Что скрывает прилив

Мой отец – наевфуиль, или смотритель озера. Представители семьи Дуглас присматривали за озером еще с тех пор, как Ормскола представляла собой четыре тростниковые хижины, обмазанные глиной и имеющие претензии на величие. Это было за несколько сотен лет до землетрясения и слияния озер. Для отца это не просто работа, это его призвание, его священный долг – следить за озером, понимать его состояние, заботиться о нем, оберегать его. Предупреждать жителей деревни, когда что-то идет не так. Но, как мне кажется, предупреждать родитель никого не собирается.

И это большая проблема, потому что в последнее время все в Ормсколе вращается вокруг одного – бумажной лесопилки Стюартов. А она работает за счет воды, которая поступает из нашего озера.

– Твой отец не беспокоится по этому поводу? – интересуется Рен, словно читая мои мысли. – Очевидно же, что это не сулит ничего хорошего для лесопилки. И ты знаешь, что Джайлзу это не понравится.

Я отвечаю парню сердитым взглядом, потому что мне прекрасно известно, что бывает, когда Джайлзу Стюарту что-то не нравится. Перейди дорогу этому человеку и вдруг обнаружишь, что у тебя или у твоих родственников сократились часы работы на лесопилке, или что люди престали покупать молоко и яйца на твоей ферме, или что посетители прекратили заглядывать в твою таверну. Куда бы он ни пошел, все следуют за ним с единственной целью – оставаться на его стороне. В Ормсколе становится очень неуютно, если ты в плохих отношениях с Джайлзом Стюартом. Я сужу по собственному опыту. И ни я, ни кто-либо другой ничего не может с этим поделать.

Ормскола – небольшое поселение, и тут не нужен мэр. Мы даже священника и почтальона раз или два за год видим. Однако это не остановило Джайлза в его намерении стать здесь властителем и хозяином. И кто осмелится пойти против человека, который владеет лесопилкой и платит всем за работу на ней?

Разве что я и мой па. Отец и Джайлз издавна друг друга недолюбливают. Так что если Стюарт выяснит, что от него скрывают такую серьезную проблему, он придет за нами. Небо мне свидетель, он уже давно ждет повода.

– Летом он планирует расширять производство. Если уровень воды в озере опустится ниже… – Рен смотрит на меня вопросительно.

– С каких это пор ты печешься о Джайлзе Стюарте? – быстро спрашиваю я. Рен не болтлив, но если он при ком-то упомянет, даже мимоходом, об уровне воды и это дойдет до Джайлза, тот тут же примчится сюда, чтобы самому убедиться. А я не могу этого позволить. Не сейчас. – Вот уж не думала, что тебе нравится работать. Уверена, ты будешь только счастлив, если лесопилка ненадолго закроется.

Лицо Рена мрачнеет.

– Да, хорошо же ты меня знаешь, – произносит он с надрывом в голосе. – Мне лишь бы целый день дурака валять. Я лентяй и работы боюсь, как и все, подобные мне.

– Что? Я не это имела в виду… Рен…

Парень отходит к дереву, аккуратно присаживается рядом со своей сумкой и открывает ее. Его губы сжаты в нитку, а я стою и смотрю на него в недоумении.

Дело в том, что я действительно хорошо знаю Рена. И прекрасно понимаю, каково это, когда у каждого есть предвзятое мнение на твой счет. Я дочь Лаклана Дугласа, человека, которого все презирают, потому что так сказал Джайлз Стюарт. Меня же не любят и не доверяют мне за компанию. А Рен, также известный как Маррен Росс, – падкий на женщин сакс, не признающий авторитетов.

Я и Рен, мы как гнилые яблоки, упавшие прямо к корням дерева, на котором выросли.

До сих пор я даже не подозревала, что его это беспокоит.

– Я просто пошутила, – мягко проговариваю. – Я знаю, что ты не… я знаю тебя.

Парень достает из сумки фляжку с водой и делает долгий глоток, потом протягивает ее мне, избегая смотреть в глаза.

Я расцениваю это как знак того, что он меня простил, усаживаюсь рядом и беру фляжку, радуясь холодной и чистой воде. Когда он достает сверток с сэндвичами и молча протягивает один, мне хочется обнять Рена.

Несмотря на ужасное чувство голода, я стараюсь как следует распробовать угощение. Тонкие кусочки мяса ягненка с соусом из красной смородины лежат меж двух увесистых ломтей хрустящего хлеба, намазанных таким толстым слоем соленого масла, что на нем остаются отпечатки моих зубов. Я радостно жую, и мы с Реном передаем друг другу его фляжку, запивая куски хлеба, пока вода не заканчивается, а от сэндвичей не остаются одни крошки.

– Это было прекрасно, – замечаю я, когда мы заканчиваем трапезу. – Спасибо, что поделился.

Рен улыбается.

– Не за что. Я специально их приготовил.

Ну-ну. Скорее всего, он стащил их у какого-нибудь зеваки.

Я смотрю на сумку, в которую Рен снова запускает руку и достает оттуда кусок фруктового пирога. Он разламывает его надвое и большую часть предлагает мне.

– Ты принес мне мои вещи? – спрашиваю, принимая пирог.

Парень смотрит вдаль на озеро и задумчиво жует свой кусок.

– Я не смог, – проглотив, отвечает он, искоса поглядывая на меня. – Видимо, тебе придется прийти завтра в деревню.

На секунду мне кажется, что Рен снова шутит, ведь зачем-то он полез на гору со своей больной ногой. Какой в этом смысл, если не взял то, о чем я просила? Однако он не улыбается, не подмигивает, а просто продолжает смотреть на тихую гладь воды. И я понимаю, что парень говорит серьезно.

– Понятно. – Пытаясь скрыть недоумение и разочарование, я быстро обдумываю, что нужно будет сделать в течение следующей пары дней, прежде чем приедет почтовая телега. – Ничего страшного. Правда, не уверена насчет завтра. Посмотрим. – Посмотрим на настроение моего отца. – Ты можешь подержать их у себя, пока я не приду за ними?

Он улыбается.

– Если только кто-то другой первым их не заберет. Я шучу! – добавляет он, заметив выражение моего лица. – Они твои. Я достал их специально для тебя. Думаю, будет справедливо, если ты расскажешь, зачем они тебе.

Я пожимаю плечами.

– Я думала, это и так понятно.

– Конечно. Но для чего они?

Я устала от этого разговора, потому что мы ведем его уже далеко не в первый раз.

– Рен, я тебе не скажу. Ни сегодня, ни завтра. Никогда. Так что перестань спрашивать.

Он смотрит на меня испепеляющим взглядом, но я не сдаюсь. Я прекрасно умею хранить секреты. Рен моргает и снова переводит взор на озеро.

– Собирается туман, – сообщает он, и я вижу, что парень прав.

Клубы тумана оседают у прибрежных зарослей камыша, отчего те приобретают немного размытые очертания. Рыба плещется у поверхности, и по воде идет рябь. В то же время температура будто бы падает, и я потираю руки, внезапно ощутив холод.

– Знаешь, могла бы мне и рассказать. – Рен не сводит глаз с воды, его голос звучит беззаботно. Однако меня не проведешь. А он продолжает: – Ты можешь мне доверять.

– Проблема не в доверии. Просто это не твое дело, – спокойно отвечаю я, поднимаясь на ноги. – Вставай, тебе еще нужно на работу. И нам лучше не оставаться на горе после того, как стемнеет. Мы с па думаем, что сеть порвала бешеная луга. Не стоит нам здесь задерживаться.

Я подаю парню руку, но он не обращает на мой жест никакого внимания и неуклюже поднимается, опираясь всем весом на левую ногу.

Прежде чем уйти, я еще раз проверяю уровень воды и с ужасом отмечаю, что за те несколько часов, что мы были здесь, он снова упал на целых два с половиной сантиметра. Я поворачиваюсь на восток, в сторону деревни. И хоть ее и не видно отсюда, я живо представляю себе лесопилку у реки, ее без устали крутящееся колесо, которое засасывает озерную воду. Бревна размалывают в волокнистую массу, и целые бочки воды во время этого процесса превращаются в пар. Озеро становится облаком.

Я решаю, что мне придется снова поговорить с отцом. Нужно что-то делать.

– Смотри, – Рен указывает на виднеющееся сквозь дымку тумана место у склона горы, до которого обычно нельзя дойти, – видишь дыру? Готов поспорить, она ведет к хаткам выдр.

– Норам, – шепотом поправляю я, – выдры живут в норах.

Я смотрю в точку, куда указывает его палец, и щурю глаза, пытаясь лучше рассмотреть. Прямо над поверхностью озера виднеется темное отверстие в горном склоне.

– Она слишком большая для норы, – говорю я.

– Из-за того, что уровень воды упал, теперь ее размывают волны. Выдрам это не нравится. Скорее всего, они испортили вашу сеть. В знак протеста.

Я издаю смешок, а потом замолкаю и замираю. Выдры – пугливые создания. Всю свою жизнь я прожила у озера и не видела ни одной выдры, хотя несколько раз натыкалась на их следы. И я точно никогда не видела, чтобы вода опускалась так низко и открывала вход в их нору, если это действительно она.

– Или… – голос Рена становится напряженным и зловещим, – возможно, сеть порвал обитающий в озере монстр. Ужасное, древнее чудище, восставшее из глубин, чтобы обрушить свою месть на Ормсколу.

– Может, – соглашаюсь я, не сдерживая улыбки. Здесь есть только один монстр, и живет он вовсе не в озере. Однако я молчу, и Рен тоже молчит.

Туман сгущается, солнце опускается ниже по небосводу.

– Пойдем, – командую я.

Снова надеваю арисэд и отправляюсь в путь, волоча за собой тележку.

На обратной дороге мы почти не разговариваем, каждый погрузившись в свои мысли. Время от времени кто-то из нас замечает и показывает другому сокола или рыбу. До самого подножия горы за нами по пятам движется туман.

– Ты сможешь дойти до деревни в одиночку? – интересуюсь я, когда мы подходим к развилке. Одна дорога приведет его в Ормсколу, а другая, идущая в противоположном направлении, доставит меня домой.

Рен выразительно смотрит на меня.

– Если я скажу «нет», ты предложишь проводить меня? Или пригласишь в гости? – Я никак не реагирую, и он улыбается. – Со мной все будет в порядке. А как насчет тебя?

В ответ я приподнимаю подол верхней юбки и демонстрирую кобуру. В ней один из парных кремниевых пистолетов моего отца. Еще у него есть ружья, которые мне брать запрещено. Пистолет заряжен, остается только взвести курок. Мне не хотелось бы возиться с порохом и пулями, если бы на меня нападала луга. К счастью, я хороший стрелок. И на всякий случай в кармане у меня лежит складной нож.

Рен не удивляется, увидев пистолет. Да и с чего бы ему удивляться, учитывая, что я попросила его достать для меня.

– Значит, для этого тебе нужны были пули? – интересуется он, прищурив глаза. – Они будут для него слишком маленькими.

Кажется, мы стали называть вещи своими именами. Я медленно расправляю блузу.

– Это не твоя забота.

Кажется, Рен хочет сказать что-то еще, но только разводит руками в стороны, отворачивается и медленно шагает вниз по тропе, ведущей в Ормсколу. Я наблюдаю за парнем, пока тот не скрывается за поворотом. Последнее, что вижу, – это его волосы, лучами заходящего солнца окрашенные в красный. Затем я отправляюсь к сараям, одной рукой таща за собой тележку, а другую держа на пистолете. Чуть позже я возвращаюсь домой.

Глава четвертая

Я открываю дверь, и мое сердце чуть не останавливается от удивления. Из кухни доносится звон посуды. Там кто-то есть, и этот кто-то делает за меня работу, которой я занималась с девяти лет. А запах. Я узнаю этот запах. Бывали дни и ночи, когда я мечтала вдохнуть этот аромат, когда почти все бы за него отдала. За мягкий картофель, приготовленный в мундире и щедро политый сливочным соусом с сыром и травами и фаршированный хрустящими кусочками копченого бекона. Пребывая в состоянии оцепенения, я опираюсь на дверной косяк. У меня изо рта текут слюнки, а в голове роятся мысли. Он готовит. Мой отец готовит. Ничего хорошего это не сулит. Я не иду прямиком на кухню, вместо этого следую в отцовский кабинет, чтобы положить пистолет в ящик с замком. Потом направляюсь в ванную, чтобы отмыться и спокойно поразмышлять о том, почему родитель ни с того ни с сего решил готовить. Объяснения этому явлению мне придумать не удается. В своей комнате я надеваю чистую блузу и юбку, прячу в карман складной нож, а потом принимаюсь усмирять свои дикие локоны, пытаясь заплести их в нечто, напоминающее косу. Когда я завязываю на ее кончике нитку, та лопается, не в силах больше справляться с моими космами. Я ищу другой обрывок нити, но быстро сдаюсь и завязываю на голове желтый шарф, который нахожу в недрах комода.

Когда я наконец подхожу к кухне, отец стоит лицом к печи. В его руке сверкает нож, и с бешено колотящимся сердцем я останавливаюсь на пороге.

Сглатываю ком в горле. «Расслабься, – говорю я себе, – он бы не стал утруждаться и готовить еду, если бы собирался убить тебя до ужина. Если он и планирует это сделать, то после». Так себе утешение. Черный юмор.

– Пахнет вкусно, – замечаю, входя на кухню. Раз уж он делает вид, что это нормальная ситуация, мне остается только подыграть. – Новая сеть на месте. Я проверю ее через пару дней. Следов луги, кстати, я не обнаружила.

Отец продолжает стоять ко мне спиной, но мычит что-то нечленораздельное в знак того, что услышал меня. Я зажигаю свечи, расставляю тарелки и столовые приборы. Он открывает печь и достает оттуда горячий противень. Исходящий от него аромат тимьяна и скорой гибели наполняет комнату.

Когда отец поворачивается, держа прихватками-рукавицами противень, он бросает на меня взгляд и останавливается так резко, что, как мне кажется, вот-вот уронит еду. Но он быстро приходит в себя и несет противень к столу, пока я наливаю ему темного пива. Ставлю его стакан, а себе беру воду.

И только тогда набираюсь смелости, чтобы поинтересоваться:

– Все в порядке? – Отец все еще смотрит на меня, но по его лицу ничего понять невозможно.

– Твои волосы… – Я жду продолжения фразы, но вместо этого он говорит: – Садись. Готово.

Обратив внимание на противень, вижу, что он приготовил на троих, как раньше. Я, он. И мама.

От этого мне становится больно. Впервые за долгое время в груди возникает знакомое ощущение, как будто кто-то изнутри резко толкнул меня локтем. Там, где сердце. Я закрываю глаза и дышу ртом, ожидая, когда это пройдет.

Когда я поднимаю взгляд, то замечаю, что отец уже начал есть. Словно все в порядке. А может, действительно, все в порядке, и я просто веду себя глупо. Сомневаюсь, что он вообще понимает, что произошло.

Подавив печаль, я сажусь за стол и беру с противня одну картофелину. С нее на тарелку капает соус, из сердцевины тягуче вытекает сыр с беконом. Когда я была маленькой, это было его коронное блюдо. Я просила отца приготовить его минимум дважды в неделю, несмотря на то, что выполнял он мою просьбу не чаще, чем два раза в год. Он выпекает картошку в печи, закопав ее в угли. Когда она почти готова, достает клубни, очищает их от сажи, проделывает отверстие и выскребает серединку. Потом смешивает мякоть картофеля с сыром и беконом, фарширует этой смесью клубни и затыкает отверстие. Перед подачей срезает верхнюю часть картофелин и поливает их сливочным соусом, посыпает чесноком, луком, тимьяном и эстрагоном. Картофель получается соленым, с дымком, жирным, сливочным. Он на вкус как дом, но я слишком волнуюсь, чтобы откусить кусочек, слишком боюсь того, что может всплыть на поверхность. Поэтому вместо этого я делаю глоток воды.

– Он ухаживает за тобой? Маррен Росс?

Я едва не выплевываю воду. Рен ухаживает за мной? Словно он благородный лорд, а я девица-красавица, чью руку и сердце он мечтает заполучить. Мне даже немного хочется, чтобы Рен был здесь и слышал это. Он бы умер со смеху.

С трудом мне удается сохранить невозмутимое лицо, и я отвечаю:

– Нет. Никто за мной не ухаживает. Рен просто достает бумагу, которая нужна мне для работы. По дешевке прямо с лесопилки. Он принес ее сюда, потому что я не спустилась в деревню. Понимаешь, почтовая телега прибудет в конце недели, поэтому мне нужно закончить в ближайшие пару дней.

– Хм-м-м, – недовольно тянет отец, а затем замолкает, как и всегда, стоит мне заговорить о своей работе.

Именно ради этого я о ней и упомянула.

Все началось с того, что я решила в очередной раз доказать отцу, что жизненно ему необходима, и заработать денег. Наевфуилю платят немного. И раньше в этом не было ничего страшного, так как смотрителю также полагалось немного мяса, коровьего молока и зерновых. Однако те времена давно в прошлом, как и приданое моей матери, как и доброе имя моей семьи. Я же, напротив, зарабатываю достойно. К тому же благодаря помощи Рена с бумагой беру гораздо меньше, чем писцы из города, а еще у меня прекрасный почерк, и я не стесняюсь об этом говорить. Мои услуги востребованы.

Настолько, что мне предложили работу в Терсо.

Если уж на то пошло, я решила поступить по-умному. Большинство беглецов отправляются на юг, в Инвернесс, и если кому-то вздумается искать меня, то делать это будут там. Поэтому я направлюсь на восток. Стану работать помощником писаря в церкви Святого Петра. Он готов нанять меня, даже несмотря на то, что я девочка. И вот уже четыре года я строю планы, откладываю деньги, навожу справки. Сейчас я в четырех днях от того, чтобы сказать Ормсколе: «Поцелуй меня в зад!» и уехать отсюда в лучшее место.

Прощайте, жители деревни со своими предрассудками. Пока, испорченная репутация. До свидания, угроза стать жертвой убийства.

Я не могу дождаться.

Привкуса свободы достаточно, чтобы разжечь мой аппетит, и я с удовольствием принимаюсь за ужин, проглатывая вместе с мягкой картошкой и беконом свои воспоминания.

– Так что, он вернется сюда?

Я перестаю жевать и, пока с недоумением смотрю на отца, на меня снисходит понимание. Вот почему он приготовил еду. Вот почему тут три порции. Не по привычке, а на случай, если я вернусь домой вместе с Реном. Это показуха, а не ужин. «У нас тут все в порядке, парень. Всего лишь обыкновенный отец, который заботится о своей дочери. Не хочешь ли картошечки?»

Отец считает так: если Рен заинтересован во мне, то может заметить, что у меня что-то случилось, и поэтому присматривает за мной. Парень может рассказать жителями деревни, что я, например, пропала. В конце концов, потеря одного члена семьи еще может быть списана на неосторожность, но двух – это уже слишком подозрительно.

– Он сын Лиз Росс, так ведь? – продолжает отец, так и не дождавшись моего ответа. – И, говоришь, он работает на лесопилке?

– Конечно. Где, если не там?

– Даже с его ногой?

– Но он же не ногой бумагу разрезает.

В ответ отец снова мычит. Дальше мы ужинаем в тишине, делим последнюю картофелину, словно он наготовил столько, чтобы мы смогли поесть вдосталь, а не потому что ожидали гостей.

После ужина мы возвращаемся к привычному распорядку дня, и от этого я испытываю облегчение. Я убираю со стола, а отец плавит основание свечи, чтобы установить ее на блюдце. Он делает так каждый вечер, хотя у нас есть отличные серебряные подсвечники, которые достались нам с наследством мамы, когда отец женился на ней.

Когда он проходит мимо, направляясь в свой кабинет, у меня перед глазами внезапно предстает образ матери. На секунду мне кажется, что она здесь, рядом со мной. Своим строгим голосом, никак не вяжущимся с плавными изгибами губ, или с блестящими глазами выговаривает отцу, что мы не станем беречь подсвечники для особого случая и не нужно беспокоиться о том, что от частого использования они испортятся.

В последнее время в голове всплывает слишком много воспоминаний. Будь я подозрительным человеком, уже бы забеспокоилась.

Я пожимаю плечами, чтобы стряхнуть с себя прошлое, и ставлю греться чайник. Слушаю, как скрипит стул, когда отец усаживается на него, как он шумно открывает учетный журнал, как на стол с хлопком опускается тяжелая деревянная обложка.

Каждый вечер мой отец исправно заполняет учетный журнал наевфуиля. Даже две зимы назад, когда из-за жара мы оба лежали в бреду, он все равно вставал, проводил свои проверки, а потом скрупулезно записывал наблюдения в журнал до тех пор, пока не терял сознание прямо у рабочего стола. Ему легче было бы отрастить крылья и воспарить над горой, чем взять выходной. Вот что значит быть наевфуилем.

Слово «наевфуиль» с древнего языка приблизительно переводится как «благословенный святой». Если вернуться на несколько веков назад, во времена, когда люди верили, что в озере живет целая куча богов, ждущих поклонения и жертвоприношений, наевфуиль был избранным посредником между человеком и божествами. Давным-давно он играл самую важную роль в деревне.

До тех пор, пока единый истинный бог не устроил землетрясение, от которого гора раскололась надвое и погибли все языческие озерные боги. Из-за этого наевфуиль стал почти бесполезным, а озеро настолько увеличилось в размерах, что я дохожу до изнеможения, когда мне приходится обходить его.

Я зажигаю еще несколько свечей и расставляю их по кухне, чтобы создать иллюзию радостной атмосферы. При таком освещении помещение выглядит уютным: стол со скатертью в красно-белую клетку, буфет с фарфоровой посудой, которую я протираю от пыли каждую неделю, хотя мы не пользуемся ею целую вечность. На стене развешаны медные сковородки, между ними сушатся связанные в пучки травы. Годы идут, ничего не меняется.

Когда я мою посуду, замечаю в окне свое отражение, размытое из-за осевших на стекле капелек жидкости и искаженное из-за его выпуклой формы. В нем мои щеки выглядят круглее, и на секунду мне кажется, что на меня смотрит мама.

Испугавшись, я провожу рукой по стеклу, отчего по нему стекают ручейки воды, а видение исчезает. Снимаю с головы шарф и засовываю его в карман, перебирая пальцами волосы, чтобы вернуть им естественный объем. Когда снова смотрю на свое отражение, я вижу только себя. Опершись бедрами о край раковины, я наклоняюсь вперед и открываю окно, чтобы пар вышел на улицу. Вместе с этим на кухню пробирается туман, принося с собой холод. Я на некоторое время замираю, прислушиваясь к слабому плеску воды, омывающей берега озера, и к полнейшей, густой тишине окружающего его пространства. Интересно, каково мне будет жить в большом городе, наполненном скрипом карет, криком людей и другими подобными звуками.

Я еще раз подаюсь вперед, закрываю окно на задвижку и затворяю ставни. Потом завариваю чай, беру в одну руку две чашки, в другую – свечу. Остальные свечи я задуваю.

– Ты заменила сеть, говоришь? – спрашивает отец, когда я подхожу к нему, и пока ставлю его чашку на стол, бормочет: – Спасибо.

– Заменила. Ах да, уровень воды снова упал. Со вчерашнего дня сантиметров на двенадцать. На заросшем болотистом берегу он такой низкий, что начинает высыхать ложе озера. – На секунду я замолкаю. – Мне кажется, вода упала даже за то время, что мы там были. Сантиметра на два-три, думаю. Я поняла по столбам с мерными метками.

Родитель поворачивается вполоборота, и свет настольной лампы подсвечивает его суровый профиль.

– Ты говорила об этом этому Россу?

– Мне не пришлось ему ничего говорить. Он сам заметил.

Отец полностью поворачивается ко мне.

– И он, скорее всего, расскажет об этом Джайлзу Стюарту? – Он с презрением произносит имя владельца лесопилки, выплевывая его как яд.

– Нет, конечно, нет. Однако Джайлз все равно узнает, потому что ты напишешь ему и сам расскажешь, – говорю я. Отец не произносит ни слова, и я решаю спросить в лоб: – Па, ты написал отчет, так ведь? Потому что Джайлз собирается расширять лесопилку. Ему нужно сообщить, что он не может этого сделать. Озеро уже сейчас не выдерживает забора воды.

– Я еще не написал. Пока нет, – сквозь зубы отвечает отец.

– Но…

– Я сказал: пока нет, – гремит его голос. – Ты думаешь, я не знаю свою работу? Я не хочу, чтобы вся деревня притащилась к озеру, пока в этом нет особой нужды. Джайлз глупец, если считает, что лесопилка может работать день и ночь напролет, и это не вызовет никаких последствий.

Он отворачивается к столу, давая понять, что разговор окончен, и я поспешно ретируюсь в свою комнату, стараясь по пути отдышаться. За один раз я умудрилась нарушить все пять правил. Настоящая идиотка. Я так близка к тому, чтобы сбежать отсюда, как можно быть такой глупой и рисковать всем именно сейчас?

Я закрываю дверь, ставлю чай и свечу на небольшой столик у кровати и ложусь. Насчет одной вещи мой отец прав: жадность Джайлза Стюарта является причиной такого стремительного падения уровня воды. Всю зиму он занимался повышением производительности лесопилки, а теперь хочет расширять ее и строить еще одну башню для переработки древесины. Невозможно отрицать, что именно из-за Джайлза расходуется много воды слишком быстро: ресурс не успевает обновляться. Он, конечно же, должен быть в курсе происходящего? Ему должно быть известно, что озеро не бездонное.

Я одергиваю себя, потому что мне не стоит об этом думать. К тому времени, когда это будет иметь значение, я уже давно покину эти места. Это не мое дело и не моя проблема. Мои проблемы будут за много километров отсюда, в Терсо. Именно об этом мне следует думать в свободное время. О новой жизни.