Один на один с жизнью: Книга, которая поможет найти смысл

Поэтому совершенно неудивительно, что у людей формируется поведение, помогающее избегать как ситуаций, напоминающих травматичную, так и сильных, интенсивных эмоций. При этом никто из «здоровых» людей не застрахован от получения психической травмы – вероятность ее зависит от многих факторов, а наличие не может характеризовать человека как «слабого». Душевный надлом так же возможен, как и перелом костей.

А может, оно и к лучшему? Заморозить то, что болит, и продолжить жить с анестезией? Ну да, полуживыми, но зато без этого перманентного страдания! В качестве временной меры – да, это возможный способ себе помочь. Как при зубной боли или переломе. Однако если при повреждении тела оно при должном уходе может само восстановить свою целостность, с психикой дело обстоит сложнее.

Психическая боль, как я уже упоминал, не локализована в какой-либо части тела, она разливается повсюду, не давая покоя, и анестезировать ее не так-то просто – обычно это возможно при полной «отключке» каких-либо состояний. Если бы мы так обходились с физической болью, пришлось бы отключать саму возможность переживать это ощущение, а не только его локализацию в определенном участке. И онемение охватывает не руку/ногу/зубы, как бывает при местной анестезии, а все тело человека. То же происходит и с душой. И жизнь теряет всякий смысл.

Когда клиент впервые приходит к психологу или психотерапевту, то приносит с собой привычные способы контактирования с другими людьми. А точнее, способы избегания подлинной, эмоциональной и искренней встречи, так как когда-то он очень сильно обжегся (и не один раз), и теперь вместо открытости демонстрирует защиту.

Например, люди с выраженными нарциссическими чертами приносят с собой обесценивание. Кто-то его вываливает сразу. Помню, как однажды клиент, пришедший на первую встречу, расположившись на стуле, заявил: «Я тут посмотрел и думаю, что зря пришел… Как-то тут у вас не так… Дешево все тут. Да и вы какой-то слишком молодой». Кто-то сначала пытается очаровать психолога, говорит «вы мне показались наиболее заслуживающим доверия», «я читал ваши статьи», но вслед за очарованностью неизбежно приходит разочарование, иногда нескрываемое. Следуют уколы, даже попытки учить, как правильно с ним работать. То же самое клиент делает и за пределами кабинета психотерапевта. В основе этой нарциссической преграды, стены между клиентом и терапевтом, спрятано много «замороженного» стыда, при приближении к которому защита становится все активнее.

Замкнутые, шизоидные клиенты, боящиеся, что им придется жертвовать тем, что им дорого, в обмен на близость, привычно воздвигают стену отчуждения между собой и тем, к кому пришли за помощью, одновременно тяготясь этого отчуждения. Обычный парадокс человеческого существования. Тревожные люди приносят с собой тягу к контролю, которая может проявляться в дотошном расспрашивании психолога о том, что он будет делать и зачем. Или в постоянной потребности получать подтверждение, что они «нормальные». «Параноики» ищут в психологе союзника в борьбе с разного рода жизненными угрозами, и несогласие воспринимается как предательство. А жаждущие одобрения и принятия с самого начала изо всех сил пытаются быть хорошими и правильными клиентами, игнорируя свое состояние (в том числе недовольство психологом).

Кто-то, сгорая от стыда, извиняется за то, что побеспокоил психолога своими мелкими проблемами, ведь «наверняка к вам приходят люди с гораздо более серьезными ситуациями». И это ощущение бывает принесено из «большого мира», в котором ты – никчемный и ничего не значащий, а вокруг множество более важных людей…

Все особенности наших контактов с другими, мешающие нам, – следствие того, что когда-то мы приняли решение «заморозить» ту нашу часть, которая очень уязвима и болит, и выстроить вокруг нее систему защит, позволяющую не раниться. Да, это избегание, но кто мог нас ранее научить обходиться с болью как-то иначе?

Энергия жизни

Помните глубоко субъективное ощущение, когда вы чувствовали себя по-настоящему живыми? Перебирая подобные моменты, я ловлю себя на мысли, что это не только мгновения счастья. Живым и свободным я себя ощущал и тогда, когда разрешал себе плакать от отчаяния и горя. Переживал неудачи, искал поддержку, честно признаваясь как себе самому, так и людям, к которым обращался за помощью, что мне сейчас трудно. Когда, замирая от волнения, говорил о своей уязвимости, признавался в любви или просто в теплых чувствах (а это бывает даже сложнее, чем выражать неприязнь). Когда разрешал себе открыто злиться и выплескивать гнев, не зажимая его из страха «как бы чего не вышло», «что подумают люди, как я буду выглядеть в их глазах» (такого, увы, в моей жизни было немало). Живым я ощущаю себя, когда мне доступен весь спектр переживаний от отвращения и ненависти до любви и нежности и они текут через мой организм, находя хорошие и не очень (увы) формы выражения.

Мне нравится образ энергии жизни, предложенный экзистенциальным психотерапевтом Эмми ван Дорцен[5]. Это напряжение между полюсами. Она говорит о том, что вся человеческая жизнь умещается между полюсами: доминирование – подчинение, брать – давать, принятие – отвержение, идентификация – отчуждение, уверенность – сомнение, сила – слабость, безопасность – уязвимость и т. д.

Напряжение между этими крайностями и создает энергию жизни. Как электрический ток перетекает от одного полюса к другому, так и энергия жизни «плещется» между полюсами жизни, и попытки заблокировать или «приглушить» какой-либо полюс приводят к остановке этого движения или утрате в нем энергии. Это отражается и в теле: голос становится глухим и безжизненным, тело – жестким и напряженным или вялым и апатичным, мимика – тусклой и скупой. Эмоциональная жизнь застывает, становясь плоской.

На физическом уровне мы тоже можем наблюдать нечто похожее: в частности, наше тело и мышцы «заряжаются» потенциальной энергией, кровью и кислородом тогда, когда мы выдыхаем, расслабляемся, отпускаем напряжение, а не когда они хронически напряжены и зажаты. Совершая усилие, мы разряжаем накопленную в состоянии относительного покоя и расслабленности энергию.

Вечный парадокс и диалектика жизни: чтобы обрести уверенность, нужно разрешить себе быть неуверенным – тогда нет необходимости прятать это состояние, и тревоги становится меньше. Чтобы быть смелым, надо разрешить себе чувствовать страх. Часто мы думаем: «Когда я перестану бояться, я это сделаю». Но самые смелые люди, которых я знаю, – не те, которые не боялись и действовали, а те, которые боялись, признавали свой страх – и действовали. И именно благодаря этому становились храбрыми. Мы одновременно и храбрые, и трусливые, а не или-или.

Невозможно достичь успеха, если не позволяешь себе провалов даже на уровне мыслей и переживаний, не говоря уже о реальных неудачах. Чтобы поступать адекватно и разумно, важно осознавать свою способность быть неадекватным и «безумным». То есть помнить ситуации, в которых мы несли чушь, теряли над собой контроль (не только под воздействием алкоголя, но и под влиянием эмоций), делали нелепые выводы из неверных предпосылок (как это часто происходит, например, при ревности).

Хорошими лидерами часто становятся те люди, которые знают, что такое подчинение и связанные с ним переживания, а не боятся его как огня, изображая свирепых доминаторов и боясь допустить даже намек на мягкость и уважение к подчиненным.

Способность человека быть добрым включает в себя и признание того, что он может быть злым и жестоким, – знание об этой своей изнанке помогает лучше понимать и себя, и других.

Люди, которых мы воспринимаем как красивых, это нередко те, кто приняли свои особенности. Они не прячутся, они двигаются свободно и раскованно, их плечи расправлены и голос звучит легко и свободно, а смех открыт и не зажат. И это не потому, что они красивые, – наоборот, они воспринимаются как красивые потому, что так ведут себя. А люди внешне привлекательные, но ненавидящие свое «уродство» (зачастую существующее только в их воображении), нередко напряжены и испытывают ужас при мысли, что кто-то заметит их несовершенство. И от этого их красота блекнет, теряя естественность и непринужденность.

Если вы боитесь, что, приняв свои «темные» стороны (то есть не одобряемые общественной моралью), будете всегда лгать, проявлять жестокость, демонстративно вести себя наперекор всем, то это опасение, на мой взгляд, напрасно. Во-первых, ваши неприглядные черты так или иначе все равно иногда проявляются – зачастую в самых неожиданных ситуациях. А во-вторых… Наиболее жестокие агрессоры как раз не ощущают себя таковыми, у них всегда готово оправдание: «меня спровоцировали», «это была ложь во благо», «я хороший, это жизнь такая» и т. д. Принятие своих темных сторон означает, что мы можем быть внимательными к их проявлению и в случае, когда все-таки совершили что-то не очень достойное, учиться признавать свою ответственность. Ведь достоинство человека не в совершенстве и отсутствии недостатков, а в том, как он с ними обходится.

Принятие не означает оправдание, оно значит «я знаю, что такое во мне есть». Человек, считающий себя, например, очень скромным и непритязательным, может жаловаться на это, но в глубине души гордиться своей скромностью, упиваться ею, так как она дает ему превосходство над другими, «слишком высокомерными». Вытеснение «неправильной» гордыни не дает ему свободнее уходить от ложной скромности, разворачивать энергию, которая скована образом крайне непритязательного человека.

Давать ли волю внутренним драконам – это наш выбор, и лучше бы мы были с ними хорошо знакомы. Так их проще приручить, но уничтожить – нет, не получится.

И еще: речь идет не о том, что нужно постоянно метаться между различными полюсами. Жизнь находится между крайностями, лишь изредка сдвигаясь к полюсам. Но именно принятие этих полюсов и приводит нашу психику в подвижное состояние, а движение, как мы знаем, это жизнь (даже слова «эмоция» и «мотивация» имеют в основе своей латинское слово motus, означающее «движение»). Энергия, которая тратилась на избегание или самообман, высвобождается для движения.

Жизнь не должна и не может быть всегда легкой и счастливой, в ней есть весь спектр переживаний, она течет в моменты как величайшего счастья, так и страшных провалов и горя.

Одна из целей психотерапии как раз заключается в том, чтобы восстановить поток переживания жизни во всем его диапазоне, от гнева и горя до радости и любви. Даже если это означает, что иногда нам придется переживать боль – неотъемлемую часть жизни, будь то жизнь тела или души.

Итак, быть живым (в психологическом смысле) значит иметь возможность пропускать через себя все те переживания, которые рождаются у нас в ответ на происходящее во внешнем мире и внутри нас, и преобразовывать их в действия, если есть такая необходимость. Жизнь – это постоянный обмен с окружающим миром: ты мне – вызовы, впечатления, вещи, я тебе – ответы, эмоции, дела. Позволю себе процитировать фрагмент книги Джеймса Бьюдженталя с очень подходящим названием «Наука быть живым». Эти строчки уже много лет неизменно вызывают у меня сильный душевный отклик и как нельзя лучше иллюстрируют мои слова:

В каждом из нас тлеет пламя, которое может разгореться. Нас постоянно преследует жажда жизни. Сколько бы нас ни учили сокращать, коверкать и коренить наше бытие, что-то внутри нас стремится расширить горизонты, чтобы обеспечить себе пространство для роста и развития. Нас пугает цена этого роста, мы боимся тех открытых пространств, которые наш взор иногда обнаруживает вокруг; хотим закрыть глаза на собственные возможности.

Изменение, бесконечное изменение. Языки пламени пляшут, обретая причудливые формы, изменяются снова и снова. Мы боимся огня, но мы состоим из него. Мы не можем сопротивляться ему; мы можем лишь ему соответствовать. Когда мы, наконец, покоримся ему, то испытываем облегчение и блаженство. Быть по-настоящему живым значит быть приговоренным к постоянному развитию, бесконечному изменению. Быть по-настоящему живым значит найти свою идентичность в этом изменчивом процессе, зная, что огонь уничтожит любые стабильные структуры, которые мы будем пытаться построить.

Желания и потребности – горючее для пламени жизни. Мы можем существовать без желаний не больше, чем огонь может гореть без топлива. Если мы хотим жить как можно более полной жизнью, следует как можно более полно знать свои желания и потребности. Мы состоим из пламени, и его танец – танец нашей жизни[6].

Мы – огонь, но, к сожалению, одна из самых распространенных и одновременно понятных реакций на столкновение с экзистенциальными вызовами жизни – притушить пламя, чтобы эти вызовы нас не заметили и не настигли.

Глава 3

Как встречаться с душевной болью

Хорошо, скажете вы, мы – огонь, чувства, переживания, и чтобы чувствовать себя живым, важно не гасить это пламя. А что же тогда делает эти чувства настолько тяжелыми, что мы все-таки стремимся их пригасить или вовсе потушить? Что превращает простое чувство в ужасную боль?

Как страдание становится невыносимым

Я много раз слышал восклицания вроде «Я этого не переживу!», «Я не могу этого терпеть!», «Сколько можно быть в одиночестве, я устала, я целый месяц (год, годы) остаюсь одна!» Люди говорят о непереносимости каких-то состояний и переживаний. Мне, например, хорошо знаком такой сильный стыд, когда после какой-то неудачи все пространство словно схлопывается в черную дыру и остается только ощущение собственного ничтожества, отчаяние от бессилия что-то сделать с ним, мучительно тянущая тоска в груди, чувство бесполезности и бессмысленности своего существования. После этого не хочется даже думать о действиях, которые вызвали этот провал.

Для других людей непереносимым может оказаться чувство вины. Сталкиваясь с этим чувством, они испытывают дикую тягу начать искупать свой грех, готовность чуть ли не в ногах валяться, лишь бы получить прощение-искупление и сбросить с груди, спины и головы этот неимоверно тяжелый камень, притягивающий тело к земле.

Есть люди, у которых неконтролируемый, беспредельный страх перед внезапной смертью разворачивается в паническую атаку, в которой даже вздохнуть тяжело, и не за кого ухватиться, не к кому обратиться за помощью.

А еще для кого-то самым страшным будет тягостное одиночество, которое перерастает в дикую тоску, когда кажется, что невозможно вернуться обратно в пустой дом, и ощущается желание во что бы ни стало кого-то найти, иначе будешь выть от отчаяния и тоски на луну: ты один или одна во всей Вселенной!

Все эти состояния становятся невыносимыми, если в них происходит полное слияние человека с его переживанием, погружение в него с головой – прямо как в младенчестве, когда у нас нет вообще никакого опыта, кроме непосредственного восприятия происходящего здесь и сейчас. Из-за этого человек утрачивает контакт с любыми опорами, используя которые он мог бы выдержать сильное горе, страх отвержения, нарциссический стыд, тягостную вину и многое другое. То есть если с головой погружаешься в чувство, происходит следующее.

Утрата контекста происходящего. Все наши чувства связаны с конкретными ситуациями, случившимися в прошлом или настоящем. Но аффект может оказаться настолько сильным, что мы утратим понимание того, что́ именно переживаем и по какому поводу: «Просто все очень плохо». В этом случае теряется как само чувство, так и понимание ситуации, которая его вызвала.

Если мы не можем точно назвать объект или ситуацию, вызывающие те или иные чувства, это не означает, что их нет, – просто их очень трудно разглядеть, выделить. Но пока объект наших переживаний не выделен из общего фона разномастных переживаний, чувств, событий, процессов, мы ничего не можем сделать с ним и, следовательно, с ситуацией. И тогда чувство нарастает, оно начинает существовать «само по себе», двигаться по кругу (кому из нас не знакома эта нисходящая спираль мыслей и чувств!). «Мое выступление сегодня провалилось… Что думали зрители? Это позор. Я никогда не смогу от него отмыться. Люди наконец-то поняли, что я собой представляю; ничто, ноль без палочки, пустышка, самозванец. Ужасно… Выходить на улицу невозможно. Такое ощущение, что все вокруг уже знают».

Когда мы перестаем понимать, что это за чувство и реакцией на какое событие или на какие мысли оно является, происходит следующий этап превращения этого состояния в невыносимое.

Утрата ресурсов совладания с ситуацией. Дело в том, что если теряешь из виду нечто конкретное, вызывающее чувство, то становится крайне проблематично хоть что-то с этим сделать. Словно очутился в густом тумане, где вообще ничего не видно и непонятно, куда идти или за что хвататься. Если оказался глубоко под водой, самое главное – определить, где поверхность, а человек, которого «накрыло», становится похож на водолаза на глубине в полной тьме, потерявшего ориентацию и не понимающего, где верх, а где низ, и неясно, куда плыть, чтобы выбраться. Представили его ощущения? А ко всему этому добавляется еще один момент.

Исчезновение временно́й перспективы («это состояние – навсегда»). Сильным негативным переживаниям нередко сопутствует ощущение того, что нынешнее состояние будет вечным и никогда не закончится. То есть это та же утрата берегов и ориентиров, только во времени, а не в пространстве. «Я одинок, и мне кажется, что это навечно», «он умер, и мое горе будет всегда таким же сильным», «я полное ничтожество, и мне уже не исправить эту ситуацию», «она никогда меня не простит, я всегда буду виноват», «эти переживания всегда будут такими же сильными и болезненными, как сейчас».

Часто мы боимся не одиночества, а того, что оно не закончится. Не неудачи как таковой, а того, что она окончательная, другого шанса не будет. Не размолвки с близкими, а того, что мы больше никогда не будем смеяться вместе. Наш ужас часто сконцентрирован на вечности. На слове «навсегда». Например, если, поссорившись с близким человеком, вы ощущаете, что это можно исправить, что вы помиритесь и будете вместе, это делает конфликт вполне переносимым. А если после каждого конфликта у вас возникает страх, что это окончательно, в последний раз, и дальше – только разрыв… Вот тогда становится очень тяжело.

Вот он, контекст непереносимых переживаний: «непонятно, что происходит», «с этим никак не справиться», «это навсегда». Человек зависает в полном «ничто», в пустоте, в непроглядном белесом тумане или под чернейшей водной толщей, и непонятно, что делать и куда бежать. Он вне времени и пространства. Его накрывает паника, и, как следствие, он совершает импульсивные действия по принципу «нужно сделать хоть что-нибудь». Эти действия напоминают скорее метание в панике по палубе тонущего корабля, чем что-то осмысленное.

Непереносимый страх одиночества толкает к импульсивным знакомствам, скольжению по людям и событиям. Стыд – на отчаянные попытки как-то восстановить самоуважение (в том числе и за чей-то счет) или даже на самоубийство, если первое недоступно. Вина – на автоматическое, импульсивное оправдание или самоуничижение. Горе и боль оттого, что нас бросили, толкает к бутылке или заставляет делать попытки «взять себя в руки» и т. д. Главное – хоть что-то сделать, чтобы не чувствовать, не «зависать» в этой абсолютной пустоте и мраке, безысходности и отчаянии. Отсюда и вопрос, который задает психологу на первой психотерапевтической сессии клиент, охваченный сильной тревогой:

ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ? ПРОСТО СКАЖИТЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ЭТОТ УЖАС ПРЕКРАТИЛСЯ!

Вопрос хороший, но он опережает другой, который должен быть задан раньше:

А ЧТО, СОБСТВЕННО, СО МНОЙ ПРОИСХОДИТ?

Нередко бывает, что, когда разберешься, что́ с тобой творится, осознаешь, куда и зачем тебя несет «взбесившаяся» психика, ответ на вопрос «что делать» даже и не возникает – он очевиден, и следует решить вопрос «как это сделать». Вишенкой на торте становится превращение эмоциональной боли в страдание. И это не одно и то же.

Боль, как уже говорилось, неизбежный спутник нашей жизни, как те же ушибы, ссадины и травмы. Она сопровождает наши личностные изменения, кризисы роста и потери. Когда я пишу эти строчки, моя старшая дочь готовится сдавать ЕГЭ и затем поступать в университет в другом городе, и моя жизнь скоро сильно изменится, многое станет другим в устоявшемся семейном быте, и мне иногда бывает больно при мысли о том, что что-то хорошее в моей жизни исчезает навсегда – как детство дочки.

А вот страдание – совсем не обязательный спутник боли. Под страданием я понимаю негативную или избегающую реакцию на собственную эмоциональную боль. Если, например, вы шли и упали, то можете чувствовать, с одной стороны, просто физическую боль от падения, а с другой – злость на себя за то, что упали («где были мои глаза!»). К этому можно добавить еще и стыд, если ваше нелепое падение увидели прохожие (и особенно если, не дай бог, засмеялись). Злость и стыд превращают простую боль в страдание. А можно еще все усложнить и начать стыдиться того, что вы на себя злитесь и стыдитесь, – ведь «психологи говорят, что нужно себя принимать и любить!» Боль в нашей жизни неизбежна, а вот страдание опционально.

Психологическое просвещение нередко играет злую шутку с людьми. Сейчас культивируется образ «здоровой» или «зрелой» личности. Мы можем узнать, что наши постоянные самооправдания – «признак инфантильности», и когда в очередной раз ловим себя на каком-то «неправильном» поведении, то начинаем ругать за то, что вообще испытываем то или иное чувство в ситуации, когда его быть не должно: «Что ты расстроился? Все нормально же» Подобное «утешение» часто не помогает прожить грусть, а добавляет к ней еще и стыд: «А правда, что это я из-за таких пустяков расстраиваюсь? Что-то со мной не так».

Особенно часто страдание добавляется к переживанию душевной боли тогда, когда проживаемая эмоция относится к числу «запретных» или «неправильных». Например, заметили в себе черную зависть к кому-то, и помимо самой зависти будете еще и переживать из-за того, что ее испытываете. Стыдно обижаться – обижаются ведь только «инфантилы». Люди, которые на рациональном уровне разделяют идеи бодипозитива (принятия своего тела таким, какое оно есть), могут испытывать отчаяние и злость из-за того, что не могут принять свое тело, как бы ни убеждали себя, что «любить себя» – правильно. Мужчинам очень стыдно плакать и жаловаться, и они часто начинают глушить боль алкоголем, переводят ее в агрессию или в саморазрушительное поведение.

Страдание как усиление нашей боли возникает не только тогда, когда мы наказываем себя за какое-то болезненное переживание. Еще одним источником страдания становится способ, при помощи которого мы пытаемся приспособиться к тяжелым или травмирующим переживаниям и ситуациям.

Когда люди приходят ко мне на консультацию или на длительную психотерапию, они приносят с собой и свой способ существования в контакте – те самые «панцири», о которых я упоминал выше. А эти «панцири» не только защищают, но и страшно «натирают», давят на душу и тело.

Допустим, вас воспитывали очень требовательные, нарциссичные родители. Единственным способом спастись от постоянной критики (от которой больно и стыдно) было стараться изо всех сил соответствовать их ожиданиям. Либо по-настоящему, либо притворяться, в том числе и прямо лгать. Делай что угодно, лишь бы не видеть этого разочарования на лице матери, ее поджатых губ, укоризненно покачивающего головой отца: «Эх ты, а мы-то на тебя надеялись…»

Постепенно может сформироваться ваш собственный способ взаимодействия с людьми (иначе говоря, способ присутствия в контакте). Вашей задачей будет соответствовать ожиданиям более-менее значимых собеседников. Если вам покажется, что мне, психологу, очень хочется видеть ваши успехи, вы будете от сессии к сессии рассказывать, как у вас все замечательно или как вы отлично справляетесь (благодаря моим советам, разумеется) с возникающими трудностями. И будете это делать не потому, что вы какой-то ужасный обманщик. Просто впечатавшийся в душу страх кого-то разочаровать (и испытать сильный стыд) будет диктовать привычную линию поведения, выработавшуюся в результате адаптации во взаимоотношениях с родителями. А в глубине души вы будете переживать и страдать от одиночества и неузнанности.

Таких способов присутствия достаточно много, у них есть свои нюансы. Некоторые клиенты с самого начала пытаются внушить психотерапевту страх и трепет (чтобы он не увидел их собственный страх унижения). Кто-то все время пытается быть веселым и позитивным и не может поделиться своим горем. Кто-то хочет впечатлить и заворожить и страшно переживает, что это не получается. Кто-то очень боится проявить эмоции и пытается «сразу перейти к делу» и получить краткие инструкции. А кто-то, наоборот, тонет в страдании, потому что когда-то только с помощью слез на грани истерики мог «достучаться» до эмоционально холодных близких.