Суп без фрикаделек

Между тем мы обратили внимание, что ряды одежды очень темны и суровы по цвету, а из-под рук костюмерш, как с конвейера, выходят первые «готовые» люди: в каких-то не то рубищах, не то фуфайках…

– Слушай, Стрельникова, а что за фильм? – спросила Валька.

– Да я точно не знаю, – ответила Стрельникова. – Говорят, про войну.

У меня дух захватило. В детстве я обожала книги про войну и постоянно воображала себя участницей событий. Я мучилась вопросом, сдала бы я своих, если бы меня поймали фашисты, или нет. Я представляла, что живу в катакомбах, как Володя Дубинин, и сражаюсь плечом к плечу с партизанами… Иногда я воображала себя в главной роли такого сюжета, а иногда моими актёрами становились куклы, вытаскивающие друг друга с поля боя. Но поскольку большинство кукол были женского пола, чаще приходилось играть в лазарет или просто в тыл. Тыл. Все мужчины ушли на фронт. И нечего есть. И нужно ждать, и верить в хорошее, и работать, и кутаться во все тёплые вещи. Я надевала на куклу халат поверх платья, пальто поверх халата и шубу поверх пальто. Я знала, что в войну были зверские морозы…

– А какой сюжет? – спросила я.

– Ой, девки, да не знаю, – сказала Стрельникова. – Знаю только, что это про американскую журналистку, которая приехала в Ленинград и попала в блокаду.

И тут подошла наша очередь. Костюмерши не смотрели на наши лица, они только спрашивали размер – одежды, обуви – и тут же метали на стол наши «исторические костюмы». Вальке досталось бабушкино пальто, а нам со Стрельниковой – ватники. Вальке – пуховый платок, а нам – старые бесформенные шапки. Ноги ухнули в валенки с галошами. Но для меня не нашлось нужного размера, поэтому мне выдали какой-то сборный вариант: один валенок нужного размера, но дырявый и без галоши. Второй – в галоше, но просторный. Ногу приходилось подволакивать. Но ничего, сказала я себе, может быть, у меня ранена эта нога или обморожена. Всякое может быть.

Пахли наряды так же, как в секонд-хенде – дезинфекцией, и немножко пылью, немножко старым чемоданом. В общем, так, наверное, и пахло кино.

Мы закутались в тряпки и выстроились в новую очередь – к автобусу.

В автобусе сели на задний ряд. В городе ещё было темно, и на улицах – пусто, и среди людской массы пассажиров – тихо. Выглядела людская масса как пленники, покорно едущие на убой. И только один здоровенный парень в шапке-ушанке громко рассказывал соседу, как всё будет происходить. Обед будет у актёров, а у нас только чай, но бесплатный. Два перерыва. Двадцать дублей. Зарплата через месяц.

Рассказчика я обозвала про себя Бывалым.

Меня заклонило в сон, и совсем расхотелось куда-то ехать и что-то делать. А вдруг нам действительно придётся «умирать» и двадцать раз подряд падать в грязный снег? Мы простудимся? И нашей зарплаты нам хватит только на лекарства?

Вдруг мне стало стыдно своих мыслей. Нет, не выдержала бы я пыток, однозначно.

…Мы ехали и ехали. И мне всё казалось, что сейчас кто-то, как экскурсовод, должен рассказать нам, куда же нас везут и что от нас требуется. Автобус походил на экскурсионный и этим расслаблял, настраивал на отдых. Но впереди нас ждала работа! Настоящая работа впервые в жизни.

Уже рассвело, когда мы въехали на Елагин остров. Нас выпустили из автобуса и повели на лужайку перед дворцом. То есть это летом она – лужайка с травкой, «по газонам не ходить»… А сейчас, ранней весной, она была покрыта подтаявшим снегом, местами образующим довольно глубокие лужи. Впереди толпы выступил какой-то мужчина и, кажется, стал объяснять нам нашу задачу. Но слова уносило ветром, и мы переспрашивали впереди стоящих, поняли они что-нибудь или нет.

Наши коллеги сообщили нам отрывочные сведения. Мы – местные жители. Нас согнали полицаи с собаками на показательную казнь двоих партизан. Чтобы нам неповадно было.

Толпа ходила ходуном, люди как-то хаотически двигались, каждый по своей траектории, как вдруг я ощутила, что движение становится общим и направляется к центру, и впереди стоящие пятятся на нас, а стоящие позади поджимают сзади. Было слышно тревожное бормотание. А ещё впереди, ближе к дворцу, что-то происходило, но никак нельзя было рассмотреть что. Справа прошёл Бывалый в ватнике нараспашку, его тянула вперёд настоящая овчарка. Бывалому досталась роль полицая. «Стоять! – закричал он. – Не расходиться! Глаза не опускать!» И собаки, как по команде, залаяли.

Не знаю, как Вальке и Стрельниковой, но мне стало до одури страшно. Я вцепилась в Валькин рукав. Мне захотелось забраться в самую середину в толпе, чтобы собаки меня не достали. Но всем моим соседям хотелось, видимо, ровно того же, и толпа волновалась от каждого рывка собачьего поводка.

Кто-то толкнул меня, отбил от Вальки. Стрельникову я совсем потеряла из виду, меня вынесло вперёд – и тут я увидела. Увидела, что там, у дворца, происходит.

Там вешали партизан. Их было двое: молодой мужчина и молодая женщина. Они стояли на невысоком помосте, в разорванных рубахах, измученные, на шее у каждого висела деревянная табличка, на которой корявой вражеской рукой было написано «Смерть партизанам!». Руки у них были связаны, а вокруг суетились исполнители приговора, поправляли верёвки, делали свою чёрную работу. И вот… и вот… И вот близилась ужасная минута, и собаки просто надрывались от лая, некоторые так прямо задыхались, хрипя. Люди вокруг стали закрывать лицо руками, но я смотрела, я всё видела. Фашисты дёрнули что-то за помостом, и женщина-партизан успела крикнуть: «Ненавижу!» – так громко она это крикнула, что у меня заколотилось сердце и мурашки по спине побежали. И я зажмурилась, но успела увидеть, как их тела взлетели вверх. Я поняла, что вот они сейчас умрут, и этого никак не поправить, ничего никогда не вернуть.

И как они, эти убийцы, этого не понимают? Сволочи!

Мне захотелось броситься на здоровенного Бывалого и вцепиться ему в лицо, но вот… Вот я открыла глаза. Толпа понемногу расступилась, а наши герои, бесстрашная женщина-партизан и молчаливый мужчина, спускались с виселицы, чуть покачиваясь на каких-то подтяжках.

Уф!..

Живы!..

Но всё равно им, бедолагам, холодно.

…А далее были двадцать дублей. Двадцать раз полицаи теснили наш круг и кричали: «Не отворачиваться!» Двадцать раз мы сбивались в кучу, и двадцать раз начинало моё сердце колотиться от страха. Двадцать раз женщина кричала жутким сорванным голосом «Ненавижу!» – и двадцать раз затягивались смертоносные петли. И я понимала, что это всё как бы понарошку, кино же ведь – вот, опять спускаются наши герои на подтяжках, как на батут… Но ком у меня в горле набухал и набухал.

Когда наметились сумерки, я поняла, что ноги онемели, что дырявый валенок у меня полон воды с весенней лужайки Елагинского острова, что я хочу есть, пить и в туалет и что работа в массовке – не из лёгких.

Перед автобусом нас напоили чаем из пластиковых стаканчиков. Говорить не хотелось, и мы втроём даже не смотрели друг на друга почему-то – так, грели руки. Но потом я не выдержала и сказала:

– Бедные.

– Чего бедные? Чего бедные? – спросила Стрельникова.

– Как чего? – ответила за меня Валька. – Столько раз умирать! Ты только представь себе это! У них же нервное напряжение! Они же сгорают, ты что, не знаешь разве? Потому все актёры и пьют…

– А сколько они получают, знаешь, эти актёры? Думаешь, нам по тыще заплатят, а им, как думаешь, тоже по тыще? Нет, им по двадцать тыщ, может быть, а если они очень крутые, то и по пятьдесят.

Такой меркантильный поворот разговора вернул нас в реальность, и мы забрались в автобус и проделали обратный путь с острова к ДК и вернулись из старых одежд местных жителей в свои одежды жителей приезжих.

По пути домой обсуждали, сколько же может стоить съёмка такого фильма. Если сто человек массовки получат по тыще, то это уже сто тыщ. Если два крутых актёра, то плюс ещё сто. А сколько возьмёт себе режиссёр? А гримёр? Водитель автобуса? Костюмерши? А чай? А питание для артистов? А построить всё это – помост и так далее, подтяжки наладить? А камеру по рельсам пустить? И монтаж потом?

Когда в подсчётах перевалили за несколько миллионов, мы бросили это занятие.

Побежали будни. Нашего гонорара пришлось ждать так же долго, как и приглашения. Но всё-таки его выплатили. Стрельникову пригласили ещё раз сниматься, в другой уже фильм, а нас с Валькой почему-то не пригласили. Фактурой, может быть, не вышли, а может, не то выражение лица было…

Целый год мы спрашивали друг друга, не слышно ли что-нибудь про выход фильма. Заходили в магазины с дисками и спрашивали про американскую журналистку: нет ли новинки?

Однажды я встретила в метро Бывалого полицая, он был пьян.

И только года через два мы узнали, что фильм всё-таки вышел. Я купила диск, и мы собрались с девчонками на просмотр. Никого звать не стали, на случай если плохо получились. Я вообще считала себя нефотогеничной, а Валька всё твердила, что у неё на записи голос получается какой-то писклявый.

Мы смотрели фильм в темноте и в тишине. Как-то не удавалось сконцентрироваться на злоключениях журналистки, хотя она постоянно была в кадре. Но мы всё ждали: когда же, когда же?.. А сюжет почему-то даже и не подбирался к теме партизан и местных жителей… И мы уж стали думать, что это не тот фильм и тут какая-то ошибка, как вдруг Стрельникова вскочила и крикнула:

– Да вот же оно! Смотрите!

И стала тыкать в экран. А на экране общались между собой главные герои. Герои стояли на фоне окна. А за окном, где-то там, далеко, можно было различить расплывчатое пятно толпы на белом поле, и где-то за толпой взлетели вверх две фигурки.

Кадр занял две секунды. Ну или, может быть, три. Главные герои продолжили жить своей непростой военной жизнью, а мы, опешив, всё глядели и глядели и досмотрели фильм до конца. И больше там про наших партизан ничего не было. И про Бывалого полицая – тоже. Ну и уж конечно не пригодились ни наши выражения лиц, ни наши галоши.

И Стрельникова всё говорила, что кино – ну это просто запредельно дорогой вид искусства. Что если на одну секунду фильма уходит тысяч четыреста в день…

А мы с Валькой молчали. Валька, может быть, думала, что полицай непременно сопьётся. А я всё вспоминала, как кричала та женщина и как лаяли собаки. И я знала, что она там, в фильме, всё-таки кричит, а мы тоже там есть и нам страшно. И, может быть, поэтому не страшно ей.

Все они люди

Миша всё время говорил, что работу найти не проблема. Ну и что, что у меня нет образования. Зато у Миши есть много друзей. Вот Марта Евдокимова работает в «Афише». Им же наверняка нужны корректоры? Или Саша Гальего. У него вообще собственное издательство. Сам Миша уже лет десять как нигде не работал.

Я листала газету с вакансиями, а Миша обзванивал друзей. Они охотно поздравляли его со свадьбой, но когда дело доходило до трудоустройства, друзья говорили что-нибудь вроде: «Старик, да я и сам едва свожу концы с концами…»

А Марта и впрямь взяла меня на работу.

Няней.

Детей было двое: Игорёк и Санька. Я приезжала на Удельную, топала до садика и робко заходила в ворота. Долго переминалась с ноги на ногу и наконец перешагивала порог, пытаясь напустить на себя непринуждённый вид. Я чувствовала себя самозванкой: пришла за чужими детьми, веду их неизвестно куда – и никто ни о чём не спрашивает. Я всё время ждала, что полная тётя меня окрикнет: «А ну-ка, гражданочка, а вы кто такая? Вы же не мама?» И спрячет Саньку и Игорька у себя за спиной. До выяснения обстоятельств.

…После этого мы шли домой через парк.

В наше расписание входила прогулка, обед, мультики и досуг до прихода родителей.

Хуже всего я справлялась с прогулкой. Игорёк и Санька мне представлялись драгоценностью, незаслуженно переданной на хранение в мои дырявые руки. Я не спускала с них глаз. Но поскольку ребят было двое, иногда один терялся где-то в кустах, и я начинала в панике бегать по дорожкам.

Обед Марта готовила сама и оставляла нам на плите. Более того, она настаивала, чтобы я тоже ела и вообще чувствовала себя как дома. Марта знала Мишу уже много лет и могла представить, какой режим питания он мне предлагал. Однажды Марта сварила кальмара. Я впервые видела кальмара своими глазами. Кроме того, во время этих обедов я открыла, что каша со сливочным маслом гораздо вкуснее, чем без. У нас с Мишей не было холодильника, и масло мы никогда не покупали.

Мультики были прописаны только по полчаса в день. Это мне нравилось. Мне вообще нравилось, как Евдокимовы воспитывали детей. Компьютер был под запретом, мультики только советские, никаких тебе аниме и прочего безобразия. Правда, однажды Игорёк хитро мне улыбнулся и сказал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дом ленинградской торговли – крупнейший универмаг Санкт-Петербурга. – Прим. ред.