Девушки из хижины

Она еще теплая.

Пробую пошевелить птицу, осторожно двигая из стороны в сторону, но она не открывает глаза. Две оставшиеся птицы, белые леггорны, которые у нас дольше всех, кудахчут возле меня, хлопают крыльями, будто понимают – что-то случилось.

Еще раз тронув умирающую, определяю, что птица не дышит.

У меня начинает дрожать губа, я прикусываю ее до крови, чтобы не расплакаться. Мама всегда предупреждала, что нельзя привязываться к животным, но я любила эту глупую курочку. Из всей птицы она была самой ручной, и когда мы выпускали кур погулять, тенью ходила за мной. Даже клевала с ладони, если я ей предлагала.

Я никому не говорила, что звала ее Руби.

Это был наш маленький секрет.

Взяв ее на руки, выношу во двор и кладу тельце под раскидистым деревом, с которого облетела листва. Иду в сарай за лопатой. Земля твердая, холодная, но нужно похоронить Руби, чтобы не привлекать хищников.

Не сдохни курица от неизвестной болезни, мы бы ее съели, и тогда смерть птицы была бы не напрасной. Но теперь это опасно.

Полчаса спустя водружаю последнюю лопату грязи на могилу Руби. Под одеждой по телу стекает пот. Кончики пальцев заледенели, а тело горит, и хотя я поднялась всего час назад, все бы отдала, чтобы вернуться в постель.

Трясущимися руками прислоняю лопату к дереву и бреду к дому. Закрыв дверь, отдыхаю, привалившись к ней спиной – восстанавливаю дыхание и грею кончик носа, холодный, как лед.

– Что случилось? – спрашивает Сэйдж. – И где яйца?

Стащив куртку, вешаю ее на крючок; склонившись, развязываю шнурок на левом ботинке.

– Еще одна подохла.

Сэйдж ничего не говорит. Она понимает: мы бессильны остановить падёж, если причина неизвестна. Мне даже думать не хочется, что будет, если умрет еще одна курица. Наши куры несут по яйцу в день, и эти яйца нам необходимы.

– Рен… – произносит Сэйдж, глядя на меня своими большими глазами.

– Да?

– Ты поиграешь со мной в шашки?

Собираюсь возразить, но останавливаюсь. Раньше мы все время играли в шашки, а теперь я припомнить не могу, когда мы в последний раз во что-то играли. Кроме того, мне думается, что Сэйдж хочется не в шашки сыграть, а хоть ненадолго вернуться к нормальной жизни.

С полки в углу беру коробку, изображая улыбку, несу к кухонному столу. Сестра спрыгивает с кресла, встречает меня у стола, с довольной улыбкой на лице садится.

– Мои красные, – говорит она, помогая расставить шашки на доске. – Так что ходи первая.

Передвигая черную шашку на клетку, выпрямляю спину и смотрю, как сестра обдумывает свой ход. И только когда наступает моя очередь, замечаю, что начисто изгрызла ногти – сама не помню как.

– Твой ход, – говорю я, пряча изуродованные пальцы.

Сэйдж уставилась в оконце возле нас. Она замерла, как те греческие статуи, что я видела в маминых книгах по искусству Греции и археологии.

– Ты слышала, Рен? – произносит она тихим шепотом.

Волосы у меня на затылке встают дыбом, хотя я не уловила ничего, кроме завывания ветра и негромкого блеяния козы.

– На что похож этот зв…

– Шш! – Сэйдж поднимает палец, ее взгляд перемещается, прочесывая видимый из окна участок двора.

Треск веток и звук шаркающих по мокрой палой листве шагов за стенками хижины заставляет нас уставиться друг на друга, затаив дыхание.

– Рен… Ружье… – Сэйдж показывает на пустую полку над дверью, и сердце мое падает.

– Оставила в курятнике, – шепчу я.

Три быстрых стука в дверь эхом отдаются в нашей лачуге. Сэйдж ладонями зажимает и рот, и нос; я не двигаюсь. Из оружия мы располагаем только кухонными принадлежностями, но когда я в последний раз проверяла разделочные ножи, они крайне нуждались в заточке.

Человек с той стороны двери снова стучит.

И снова трижды.

Сэйдж начинает подниматься, словно лишилась рассудка и хочет открыть дверь, но я перегибаюсь через стол и хватаю ее за руки. Она хмурит брови и вырывается из моего слабого захвата.

– Рен! – едва слышно протестует она.

– Успокойся, – беззвучно кричу я, поднимая ладонь.

– Что, если это Мама? – не унимается Сэйдж.

Проглатываю ком, вставший в горле.

– Мама не стала бы стучать.

Глава 8

Николетта

– Как обидно, что Брант не смог присоединиться к нам сегодня. – Мама погружает вилку в ломоть своего именинного торта и, подставив снизу ладонь, подносит ко рту.

– Он передает поздравления, – говорю я. – И утром вы первым делом увидите его.

– Торт испортится. Он действительно много потеряет. – Мама указывает вилкой на покрытое сахарной глазурью праздничное блюдо.

Машу рукой на ее замечание.

– Как раз сейчас он на своей диете без сахара и глютена. Это стало бы для него пыткой.

Каждый год на последние выходные перед Рождеством мои родители приезжают к нам в Стиллуотер-Хиллз из своего второго дома в Нантакете. Пару дней мы проводим вместе, отмечая и день рождения мамы, и праздник. Потом я уезжаю и провожу остаток зимы у своей лучшей подруги во Флориде. Так было на протяжении всей нашей совместной с Брантом жизни, поэтому я нахожу странным, что именно на этот вечер у него нашлись дела по работе.

А они с моим отцом практически лучшие друзья, и папа хвастается перед приятелями по яхт-клубу и всеми, кому не лень слушать, что Брант такой зять, какого ему всегда хотелось.

Брант так открыто своим тестем не хвалится, хотя мне известно, что их чувства взаимны. Его отец бросил семью, когда Брант и его младший брат Дэвис едва вышли из пеленок. Мать его провела большую часть их с братом детства в стельку пьяной или обкуренной. Иногда пьяной и обкуренной.

Мои родители стали единственной семьей, подарившей ему любовь и заботу, о которых он всегда мечтал. Они – единственная настоящая семья, которая у него есть. Его мать умерла от цирроза печени вскоре после нашей свадьбы, а брат живет в ветхом трейлере на дальней стороне Стиллуотер-Хиллз, ночами работает на шинном заводе, а большую часть свободного времени проводит в стриптиз-клубе соседнего городка.

– Где, ты сказала, сегодня Брант? – спрашивает отец.

– На выступлении, – отвечаю я.

– Каком выступлении? – уточняет он. Обычно папа не интересуется деталями и своим вопросом застает меня врасплох.

Дело в том, что я… не знаю. У меня нет ответа.

Брант заявил, что сегодня он выступает в Олбани в каком-то закрытом загородном клубе, занимающемся благотворительностью, и когда я спросила, не хочет ли он взять меня – для моральной поддержки, как обычно, – он настоял, чтобы я осталась и ждала приезда родителей.

Я даже не могу им рассказать, с какой речью он выступит. Ни разу не видела, как он это делает.

– Тебе нужно будет расспросить его завтра, когда увидитесь. – Несмотря на сильную тяжесть в желудке, я наполняю вином свой бокал.

– Как идет выкуп отелей «Карлтон»? – спрашиваю я.

– Лучше и быть не может, – отвечает отец, гордо выпячивая грудь. – К концу года мы все окончательно оформим.

Мама кладет ладонь на грудь и наклоняется вперед, делая большие глаза.

– Дождаться не могу. Шесть месяцев переговоров – это слишком.

Папа смеется над тем, как мама все драматизирует.

– Господи, Хелен, все было не так уж плохо.

Повернувшись к отцу, мать дразнит его насмешливой улыбкой.

– На протяжении ста восьмидесяти ужинов ты твердил только об этой сделке.

– Что ж, можешь быть уверена, что больше я не буду обременять тебя этими разговорами. – Отец усмехается. – И не забывай, в следующем месяце за все неприятности я везу тебя в Аспен.

– Принято к сведению. – Мама подмигивает отцу, ставит на кофейный столик свою тарелку, а папа берет чашку капучино и передает ей.

Почти сорок лет вместе, а в глазах огонек, свой безмолвный язык, узы, которые никто и никогда так и не смог разрушить.

Понимают ли они, как им повезло сохранить такие близкие, что редкость по нашим временам, отношения? Не отваживаюсь спросить. Они сразу все поймут, а мне не хочется оказаться под их сочувствующими взглядами и отвечать на дотошные вопросы.

У моих родителей сеть шикарных отелей, и им есть о чем беспокоиться, кроме проблем единственной дочери.

– Ох, Ник. Я хотел показать тебе, какие там произошли изменения. – Папа вынимает из кармана телефон. – Хелен, я оставил очки в гостевой комнате на тумбочке. Будь так добра…

Улыбнувшись, мама безропотно покидает нас, а папа, наклонившись, кладет телефон на кофейный столик экраном вниз.

Думаю, что это уловка.

– Ты в порядке, Ник? – тихо спрашивает он и хмурит лоб.

Я удивленно откидываюсь назад.

– Что? Да. Почему ты спрашиваешь?

Плотно сжав губы, он выпускает воздух через раздутые ноздри.

– На днях мне позвонил наш бухгалтер. Сказал, что за последние пару месяцев с твоего счета несколько раз переводились… значительные суммы.

Для меня это новость.

Хочу спросить, насколько крупными были переводы, но опасаюсь даже намекнуть, что у нас не все в порядке.

Внезапно ощущаю, что сочетание вина с тортом оказалось неудачным. Трастовый счет открыт на мое имя, но Брант знает все пароли, имеет доступ к моему онлайн-счету. Он мог перевести кучу денег бог знает куда без моего ведома, потому что мне и в голову не придет, что муж на такое способен. Не в этой жизни. Даже за миллион лет.

Знаю, что на его долю выпало не лучшее детство, но это не помешало Бранту вырасти добрым и великодушным, честным и открытым.

Он никогда не трогал моих денег. Или я так думала.

Говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Отвратительное, избитое клише, но я не могу удержаться от мысли, что в данном случае оно окажется справедливым.

Может, он и Брант Гидеон, но он все-таки Гидеон.

Возвращается мама с папиными очками в руках. Отец берет телефон с кофейного столика, находит нужную страницу, и я понимаю, что мама ничего не знает, а отец просто щадит мою гордость, потому что считает, будто что-то в моем замужестве не так.

Если бы он только знал…

Собрав пустые тарелки и столовое серебро, молча несу их на кухню и благодарю Бога, что вернулась мама и не нужно заканчивать этот разговор с отцом.

Трясущимися руками мою посуду, глаза затуманиваются горючими слезами. Как только родители отправятся спать, войду на свой аккаунт и посмотрю эти переводы. Насколько мне известно, Брант никаких больших покупок не делал. По нашей дорожке на роскошной новой машине к дому не подъезжал, бриллиантов мне не дарил.

Черт возьми, даже костюм, который он надевал в музей «Беллхаус» на прошлой неделе, куплен два года назад.

Все это какая-то бессмыслица.

Единственное правдоподобное объяснение заключается в том, что этими деньгами – моими деньгами – он платит за молчание своей любовницы.

Я кричу.

Но только мысленно, в голове… там, где никто не услышит.

Глава 9

Рен

Кровать проседает, одеяло натягивается, и я пробуждаюсь от крепкого зимнего сна. Сон мне очень понравился, потому что в нем не было ничего похожего на стылую темную хижину. Там была Мама. И Иви. Там было тепло, и мы водили во дворе хоровод.

Но чем быстрее возвращаюсь к действительности, тем сильнее стирается из памяти сон, тем отчетливее я осознаю наше одиночество.

Сэйдж прижимается ко мне, этим и объясняется движение уложенных слоями лоскутных одеял. Она обнимает меня, пальцы ледяные. По моему телу пробегает легкая дрожь, потом я согреваюсь снова… или почти согреваюсь. Подоткнув одеяло, трогаю ее дрожащую руку – «гусиной кожи» нет, а значит, Сэйдж не замерзла – ей страшно.

Прошлым вечером кто-то стучал в нашу дверь. Мы ждали два часа, прежде чем осмелились выглянуть в окно. Убедившись, что незваный гость ушел, я с ножом в руке бросилась в курятник, чтобы забрать ружье.

Шестьдесят футов туда и шестьдесят обратно, и все бегом. Времени осматриваться, все ли в порядке, не было, но все вроде бы осталось на своих местах.

Может быть, мы вообразили себе этот стук? Может быть, это стрелял и трещал огонь в очаге или какой-то зверь точил когти о нашу дверь?

Вскоре мое левое ухо наполняется посапыванием сестры, и я ловлю себя на том, что снова ей завидую.

В последнее время я сильно устаю и все же иногда по ночам не могу заснуть, смотрю в потолок и считаю тиканье настенных часов, пока не впадаю в забытье. Иной раз насчитываю более двух тысяч. Раньше я, бывало, вставала и рисовала у огня, если не спалось. Но теперь от моих карандашей остались только огрызки, а бумага для рисования закончилась вскоре после того, как Мама с Иви ушли.

Иногда до того хочется рисовать, что пальцы ноют.

Такие ночи становятся сущей пыткой.

Вдыхаю ледяной воздух, выдыхаю и смотрю, как вокруг меня клубится пар. Осторожно приподнявшись, протираю глаза и стараюсь рассмотреть огонь, тлеющий в очаге в другом конце комнаты.

Сэйдж забыла перед сном подбросить дров.

Опять.

Сбрасываю с нас обеих одеяла, хватаю два небольших поленца и кочергу и, сонная, кое-как умудряюсь оживить огонь.

Потираю руки и тяну ладони к жару очага. Когда в темноте больше не видно пара от дыхания, возвращаюсь в постель.

– Прости, Рен, – шепчет Сэйдж, полуоткрыв глаза.

– Все нормально. Спи.

Забравшись в постель, прижимаюсь к сестре, подсунув под нее руку. Волосы Сэйдж пахнут лавандовым молочным мылом, и это вроде должно успокаивать, но я только сильнее скучаю по Маме.

Закрываю глаза и стараюсь снова уснуть, но как только устраиваюсь поудобнее, раздается стук в дверь.

Три удара. Я уже почти решила, что мне приснился страшный сон, но Сэйдж садится в постели, и глаза у нее от испуга как блюдца. Она тянет одеяло к подбородку, дрожит, а когда пробует что-то сказать, я закрываю ей рот ладонью.

По хижине снова разносится звук ударов. На этот раз стучат сильнее и быстрее.

– Я знаю, здесь кто-то есть. – Голос у чужака низкий, деревянная дверь глушит его. В тот миг, когда его кулак в третий раз касается двери, я начинаю действовать.

Выскочив из постели, бросаюсь за дробовиком. Ставлю у двери табуретку, забираюсь на нее, тянусь за оружием, стараясь сохранить равновесие.

Если этот незнакомец, этот незваный гость посмеет ступить в наш дом, я не колеблясь нажму на курок.

Я обязана защитить Сэйдж. Наш дом. Наше имущество. Нашу жизнь – или то, что от нее осталось.

Едва успеваю коснуться пальцами металлического ствола, как засов на двери не выдерживает, она распахивается и бьет по мне. Теряю опору и падаю на дощатый пол, так и не схватив ружье.

Зимний ветер врывается в наш дом, и Сэйдж пронзительно кричит.

В наш дом входит чужой.

Глава 10

Николетта

Понятия не имею, что ищу, но когда найду – узнаю.

Для человека творческого гардеробная Бранта в поразительном порядке. Полный ажур, все по полочкам, каждая вещь на своем месте. Уверена, свой любимый кашемировый свитер он нашел бы с закрытыми глазами, поэтому все, до чего дотрагиваюсь, я кладу в точности как было.

Оглядываю полки со сложенными джинсами, полочку под зеркалом, заставленную его одеколонами «Боткир», «Крид», «Берберри», комод с аккуратно сложенными футболками и майками. Все вещи он надевал уже десятки раз.

Покусывая губу, стою в центре небольшой комнаты под элегантным хрустальным светильником, благодаря которому гардеробная больше похожа на мужской отдел в «Барниз», и разочарованно вздыхаю.

Он не менял одеколоны, не покупал новой одежды. В привычном режиме поддерживал себя в тонусе – пробежки в пять утра и иногда прогулки в лесу после полудня, если чувствовал, что нужно взбодриться.

Статьи, прочитанные мною за последние несколько недель, полны советов, контрольных вопросов и верных способов узнать, не обманывает ли вас супруг… И все-таки пока Брант не поддается ни одному из этих приемов.

Если не считать фотографии девочки – а она еще здесь, я проверила, – единственным полученным мною тревожным сигналом остается перевод нескольких тысяч долларов за последние месяцы. В результате каждой операции на сумму от двух до пяти тысяч долларов, а иногда и бóльшую, деньги поступают, как оказалось, на наш совместный сберегательный счет, который, как я думала, мы закрыли в этом году. Помню, что подписывала бумаги. И помню, как он говорил, что зайдет в банк, когда поедет в город, и позаботится об остальном.

Он солгал…

Насколько я смогла понять, он снимал наличные с этого сберегательного счета. Вот где заканчивается след тех бумаг.

– Что ты здесь делаешь, Ник?

Голос Бранта эхом отдается от высокого потолка, и по моей спине пробегает дрожь.

– О господи, – говорю я, поворачиваясь к нему. – Ты меня напугал.

– Ищешь что-нибудь? – спрашивает он, изучающе глядя на меня. Должно быть, Брант сократил утреннюю пробежку.

Никогда не умела лгать, а это значит, что и на ходу выдумывать не умею.

– Свой ремень «Алтузарра», – отвечаю я. – Тот черный, с золотой пряжкой. Не могу найти. Подумала, вдруг он попал сюда вместе с твоими, по ошибке.

Брант всматривается в мои глаза целую секунду, показавшуюся вечностью, потом шагает через коридор в мою половину гардеробной. Возвращается, сжимая в кулаке черный ремень с золотой пряжкой. Шумно выдыхает через нос.

– Этот?

Изображаю невинную улыбку.

– Ой! Должно быть, между глаз попал.

Беру ремень, кладу руку ему на плечо, приподнимаюсь на цыпочки и целую мужа, тайком вдыхая его аромат. Словно могу учуять ее запах… Но нет, он пахнет Брантом. Кожаными сиденьями своей «Теслы», спиртовыми салфетками, которыми протирает объектив камеры, и немножко гелем «Ветивер» после утреннего душа.

– Пойду готовить завтрак, – говорю я, на секунду касаясь ладонью его груди, и ухожу.

Он дышит тяжелее, чем обычно, и взгляд необыкновенно пристальный. Я могу только догадываться, о чем он думает. Либо гадает, что я ищу, либо задумался, почему ищу именно здесь.

Что-то мне подсказывает: он знает ответы на оба вопроса.

За все эти годы я ни разу не рылась в его вещах.

Не было необходимости.

Кусая губы, по коридору иду к лестнице и останавливаюсь, взявшись за перила, чтобы переварить случившееся.

В будущем мне нужно быть осмотрительней… по крайней мере, пока не найду неопровержимых доказательств того, чем он занимается за моей спиной. А до тех пор важно вести себя так, будто все прекрасно. Если Брант заподозрит, что я за ним слежу, он тут же примется заметать следы, и тогда я ни за что не найду то, что ищу.

Направляюсь на кухню. Включаю плиту на разогрев и принимаюсь доставать и раскладывать ингредиенты на мраморной столешнице. Нарезая лук и перцы, включаю музыкальное приложение на телефоне и пускаю «Флитвуд Мак» через колонки на кухне.

Еще один обычный день…

Но проходя мимо зарядной панели, замечаю подключенный телефон Бранта. Смотрю вниз по лестнице, нет ли его поблизости, и нажимаю кнопку включения. На том сайте для обманутых супругов измененные телефонные пароли числятся в списке главных тревожных сигналов, но мне еще не удавалось заполучить телефон Бранта, когда его нет рядом. Батарея почти разряжена. Значит, он разговаривал весь последний час? В этой местности сигнал иногда слабый, если пользоваться телефоном слишком долго, аккумулятор садится быстрее.

Экран загорается белым окном уведомления. С номера 212 поступило сообщение.

Нет предварительного просмотра.

Контакт не обозначен никаким именем.

Воровато оглядывая кухню, убеждаюсь, что я совершенно одна, и набираю пароль, чтобы выполнить вход.

4-5-0-4.

Дата нашего первого свидания.

Телефон гудит и предлагает «повторить попытку».

4-5-0-4.

Просит повторить еще раз.

Странно. 4-5-0-4 – пароль из четырех цифр, который мы используем всюду. На кнопочной панели в гараже. Как пинкод для наших дебетовых карт. В качестве пароля к нашей охранной системе.

Хмурюсь, опять смотрю в сторону лестницы и пробую другую комбинацию.

8-9-7-9.

Его день рождения.

Телефон гудит, просит повторить.

Набираю свой день рождения.

Дату нашей свадьбы.

Номер нашего дома.

Последние четыре цифры его социальной страховки.

Телефон вибрирует, и меня уведомляют, что устройство заблокировано на пять минут в связи с большим количеством неверных попыток.

Дерьмо.

Тяжело вздохнув, возвращаюсь к столешнице и заканчиваю резать овощи. Стиви Никс печалится об утерянном былом, а я мысленно молюсь, чтобы в ближайшие пять минут муж не поднялся на кухню…

Глава 11

Рен

Обнимаю Сэйдж, она вся дрожит. Мы жмемся друг к другу на краю кровати в углу нашей лачуги, накидываем на себя одеяла, будто они могут защитить от этого неведомого чудовища за кухонным столом. Незнакомец возится с нашей керосиновой лампой.

– Сто лет такой вещью не пользовался, – сообщает он, когда огонек начинает лизать стекло изнутри.

Отблески пламени озаряют отметины и морщины на его лице. На щеках и лбу круглые ямочки, от крыльев носа к уголкам рта идут глубокие борозды.

Мама как-то говорила мне, что в стране свирепствуют болезни. Она утверждала, что люди всегда болели и умирали, передавая ужасные неизлечимые болезни от одного к другому.

Наверное, этот мужчина чем-то переболел.

Или болен до сих пор.

Он сбрасывает свою тяжелую куртку, не сводя с нас глаз.

– Тут хорошо. Тепло.

Мы молчим, а Сэйдж, похоже, даже ни разу не моргнула.

– Вас здесь только двое? – спрашивает чужак, закидывая ногу на ногу. Он крупный мужчина, а на нашем маленьком деревянном стуле кажется еще крупнее.

Сэйдж трясется, я стискиваю ее руками.

– До крайности странно наткнуться на двух одиноких юных леди в лесной глуши, – говорит он, ухмыляясь. – С вами точно больше никто не живет?

Я молчу.

– У вас имена есть? – интересуется он, снимая с головы шапку. Волосы у него темные, спутанные, словно давно не мытые. Чужак проводит по ним толстыми пальцами, но делает только хуже. – Сколько вам лет?

Мы упорно молчим. Он чужой. Непрошеный гость. Мы ему ничего не должны и не собираемся отвечать на его вопросы.

Наклонившись вбок, мужчина лезет в задний карман, достает что-то и с глухим стуком кладет на стол. Оно черное и со стволом, как наш дробовик. Должно быть, что-то вроде маленького ружья.

– Вы такое видели, девочки? – Он берет вещь со стола, показывает нам. В свете керосиновой лампы блестит темный металл.

Стискиваю зубы так, что сводит скулы, а ладони, прижатые к ночной сорочке Сэйдж, становятся влажными. Потом под мышками выступает пот, и тут я осознаю, что с той секунды, когда он ворвался сюда и заполнил наш дом чувством опасности, сама не перестаю дрожать.

– Полагаю, никакой розетки здесь нет? – спрашивает чужак, оглядывая хижину. Поднявшись, он обходит комнату, топоча и шаркая ботинками по деревянному полу. – Вы, девочки, электричеством пользуетесь?

Не знаю, о чем он говорит. Чем бы оно ни было, никогда про такое не слышала.

– Должно быть, вы меня разыгрываете, – произносит он, осмотрев нашу кухонную утварь. – Это какой-то «Домик в прерии».

Я читала книги, ими занята вся полка в углу, но не понимаю, что он имеет в виду и почему это кажется ему таким забавным.

Он снова опускается на один из кухонных стульев, и под его весом скрипят соединения. Вот бы стул под ним рассыпался, мелькает у меня в голове. Возможно, мы сумели бы убежать из дома, растеряйся он хоть на миг. Опять же, на дворе холодно, а у нас не будет времени ни шнурки завязать, ни куртки схватить. Без пищи и воды, не имея понятия, куда идти, мы умрем от переохлаждения – скорее всего, еще до восхода солнца.

– Где ваши родители? – спрашивает он, опуская щетинистый подбородок на кулак. Со своего места я вижу его ногти с въевшейся грязью и задаю себе вопрос, сколько же он бродил по лесу. – Я знаю, что вас здесь не двое.

Чужак разминает переносицу.

– Послушайте, девочки. Ничего плохого я вам не сделаю, но я кое-кого ищу и чувствую, что вы можете подтолкнуть меня в нужном направлении, так что если одна из вас не заговорит… – Он поднимается, заслоняя огромным телом тепло и свет очага. Идет по комнате к кровати Сэйдж и, не говоря ни слова, тянет к нам руки.

Закрываю глаза и так стискиваю сестру, что та ойкает. И тут же теряю ее – он выдергивает Сэйдж из моих объятий.

– Рен! – вопит сестренка, и я приоткрываю один зажмуренный глаз.

Она в руках незнакомца…

Вокруг меня только холод, пустота и скомканные одеяла.

Ее ногти впиваются в руку мужчины, но он даже не морщится.

С ухмылкой, от которой леденеет кровь, он смотрит на меня прищуренными глазами.

– Попробуем еще раз. Как твое имя?

У меня сжимается сердце – я вижу, как по бледным щекам сестры льются слезы.

Если он что-нибудь ей сделает, виновата буду я.

Не выдерживаю. Какое-то время угрюмо молчу, но говорю наконец: