Самая страшная книга 2025

– Мы с ним раньше тут… Наше место с ним…

– Нет его больше, – произнес я, разглядывая стену. Панельную, гладкую, уходящую вверх на двенадцать этажей. Что бы такое ни взобралось по ней сегодня – человеком оно однозначно не было. – Его нет, зато мы с тобой есть, сестренка. Не в курсе, от удушения глюки случаются? Видения всякие?

– Чего?! – Она взглянула испуганно на мою шею. – Какие еще?..

– Да ладно, забей. Таблеток попью, и все пройдет. Надеюсь…

* * *

«Для рождения бога достаточно сновидения женщины или поэта». Лоренс Стерн, английский романтик. В моей башке очень много чужих красивых фраз, они помогают выглядеть мудрее, убеждают, что мир разумен, гармоничен и подчиняется-таки естественным законам.

За последние лет тридцать пять я в это почти поверил. Почти что забыл изломанную тень с червями-щупальцами вместо лица. Чего только не померещится, в самом деле, от стресса и гипоксии: кое-кто успевает сериал посмотреть за пару секунд, а тут всего-то коротенькое видение!

Ничто другое с тех пор нас ни разу не навещало, кончились игры разума. Сестренка выросла в скучного бухгалтера, ходячую цифирь с калькулятором вместо мозга, я же сменил немало профессий, но творчества не было ни в одной. Сплошная рациональность. Верю в разумные аргументы, в силу денег и во все, что можно потрогать руками. Так оно спокойнее.

Тогда, на излете восьмидесятых, я рассказал милиции все, кроме самого главного. Причиной смерти физрука экспертиза назвала обширный инфаркт, про связь учителя со школьницей поверили с трудом, а про темные стороны его жизни не хотели верить вовсе. Пока не пошарили как следует на его даче, не обнаружили там фотографии, одежду жертв, другие трофеи. Много такого, что, по слухам, заставило милиционеров блевать. В школе случился скандал, директора чуть не уволили, а за нами с Викторией окончательно закрепилась жутковатая слава.

Недолгая, впрочем. Времена наступали такие, что маньяком уже никого было не удивить. Угар перестройки, «лихие девяностые», начало взрослой жизни. У каждого свое. Саня сходил на два года в армию, вернулся совсем уж безбашенным. До сих пор сочиняет музыку в жанре «инди», тренькает на гитаре, подрабатывает по заведениям. Много пьет и выглядит гораздо старше своих лет. Марик уехал в столицу, получил там диплом политолога, появляется иногда в телешоу, где надо гладко говорить и умудренно кивать – уж этим талантом он одарен был с детства. Дружба наша осталась на уровне телефонных разговоров и поздравлений по праздникам. Так бывает. Мы сделались слишком разными, увы.

Я неплохо «вырос» по бизнесу, семья довольна. Дом в престижном районе, крутая машина, правильный круг знакомых. Страховка от всех представимых опасностей – кроме тех, что таятся в собственной голове.

«Скучно, малыш! Травоядно! Деньги водятся, бабы сами на шею…»

Мечтаю забыть этот душный, вонючий шепот, но память не выключишь. Помню каждое слово. То, о чем никому не рассказывал, даже сестре. Когда-то было стыдно и мерзко, сейчас перевешивает другое: начал вдруг понимать скучающего ублюдка. Ненавидеть по-прежнему, но понимать. Скука и сытость зовут на приключения, а холодная ночь за окном щекочет нервы. Сны приходят все чаще, и в них слишком много теперь запретного, грязного, манящего.

«Что можно каждому, то без кайфа…»

Мы с Саней тогда придумали не бога, увы. Не спасителя, но зверя. Червебородый остался со мной, хотя его и не видно, – в самом тайном и грязном закутке моей головы. Терпеливо ждет, позволяя мне стать бифштексом, фуа-гра или еще каким деликатесом.

Потому что долги положено отдавать.

Герман Гиреев

Гнус

– Лизавета Андревна! Лизавета Андревна-а-а!!!

Лиза оторвала взгляд от травника, приметив строчку длинным, чуть заостренным ногтем. Выглянув в окно, она увидела бегущую через двор, задрав юбки, Глафиру. Над головой дворовой девки, мелькая крыльями, кружила большая перламутровая бабочка. Никто, кроме Лизы, этой бабочки не видел. Как и других насекомых, летающих над каждым из дворовых.

– Глашка! – звонко бросила она в окно. – Чего вопишь как оглашенная?! Всех кур распугала!

Глафира, запыхавшись, приникла к бревнам дома под окном барыни. Привстав на цыпочки, она дотянулась до подоконника. Бабочка над ее головой оказалась на уровне лица Лизы. Каждый взмах бесплотных крыльев обдавал крестьянку дождем пыльцы, заставляя щеки еще пышнее розоветь. Выдохнув в сторону и поправив сбившуюся набок косынку, Глаша затараторила, то и дело кивая головой куда-то за спину:

– Там Тимошка мой! Только со станции прискакал!

– На замужество еще моего добра не получила, а уже твой?! – нахмурилась Лиза и тут же рассмеялась, заставив Глафиру заалеть.

– Да нешто ж вы, барыня, не дадите? Добра-то?.. – смутившись, выдохнула та.

– Не дам, если томить станешь!

Глафира встрепенулась и, вновь подтянувшись на подоконнике, выпалила:

– Там барин, Пал Сергеич-то, телеграфировали, что сегодня ввечеру прибудут!

Лиза, переменившись в лице, вскочила. Травник, шелестя страницами, полетел на пол.

– Так что ж ты сразу не сказала, дура! Немедля Тимоху своего ко мне! Пусть пролетку закладывает да встречать едет! Не дай бог, Павел Сергеевич ждать будет! Всем достанется.

Дворня тут же забегала, словно растревоженный улей, чувствующий приближение непогоды. Жуки, мухи, шмели, а кое-где и бабочки, как у Глашки, обеспокоенно гудя, носились за своими хозяевами. Снаряженная пролетка еще не успела выехать за ворота, а Лизавета Андреевна уже раздавала распоряжения дальше:

– Мяса с ледника возьмите на щи! Чтоб свежие к приезду были!

– А старые-то куда девать? – замер в недоумении хромой староста Архип Осипович. Толстый шмель над его головой недовольно загудел.

– В людскую отдайте, не барина же позавчерашними кормить? – Лиза на мгновение замерла, задумчиво прикусив губу. – Да каравай не забудьте! Подать по приезду! Хлеб-соль, как положено…

Староста кивнул и вышел. Лиза невольно засмотрелась вслед припадающему на одну ногу старику. Шмели. Народ крепкий и трудолюбивый. Такие на себе все хозяйство тащат. И сын его, Тимофей, недаром запал в душу Глафире. Такой же крепкий да работящий.

– Глашка! – Лиза перевела взгляд на окно. – Где тебя носит?! Бегом ко мне!

Подхватив юбки, Глафира бросилась через весь двор к барыне, распугивая зазевавшихся кур.

* * *

Едва прискакал нарочный, возвещающий о приближении долгожданного гостя, над двором уже разносились ароматы свежего хлеба и щей. Елизавета Андреевна, сменив домотканый сарафан на платье по последней петербургской моде, стояла у распахнутых ворот, встречая супруга.

Чуть позади толклась обеспокоенно шепчущаяся дворня. Рой насекомых вился над головами, напряженно жужжа. Впереди всех, рядом с барыней, стоял Архип. В руках у него на расшитом полотенце лежал свежеиспеченный каравай с воткнутой в центр солонкой.

– Едут! – крикнули издалека, приметив пыль на дороге.

Вскоре, звеня бубенцами, во двор вкатилась пролетка с сидящим на козлах Тимофеем.

Едва взглянув в растерянное лицо сына, Архип грозно сдвинул брови. Зло гудящего роя мошкары над пассажирским местом ни он, ни остальная дворня не замечали. Лишь Лиза нервно прикусила губу.

– Где барин? – подступаясь к сыну, спросил Архип. – Не приехал, что ли?

– Приехал… – едва слышно пробурчал Тимофей, не зная, куда девать взгляд.

– Так где он? Говори толком! Чего под нос бормочешь?

Тимофей указал крепким подбородком себе за спину.

– Да здеся, – пояснил он упавшим голосом. – Задремал с устатку…

И тут же над бортом появилась взлохмаченная голова, слева направо перечеркнутая залихватски подкрученными усами.

– Брешешь, пес! – Кулак гулко ткнулся в широкую спину возницы. – Не сплю я!

Красные опухшие глаза плавали по двору, пытаясь найти точку опоры. Когда им это наконец удалось, барин перешагнул через борт, не открывая дверцы, и едва не полетел кубарем.

Вовремя подоспевшая Лиза подставила плечо, удержав от падения.

– А… – пробормотал Павел. – Благоверная! – Не снимая перчатки, он потрепал супругу по щеке. – Совсем дворню распустила! Дверцу перед барином не открывают! Отродье…

– Извольте откушать, Пал Сергеич! – Стараясь разрядить обстановку, вперед вышел Архип Осипович с караваем. – Хлеб-соль! По традиции…

– Всухомятку, что ль?! – возмутился барин. – Пшел к черту!

Оттолкнув не успевшего отскочить старика, Павел Сергеевич широким, но не очень твердым шагом направился к дому, звякая притороченной к портупее саблей. Дворня заблаговременно брызнула в стороны.

Небольшой саквояж он занес лично, никому не доверив.

Лизавета Андреевна оправила платье и заспешила вслед за супругом. Чего первым делом он требует по приезде, она давно усвоила.

– В дом никого не пускать! – бросила она старосте. Но тут же мягко добавила: – Все скоро наладится, устал просто Пал Сергеич. А ты, Архип, вели пока баню истопить.

* * *

Плотно прикрыв за собой дверь спальни, Лиза взялась за штору, но была остановлена вальяжным окриком:

– Оставь так! Пусть слышат, что барин приехал!

– Срамно ведь…

– Ничего, сами не агнцы божии.

Лиза молча подошла к кровати. Павел лежал поверх перины, не снявши сапог.

– Что смотришь? – Влажный взгляд уперся в район декольте. – Раздевайся!

– Может, хоть занавеску натянуть?

Муж забросил за голову длинную руку.

– Кого ты стесняешься в своем доме?

– Да разве ж можно, чтоб дворня на барские утехи смотрела?

– Давно ль сама в люди выбилась? – фыркнул Павел. – Твоя ж бабка еще в крепостных бегала! А ты уж светская дама стала. Снимай, говорю!

Он вытащил из-под головы подушку и швырнул в супругу. Подушка, не долетев, упала на крытый ковром пол и замерла углом кверху.

Лиза, перешагнув ее, подошла к Павлу:

– Помоги тогда уж и расстегнуть.

Она присела на край кровати спиной к мужу и приподняла волосы, открывая застежки.

– Возни много. – Павел потянул жену за отворот платья, опрокинув навзничь, и влез сверху. – Ори погромче! Люблю, когда бабы орут…

* * *

– Барыня… – шепотом позвала Глафира.

Та вздрогнула и подняла голову от книги. Буквы все еще плясали перед глазами, никак не собираясь в осмысленные строчки.

– Чего тебе? – одними губами пробормотала Лиза.

– Баня готова…

Она скривилась:

– Сегодня, видать, не понадобится…

– Спит барин? Сами бы сходили!

Лиза вздохнула и поднялась на все еще ватные ноги:

– Нет, пойду лучше во двор посижу… Подышать перед сном…

Двор уже укутало сумраком, чему она была несказанно рада.

– А не так и худо все прошло, а, барыня? Не выпороли никого в первый же день!

Лиза судорожно вздохнула и через силу улыбнулась:

– Совсем забыла я, какой он…

– В полку-то жить! И не так, поди, одичаешь! Ничего, пообвыкнет, будет как перед свадьбой. Самый завидный жених! Надолго он пожаловал?

Глаша, уловив настроение барыни, присела на скамью рядом.

– Не сказал. – Лиза нахмурилась, глядя в одну точку перед собой. – Но чует мое сердце, что надолго…

– Так это ж и хорошо! – приободрилась Глаша. – Может, за ум возьмется? Хозяйство в порядок приведет…

Лиза тихо рассмелась:

– Мое хозяйство в порядок приводить – только гробить! Разве ж не так?

– Так, барыня, – согласилась Глафира. – Все так…

Девушка затихла, словно хотела что-то спросить, но не решалась.

– Чего сопишь-то в две дырки? – усмехнулась впотьмах Лиза. – Спрашивай…

– А правда, что… – бодро начала Глашка и тут же осеклась. – Что бабка ваша…

Девка окончательно смутилась.

– Что бабка?.. – улыбнулась Лиза, но тут же поняла, что собеседница ее не видит, добавила: – Ведьмой была?

Глаша, затаив дыхание, еле слышно выдавила:

– Агась…

Лиза чуть кивнула:

– Правда.

Глашка осмелела и, чуть поерзав на скамье, задала следующий вопрос:

– А правда, что у вас в роду дар особый передается, что позволяет худых людей от добрых отличать?

– И это правда… – вздохнула Лиза. – Благодаря этому и удалось хозяйство большое сколотить да из крепостных вырваться…

– А как это? – вконец осмелела Глаша.

Барыня, чуть задумавшись, стоит ли посвящать в это дворовую девку, решила, что вреда не будет: сказанное отнесут в разряд бабьих домыслов. Кто ее, Глашку, слушать станет?

– У нас в роду, – начала Лиза, – каждая женщина нового поколения, как в зрелость входит, начинает душу человеческую видеть. А мать ее видеть перестает, отдает дар…

Глашка с раскрытым ртом глядела на барыню.

– И как это? – не удержалась она.

– В виде букашек, – улыбнулась Лиза. – Мушек, бабочек, кузнечиков и прочего…

Смутившись, девка на миг отпрянула.

– Это как же позволяет понять, что за человек перед тобой? Худой аль…

– Так и позволяет, – перебила ее Лиза. – У хорошего человека – полезное насекомое над головой иль хоть красивое… У Архипа вон – шмель. Трудолюбив он, значит…

– А у меня? – встрепенулась Глашка.

– Бабочка, перламутровка, – снова улыбнулась барыня. – Хорошее насекомое.

– А у вас? – не унималась девушка.

Лиза развела руками:

– Своего увидеть можно лишь на пороге смерти…

– А у Пал Сергеича? – совсем неразборчивым шепотом обронила Глаша и тут же, испугавшись, умолкла.

Лиза хмуро свела брови и сделала вид, что не расслышала. У ее жениха, как и у большинства, в самом начале была ничем не примечательная муха. И если за крестьянами с такими насекомыми присматривали барыня и Архип, умевший увлечь своими трудолюбием и порядочностью, то Павел Сергеевич таких примеров перед глазами не имел. В полку были совсем другие порядки.

В первый раз по возвращении супруга на побывку Лиза отшатнулась, увидев над его головой не одну крупную муху, а дюжину мушек помельче. И с каждым приездом мух становилось больше, а сами они мельчали.

Бабка говорила, что такое бывает, если человек дает волю своим порокам и душа его рвется на части. В конце концов рой насекомых сжирает того изнутри.

– Деток бы вам завести! – неожиданно выдохнула Глашка. – Детки – они многих исправляют…

Лиза вздохнула:

– Может, в этот раз получится…

* * *

– Доброе утро, Лизонька!

Свежеумытый и гладко выбритый Павел вышел к завтраку. Глафира уже собиралась убирать со стола. Не обратив на нее внимания, барин подошел к супруге, чтобы приложиться к ручке:

– Вы меня, Лизавета Андревна, простите, бога ради, за мое вчерашнее поведение, кхе-хм… Сами понимаете, дорога дальняя. Да и не видел вас давно… На службе совсем разучился-с с благородными дамами общаться…

Лиза благосклонно кивнула и протянула для приветствия руку, в которую Павел тут же впился губами, слегка коля жесткой щетиной усов.

Жена вздрогнула и, захихикав, попыталась освободиться:

– Ну же! Павел Сергеевич! Щекотно же!

Выпустив руку, Павел тут же наклонился и поцеловал Лизу в щеку, вызвав новый сдавленный смешок.

– Ну, право же, щекотно! – Она раскраснелась. – Смотрите, что вы наделали! Я вся мурашками пошла!

– Ничего-с! Я могу их всех изловить!

Муж тут же бросился исполнять обещание, губами припадая к покрытой мурашками руке.

– Пал Сергеич, что-нибудь к чаю изволят?

Глаша, неожиданно подавшая голос, заставила барина прервать свое занятие. Павел недовольно поднял глаза, но увидев перед собой розовощекую опрятную девку, осклабился, беззастенчиво ее разглядывая:

– А это у нас тут кто?

– Глафира я… – смутилась девушка. – Барыне нашей сызмальства прислуживаю. Знаете вы меня.

– Глашка, что ль?! – удивился барин. Гнус над его головой возбужденно загудел. – Знать-то знаю, а вот вижу, словно в первый раз.

Склонив голову набок, он уставился на девушку.

– Ты ж в том году вот такая была! – Павел поднял руку от пола едва ли на вершок выше стола. – А теперь – девка на выданье!

– Так и есть, барин… – зарделась Глафира. – Шестнадцать годков, жду теперь вот разрешения от барыни, чтоб замуж выйти.

Павел отмахнулся и с напускной строгостью спросил:

– Да что ж ты у барыни-то спрашиваешь, коль барин здесь?

– Так вы ж, Пал Сергеич, погостите да уедете снова в полк служить. А барыня при нас останется, самое что ни на есть начальство наше!

Он фыркнул и вновь отмахнулся.

– Я, Глашка, все! Навсегда приехал! Кончилась моя служба. Решил осесть, остепениться. Деток с Лизаветой Андреевной завести. – Павел заулыбался и подмигнул супруге. – Вот чайку попьем да пойдем хозяйство смотреть.

Пока Лиза задумчиво отпивала мелкими глотками чай, ее супруг влажным взглядом облизывал суетящуюся у стола Глашку.

– С чего начать изволите?

Павел по-бабьи захлопал глазами и поднял глаза на жену:

– Что, простите?

– С чего осмотр хозяйства начнете, Павел Сергеевич?

– Ах это! А с чего, Лизонька, вам удобнее будет! Где у нас тут холопов порют? Туда и пойдем.

Глашка дернулась и едва не выронила поднос с убранными со стола чашками.

– Такого места у нас нет. – Лиза едва заметно сдвинула брови. – Наши крестьяне не за страх работают, а за совесть!

– Надолго ли совести той хватит? – фыркнул, вальяжно развалившись на стуле, Павел. – Я по дороге заскочил к приятелю своему, поручику Н-скому. Так у него с пяти всего деревень сорок тысяч доходу годового. И порет он холопов самолично! А у нас с двенадцати деревень тридцати не будет.

– С шести, – поправила Лиза чуть дрогнувшим голосом. – С шести деревень.

– Как с шести?! – нахмурился Павел. – Было же двенадцать!

– Служба государственная многих вложений требует, – Лиза бросила быстрый взгляд на мужа. – Так вы, кажется, обосновывали, когда на аукцион выставляли.

Павел насупился и, шумно выдохнув, вскинул брови. Густая краска залила лицо и тут же схлынула.

– Да-да! Оружие, обмундирование, приемы для высших чинов… Все денег требует-с, и немалых.

Он качнулся на стуле и, подавшись вперед, резко встал.

– Ну-с! Конюшня-то у нас есть?

Лиза задумчиво кивнула.

– Вот туда и отправимся!

Павел быстрым шагом вышел из гостиной и вернулся уже подпоясанный портупеей с пристегнутыми револьвером и саблей.

– А это еще зачем? – настороженно спросила Лиза.

– Извольте! – Он вытянулся, оправил воротничок и одернул полы сюртука. – Пусть холопы знают, что барин вернулся! Пусть чувство ранга, так сказать, имеют!

* * *

Скотный двор встречал громким ржанием и зычными криками:

– Хорош!

– Держи! Под уздцы его!

Павел с интересом заглянул в распахнутые ворота конюшни. Четверо дюжих мужиков под руководством старосты удерживали веревками молодого горячего коня, пытаясь поставить того под седло. Пена, летящая клочьями, падала на покрытые потом спины мужиков, но хриплое ржание потихоньку успокаивалось. Казалось, еще немного, и животное сдастся под напором. Староста уже подошел вплотную к взопрелой лошадиной морде, ласково трепля за брыльца.

– Хор-рош, сукин сын! – с одобрительным гаком выдохнул Павел, хлопнув по ладони сложенными перчатками. – Так его!

Едва успокоенное животное рванулось, и схвативший его под уздцы хромой староста, не удержавшись, полетел на землю. С шумом выбитый из груди воздух не успел вернуться, как два тяжелых копыта с хрустом опустились на лежащего.

Испуганный конь заметался с удвоенной силой, и уставшие люди, не сумев его удержать, разлетелись по сторонам. Новые крики боли и треск ломающихся костей резанули по ушам.

Лиза с ужасом уставилась на пришедший в возбуждение рой гнуса над головой мужа. Мелкая мошка гудела, почуяв кровь и близко подошедшую смерть.

Освободившееся животное рвануло в проход. Оглушительно грохнул выстрел, и помещение заволокло сизым дымом. Конь зашатался, словно оступившись, и в конце концов рухнул, придавив ногу одного из распластанных на полу конюхов.

В груди коня, рядом с могучей шеей, зияла плюющаяся кровью дыра. С хрипом вырывающийся воздух веером разбрызгивал темные блестящие капли.

Павел подошел ближе и взвел курок, снова приставив еще дымящийся ствол за ухо хрипящему в агонии животному.

Лиза вскрикнула и закрыла лицо руками. Второй выстрел прервал тихое ржание.

– Что ж вы, барин… – едва слышно в наступившей тишине просипел лежащий в пыли староста, отхаркивая розовую с прожилками пену. – Добрый был конь…

Архип пытался хотя бы перевернуться на бок, но никак не мог этого сделать. Правая рука не подчинялась хозяину. Две глубокие вмятины на груди стремительно, точно лужи в ливень, заполнялись густой темной кровью.

– Помогите, братцы! – простонал лежащий под конской тушей мужик. – Ноги придавило, сил нет терпеть!

Словно очнувшись, конюхи бросились на помощь и вместе перевалили тушу, освободив ноги.

– Добрый конь… – еле выговорил староста и закашлялся.

Все взгляды устремились на него, но тут же бессильно опустились.

Первой пришла в себя Лиза, протиснувшись меж стоящих столбом крестьян, она склонилась над раздавленным старостой, приподняв тому голову. Кашель стих, и старик с благодарностью взглянул на барыню. Шмель, до этого жужжавший над головой, приник к раздавленной груди и едва шевелил крыльями.

– Тимоху моего позовите… Проститься хочу…

– Какое «проститься»! – с жаром выпалила Лиза. – Вы еще на свадьбе его отплясывать будете! – Развернувшись к остальным, она деловито распорядилась: – Волокушу сюда! Самому не давать ходить. В избе у окна койку поставить так, чтоб воздуху побольше. Да подушки под грудь и голову!

Очнувшись от оцепенения, дернулся Павел.

– Да какой, к черту, добрый конь! – Барин не к месту нервно хихикнул и опустил удивленный взгляд на руку, все еще держащую револьвер. – Видно же, что взбесился! Пена… Вон…

Мужики тем временем соорудили волокушу и переложили на нее слабо стонущего старика.

– Куда его, Лизавета Андревна?

– Домой меня несите… – просипел староста. – Там помирать буду…

– Далеко, не растрясти бы дорогой…

– Все одно дома легче…

Носильщики подняли глаза на Лизу. Та судорожно вздохнула, однако согласилась:

– Несите… Я скоро подойду…

Крестьяне торопливо, но аккуратно вынесли старосту из конюшни. Один остался в ожидании дальнейших распоряжений от барыни. Не успела Лиза открыть рта, к нему подошел Павел. Сунул в руку мятую ассигнацию:

– Вам с мужиками на водку! Скажи, Пал Сергеич выпить за здоровье старосты велит! Все! Марш отсюда!

Косясь то на барыню, то на револьвер в руке барина, крестьянин попятился. Лиза развернулась и широко зашагала к выходу.

– Куда! – зашипел Павел сквозь стиснутые зубы. Тонкие пальцы вцепились в руку чуть выше локтя. Лиза поморщилась от боли, но вырваться не пыталась.

– Надо знахарок собрать, следом за Архипом отправить. Даст бог, выходим.

Павел скривился и выпустил руку жены:

– Проще его, как коня, было… Забот меньше…

Едва получив свободу, она вышла на улицу.

– Ты-то чего с ними возишься? Новых бабы нарожают! – донеслось вслед. Лиза на мгновение замерла, но тут же ускорила шаг. – Беги! Вечером чтоб дома была!

* * *

Солнце почти коснулось синеющего вдали леса, когда пролетка с барыней, скрипнув рессорами, встала у крыльца. Павел встречал ее в расстегнутой рубахе и со спущенными подтяжками. Шумно дохнув в усы, он молча развернулся и вошел в дом.

Откинув со лба выбившуюся прядь, Лиза поднялась по ступенькам и вопросительно посмотрела на выглядывающую из-за крыльца Глашку, похожую на перепуганного зверька.

Та, мельком посмотрев на двери, шепотом протараторила:

– Пал Сергеич напился пьян сегодня… Ругался сильно, по матери…

– Тебя не обижал? – нахмурилась Лизавета Андреевна.

– Да не то чтобы обижал… – Глаша опустила глаза. – Вроде бы как по-доброму… Пощупал только за огузок, когда я стол накрывала… – Девушка покраснела так, что даже в наступающих сумерках стали видны пунцовые щеки. – Вы ж только барину не скажите, что я пожаловалась… Да и не жаловалась я… Просто к слову пришлось…

Лиза кивнула и, подняв край платья, вошла в дом.

В гостиной за неубранным с ужина столом сидел Павел. Над тарелками и плошками возвышалась толстостенная бутыль с чуть белесой жидкостью.

– Как дела у больного? – вальяжно откинувшись на спинку стула, спросил он.

– Плохо. – Лиза скинула с плеч платок и сняла передник. – Но если в ближайшие три дня не помрет, то, даст бог, выхожу.

– То есть в ближайшие три дня ты от мужа будешь к сельскому старосте бегать? – Муж высоко вскинул бровь и цыкнул зубом. – Не успел я, значит, приехать…

– Как убил коня и едва не отправил на погост старосту! – выпалила Лиза, но тут же осеклась, испугавшись собственной смелости.

Вскочивший было Павел замер с занесенной рукой:

– С-сучье племя… Видно, заговорила меня твоя бабка-ведьма, что не могу тебя отпороть как следует для воспитания… Предупреждали ж меня не связываться с вашим родом… Даром что холопы…