Враг един. Книга третья. Слепое дитя

…и вдруг, каким-то образом необыкновенно ясно поняв, что именно он должен сделать, – скрестил перед собой и сразу же вновь резко развёл в стороны окутавшиеся мутной дымкой ладони.

Падение внезапно ощутилось заторможенно-плавным, словно над головой Флинна раскрылся невидимый парашют. Он потянулся к небу, чувствуя, как меняется зрение и как по позвоночнику пробегает многократная горячая дрожь, и как воздух вокруг него разом тоже делается необыкновенно, противоестественно горячим, как в жарко натопленной сауне…

Страшное чудовище, похожее одновременно на исполинского кабана и на пса с гладкой лоснящейся шкурой и четырьмя пылающими глазами, плавно взмыло ввысь, будто оседлав восходящую воздушную волну. Ветер загудел в ушах Флинна бесконечной гитарной струной – и мгновением позже тот услышал, как какая-то странная, волнующая музыка заструилась в воздухе, вплетаясь в гул этого ветра.

Это было как откровение. Это было так, как будто бы весь мир вокруг Флинна вдруг ЗАЗВУЧАЛ – и звуки его были чарующи и пронзительны, и от них сжималось сердце, и от них перехватывало горло, и от них всё тело наполнялось незнакомой, потусторонней, пугающей силой, и хотелось слушать и слушать их до бесконечности, и хотелось кричать, плакать и смеяться одновременно, и Флинн знал уже, что у него никогда в жизни не хватит ни слов, ни метафор, ни всего его таланта, чтобы описать эти ощущения человеческим языком: эти магические перешёптывания бесконечно чистой, пронзительно-льдистой лазури, и звонкие жемчужины солнечного света в дымчатом кварце облаков, и журчащий хрусталь бирюзово-прозрачного, нежного, напитанного горьковатым озоном зимнего воздуха – и то, как на языке остаётся этот свежий озоновый привкус терпкой бирюзы и шелестящей первозданности, и разгаданной тайны, и детского восторга…

«Как во сне, – мелькнуло в мыслях у Флинна, – а ведь как же просто-то всё, адова сатана, как же просто…»

Пуховые облачные перья цвета слоновой кости огладили его шкуру миллионом прохладных паутинок, и тот вновь свёл лапы перед грудью, мучительно желая впустить, позволить этой величественной, чувственной, пленительной мелодии проникнуть в свой мозг, в жилы, в собственную кровь – и мелодия послушно разлилась под его кожей кипящим огненным озером. Ещё пара ударов сердца – и она стала сливаться с мыслями… так быстро, так неостановимо, что на пару мгновений Флинну даже сделалось немного страшно.

Но только совсем чуть-чуть.

Выше, ещё выше, ещё…

Его тело сейчас определённо подчинялось каким-то стихийным силам, только вот силы тяготения среди них не было уже совершенно точно. Воздух дрожал и пружинил под раскинутыми лапами, ощущаясь чем-то необыкновенно прочным, незыблемым и надёжным, – ничуть не менее надёжным, чем земная твердь.

Флинн попробовал снизить высоту, и внезапный нырок в пустоту ощутился почти что падением, но только на мгновение, а потом полёт снова выровнялся, подчиняясь его воле.

Пласт монолитной тверди внизу обрывался в море, словно кусок пирога, отломленного чьей-то великанской рукой. Далеко внизу мелькнула узкая извилистая улица; дома вдоль скального откоса были, будто мазками огромной кисти, расчерчены фиолетово-синими вечерними тенями. Флинн разглядел редкие пушистые комочки деревьев, над которыми, словно стайки мошкары, метались какие-то птахи, потом – крошечную тройку распряжённых лошадей между этими деревьями, мирно пасущуюся на покрытой тонким, словно декоративная пыльца, блёкло-зелёным бархатом земле…

А секундой позже он заметил две человеческие фигурки с запрокинутыми головами, которые замерли совсем рядом с краем бесконечного обрыва – и взревел от неукротимой, животной, принадлежащей как будто бы даже и не ему самому ярости:

– Ах вы зар-р-разы…

С утробным рыком Флинн выпустил из жутких перекрученных пальцев длинные чёрные когти и пулей бросился вниз, пытаясь опрокинуть Вильфа на землю.

* * *

«Овод, я Игла, выходим к периметру, приём…»

«Понял тебя, приём…»

Игла поймал на себе вопросительный взгляд Мухи (встроенный в его гортань трансивер ловил даже самые слабенькие сокращения голосовых связок и был достаточно чутким, чтобы позволить себе говорить не вслух) и коротко кивнул.

Они обошли бесконечную мрачную очередь рядом с автобусной остановкой, вышли на задворки воняющего испорченной рыбой рынка и миновали ещё одну такую же очередь около покрытой чёрной плесенью стены продуктового склада.

Игла не зря решил идти дворами: с этой стороны галдящей центральной площади разноязыкая толпа – хоть многие в ней и щеголяли золотистыми ленточками на рукавах – если и была вооружена, то разве что термобидонами. И была эта толпа, как ни крути, занята серьёзным делом: в Сигню ходили слухи, что в этот вторник должны выбросить в продажу внеочередную партию синтетического молока, и счастливые обладатели рационных карточек («не меньше двух детей до пяти лет и не меньше одного взрослого в семье, трудоустроенного на предприятии Альянса») дежурили у входа на склады уже с глубокой ночи.

Так что дорогу Игле с Мухой неохотно, но всё же уступали, лишь время от времени бросая угрюмые взгляды на их чёрные форменные куртки.

– Консульская, – небрежно обронил Игла, останавливаясь напротив шипастой стальной решётки. – Особая срочность.

– Оба? – от насупленной и какой-то одутловатой, словно плохо пропечённый блин, морды за жужжащими канатиками лазерных лучей отчётливо пахнуло перегаром.

– Оба.

Одутловатый протянул сквозь прутья сканер радужки, похожий на огромную старинную лупу. На металлическом ободке сканера искрились от подтаявшей изморози чешуйки ржавчины. Игла, не отрываясь, смотрел на их рыжеватые заусеницы, напоминавшие крупинки ещё необработанной «дигаммы семь», какой её обычно доставляют на сигнийский завод подводники, и изо всех сил старался не моргать. Скопированные биолинзы были ещё совсем новенькими, и одно нечаянное движение глаз могло сейчас всё испортить.

Океанский воздух противно отдавал гарью и металлом, оставлял суховато-горький привкус на языке, леденил взмокший под фуражкой затылок.

Ничего, надо ещё немного потерпеть…

Тонкий писк считывателя.

Ещё один.

Рука со сканером убралась.

– Двое, пятый контроль, особая… – профессионально неразборчиво пробормотала в наушник морда-блин. – Спецдопуск, говорю! Да… Принято…

Он снова перевёл отработанно-равнодушный взгляд на Иглу с Мухой, отключая лазерный барьер:

– Вперёд и направо, белая дверь.

Проклятую фуражку чуть не сорвало с головы Иглы порывом внезапного ветра. Шумная толпа осталась позади, и вокруг сделалось почти что тихо, только высоко в небе то и дело гулко рокотали похожие на огромных птеродактилей грузовые коптеры.

– Что-то многовато их здесь летает сегодня… – вполголоса проворчал Муха.

Игла ничего не ответил – лишь напряжённо нахмурился, а потом шагнул в решётчатый тамбурный проём следом за ним.

Утреннее солнце упорно силилось раздвинуть тиски антарктических облаков. Никак не желавший таять снег мерно поскрипывал под подошвами военных ботинок. Красные пятна на сугробах сладковато пахли арбузной коркой. «Кровавый снег» Сигню – любимый некогда мотив туристических фотосессий…

Он всегда появлялся в городе ближе к концу декабря, перед самым Рождеством, когда на Южных Оркнеях наступала пора цветения снежных водорослей. На морозе те обычно впадали в спячку, а вот здешним летом, стоило только пригретому первым солнцем насту слегка подмокнуть, как улицы и горные склоны словно обливали пурпурной краской из баллончика.

«Снег заалел – лето пришло».

Кажется, впервые Игла услышал эту присказку от Ианты почти десять лет тому назад…

Он вдруг вспомнил, как приехал в этот город впервые – восторженный представитель «большого мира», назло семье бросивший элитное курсантское училище, чтобы, как в этом возрасте водится, «немного поискать себя».

В первый же день, попытавшись купить себе на ужин каких-нибудь сосисок и бутылку пресной воды в придорожном магазинчике, Игла обнаружил, что ни того, ни другого нет в продаже уже целый месяц. Правда, потом ему всё же удалось раздобыть баночку домашних рыбных консервов с рук у владельца ближайшей кофейни, в которой, правда, давным-давно уже закончился весь кофе (владелец ещё устроил ему перед этим настоящий допрос – видимо, Игла со своим нездешним выговором сильно смахивал на подсыльного инспектора), а воду ему великодушно заменили яичной газировкой – жутко странным местным пойлом, по вкусу более всего напоминавшим смесь содовой со стиральным порошком.

На другой день Игла, вооружившись камерой, попытался было рвануть на знаменитые «пингвиньи пляжи», но с океана в одночасье накатил такой ураган, что следующие пару суток ему пришлось отсиживаться в снятой накануне хибаре – впрочем, вполне приличной по меркам Сигню хибаре, с собственной уборной и даже с почти бесперебойным водоснабжением, – прихлёбывая ту самую яичную газировку, разбавленную прихваченной (с горя) у какой-то уличной торговки самопальной водкой. Консервов Игле в тот день достать уже не удалось, поэтому водку он закусывал купленным у той же торговки сомнительным туземным деликатесом – вяленым тюленьим мясом, вымоченным в тюленьем же жиру.

Когда ещё двое суток спустя Иглу отпустил накрывший его после этого приступ желудочного гриппа и он предпринял новую попытку выбраться к людям, выяснилось, что в его арендованном беспилотнике уже почти не осталось заряда. К единственной в городе заправке очередь тянулась метров на сто, и когда Игла спустя четыре часа ожидания добрался до вожделенной энергоколонки, заправку, несмотря на протесты изрыгавших проклятия водителей, как раз на неопределённый срок отключили от снабжения…

…но зато в той очереди он встретил Ианту.

Встретил, чтобы насмерть влюбиться в неё – и заодно во всю эту ледяную, нищую, нещадно эксплуатируемую Альянсом, вечно впроголодь живущую – и всё равно прекрасную страну.

Правда, когда Ианта согласилась выйти за него замуж и Игла получил наконец южно-оркнейское гражданство (тогда это ещё называлось «статусом члена островной общины»), первым его желанием было взять жену в охапку и увезти её к себе на родину – туда, где летом можно было загорать, а не мёрзнуть, а обыкновенный сэндвич с ветчиной и сыром не считался бог знает каким лакомством. Когда рассмотрение выездной визы для Ианты затянулось на несколько лет, Игла был в бешенстве. Когда ещё год спустя в госпитале Сигню умер их всего на два месяца раньше срока родившийся первенец, потому что в родильном отделении, словно в позапрошлом веке, не оказалось ни единой исправной кислородной кувезы, бешенство сменилось отчаянием.

Когда Ианта привела его в штаб Аждархо, который пытался – тогда ещё вполне законно – баллотироваться в здешние мэры, Игла уже от всего сердца ненавидел и Альянс Независимых Сил, и всех его проклятых поверенных.

А когда они месяц назад готовились к операции, он, как и Муха, предложил себя сам.

И снег вокруг в тот день тоже был красным-красным, будто орошённым брызгами чьей-то крови…

* * *

– …вы, ОБА, адова сатана!!!

Вильф ухмыльнулся и перехватил когтистые лапы Флинна, безо всякого труда отводя их от своей шеи:

– Да-а, щеночек? Неужели ты чем-то там ещё и недоволен, м-м?

– Вы же ведь и с моим самолётом тогда то же самое сотвор-р-рили, верно?!!

Тео неожиданно расхохотался:

– Ты же не станешь сейчас меня разочаровывать и говорить, что сильно испугался тогда, а, музыкант? – беловолосый вскинул руку, пуская ему в висок тонкую как иголка стальную стрелку. – Ты ведь, в конце концов, тули-па, а не смертный…

Зверь коротко скульнул, отскакивая в сторону:

– Вдвоём на одного, р-р-разве это честно? – прорычал он, сжимая кулаки на страшных многопалых клешнях и весь напружинившись для прыжка.

В тот же момент нога Вильфа молниеносно взметнулась вверх в круговом ударе, направленном Флинну в голову; полупёс едва успел поймать её в воздухе двумя передними лапами и повалил рыжеволосого на спину, но обе ступни того с силой выстрелили ему в поддыхало и, словно тряпичную куклу, отбросили в ближайший овраг.

– А где ты вообще видел честные драки, а, Гарм? – иронично спросил тот, мгновенно и ловко подхватывая себя на ноги.

Почти не заметив пронзившей всё его тело боли от удара, Флинн немедля снова вскочил на четыре лапы, с хрустом приминая скелеты засохших кустов – и, не размышляя, как будто его действиями и впрямь управлял сейчас кто-то совсем другой, в одно хищное движение снова скользнул вперёд.

Кровь бурлила, часто колотясь в висках в такт с той самой беззвучной мелодией, которая многократным эхом всё ещё разносилась по его внутренностям, и каждый удар сердца был сродни пушечному выстрелу. Чёрные когти-ножи успели глубоко располосовать рыжему бедро, и тот, тотчас припав на одно колено, обхватил горло гигантского полупса согнутой рукой и резко наклонился:

– Да ну, и это всё, на что ты способен, боец?

Флинн захрипел, отчаянно пытаясь вырваться, но шею его словно забили в тяжеленные колодки; перед глазами заполыхали разноцветные фейерверки.

– И на что тебе только твои когти, а, жуткий зверь? – ехидно осведомился Тео, сцепляя руки за спиной. – Неужели только поцарапаться? У него ведь сейчас весь живот открыт…

Лапы полупса явственно дрогнули, но захват на его горле немедля усилился, не позволяя вдохнуть. Во рту сделалось солоно от крови, и Флинн подумал, что сейчас, наверное, просто потеряет сознание, но вместо этого вдоль его позвоночника одна за другой отчего-то покатились стремительные волны онемения.

– Всё, хватит, Гарм, – Вильф небрежно швырнул его через голову, припечатывая к земле в метре от себя. – Мы ведь можем уничтожить тебя сейчас, ты же это понимаешь?

Полупёс исподлобья глянул на рыжеволосого, однако ни он, ни усмехающийся блондин, кажется, вовсе не спешили принимать своё звериное обличье.

Странный паралич отступил так же неожиданно, как и навалился. Но мышцы всё ещё гудели от напряжения, и чувствовать наполнявшую их сверхъестественную силу, непривычную и удивительную, было необыкновенно приятно. «Так, наверное, должен чувствовать себя алюминиевый провод, когда по нему пускают ток», – подумал Флинн.

– Даёте побаловаться, как р-р-ребёночку в манеже, адова сатана? – глухо проворчал он, поднимая от земли лобастую четырёхглазую морду. – А давайте. Давайте ещё…

Он ощерился и вновь взвился в воздух, расшвыривая во все стороны острые меловые камни и занося над Вильфом тяжёлую лапу. Тот крутанулся на носках, и Флинн, увлечённый собственным импульсом, рухнул на землю и тотчас почувствовал резкий удар локтем куда-то в основание черепа, а потом когтистая полуптичья пятерня впилась в его загривок, увлекая в воздух.

– Чёрт, нет, а он отчаянная зверюшка, правда, Тео? – заулыбался медноволосый. – Мне нравитс-ся…

По лапам Флинна побежали, с шипением стягивая кисти тугой удавочной петлёй, тонкие золотистые змейки, и пальцы его начали отниматься, словно ошпаренные. Хрюкнув от боли, монстроподобный пёс судорожно напряг мускулы – удавка натянулась и рассыпалась в воздухе звонкими блестящими брызгами – и, вывернув голову под каким-то совершенно противоестественным углом, с силой вонзил зубы Вильфу в запястье. Тот гибко откинулся назад, рывком выдернул свою руку из оскаленной пасти и, явно войдя во вкус, немедля перехватил зверя за горло локтем другой руки, приподнимая того на задние лапы, под которыми по истрескавшейся меловой плите запрыгали электрические искры.

– Может, тогда потанцуешь для меня, пёсик?

Флинн успел заметить, что глаза мужчины над ним явственно потемнели, из карих превращаясь в гранатово-бордовые, почти алые. Незримые раскалённые пики пробили ему ноги до самых колен; полупёс непроизвольно заскулил, пытаясь поджать под себя обожжённые ступни, но вторая рука Вильфа уже сдавливала ему шею, склоняя на четвереньки и всё ниже пригибая ощеренную звериную морду к пышущему жаром камню:

– Что, уже ножки отнимаются, м-м? Ай-ай-ай, какая жа-алость, Гарм…

Кости Флинна болезненно зазвенели, словно цимбалы на ударной установке; в ноздри ударил отвратительный запах палёного. Полупёс конвульсивно рванулся прочь, и вокруг его передних лап, которые почти ничего уже не ощущали, неожиданно снова засветились яркие голубоватые кольца. Он с отчётливым усилием свёл едва слушающиеся лапы вместе, и тело вновь окатило сладким, упоительным жаром – а мгновением позже полупёс всё-таки вырвался и высоко подпрыгнул, отбрасывая рыжего себе за спину. Вслед ему потянулась тонкая, словно щупальце медузы, полупрозрачная нить, выпущенная из ладони Вильфа, и Флинн, увернувшись, кувырнулся в воздухе и на несколько секунд завис в паре метров над землёй, будто в невидимой аэротрубе.

Рыжеволосый широко улыбнулся и сделал ещё одно движение рукой, не двигаясь с места и заинтересованно наблюдая за полупсом снизу, и по шкуре того опять поползли ртутные капли, напоминающие глянцевито блестящих жуков. С громкими щелчками те пускали по телу резкие лазерные разряды, пытаясь забраться куда-то в уши, в ноздри, под кожу, но это было уже почти совершенно не страшно… как если упасть и разбить, например, коленку с перепоя – вроде бы тебе и больно, но это тебя уже как-то не особенно колышет.

А самое главное, что всё это больше не вызывало паралича. Не придумав ничего лучше, Флинн волчком завертелся в воздухе и снова рыбкой нырнул вниз с обрыва, стряхивая с себя горячие полуживые струйки.

И всё получилась даже проще, чем было в первый раз: порыв холодного ветра огладил ему шкуру, словно приливная волна, Флинн раскинул в стороны лапы и завис в пустоте, ложась на воздух, как на воду. Он перевернулся на спину, снова глянул вверх (на этот раз на краю обрыва вроде бы никого не было видно) и, уже почти привычно мысленно потянувшись к небу, взмыл, чувствуя, как его тело вбирает в себя стылое дыхание ранних сумерек, и серебристый шорох воздуха, и солоноватое биение волн далеко внизу… и как все до единого мускулы вновь наполняются звенящей, упоительной силой…

И это было обалденное ощущение.

Полупёс сделал мёртвую петлю и один за другим совершил несколько головокружительных виражей, сам себе напоминая оживший военный самолёт из тех, что можно было увидеть на авиасалонах Альянса Независимых Сил (как же Флинн всегда завидовал этим их пилотам!). Потом, скользя по воздуху, словно по пружинящей ледяной доске, он рванул под девяносто градусов под самые облака – серовато-жемчужные, напоённые морской солью и расслаивающиеся под его телом, словно вата, – и снова на дикой скорости ринулся вниз.

Всё его существо наполнял необыкновенный, безмятежный, безудержный задор, и постепенно затихающая непостижимая мелодия, казалось, опять дразнила, кружила голову, звала за собой – едва слышно и вместе с тем как-то удивительно внятно.

Непобедимо.

Необыкновенно властно…

Флинн неловко приземлился в грязную дождевую лужу прямо у ног Тео, подняв тучу брызг и с чавканьем вывернув из земли пару мшистых кочек; с каменного уступа позади него с испуганным писком сорвалась стайка мелких птиц.

– Перемир-рие? – ухмыляясь широкой пастью, спросил он у Вильфа, который сидел на пожухлой траве неподалёку, расслабленно обхватив руками колени. – Или снова будешь?

– Может быть, и не буду, – улыбнулся тот. – Ты совсем даже неплохо держишься… для необученного.

Флинн польщённо заворчал и скрестил лапы на груди, чтобы вернуться обратно в человеческий вид. Интересно, хватит ли теперь его сверхспособностей, чтобы разыскать сбежавших лошадок…

И тут вдруг что-то острое и длинное, словно дротик, оглушительно свистнув в воздухе, жгучей молнией вонзилось ему под правую лопатку.

Полупёс глухо взвыл, падая от неожиданности на колени.

– Никогда не расслабляйся, – насмешливо посоветовал ему Тео, выдёргивая из ороговелой звериной шкуры тонкое изогнутое лезвие и рассеянно пробуя пальцем острие. – Особенно рядом с теми, кому доверяешь. И никому никогда не подставляй спину. А он просто хочет твоей крови, иначе ведь и победа – не победа, как ты думаешь?

– Не говоря уже о том, что любая рана – это лишнее доказательство того, что ты боец, а не беспомощная жертва, – лениво добавил рыжий, откидываясь на спину и сцепляя пальцы за затылком. – Не корчи такие трогательные рожи, Гарм. Тоже мне, умирающая валькирия…

Полупёс угрожающе зарычал, медленно подошёл ближе и наступил тяжёлой лапой Вильфу на грудь, потянувшись клыками к его шее.

Тот рассмеялся, полоснул себя когтями по плечу и поднёс окровавленную ладонь под жадно трепещущий собачий язык.

* * *

Стены белого здания, на которое Игле с Мухой показал одутловатый секьюрити, по нижнему краю были сплошь покрыты отпечатками грязных подошв. От пятен вездесущей чёрной плесени краска на декоративных панелях потрескалась и вздувалась частыми пузырями, словно кожа после ожога.

«Значит, даже у альянсовских прихлебателей денег хватает не на всё», – мысленно констатировал Игла, со скрежетом прикрывая за собой дверь, и брезгливо вытер о штанину разом повлажневшую ладонь.

– Консульские? «Почтальоны» небось? – маленькие свиные глазки впились в подошедших, словно два сверла.

У этого физиономия была вроде бы не похмельной, но всё равно красной как помидор. Седые кустистые брови, засаленная полоска виртуального информатора на лбу…

Игла неприязненно поджал губы. «Ну и рожи… специально они таких в охрану подбирают, что ли, чтобы народ пугать…»

– В сектор «А», – он сделал шаг вперёд, переходя на английский.

Игла полагал, что это должно ему помочь, и не ошибся: курсантская выучка в комплекте со всегда вызывавшей у прикормышей Альянса доверие чистой речью безо всякого островного акцента сделали своё дело. Взгляд краснорожего слегка смягчился:

– Когда прибыли?

– Утренним, в десять пятнадцать.

– Ясно… Волновики снимайте.

– Ну у вас и порядочки тут, шеф, – нарочито ворчливо пробасил Муха.

– Приказ сверху, – чуть нервно пожал плечами тот.

– Вот вечно вы что-то новое выдумаете. Мы же со спецдопуском…

– Так положено, ничего не могу…

– А вот если ты мне его потом неисправным вернёшь? – возмущённо перебил его Муха. – Кто мне, интересно, ущерб тогда возмещать будет, а? Мэр ваш, да? Или, может быть, сам Консул Альянса?

Игла замер чуть в стороне, не пытаясь вмешиваться в спор. Он прекрасно понимал, что Муха сейчас изо всех сил старается завладеть чужим вниманием, заговорить охраннику зубы. Отвадить того от лишних вопросов…

А Муха всегда был хорошим актёром.

– Сдавайте, я сказал, – краснорожий, послушно включившись в любимую всеми охранниками мира игру «вахтёр и посетитель», сурово нахмурил брови. – Будете уходить, тогда и заберёте…

«Когда мы будем отсюда уходить, – мысленно ответил ему Игла, – от тебя здесь уже и след простынет, вшивая ты морда…»

– Перекодированных боитесь? – понимающе ухмыльнулся он вслух.

– До особого распоряжения. Сам видишь, что снаружи творится. Знаешь, сколько там сейчас наших инженеров? Развели вертеп, чтоб им всем пусто было…

– Ладно, чёрт с тобой…

Две тоненьких серебристых клипсы, звякнув, полетели в раскрытую пасть пластикового контейнера. Волновики всё равно были фикцией – в нынешней миссии они могли скорее помешать, чем помочь.

Они прошагали по унылому, без единого окна коридору, узкому и тёмному как кишка. На обитых серым пластиком стенках виднелась мелкая перфорация – наверняка чтобы можно было задействовать дополнительные лазерные барьеры в случае взлома. Минуту спустя за Иглой захлопнулась ещё одна тяжёлая дверь, в которой тут же лязгнул пневматический замок. («Окопались», – едва слышно проговорил за его спиной Муха, сглотнув.)

Ещё одна комната. Влажный, словно в парнике, воздух, пахнущий хлоркой и ещё какой-то жуткой дезинфекцией. Натужно зудящий над полом обогреватель. Помаргивание невыносимо ярких гелевых ламп.

И светящаяся арка экзосканера за высокой зубчатой ширмой.

– Демонстранты не загрызли? – мельком глянув на униформу, спросил их долговязый верзила в тяжёлом бронежилете, поправляя автомат.

– Зубки пообломают, – бесстрастно отозвался Игла.

Равнодушный тон давался ему с огромным трудом. Вот сейчас… сейчас нужно будет…

…а если у них всё-таки ничего не выйдет?

Верзила мазнул пальцем по вмонтированному в стену биометрическому сенсору:

– Проходите на досмотр.

Игла сделал шаг вперёд и решительно оперся рукой о край ширмы. Гладкая плексигласовая поверхность под вспотевшей ладонью казалась горячей, словно нагретое солнцем стекло.

– «Кровь твоей души», – раздельно и тихо произнёс он, глядя долговязому в глаза.

Игла ещё никогда не видел раньше, чтобы человек так стремительно менялся в лице. Верзила отшатнулся, уголки его губ поползли вниз, словно были вылеплены из подтаявшего пластилина; в глазах мелькнуло выражение потустороннего ужаса:

– Вы от…

– Тебе ещё раз повторить?