Тайна Пятой Планеты

Если вкратце, то Гарнье ушёл с прежнего места не с пустыми руками. Нет-нет, никаких хищений, растрат и прочей уголовщины – он всего лишь прихватил с собой сведения о том, где на Земле следует искать ещё один «звёздный обруч». Сведения эти, добытые в результате расшифровки части символов с лунного «обруча», не секретны, но то, что француз, не поставив в известность бывших своих коллег и руководство Проекта, передал их «конкурентам», никого не обрадовало – а кое-кого и натолкнуло на малоприятные мысли…

И ведь было с чего! Предполагаемое место нахождения «обруча» – в австралийском секторе Антарктиды, на Земле Уилкса. Руководство Проекта давно добивалось от австралийцев разрешения на поиски, но те сперва тянули, ссылаясь на какие-то формальности, и в итоге отказали. Это случилось всего через пять дней после того, как Гарнье сменил место работы – а ещё через неделю транспортные самолёты Королевских Воздушных сил перебросили на посадочную площадку в ста двадцати километрах от австралийской станции «Кейси» несколько десятков тонн грузов, в том числе, экскаваторы и тяжёлые трактора с ледорезным оборудованием. Всё стало ясно: англичане и их партнёры по космическому Содружеству решили сами добраться до «обруча». Руководство Проекта в ответ сделало попытку протолкнуть через ООН резолюцию о своём исключительном праве на любую работу с «обручами», но результата не добилось. Как раз сейчас готовится к подписанию всепланетная конвенция о запрете ядерного оружия, и ссориться с англичанами, без чьей подписи этот документ не стоит бумаги, на которой он написан, никто, естественно, не спешит. Заседание по «обручам» откладывалось не меньше четырёх раз – а тем временем, англичане вместе с японцами и австралийцами развернули в Антарктиде масштабные работы и на пушечный выстрел не подпускают туда посторонних наблюдателей.

Не то, чтобы меня это обеспокоило: хотят – пусть выкапывают, прямых запретов на изучение «звёздных обручей» нет. Другое дело, что добраться до них без прямого разрешения руководства Проекта невозможно. То есть, до сих пор было невозможно – но если англичане добьются-таки своего, ситуация изменится. А ещё, не даёт мне покоя фраза Валерки о то, что Гарнье готов играть с могущественными силами, которых толком не понимает – даже теперь, когда его теория тахионного резонанса признана и приносит практические плоды, свидетельством чему наша экспедиция…» «…Спросите, откуда у меня появилось свободное время для газет и, тем более, дневника? Дело в том, что «Заря» должна была прибыть к Энцеладу через станцию «Лагранж», после чего экипаж немедленно включился бы в работу. Но – не сложилось, и благодарить за это следует Леднёва. Валерка категорически воспротивился прыжку сквозь стационарный «батут». Это, заявил он, безвозвратно нарушит тончайшие настройки, с которыми они с Юлькой мучились без малого неделю – а без них на экспериментах по «тахиолокации» (термин изобретённый им самим) можно будет ставить жирный крест. Против малых «зеркал», создаваемых тахионными торпедами, Леднёв ничего не имеет, хотя, подозреваю, будь его воля – заставил бы нас тащиться в систему Сатурна на ионных движках. Но это, к счастью, невозможно – а потому мы движемся прыжками, по разведанным во время первого рейса «Зари» опорным точкам. Первая – примерно на уровне орбиты Марса, вторая в поясе Астероидов, ну а третья уже в системе Сатурна, между орбитами Титана и Япета. Оттуда к Энцеладу мы пойдём на ионной тяге, и это будет самая продолжительная часть нашего путешествия…

После второго прыжка, пока Юлька возилась с программированием торпеды, Леднёв опробовал свою методику, взяв поочерёдно пеленги на лунный «обруч» и на тот, что вморожен в лёд Энцелада. Валера пытался взять ещё один, на «засолнечную» точку Лагранжа, где висит в пространстве третий «обруч», но успеха не имел – виной тому Солнце, как раз оказавшееся между «Зарёй» и объектом. Я сгоряча предложил поискать ещё какие-нибудь отклики – ведь собирался же он разыскивать другие «обручи», ещё не обнаруженные. Леднёв отказался, сославшись на необходимость довести до ума настройки своего «тахиолокатора» – но при этом глянул на меня как-то странно…»

«…На нашем корабле нет кота. Это не жалоба, не просто констатация этого прискорбного факта. Честно говоря, я успел привыкнуть, что на корабле или станции рядом с людьми присутствует эдакий комок шерсти, и душевной теплоты, неважно, гавкающий или мяукающий. Объясняли же психологи Проекта, что подобные питомцы необходимы, чтобы поддерживать душевный климат в нашем дружном коллективе – и где же он, спрашивается?..

Найн, ноу, нон – нету, не судьба. Юрка-Кащей, перед тем, как отправиться на «Зарю», специально заглянул за котом в «Астру». Оказывается, там действует целая программа проверки пушистых космонавтов на предмет адаптации к незнакомой обстановке. Помогают в этом двуногие обитатели подземного комплекса – ребята и девчонки, участники «юниорской» программы, проходящие в «Астре первичную обкатку на предмет психологической совместимости в условиях многодневной изоляции от окружающего мира. Что и говорить, условия для котиков экстремальные, особенно с учётом темперамента и общей бестолковости будущих покорителей Внеземелья – так что проверку проходит лишь каждый третий из хвостатых соискателей.

Юрке не повезло – за два дня до его визита из «Астры» забрали единственного мурлыку, признанного годным к службе в качестве психотерапевта во Внеземелье. Новые кандидаты на эту ответственную должность появятся не раньше, чем через месяц, а к тому времени «Заря» будет уже далеко от Земли…

Я попрекнул Кащея – мог бы взять Даську, его-то готовить не нужно, опытный котяра, ветеранский… Юрка помялся и ответил, что да, была такая попытка – тем более, Мира сейчас на гастролях и пресечь покушение на своего пушистого любимца не сможет. Увы, с этой задачей вполне справилась матушка нашей скрипачки – упёрлась, и ни в какую! Если у вас с Мирой шило в одном месте, и вы не способны сидеть на одном месте, – заявила она Юрке, – то можете скакать хоть по всей Солнечной Системе. Бешеной собаке семь вёрст не крюк, а Дасю она мучить не позволит, и так настрадался котичка…»

Обитаемые «бублики» космических станций устроены практически одинаково, точно так же, как и жилой сегмент нашей «Зари» – ведь он по сути, и есть такая же станция, только в слегка уменьшенном варианте. На внутреннем, «аппаратном» кольце смонтирована вся хитрая машинерия «батута», трубопроводы жидких газов и энергетическое оборудование. Наружное кольцо служебное, «сервисное» – склады, лаборатории, мастерские, шлюзы. Между ними подвижная, вращающаяся прослойка, обитаемая часть «бублика», в которой живёт и работает большая часть населения космической станции.

Аппаратное и сервисное кольца неподвижны относительно корпуса корабля, там царит невесомость; но если сервисное вообще не имеет деления на внутренние отсеки, это сплошная путаница труб, кабелей и токопроводящих шин, то два других кольца разделены на отсеки, соединённым сплошным коридором. Их внутреннее устройство диктуется функционалом, но, в первую очередь, наличием или отсутствием постоянной силы тяжести. Же Если посмотреть на поперечный разрез жилого кольца, то станет видно, что оно разделено на три слоя. В центре тянется кольцевой коридор, справа каюты, столовые, рекреационные залы и медотсеки – всё то, что создаёт среду обитания для экипажа. По другую сторону коридора расположены вспомогательные помещения – отсеки систем жизнеобеспечения, прежде всего, регенерации воды и воздуха, отсеки вспомогательного оборудования и, конечно, многочисленные лаборатории. Пол – палуба, как принято говорить на внеземных объектах – с внешней, вогнутой стороны жилого кольца, что определяется силой тяжести, создающейся при его вращении.

Сервисное, внешнее кольцо устроено иначе. Сплошного внутреннего коридора здесь нет, само кольцо разделено поперечными переборками на отсеки. Перебираться из одного в другой надо по трубе, тянущейся по всей верхней поверхности кольца – термин «верхняя», разумеется, условен, в силу отсутствия здесь силы тяжести. На противоположной стороне расположены шлюзы, стыковочные отсеки, люки ангаров буксировщиков, а так же «лифты» – устройства, позволяющие перебираться с вращающегося среднего кольца на неподвижное наружное.

Один из отсеков наружного кольца – это резервный мостик. Чтобы попасть туда надо, выйдя из «лифта», нырнуть в шахту, пронизывающую кольцо насквозь и оказаться в трубе-коридоре. После чего, следуя указателям, нанесённым на стены флуоресцентной краской преодолеть, хватаясь за поручни, примерно четверть длины коридора – и вот вы уже возле овального люка, на котором красуется табличка: «СЮРПРИЗ». Табличку эту Середа выпросил на студии имени Горького, куда нас пригласили после возвращения из системы Сатурна по случаю очередной годовщины любимого фильма, и собственноручно прикрутил её к люку. Волынов, бессменный капитан «Зари», обнаружив во время очередного обхода новый элемент дизайна, иронически хмыкнул, но от комментариев воздержался. Что ж, молчание начальства следует истолковать, как одобрение – и теперь резервный мостик иначе никто не называет.

Перед этой табличкой и стоял теперь я – вернее? не стоял, а висел, держась за поручень. До этого полёта я бывал на «Заре» лишь от случая к случаю, во время строительства и при подготовке к первому рейсу. До резервного мостика я тогда не добрался; вот и на этот раз дела, дневник и газеты не позволили мне выкроить минутку, чтобы заглянуть на огонёк в «молодёжную» кают-компанию. Ребята не раз меня звали, но я всякий раз отговаривался занятостью. Нет, никаких потаённых мотивов и, тем более, комплексов у меня не было, за исключением одного – я подсознательно ожидал увидеть за люком с табличкой «СЮРПРИЗ» тот самый пульт с картинками квартир, земных пейзажей и всего прочего, что украшало его в фильме. И не торопился разочароваться, обнаружив вместо этого интерьер резервного ходового мостика, слегка дополненный кофейным автоматом.

Звукоизоляция на корабле превосходная и, даже прислушавшись, я не уловил ни звука, исходящего из «Секрета» Что ж, если никого нет – не беда, зайду попозже; я надавил красную клавишу в стене слева от люка, и створка с мелодичным звуком отъехала вправо.

– Ты когда последний раз говорил с Валерой? – спросила Юлька. Я сидел в пилотском кресле, пристёгнутый ремнями, и потягивал из пластикового пузыря кофе.

– Надо говорить «крайний» – наставительно заметил Кащей. – примета дурная: «последний» – значит, совсем последний, понимаешь? Типа больше и поговорить не придётся, кому-то из собеседников кирдык.

– Я этих ваших суеверий не понимаю. – отрезала она. – И вообще, не встревай, а? Я ведь не просто так спрашиваю, важно, значит!

Я посмотрел на запястье, где мигал циферками индивидуальный браслет.

– Да вот сегодня и говорил, через час после того, как вы закончили возиться с тахионным локатором. Валера ещё сетовал, что не всё там у вас получилось, Солнце мешает, что ли…

– Это он о пеленге на «обруч» в точке Лагранжа. – Юлька нетерпеливо махнула ладошкой. – Но я не о том: тебе в этом разговоре ничего не показалось странным?

– Ну… – я сделал попытку вспомнить весь диалог с Леднёвым. – Было впечатление, что-то скрывает, недоговаривает. Ну, я решил: вымотался человек, устал, не хочет отвечать на вопросы, бывает… Придёт время – сам расскажет, а сейчас к чему его дёргать?

– То-то что скрывает! – Юлька подняла указательный палец. – И от меня, между прочим, тоже, и от Коуэлла. Мы с американцем потом просмотрели регистрационные ленты – и оказалось, что Валера взял ещё один пеленг, но никому об этом не сказал! Даже координаты не занёс в журнал наблюдений!

Джон Коуэлл был включён в состав научной группы «Зари» в самым последний момент, заменив заболевшего помощника Леднёва. Валера относился к сорокалетнему астрофизику с некоторым подозрением – навязали, не пойми кого! – но позже признал, что Коуэлл отличный специалист, превосходно разбирающийся в динамике тахионных полей. К тому же он не был совсем уж чужим – мы с Юркой знали американца ещё по миссии на «Резолюшне», где он натаскивал Кащея в ремесле астронавигатора.

– Может, решил что ошибся, и не захотел разводить пачкотню в документе? – предположил Середа. Витька не участвовал в разговоре, был занят принесёнными из столовой бутербродами

– Может и так. Только я потом проверила настройки «батута» – они всё время пишутся на магнитную ленту, – и оказалось, что он делал не один замер, а целых пять, и каждый раз корректировал настройки «тахионного зеркала». То есть, он взял как минимум, четыре уточняющих пеленга – но ни по одному не сделал записи в журнале. И ещё: судя по настройкам, пеленги брались на некий объект в Поясе Астероидов, ни одной из планет в этом направлении не было. Что вы на это скажете?

– А самого Валеру вы спрашивала? – осведомился Кащей.

– Пыталась. – Юлька вздохнула. – И Джон пытался.

– И как?

– Взбеленился и хлопнул дверью. Знаете… – она обвела нас взглядом, – он такой бледный был, и руки дрожали, словно до смерти чего-то перепугался!

– Так, мне всё ясно. – я отстегнул пряжку ремня, оттолкнулся и всплыл над пультом. – Пошли!

– Куда? – удивился Середа.

– К Леднёву, в лабораторию. Сколько нас тут, пятеро? – я обвёл притихших собеседников взглядом. – Вот все вместе и пойдём, и пусть попробует не расколоться!

Юлька неуверенно кашлянула.

– Что, прямо сейчас?

– А чего ты хочешь ждать? Чтобы он пришёл в себя и придумал оговорку поубедительнее? За Валеркой не заржавеет, ты его знаешь…

Ребята переглянулись. Середа кивнул, Оля улыбнулась, Кащей с широкой ухмылкой оттопырил большой палец. Всё ясно: Лёшка Монахов включил «командирский» режим. Давненько этого не случалось, но ведь и мы давно не оказывались вот так, все вместе, в обстановке, требующей быстрых решений…

– Звучит разумно. – Середа хлопнул ладонью по колену в знак того, что дискуссия закончена. – Тогда чего тянуть, двинули!

И, оттолкнувшись от стены, поплыл к люку.

VI

…В общем, взяли мы Леднёва в оборот по полной программе, с разделением ролей, всё как в книжках. Может, я и переборщил слегка с давлением – всё же «клиент» не уголовник какой-нибудь, учёный, интеллектуал с тонкой душевной организацией, надежда Проекта! – но ведь и тема касается каждого из нас напрямую, тут уж не до церемоний. Валера пытался хорохорится, орал, плевался, под конец заявил даже, что не будет обсуждать сугубо научные вопросы с неучами. Но поймал Юлькин взгляд, понимающий, с кротким, незлобивым таким вопросом: это кого ты, дорогой товарищ, неучем обозвал?.

Ну, я-то может и, правда, неуч, в этой их физике тахионных полей уж точно, – но с памятью у меня всё в порядке, несмотря на солидный, тщательно скрываемый от окружающих возраст. Она, моя память, до сих пор исправно хранит множество вещей – и среди них разговор, состоявшийся на моём крайнем (вот же прилипло дурацкое словечко, спасибо Кащею!) дне рождения, на нашей кухне. И когда я напомнил Леднёву о его многозначительных намёках насчёт пятой от солнца планеты – это стало для него последним, добивающим ударом. Скис наш Валера, попускал ещё пузыри, сугубо для самоутверждения – и начал колоться, как карманник Кирпич на допросе у Глеба Жеглова. Вот, кстати, ещё один источник цитат, из которого я могу при случае невозбранно черпать – сериал уже прошёл по телеэкранам и успел приобрести заслуженную всенародную популярность. Что характерно, вышел он в памятном мне виде – новой космической эры Человечества никак не сказалось на творении братьев Вайнеров…

Но – к делу. Я ещё тогда заподозрил, что Леднёв собирается искать новый «обруч» в Поясе Астероидов. Почему именно там? Всё просто: если принять теорию о существовании в далёком прошлом ещё одной планеты, мифического Фаэтона, которая по каким-то неведомым земной науке причинам разрушилась, а из её обломков этот самый Пояс и образовался – то пазл, как говорили в «те, другие» времена, складывается. Правда, тут же возникает новый вопрос: если планета была уничтожена, то как уцелел «звёздный обруч»? Очень просто, отвечал Валера: он изначально находился на не планете, а висел в Пространстве рядом. Фрагмент символьного узора с гобийского «обруча», натолкнувшего его на эту мысль, был более, чем туманен, лингвисты вообще сомневались в адекватности перевода – но Леднёв углядел в нём указания на то, что «обруч» Фаэтона действительно существовал, имел колоссальные размеры даже по сравнению с гигантом с Энцелада, и предназначен был, в том числе, и для межзвёздных прыжков.

Чего-чего, а энергии и упрямства Валерке не занимать. Когда он не смог пробить на Научном совете Проекта включение этой темы в программу экспедиции, то решил добиваться своего обходными путями – убедил Волынова рассчитать второй прыжок так, чтобы «Заря» вывалилась из подпространства в строго определённом районе Пояса. А потом – постарался замаскировать поиски нового «обруча» под испытание методов тахионной локации, разработанных специально для экспедиции в Ливерморской лаборатории. Первое особого труда не составило – во время прошлого рейса «Заря» двигалась примерно тем же маршрутом, и такой выбор существенно упрощал работу Юльки, программировавшей тахионные торпеды. Что до второго, то скрыть свои нелегальные эксперименты Валера в итоге не смог и теперь вынужден оправдывался перед судом присяжных, состоящих из нас пятерых – четверых, если считать Юльку за свидетеля и привлечённого эксперта…

Почему я сказал, что Валеркины поиски напрямую касаются каждого из нас? Дело в том, что получив устойчивый пеленг на гипотетический «обруч», он собирался убедить Волынова сделать ещё один незапланированный прыжок – желательно, к точке над плоскостью эклиптики, после чего, взяв ещё один пеленг, поставить всех перед фактом. Расчёт верный: никто на борту «Зари» не станет возражать, когда узнает, что один из кусочков мозаики, скрывающей тайны «звёздных обручей» где-то рядом, и стоит только руку протянуть, чтобы добраться до него. И наоборот – если пренебречь полученными данными, утешив себя тем, что всегда можно вернуться и повторить наблюдения, можно навсегда упустить этот шанс. То, что удалось с первого раза взять нужный пеленг, объяснял Валера, иначе как чудом не назовёшь: шанс даже не «один на миллион» – один на миллиард, как в сказочке про одноногого пришельца из «Стажёров», и без привязки к надёжным ориентирам вроде крупных астероидов или радиомаяков на повторную удачу рассчитывать не стоит…

Я слушал его сбивчивую речь и с ужасом вспоминал эпизод, когда Юрковский, увидав в глубине Колец Сатурна серебристого паука, несомненное творение пришельцев, кричит на безответного Крутикова требуя, чтобы тот бросил космоскаф в мешанину каменных обломков, навстречу верной гибели.

«…Миша, – хрипло зашептал Юрковский. – Я тебе не прощу никогда в жизни, Миша… Я забуду, что ты был моим другом, Миша… Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми… Я ждал этого всю жизнь… Я верил в это… Это Пришельцы, Миша…»

Почему, спросите с ужасом? Да потому, что я ему поверил. Безоговорочно, сразу, настолько, что готов был требовать, уговаривать, связываться с Землёй, несмотря на значительную задержку по времени, даже угнать прицепленный к «Заре» грузовик – лишь бы Валера смог довести задуманное до конца…

Стоп, это уже ни в какие ворота… Я помотал головой, отгоняя наваждение прочь. Помогло.

– Наверное, надо что-то делать? идти к Волынову? – неуверенно предложил Середа. – Нельзя же, в самом деле, упускать такой шанс! А вдруг там действительно…

Я едва не выругался. Ни тени сомнения в Валеркиных словах – и это у Витьки-то, с его устоявшейся репутацией скептика! Да, похоже, энтузиазм Леднёва заразен по- настоящему. Нет, судари мои, так дело не пойдёт – энтузиазм энтузиазмом, но надо ведь и голову иметь на плечах!

Я шумно втянул ноздрями воздух, задержал дыхание – и не дышал, пока все, даже Валерка, умолкли, уставившись на мою побагровевшую от прилива крови физиономию с выпученными, словно у глубоководной рыбы, глазами.

– Лёш, что с тобой? – осторожно спросила Юлька. – Ты плохо себя чувствуешь?

Я шумно выдохнул.

– Ничего, Юль, всё в порядке. Икота одолела, уже прошло…

Леднёв смотрел на меня, как на предателя. Он что, успел прочесть мои мысли?..

– Ну, чего замолкли, товарищи космонавты? – заговорил я преувеличенно-бодрым голосом. – Валера тут всё красиво изложил, интересно. Осталось решить, что мы со всем этим теперь будем делать?

– Может, сходим к Волынову? – неуверенно предложил Юрка-Кащей. – Объясним, как есть, он мужик толковый, должен понять.

– К Волынову пойти можно. – согласился я. – Только уговор: если он-таки откажет, никаких резких движений! Это в первую очередь к тебе относится, Валер… – я поглядел на Леднёва. – Тогда, возле Дыры, ты меня уговорил, но ещё раз этот номер не пройдёт, даже не пытайся. Уяснил?

Астрофизик кивнул. А что ещё ему оставалось?

– Тогда составь кратенькую записку, на страницу, не больше. А мы пока зайдём в столовку, а то жрать охота прямо- таки нечеловечески…

Из записокАлексея Монахова

«…Согласия капитана мы добились без особого труда. Он, конечно, поворчал на тему – «почему скрывали затею от начальства?» – но в итоге одобрил. А что? Риска в паре внеплановых прыжков никакого, тахионных торпед у нас на три таких рейса, а что Валеркиной самодеятельности— что ж, на то он и учёный, главное, чтобы был результат. Волынов даже не стал запрашивать одобрения Земли, сочтя, что небольшое изменение планов вполне в их с Леднёвым компетенции. А раз капитан корабля и научный руководитель экспедиции согласны – то так тому и быть!

Дальнейшее стало вопросом времени и техники. На расчёты и программирование торпед ушли ещё сутки. Всё это время я маялся от безделья и даже сделал попытку предложить Юльке помощь – бобины с магнитными лентами подавать, что ли… Увы, предложение было с негодованием отвергнуто Леднёвым, не терпевшим присутствия посторонних в лаборатории в столь ответственные моменты. Что ж, ему виднее; я тяжко вздохнул и поплёлся (а потом и поплыл) в ангар, чтобы в который уже раз задать профилактику безупречно исправным буксировщикам. И проторчал там, пока голос Волынова по внутрикорабельной трансляции не объявил о получасовой готовности.

Обычно я предпочитаю пережидать прыжки через «батуты» в своей каюте. Нет, никакими особо неприятными ощущениями этот процесс для меня не сопровождается – всего лишь привычка плюс нежелание натягивать на себя осточертевший «Скворец», а потом снимать его и упаковывать в рундук. Установленные на время экспедиции правила внутреннего распорядка требовали от членов экипажа перед прыжком облачаться в гермокостюм, если только они не находятся в своих каютах, которые в любой момент можно загерметизировать. Насколько мне было известно, большинство «молодёжного» экипажа «Зари» придерживается того же правила, однако на этот раз все, не сговариваясь, собрались в «Секрете». Не было только Юльки – они с Леднёвым и Коуэллом наблюдали за прыжком из астрофизической лаборатории, куда было выведено дублирующее управление тахионными торпедами. Мы же собирались наблюдать за прыжком воочию, через толстенные стёкла резервного мостика. Вообще-то, это запрещалось упомянутыми правилами, но – кто будет проверять? Единственной мерой предосторожности стали тёмные светофильтры, опущенные на обзорные окна – торпеды, срабатывая, дают сильнейшую вспышку, и рисковать зрением никому не хотелось…

…Мне, как и любому на «Заре» не раз доводилось наблюдать, как возникает в плоскости «батута» мерцающая плоскость тахионного зеркала. На раннем этапе Проекта американцы попытались ввести в употребление мудрёный термин «горизонт событий», но он не прижился, вытесненный незамысловатым и вполне демократичным «миррор” – или «мируа», если по-французски. И если в кольце «батута» возникновение зеркала выглядело привычно, даже буднично, то вспышка тахионной торпеды способна дать сто очков форы гиперскачку из «Звёздных войн». Представьте: в строго рассчитанный момент на удалении сотни километров перед носом корабля, вспыхивает ослепительная точка, разрастается до небольшого пятна – и вдруг взрывается изнутри, разбрасывая по сторонам ослепительные бело- лиловые протуберанцы. Они вытягиваются, расширяются и сливаются воедино, образуя подобие светящейся амёбы – с колышущимися неправильной формы краями и разбегающимися по световой плоскости полосами, кругами, волнами.

Корабль же продолжает движение и даже немного ускоряется – повисшее в Пространстве Зеркало способно продержаться всего несколько секунд, но этого достаточно, чтобы нагнать его и пройти насквозь. Это и есть момент прыжка – корабль, миновав подпространственную «червоточину» (краткий миг непроницаемой, абсолютной темноты, коготки миллионов электрических мурашей по всей коже, головокружение, порой лёгкая тошнота) и выскакивает в финиш-точке. Прыжок при помощи тахионной торпеды даёт обычно погрешность, напрямую зависящую от дистанции – для двух с половиной астрономических единиц, которые предполагалось преодолеть на этот раз, ошибка могла составить до ста тысяч километров. Не слишком много в масштабах Пояса, и уж тем более, не способно помешать взять пеленг на загадочный объект, вроде бы обнаруженный Леднёвым где-то в тёмных глубинах «семейства Хильды».