«Тихая» Одесса

Япончик обернулся:

– А тебе что? Ты кто такой?

– Я председатель Вапнярского ревкома Зонин. Отпусти человека! Машинистов все равно не будет! Без приказа командования отсюда не уедет ни один человек!

Япончик отпихнул начальника станции и шагнул навстречу председателю ревкома. Перекошенное лицо его стало изжелта-бледным. Узкие глаза косили от ярости. Деревянные коробки маузеров путались у него в ногах, и конец длинного палаша со звоном волочился по кафельному полу.

– Задержать хочешь? Небось уже и подмогу вызвал? …

– Слушайте все! – Зонин вскочил на скамью посреди зала и сорвал с головы фуражку. – Бойцы первого одесского полка! Я обращаюсь к вам от имени Военного революционного совета! Вы добровольно встали под красное знамя Советской власти, а теперь вас подбивают не выполнять приказы красного командования, толкают на путь предательства революции! Властью, данной мне Республикой, я смещаю бывшего командира полка и беру командование на себя! Я знаю, среди вас найдутся верные революции, которые сомкнут свои ряды в борьбе за счастье народа! …

Нет, не этими словами можно было пронять стоявших перед Зониным людей! Да и существовали ли вообще слова, способные подействовать на это разномастное одесское жулье, собранное Япончиком в пресловутый «молдаванский полк»?! Злобные наглые лица окружали Зонина, пустые глаза…

– Через несколько часов сюда прибудут красные войска! – продолжал Зонин. – Предатели и изменники будут разоружены. Предлагаю не дожидаться прихода Красной Армии и своими силами обезвредить тех, кто подбивает вас на измену! …

– Га-ад! – завизжал Япончик. – Войска вызвал! Не слушай его, братва! То ж провокатор! Бей его!

Вот это было понятно!

– Бе-ей! Лягавый! … – завопили в толпе,

– Дави гада! …

Зонин взмахнул рукой:

– Стойте! … – но голос его потонул в яростном, неистовом реве.

Кто-то толкнул его в спину, кто-то выдернул скамью из-под ног. И когда он, неловко взмахнув руками, упал на пол, его захлестнула черная ревущая лавина бандитов.

Председателя вапнярского ревкома били сапогами, прикладами, рукоятками револьверов. Били по-бандитски, насмерть. В уже бездыханное, распластанное на грязном полу тело Япончик выпустил три пули из маузера…

После долгих поисков бандитам все-таки удалось найти машиниста, спрятавшегося в станционных складах. Его тоже зверски избили и заставили вести поезд в Одессу.

На рассвете следующего дня они прибыли в Вознесенск.

Но комиссар успел опередить их на несколько часов и поднять на ноги всю городскую партийную организацию. Япончику подготовили достойную встречу.

Поезд загнали в тупик, который находился на пустыре, названном Марьин луг, в честь посещения Вознесенска вдовствующей императрицей. В кустах расставили пулеметы. Местные комсомольцы раскопали на свалке старое испорченное полевое орудие, не способное сделать ни одного выстрела. Его вытащили на самое видное место. Для пущего впечатления навели на «штабной» вагон. И грозный вид покалеченного артиллерийского ветерана сделал больше, чем все прочие приготовления. Когда эшелон остановился, из него не вышел ни один человек, только двери и оконца теплушек ощетинились винтовочными стволами.

Члены ревкома во главе с председателем Синюковым и комиссаром в полной тишине поднялись в «штабной» вагон, где Япончик ожидал их со своими ближайшими дружками.

– Ты арестован, клади оружие! – сказал Синюков. Глазок его нагана в упор нашаривал грудь Япончика.

Опытный бандит сразу понял, что дела его плохи. О защите нечего было и думать. Оставалось последнее средство: наглость. И Япончик пустил его в ход.

– Вот как вы встречаете командира первого полка молдаванского пролетариата! – проговорил он, насупив вздернутые к вискам брови. – Это «как же надо понимать? Изме…

Синюков не дал ему договорить:

– Клади оружие, бандитская образина! Считаю до трех! Именем революции, раз! …

Япончик оглянулся. Стоявшие позади него расступились. Дружки, правильно оценив обстановку, уже поспешно снимали пояса с подвешенными к ним гранатами, через головы стаскивали перевязи пистолетов.

– Два! …

Сдача означала: военный трибунал и – смерть, неминучую позорную смерть… Нет, только не сдаваться! Только бы вырваться отсюда! Только бы вырваться! …

Медленно, стараясь выиграть время, Япончик отстегнул палаш, бросил его под ноги. Взялся за поясной ремень. И вдруг, пригнувшись, рванулся к двери в соседнее купе.

Тут и настигла его пуля. Он взвизгнул, разметал руки и ничком повалился на пол…

Известие о смерти Япончика ввергло его приятелей в панику. Немедленно возник слух, что красные войска близко, что со стороны Колосовки подошла кавалерийская бригада и уже окружает Вознесенск. Бандиты начали разбегаться кто куда. В панике никому из них и в голову не пришло мстить за своего главаря.

Войска из Одессы прибыли только на следующее утро. Красноармейцы ловили бандитов по дворам, снимали с чердаков, выволакивали даже из выгребных ям…

Бесславная история Мишки Япончика закончилась. Однако бандитская проблема еще не была решена.

* * *

Давно уже не существовало Япончика и его «армии», но по-прежнему ночами Одессу лихорадило от засилья уголовников. С наступлением темноты город испуганно замирал. Жители наглухо запирались в домах и, вздрагивая от шорохов, вслушивались в ночную тишину. То и дело на улицах раздавалось торопливое шарканье ног, где-то жалко трещали запоры, где-то зловеще тявкал револьверный выстрел, или вдруг, точно горох по железному листу, рассыпалась перестрелка. Всю ночь в городе шла невидимая борьба: чекисты охотились за налетчиками, налетчики – за чекистами.

Тревожно было в голодной Одессе, когда окончилось наконец вынужденное безделье Алексея Михалева.

Начало

Это случилось вскоре после того, как Синесвитенко уехал в Раздельную с рабочим продовольственным отрядом. На прощание Синесвитенко сделал Алексею подарок. Когда-то удалось ему раздобыть на базаре две одинаковые фигурки китайских болванчиков. Фигурки были из крепкой стали, полые внутри, и Синесвитенко смастерил из них зажигалки. Если нажать пружинку на спине болванчика, верхняя часть его головы немного откидывалась и изо рта вырывался тонкий язычок пламени. Еще раз нажмешь – рот захлопывался, проглатывая огонек. Таких зажигалок Алексею еще не доводилось видеть. У Синесвитенко были золотые руки.

– Возьми на память, – предложил Синесвитенко. – Кто знает, увидимся ли еще, а так, может, и вспомнишь… За Пашкой доглядывай, – попросил он. – Я ведь ненадолго. Ежели хорошо пойдет, через неделю буду обратно.

– На меня надежда слабая, – сказал ему Алексей, – не сегодня-завтра могу улететь.

– Ну, пока здесь… Он хлопчик мозговитый, проживет и сам.

Через два дня после его отъезда, поздно вечером, когда Алексей и Пашка от нечего делать играли перед сном в подкидного дурака, в дверь постучали. Джека, спавший на табурете, соскочил на пол и залаял. Алексей отложил примятые карты (а напринимал он много: Пашка играл здорово и к тому же еще жулил) и пошел открывать.

За дверью стоял невысокий человек в штатском пальто.

– Здравствуйте, – оказал он, – привет вам привез из Херсона.

– От Сергея Васильевича?

– От Василия Сергеевича. Вас ждут, просили скорей…

И казалось, с приходом этого человека жизнь сразу обрела привычный, тревожный ритм, будто и не было десятидневной передышки. Алексей торопливо навернул портянки, всунул ноги в сапоги и наскоро увязал в тряпицу немудрящее свое имущество – запасную пару исподнего белья и стопку писчей бумаги.

Одевшись, подошел к Пашке:

– Будь здоров, ухожу.

– Надолго? – опросил Пашка, который с тревогой наблюдал за сборами Алексея.

– Кто его знает. Ждать-то меня не надо.

У Пашки задрожали губы.

– Насовсем, что ли?

– Ну уж и насовсем! … Приду, наверно. А если нет, сам хозяйничай. Еды тебе дней на пять должно хватить, постарайся обернуться, пока отца нет. На рыбалку ходи… – Алексей говорил преувеличенно бодро и при этом старался не глядеть в огорченные Пашкины глаза, чтобы и самому не расчувствоваться (привык все-таки к мальчонке). – Словом, все должно быть в порядке. Если завтра не вернусь, скажи во дворе, что, мол, устроился работать к немцам в экономию. Понял?

Пашка не ответил. Веки его подозрительно набухли.

– Ну, прощай, – Алексей потрепал его по жестким вихрам, слипшимся от соленой морской воды, и направился к двери. – Пойдемте, – кивнул связному.

Они вышли на улицу.

– Отсюда в квартале – фаэтон, – вполголоса сказал связной.

Они свернули за угол, и Алексей увидел в отдалении желтый светлячок цигарки. Связной громко кашлянул. Огонек прочертил в темноте кривую и, упав на землю, рассыпался красноватыми, сразу погасшими искрами. Застучали копыта, фаэтон подъехал.

– Раскуриваешь! – недовольно проговорил связной. – Нашел занятие.

– Вы бы еще дольше возились! – отозвался возница. Голос у него был молодой и сердитый. – Садитесь уж…

Алексей сел рядом со связным на кожаную подушку сиденья, щелкнули вожжи по конской спине, и фаэтон покатился, качаясь на мягких рессорах.

Они ехали довольно долго. Сперва по немощеной, в глубоких рытвинах дороге, потом по твердому настилу брусчатки, звонко цокавшей под копытами, и, наконец, по мягким деревянным торцам в центре города.

Остановились вблизи какого-то сквера.

– Жди здесь, – приказал связной вознице. – И насчет курева сократись. Двинули, товарищ, – он легонько подтолкнул Алексея и соскочил на землю.

Обогнув сквер, они пересекли улицу, вошли в темный подъезд большого дома и поднялись на второй этаж. Связной дернул ручку звонка. За обитой войлоком дверью брякнул колокольчик, и почти тотчас же им открыли. Пожилая женщина в домашнем халате провела их в конец длинного коридора, толкнула одну из дверей.

В комнате с завешенными окнами, обставленной тяжелой дубовой мебелью, сидели за столом Оловянников и Инокентьев. В углу Алексей увидел еще одного человека— седого, кряжистого, в потертом пиджаке, по виду рабочего.

– Спасибо, – сказал Оловянников связному, – можете идти. – Когда связной и женщина вышли, он взглянул на Алексея, приветливо щурясь из-за очков. – Как дела, херсонец?

– Какие дела? – хмуро сказал Алексей. – Для таких дел незачем было из Херсона уезжать: там тоже рыбалка хорошая.

Оловянников усмехнулся: – Ничего не поделаешь, приходилось выжидать. – Он указал на стул. – Садись. Как чувствуешь себя? Нашему брату отдых на пользу не идет, это уже доказано. Привыкаешь к неспешному существованию, и что-то в тебе ослабевает, размягчается, а после все как будто внове. Замечал?

– Нет. Опыта не было, – сухо ответил Алексей.

– Понятно, – засмеялся Оловянников. – Ты, я гляжу, совсем на нас (разобиделся. Ну ничего, дорогой товарищ, теперь работы хватит, можешь быть спокоен. Давай, Василий Сергеевич, рассказывай.

– Ты все помнишь, что я тебе говорил у Синесвитенко? – опросил Инокентьев.

– Помню.

– Насчет агента, которого мы ждали из-за кордона, и все остальное?

– Да.

– Так вот, агент прибыл. Второй день здесь.

– Второй день? А почему…

– Не спеши вопросы задавать, сейчас все узнаешь. Раньше мы думали агента перехватить и (послать тебя вместо него. Но в последний момент оказалось, что он приезжает второй раз. Значит, подменять нельзя: верный провал. Словом, обстоятельства изменились… – Инокентьев повернулся к сидевшему в углу человеку. – Двигайся ближе, Валерьян, – сказал он ему, – доложи все сначала.

Как менялись обстоятельства

Некто, по имени Григорий Павлович Рахуба, прибыл в Одессу морем. Высадили его в районе четырнадцатой станции Большого Фонтана[5], и день он отсиживался в колючих зарослях на берегу. Ночью Рахуба пробрался в город на явочную квартиру. Хозяин явки, по профессии наборщик, Валерьян Золотаренко скрывал его у себя весь следующий день, а в сумерки повел на новую явку.

И вот по дороге с ними приключилась неприятность, грозившая в те годы каждому, кто осмеливался совершать ночные прогулки по Одессе.

На темной улочке возле Греческого базара, куда по заранее намеченному плану Золотаренко привел Рахубу, их окружили какие-то люди. Один из этих людей, в надвинутой до бровей кепке, осветил их фонариком.

– Кто такие? – спросил он удивленно. – Куда вы собрались, уважаемые? Что вам дома не сидится?

Он вел себя, как блатной, этот человек.

Золотаренко оттер Рахубу плечом.

– Добрые граждане! – оказал он проникновенно. – Отпустите с миром, доктора веду к жинке, помирает совсем…

– Доктора? …

Светя фонариком, человек в кепке оглядел прочные сапоги Рахубы, его синюю куртку военного покроя, в отворотах которой виднелась мятая украинская рубаха, и широкие, слегка обвислые плечи.

– Что ты мне баки заколачиваешь! – проговорил он. – Какой же это доктор? Или я докторов не видел?

– Право слово, доктор! – принялся уверять его Золотаренко. – По женским делам специалист.

– Я действительно врач, – сказал Рахуба, – недавно из армии.

– Ой ли! – Человек в кепке недоверчиво покачал головой. – А что у вас в карманах, гражданин доктор? Может быть, что-нибудь стоящее? Так лучше отдайте мне, а то вас непременно ограбят: Одесса – это такой город! …

– Есть немного денег, – сказал Рахуба. – Возьмите, если надо.

Он достал из кармана несколько «лимонов»[6]. Не взглянув на деньги, человек в кепке шагнул ближе и вдруг провел ладонями по груди Рахубы.

– А это что такое? – спросил он, нащупав под сукном куртки что-то плотное.

– Пусти, это инструмент, – ответил Рахуба.

– А ну, покажи! – потребовал тот.

И тогда, резко отпихнув стоявшего перед ним человека, Рахуба бросился в сторону. Дальнейшее происходило быстро и в полном молчании. Кто-то успел подставить Рахубе ногу, он растянулся на земле, а когда вскочил, на него накинулись сразу трое.

Рахуба отбивался отчаянно: это был недюжинной силы человек и драться он умел. В темноте слышались хриплое прерывистое дыхание, тупые шлепки ударов.

В самый разгар потасовки кто-то крикнул:

– Облава! …

И вслед за тем на соседней улице пронзительно заверещал милицейский свисток.

В одно мгновение улица опустела: нападающие будто испарились.

Золотаренко подскочил к Рахубе:

– Бежим! Скорее! …

Рахуба сидел на мостовой, держался за колено. Он хотел было встать, но тут же, охнув, снова опустился на землю.

– Нога…

Свистки приближались. Подхватив Рахубу под мышки, Золотаренко оттащил его в ближайшую подворотню. Мимо, тяжело дыша, протопали милиционеры. Когда шаги их затихли в стороне Греческого базара, Золотаренко спросил:

– Что с вами?

– Похоже, ногу вывихнул…

– Взяли что-нибудь?

– Не успели…

Золотаренко встревоженно оглянулся по сторонам:

– Как бы милиция не вернулась! Идти-то вы сможете?

– Далеко еще?

– Далеко! До Пересыпского моста.

Рахуба, кряхтя, растер колено. Откинувшись на спину, он уперся локтями в землю и приказал:

– Ну-ка, дерни!

Золотаренко с силой потянул его за сапог. Рахуба зарычал от боли…

Отдышавшись, он поднялся с помощью Золотаренко и сделал несколько шагов.

– М-м, дьявольщина! … Нет, не дойду…

– Куда ж теперь? Что делать будем? – всполошенно шептал Золотаренко. – Мне вон тоже руку рассадили, пиджак весь в клочья! …

– Дай плечо опереться, – проговорил Рахуба, – назад пойдем! – И он выматерился сквозь зубы, кляня одесских налетчиков и собственное невезение.

Так в самом начале своего рейда эмиссар белогвардейского союза «Освобождение России» был вынужден прочно осесть на квартире наборщика Валерьяна Золотаренко.

Нога его отекла и болела нестерпимо.

– Должно, трещина у вас в кости, – высказал предположение Золотаренко. – Хотите, врача позову? Есть один по-соседству. Скажем – родственник приехал…

Рахуба отказался. Боль пугала его меньше, чем разоблачение.

Он сидел в тесной кухонной кладовке, прикладывая к ноге холодные компрессы. Встрепанный, обросший черной щетиной, он удивительно напоминал попавшего в капкан зверя…

Вечером он велел Золотаренко сходить к руководителю его пятерки и, если будет возможно, привести его сюда.

Золотаренко ушел и через два часа ввалился в кладовку бледный с искаженным лицом, не сел – рухнул на топчан. Придя в себя, рассказал следующее.

Три дня назад к руководителю его пятерки – Миронову – явился кто-то из центра. Миронов оставил его ночевать, и в ту же ночь явку накрыла чека. Когда чекисты окружили дом, Миронов и его гость стали уходить по крышам. Чекисты открыли огонь и ухлопали обоих. Во дворе до сих пор засада. Золотаренко повезло: в квартале от дома он встретил мироновского дворника – своего человека, и тот предупредил его.

– Что делать будем? – вздрагивая и косясь на дверь, шептал Золотаренко. – Сейчас они подряд начнут чистить! …

– Тихо! – прикрикнул Рахуба. – Миронов живой?

– Убит Миронов! И тот, второй, тоже! Дворник сам помогал их на извозчика укладывать. Говорит, прямо в висок…

– С кем у тебя еще связь?

– Ни с кем. Только с Мироновым.

– А сейчас не было за тобой слежки?

– Не было. Я больше часу по городу колесил.

Рахуба вздохнул с облегчением.

– Время-то уходит! – напомнил Золотаренко.

– Не трясись, – со злобой проговорил Рахуба, – развалишься! Если Миронов убит, до тебя еще не скоро доберутся, мертвый не выдаст… – Он откинулся на груду мягкого тряпья, сложенного за спиной, с минуту молчал, раздумывая, – на лбу у него вздулась толстая вертикальная складка – и вдруг процедил сквозь зубы грязное ругательство: —…одно к другому, как нарочно…

Положение действительно было аховое. Через три дня за Рахубой должна была прийти шаланда из Румынии: задерживаться в Одессе он не мог. Но и уехать, не выполнив ни одного из имевшихся у него заданий, тоже было невозможно. Все было бы просто сделать с помощью Миронова, имевшего постоянную связь с центром. Теперь же приходилось искать другие пути. У Рахубы были еще явки, но для того, чтобы плутать по ним, необходимо время. На худой конец можно было бы послать Золотаренко, но Рахуба не хотел оставаться один: с больной ногой без помощника из Одессы не выберешься.

Все это он, не таясь, поведал Золотаренко. Вывод был таков: нужен еще один человек.

– Есть у тебя кто-нибудь подходящий на примете? – спросил Рахуба.

Золотаренко подумал и сказал, что такой человек имеется.

Осенью восемнадцатого года красные расстреляли мужа его родной сестры: он владел на Херсонщине пятью мельницами и сотрудничал с немцами, когда те хозяйничали на Украине. Сестра не надолго пережила его: в конце того же года она померла от тифа. Остался сын. Сейчас ему двадцать один – двадцать два года. Парень гайдамачил за Центральную раду, служил у Деникина, а затем долгое время состоял в повстанческом отряде известных на Херсонщине эсеров и националистов братьев Смагиных. Когда отряд ликвидировали, он с полгода скрывался у какой-то бабенки недалеко от Серогоз. Но и там спокойно не усидел: заварил какую-то кашу, убил комбедовца. Пришлось удирать. Парень раздобыл где-то бумаги демобилизованного красноармейца и подался к родному дядюшке. Вот уже третий месяц живет на птичьих правах в Одессе, на Ближних Мельницах. Его давно бы надо пристроить к «настоящему делу», да все как-то случая не было…

– Уверен ты в нем? – спросил Рахуба.

– Как в себе. Парень битый!

– А убеждения у него какие?

Золотаренко пожал плечами:

– Какие убеждения! Красных ненавидит – вот и все его убеждения. Да сами увидите. Завтра схожу за ним, приведу.

– Не завтра – сейчас! – твердо сказал Рахуба. – Сразу же и отправляйся. К утру чтобы был здесь!

– Далеко это… – уперся было Золотаренко.

Рахуба нетерпеливо сморщился:

– Разговаривать ни к чему! Минуты нельзя терять. Стой! Как его звать-то, племянника твоего?

– По новым документам – Алексей Николаевич Михайленко…

«Племянник» Золотаренко

Лампа стояла на стуле. Его высокая спинка отгораживала Рахубу от света, и, войдя в каморку, Алексей увидел только большую, закутанную в старое одеяло ногу, вытянутую на топчане. Из одеяла торчала белая пятка с твердыми расплющенными краями.

– Вот это он и есть, племяш мой, – сказал Золотаренко, входя следом за Алексеем и затворяя за собой дверь.

Сдвинув брови, «племяш» силился разглядеть Рахубу. Высокий, с прямыми костистыми плечами, он стоял, держа руки по швам, слегка разведя локти, и эту военную выправку, которую не мог скрыть даже чужой мешковатый пиджак, прежде всего отметил Рахуба. Видимо, служба у Деникина не прошла даром для племянника Золотаренко.

– Как звать? – спросил Рахуба.

– Михайленко Алексей, – четко, как и полагается докладывать начальству, отозвался парень.

– Я спрашиваю настоящее имя.

– Какое еще настоящее? … – «Племяш» нахмурился и взглянул на Золотаренко.

– Говори, говори, – подбодрил тот, – все говори, не сомневайся. В жмурки играть нечего!

– Ну, Василенко… Алексей Николаевич Василенко.

– Садись, Алексей Николаевич.

Рахуба, кряхтя, передвинул больную ногу к стене, освобождая место.

Алексей сел, сложил на коленях большие руки.

– Расскажи, что ты за человек? – предложил Рахуба.

– Человек я обыкновенный, – сказал Алексей простовато. – Демобилизованный красноармеец. По причине болезни отпущен вчистую.

– Что за болезнь?

– Желтуха Заболевание печени,

– И документ есть?

– Есть.

Рахуба помолчал, прищурился и спросил в упор:

– А если хозяин объявится?

– Какой хозяин?

– Не придуривайся! Хозяин документов.

Одно мгновение Алексей настороженно смотрел на Рахубу, потом отвел глаза и глухо выговорил:

– Не объявится! …

– Ясно! – Рахуба придвинулся к нему. – А как докажешь. что ты есть Василенко?

– Кому доказывать?

– Хотя бы мне.

Алексей поерзал на топчане и снова нерешительно оглянулся на Золотаренко.

– Доказать нетрудно, – медленно проговорил он. – Только больно много вы с меня спрашиваете, гражданин… не знаю даже, как вас величать. Если уж начистоту, так начистоту. Мне ведь тоже жить охота!

«И впрямь, битый! …» – подумал Рахуба.

Парень казался ему подходящим. Смущало только одно обстоятельство: племянник Золотаренко был птицей перелетной, а Рахуба предпочел бы сейчас иметь дело с человеком солидным, оседлым. Таких легче держать в руках.

Однако приходилось рисковать. К тому же рекомендация Золотаренко, который за эти дни показал себя абсолютно надежным человеком, тоже кое-чего стоила.

– Ну ладно, – сказал он, – коли так… Ты про «Союз освобождения России» слышал?

– Доводилось…

– Так я его полномочный эмиссар полковник Рахуба.

Наблюдая за «племянником» Золотаренко, Рахуба с удовлетворением отметил, что при слове «полковник» у того, будто сами собой, по-строевому раздвинулись плечи. «Военная косточка, деникинец! …»

Желая усилить впечатление и в то же время показать, что Алексей внушает ему доверие, Рахуба слегка отодвинул стул. Тень отскочила в угол. Свет упал на заросшее лицо эмиссара с сильной челюстью и широким, наползающим на глаза лбом.

– Теперь давай начистоту! – сказал он. – Мне нужен человек для серьезного поручения. Сам я, как видишь, из строя выбыл, угодил здесь в одну переделку…

Алексей наклонил голову: знаю.

– Он, – Рахуба указал на Золотаренко, – советует использовать тебя. Вот я и хочу знать, будешь ты работать для великого дела освобождения России или, как некоторые, уже продался большевикам?

– Насчет этого не извольте беспокоиться! Пускай, господин полковник…

– Называй по фамилии, без чинов.

– Виноват… Пускай дядя Валерьян скажет, можно мне доверять или нет.

Тон у Алексея был нетерпеливый, даже грубоватый, и это подействовало на Рахубу сильнее, чем если бы Алексей стал клясться и уверять его в преданности.

– Ладно, – кивнул Рахуба, – документы покажи.

Алексей порылся в кармане и протянул ему справку о демобилизации и бумагу, выданную тульским военным госпиталем. Затем, подпоров подкладку пиджака, он вытащил небольшой пакет, завернутый в кусок черного лоснящегося шелка.

– Это мои, настоящие…

Из пакета был извлечен аттестат зрелости выпускника 1‑й херсонской мужской гимназии Василенко Алексея и заверенная печатью справочка, в которой говорилось, что вольноопределяющемуся 1‑го симферопольского добровольческого полка Василенко «поручено заготовление продовольствия в деревнях Дубковского уезда».

Рахуба тщательно просмотрел документы.

– Бумаги правильные. На, спрячь… Нужно будет еще один документик составить. – Он обернулся к Золотаренко: – Принеси-ка, что нужно для письма.

Пока Золотаренко ходил за бумагой, пером и пузырьком с чернилами, Рахуба спросил: