, что обществу грозит тотальная пубертатная шизофрения? Вы где такого понабрались? В ваше время психологией, по-моему, никто не баловался! – изумился Федул.

И тут Пушкин вдруг разоткровенничался, видимо кальян был с укропом.

– Верно, я давно здесь. Но мне удаётся следить за сменой парадигм. Я дружу с одним ангелом, который имеет доступ в мир живых. Он приносит интересующую меня информацию.

– Как на зоне вертухай маляву блатным заносит? – осклабился Федул. – Но в любом случае спасибо, брат пиит.

Пушкин картинно вытянул левую руку перед собой:

– Я вам не брат!

Я вам не сват!

И вы, я вижу, не пиит!

К тому же, вот уже который день,

в моём мозгу кора болит!

– Почему же? Я тоже пиит. Помните Слово о Полкане Игоревом? Да четырехстопный ямбом… Да под грибки… Да после баньки… Хотите, прочту отрывок с выражением? Как же там у меня?.. Ах да… «И поскакал он, опрометчиво заломив сусала»…

Вдруг Федул как бы оправился от гипноза и резко выкрикнул:

– Это же как нужно не любить Русь-матушку, чтобы на французском так хорошо говорить?

– Если невежество – это блаженство, то вы должны быть счастливым идиотом! Я вызываю вас на дуэль. Назовите время и место… Вернее… Выбирайте оружие… Предлагаю бой на коленцах – вдруг воскликнул Пушкин, состроив страшную гримасу, и бросил в Федула мундштук от кальяна, но не попал.

– Вот те нате! Это вам не Царскосельскохозяйственный лицей, это небеса. Тут дуэли запрещены.

Я же не обзывал вас Сверчком, как лицеистские сверстники. И хочу напомнить, что прекрасное образование не повод молодому повесе типа вас говорить сальности на пяти языках! Beni anlıyor musunuz?1 А знаете, что написано на вашем памятнике в Санкт-Петербурге? «Он был единственным дворянином, который пошёл провожать жён декабристов к мужьям в Сибирь.»

– Я тебя, ссука, второй раз на дуэль вызываю! – сказал Пушкин, бледнея.

– Я отказываюсь от битвы умов с тем, кто безоружен!

– Ты, блядями высцаный, засраный хуедав моржовый, бляднота пиздобрюхой мандилищи затычка и ловелас при том! – завернул Пушкин.

Федул поднялся и на всякий случай встал позади своего кресла: – Я не принимай твой вызов. Мне нельзя драться на дуэль, потому что я есть… – Федул выпучил глаза, – Антихрист… Миссия! Я скоро весь этот ваш райский поебота в ад превращать. Апокалипсис и алес капут? – заговорил Федул с немецким акцентом потому, что почему-то вспомнил, что так говорил Воланд в Мастере и Маргарите в начале романа.