Поступки, которые мы совершаем ради любви…

Ольга Мицкевич

Поступки, которые мы совершаем ради любви…

1.

Ничего не изменилось: деревья все так же обступают узкую дорогу плотной стеной – ели, высокие и мрачные, тянутся друг к другу с обеих сторон мешаниной веток, образуя арку. Нутро окружающего леса загустело, уплотнилось зеленым и коричневым цветами.

Я переключаю передачу и сбрасываю скорость. Лесная подстилка хрустит под колесами – дорогой пользуются редко. Впереди виднеется скелет ворот: доски, некогда выкрашенные в безликий бурый цвет, давно сгнили, а местами и вовсе отвалились. На испещренном пятнами ржавчины металлическом каркасе белеет табличка:

Частная собственность

Вход воспрещен

В метре от ворот я останавливаю машину и выхожу. Воздух липнет к коже и проступает металлическим привкусом на языке – с моря идет буря. Я разматываю цепь и толкаю створки: проворачиваясь в петлях, те протяжно скрипят. Как и всё тут, они старые и дряхлые. Оставленные. Мысль заполняет меня изнутри горечью по самое горло.

Мне следовало приехать раньше.

Где-то в чаще с сухим треском ломается ветка, и я вздрагиваю. Лес перешептывается тенями и шорохами, далекими голосами птиц. Высоко в кронах гуляет горячий ветер. Медленно оборачиваюсь, вглядываясь в густой зеленый полумрак, наполненный грибным, мшистым запахом сырости. Никого там нет, но я все равно медлю. В просветах еловых ветвей над головой виднеется клочками низкое небо цвета ртути. В отдалении монотонно гудит трасса Р111, соединяющая приморские Вентспилс и Лиепаю1. Я и забыла, каким диким и изолированным ощущается это место.

Еще раз оглядевшись, я поспешно возвращаюсь к машине и забираюсь в салон. Миновав ворота, я вновь останавливаюсь и выхожу, чтобы запереть их, но цепь все время норовит выскользнуть из пальцев, и я чувствую, как раздражение прорывается сквозь эмоциональную немоту, окутывающую меня последние несколько дней. Слезы – злые, горячие, непрошенные – скользят по щекам, пока я вожусь с замком. Цепь оглушительно гремит, пальцы замараны ржавчиной. Будь рядом Стас, я сказала бы, что всему виной нервы, перелет и утомительная поездка через пол страны после. Будь рядом Стас, я бы солгала, и молилась чтобы он поверил.

Справившись, наконец, с замком, я шумно выдыхаю и гляжу на свои ладони. Вдруг осознаю, как глупо должно быть выгляжу в своем цветастом, наглухо закрытом платье и нелепых белых кроссовках. Лес притих, следом притих и ветер. Мгновение безмолвного одиночество столь острое, что царапает ноздри на вдохе. Отряхнув руки, я возвращаюсь в машину и зачем-то блокирую двери. Жду почти минуту, и только потом трогаюсь.

Дорога, огибая огромный валун, делает поворот, и словно из ниоткуда выныривает дом: серые бревенчатые стены, скошенная крыша с проплешинами мха, ставни в лохмотьях белой краски и резная сова над крыльцом. Непрошенные чувства и воспоминания вдруг накатывают на меня, оглушая, и я убираю ногу с педали газа. Машина продолжает катится по инерции, медленно теряя скорость. Перед глазами все плывет, в горле образуется ком. Спохватившись, я торможу лишь у самого крыльца. Выключаю зажигание и еще какое-то время просто сижу, прислушиваясь к металлическим щелчкам остывающего двигателя.

Небо на горизонте бурлит тучами. Порыв ветра ударяет машину в бок, подхватывает и мотает оставленную на бельевой веревке простыню. Как давно она тут весит, забытая? Перевожу взгляд и смотрю на сову, а она смотрит на меня. Время растягивается. Усталость сдавливает стальным обручем голову, медленно стекает по позвонкам. Ветер усиливается, и вот уже первые крупные капли разбиваются о лобовое стекло. Следовало бы поторопится и занести вещи в дом прежде, чем дождь превратится в ливень, но меня не покидает ощущение, что едва я войду внутрь, нечто очень важное в моей жизни начнется и закончится.

Когда в держателе на приборной панели оживает телефон (напоминание, что окружающий мир никуда не делся и продолжает существовать), я невольно вздрагиваю и смотрю на экран со смесью тревоги и вины. Стас. Мы поругались накануне моего отъезда – почти сутки назад – и с тех пор не разговаривали. Ссора вышла гадкой, ее отголоски еще звенят во мне. Глядя на экран, я ищу и не нахожу слов, которые хотела бы сказать сейчас мужу.

Замолчав на миг, телефон звонит вновь. На экране – старое фото Стаса от края до края, словно ему мало места. Словно он стремится втиснуть себя в каждый свободный сантиметр пространства. Однако, сейчас ему не дотянуться, не заставить меня ответить, если я не хочу. А я не хочу. Разрешаю себе не хотеть. Это новое, непривычное для меня ощущение силы странно ворочается в груди, укладывается, расчищая себе место.

Взгляд сам собой устремляется к зеркалу заднего вида: в нем отражается мое лицо с тонкой сухой кожей, чуть припухшая, искусанная губа. На сиденье позади водительского – простая картонная коробка и белый пакет из магазина. При мысли о содержимом как пакета, так и коробки, желудок сжимается. Я одновременно боюсь и жажду того, что внутри пакета. Боюсь и жажду перемен. Это чувство тоже новое и хрупкое. Мне хочется дать ему больше места вырасти, и потому я сбрасываю звонок, пообещав себе подумать об этом позже.

2.

Ветер подгоняет меня в спину, когда я бегу к крыльцу, неловко прикрыв голову руками. Запасной ключ нахожу там же, где и всегда – в жестянке под верхней ступенькой крыльца. До этого момента я не задумывалась, что делала бы, не окажись его там. Но ключ на месте, и я без проблем отпираю дверь и вхожу внутрь.

За неделю дом успел остыть. Воздух в комнатах сырой и холодный, однако, как и прежде, пахнет деревянной стружкой, сушёными яблоками и всем тем, чем пахнут старые дома: золой в печи, полиролью для мебели – и человеком, который тут жил и умер. Щелкаю выключателем и облегчено выдыхаю, когда зажигается свет. Набрав силу, дождь дробно колотит по подоконнику, незакрепленный ставень стучит о раму окна. Не разуваясь, я иду по дому: подмечаю пыль клочьями на полках и паутину по углам, неряшливую стопку старых газет у буфета в гостиной и кофейные кольца на низком столике у окна. Занавеска пожелтела и пахнет плесенью – едва уловимо, но все же. Выглядываю во двор, и в том месте, где раньше были ровные грядки, я вижу лишь черные, зарубцевавшиеся шрамы.

Раньше дед держал корову и кур, маленький огород. Он работал на земле пока мог, упрямо отрицая как признаки болезни, скрючивающий его суставы и превращающей пальцы в корни деревьев, так и слабеющее зрение; отрицал, что время имеет над ним власть. Однако, год назад он сдался, и я наняла человека, который покупал продукты, убирал в доме и возил деда к врачу, если придется. Как оказалось, со всеми обязанностями тот справлялся спустя рукава.

Я сглатываю скопившуюся во рту горечь. Последние два года с дедом мы общались только по телефону и каким-то образом он убедил меня, что все у него в порядке. Вернее, я позволила убедить себя, ведь так было проще – для всех.

В отдалении рокочут первые раскаты грома, следом внезапно мигает свет, и на короткий миг темноты я невольно задерживаю дыхание. Я не имею представление что буду делать, если из-за бури отключится электричество. Лоскут земли, на котором стоит дом, с трех сторон окружен лесом, а с четвертой, в полукилометре на север – лишь пологий морской берег: дед ценил уединение.

От окна тянет холодом, и я отступаю, задев бедром журнальный столик. Расставленные на нем полукругом рамки с черно-белыми фотографиями глухо дребезжат. Я смотрю на них, отстраненно осознавая, что там лишь мертвецы: родители, бабушка, мой старший брат – никого из них не осталось. Последним ушел дед: его не стало чуть больше недели назад, в конце апреля, когда на вишне в саду едва пробились почки. Теперь на всем свете у меня есть только муж, и от этого я ощущаю себя безмерно одинокой и едва живой, словно выброшенная на холодный Балтийский берег рыбина. Глядя сквозь стекло на темную гущу леса, размытую потоками дождя, я вспоминаю, что ближайшие соседи почти в двух километрах на восток, от чего чувство одиночества лишь растет и ширится.

Вот только разве не его я искала последние несколько недель? Не одиночество, но уединение. Время подумать и побыть с собой. Побыть собой. Решиться.

Тряхнув головой, я иду на кухню. У печи сложены поленья, рядом – ровная стопка газет для розжига, металлическое ведро с щепой и спички. Я открываю дверцу, укладываю растопку на решетку и поджигаю. Огонь вспыхивает и ползет, жадно пожирая сперва бумагу, а затем и тонкие щепки. Кухня озаряется мягким, желтым светом, сгущая тени по углам. Когда растопка занялась, я кладу поленья и прикрываю дверцу.

Буря и подступающий вечер окрашивают картинку за окном сизо-синим, превращают сад и лес за ним в скопище теней. Мыслями я возвращаюсь к пакету, оставленному на заднем сиденье – бутылка вина, решетка яиц, хлеб, кое-какие овощи и плоская прямоугольная коробочка из аптеки. Живот крутит, и я сглатываю тошноту. Надо забрать вещи из машины, поесть и приготовить комнату, в которой спать. Я поднимаюсь с колен, отряхиваю платье и иду к выходу. Больше всего прочего я хочу откупорить вино, наполнить бокал до краев и забраться под одеяло. Смотреть на дождь и ни о чем не думать. Возможно, даже уснуть.

Позади что-то падает с глухим стуком, и я резко оборачиваюсь. Проклятое сердце колотится вдвое быстрей, пока мой взгляд мечется по кухне в поисках источника звука. Оказывается, одно из поленьев каким-то образом упало с верха стопки и теперь лежит на полу, направленное одним концом ко мне, а вторым на печь, словно указующий перст. Я смотрю на него, потом на дверцу печи, и тут, словно из прошлого, звучит дедов голос – четко, до дрожи в затылке:

Никогда не забывай открыть шибер, иначе угоришь. Будь внимательна, девочка

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Латвийские портовые города на западном побережье Балтийского моря.