Нона из Девятого дома

– Нет. Нет, если существует какой-то риск, что вас двоих будут допрашивать.

– Не надо обращаться с нами как с детьми.

– Детьми? Я отношусь к тебе как к Стражу Шестого дома и его рыцарю, которых не учили выживать на допросах Крови Эдема. Не воображай, что тебе будет проще, раз уж ты в теле Камиллы. Вы понятия не имеете, что такое их пытки, и у нас нет пяти лет, за которые я могла бы тебя научить.

– Пирра, перестань говорить, что у тебя нет времени учить нас, и просто начни учить. Мы быстро схватываем.

Послышался звук глотка. Пирра всегда пила громко. Она говорила, что до сих пор не привыкла к своим зубам.

– Я могла бы научить тебя тому и сему, но для обучения Камиллы мне нужен мой некромант.

– Зачем?

– Потому что ты хочешь научиться быть ресурсом, а Кэм – убийцей.

Наступила короткая пауза, а потом Пирра медленно сказала:

– Или ты мог бы принять мое первое предложение, которое решило бы многие твои проблемы.

Паламед заговорил самым тихим голосом, на который была способна Камилла, и расслышать его стало совсем сложно:

– Это было прекрасное предложение, Пирра, но почти бесполезное. Мы не можем бросить все свои силы на поиск и восстановление. В любом случае Эдем обрушится на нас, даже здесь. Нам нужно действовать с умом.

– Действовать с умом – это сосредоточиться на поисках и эвакуации, а не упираться в казарму. Кэм это не поможет. Она страшно злится, хуже даже, чем ты, – и это ни к чему не приведет.

– Спасибо за то, что понимаешь моего рыцаря, – вежливо ответил Паламед.

Короткий смех.

– И он снова ледяной. Я слишком стара, чтобы бояться кого-то оскорбить, Паламед, так что быстренько прости меня и давай двигаться дальше. Скажу прямо. Забудь о казармах и не пытайся стать героем. Мы проиграли этот бой.

– Проиграли? Там еще может быть человек двести.

– Оптимистично.

– Если бы их было двое, я бы с тобой согласился. Мерзкий способ подохнуть. Для Дома или для кого-то еще. А когда все это кончится… потоп.

– Эй, нам нужна какая-то передышка. Это может вскрыть нарыв.

– Ты не можешь по-настоящему в это верить.

– Нет. Это будет первая кровь, – сказала Пирра и отхлебнула еще глоток, – я знаю, как это бывает. Слышал бы ты вчера демокоманду. Эти люди просто вне себя. Ждут начала драки, готовы на все ради Домов. Один парень сказал, что все закончится, как только зачистят казармы, другой – что был счастлив увидеть Когорту, если бы они просто привезли припасы и уничтожили бы банды. Половина моих ребят задушила бы другую половину под этим предлогом. Вот что происходит, когда беженцам с двадцати разных планет приходится жить бок о бок друг с другом, а ты продолжаешь считать, что общая угроза объединяет людей. Она всегда совершала эту ошибку. Я говорила ей двадцать лет назад. Это прекрасно работает в краткосрочной перспективе, но чтобы удержать людей, надо дать им идею будущего. Паламед, мы сами совершаем эту ошибку. Ты можешь получить казармы либо своих людей. Либо ничего. Нельзя просто заявить, что хочешь и то и другое, и ожидать, что Вселенная тебя послушается.

– Пирра, по-моему, ты предлагаешь сдаться.

– Да ты что? Ты же знаешь, что я готова. Происходит полное дерьмо. Я готова увезти Нону за пределы этого мира, как только ты осознаешь, как обстоят наши дела.

– Нельзя выйти за пределы мира.

– Знаешь про такую штуку, как корабль?

– Если ты прячешь корабль в штанах, поделись им с остальными, а? – Он слегка повысил голос: – Даже если не спрашивать как, куда нам деваться, Пирра? Что нам делать?

– Куда угодно. Что угодно. Я уже десять тысяч лет не в строю. Я готова на все.

Наступило короткое молчание, а затем снова послышался глоток. Потом Паламед заговорил снова, очень серьезно:

– Знаешь, это ложная дихотомия. Это все разные уровни одного и того же захвата заложников. Три миллиона человек толпятся на танергетическом планетоиде в миллионах километров от нас. Только в этом городе девять миллионов человек…

– Которых ну вот совсем никак нельзя назвать твоими.

– Девять миллионов, Пирра, это эквивалентно Седьмому и Восьмому домам, вместе взятым. Три миллиона человек плюс девять миллионов человек плюс шестнадцать. Мы не бросим никого из них.

– Ты очень великодушен. А знаешь, кому плевать? Крови Эдема и мне. Если бы ты попросил меня выбрать между нами тремя и этими двенадцатью миллионами плюс шестнадцать, я бы выбрала нас не моргнув глазом. Ты меня не слушаешь. Кровь Эдема делает этот выбор, Паламед. Ценой страданий проиграла. Пробудившиеся и Ктесифонское крыло не смогут защитить нас. У крыла Мерва хватит яиц, и это выход. Надеющиеся сейчас на коне. И я и раньше видела лидеров вроде Неправедной надежды. Такие ребята всегда выходят на первый план, когда народу нужны лидеры, не считающиеся с потерями. Впереди зачистка, Секстус. Это Кровь Эдема, и им плевать на все.

– Да они и раньше не были особо милосердны.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты никогда раньше не видел Кровь Эдема. Все время своего существования они ставят на карту решительно все, лишь бы прожить еще один день… и я не уверена, что хочу знать почему. Потому что знаешь что? Гидеон мертв, и мне на все насрать. Или нет, если я смогу спасти наши шкуры.

– Я тебе не верю.

– А придется. Я знаю маленькую луну, раздолбанную только наполовину. Там хорошая почва и пригодный для дыхания воздух. Гидеон думал туда сбежать. Я умею возделывать землю. Могу научить тебя, Кэм и Нону. Я могу научить вас ждать. Это моя профессия. И как только мне в руки попадет корабль, туда я нас всех и отвезу.

Раздался шорох, а потом приглушенно, как будто из кармана, заблеял таймер. Паламед что-то тихо буркнул – Нона знала, что это ругательство. Потом быстро сказал:

– Мое время вышло.

– Это приятнее всего, правда? Вот так уходить от неприятных разговоров. – И почти сразу добавила потише: – Прости за шутку, Страж. Забыла, что ты к такому не привык.

– И никогда не привыкну, сама понимаешь. Слушай, ты опоздаешь на работу, а Нона – в школу.

Пирра понизила голос, и Нона уловила только:

– …очешь, чтобы она…

– Я хочу, чтобы она оставалась максимально спокойной. Может, остановимся на зоне Б?

– Будет сделано к концу дня, даже если мне придется заканчивать самой. Не волнуйся.

Нона посмотрела на остатки желтых комков в миске и тихо сунула в рот половину – она прикинула, что если проглотит все сразу, то и не подавится, и вкуса не почувствует. Она не могла издать даже самого тихого звука, но Камилла – она сразу поняла, что это снова Камилла, – крикнула изнутри:

– И долго ты подслушиваешь, Нона?

– Вы говорили очень громко, так что почти все время, – ответила Нона с набитым ртом.

– Тогда тебе лучше съесть свой чертов завтрак, – отозвалась Пирра.

Камилла стояла у кухонной стойки и механически тыкала ложкой в свой недоеденный завтрак, пока Нона разворачивала стерильную таблетку и кидала ее в ведро с серой водой для мытья посуды. Пирра поставила зеркало на стол и начала бриться. Нона любила чистый, яркий запах мыла для бритья, и ей нравилось смотреть, как Пирра быстро и умело убирает тень красновато-коричневой щетины со щек и области вокруг рта, и маленькие влажные красные пятнышки, остававшиеся от этого, ей тоже нравились. Когда она потянулась прикоснуться к гладкой щеке, пятнышки уже прошли, а Кэм стояла у дверей.

– Шляпы, – сказала она, и Нона покорно сняла с вешалки и раздала всем шляпы. – Маски. – Последовало то же самое.

Шляпы были ужасные, с большими полями, с тканевой защитой для шеи сзади, с завязочками. Нона часто мечтала сжечь свою – в конце концов, зачем им нужны были шляпы и маски? Зачем было делать из них целую проблему? Нона даже не кашлянула бы, если бы ветер кинул дым прямо ей в лицо, а Пирра вряд ли бы сгорела, ее кожа и так была темно-коричневой. Пока Камилла расправляла вуаль на своей шляпе, Нона отвлеклась на окно. Свет ярко сиял сквозь маленькие дырочки, а сквозь разрывы побольше виднелось небо.

Небо над городом раньше имело густой желто-ирисочный цвет, но теперь он остался только на краю горизонта: синева растеклась, как пятно по ковру, даже свет посинел. Нона воспользовалась моментом, чтобы незаметно раздвинуть шторы и взглянуть на мир снаружи между рваной защитой от снайперов. Синий свет стал сильнее, и Камилла резко сказала:

– Нона!

Она поспешно опустила шторы.

Пирра, уже в маске, остановилась перед дверью, взявшись за нее жилистой рукой.

– Перекличка. Пароль этой недели?

– Грязные подробности, – отозвалась Камилла.

– Отзыв?

– Дедвейт, – сказала Нона.

– Идеально. Ваша база, если штука в небе вдруг перестанет нас разглядывать?

– Подземные туннели возле рыбного рынка, – сказала Камилла.

– Канава под большим мостом, – сказала Нона.

– Десять баллов каждой. И что вы там будете делать?

– Прятаться, пока не придешь, – ответила Нона, а потом честно добавила: – И спасать всех животных поблизости, если они размером не больше коробки и сами шерстяные, а не волосатые.

– Полбалла. Никаких животных, ни волосатых, ни шерстистых. Кэм?

Камилла закончила надевать шляпу и теперь нацепляла огромные темные очки, которые специально хранила, хотя они вечно спадали с носа и ушей. В них Паламед и Камилла выглядели ледяными и циничными, и, как говорил Паламед, они решали проблемы фантомных болей. Без них он вечно поправлял на носу что-то несуществующее. Нона считала, что Камилле они втайне нравились.

Камилла поправила очки, обдумала вопрос и сказала:

– Драться.

– Ноль баллов, Камилла. Если ты вступишь в бой с Вестником, ты не вернешься домой.

– Это ты так считаешь.

– Эта теория подкреплена данными. Гект…

– Если Камилла будет драться, мне придется забрать всех собак, – решительно сказала Нона, – даже волосатых.

Пирра в немой молитве подняла глаза к потолку и громко выдохнула в маску.

– Раньше я руководила всем Бюро, – сказала она, ни к кому не обращаясь, – а теперь разбираюсь с героями-недоучками и волосатыми псами. Такого наказания она бы для меня хотела. Да она обоссалась бы от смеха. Пойдем, детки. Не собираюсь я дожидаться настоящей жары.

2

Пирра работала ради Ноны, Камилла присматривала за Ноной, а Паламед учил Нону, и все потому, что она была не просто каким-то человеком, а, вероятно, одним из двух других людей. Нона не знала ни одного из своих настоящих вероятных имен. Паламед говорил, что в этом нет надобности. Одна из причин, по которым ее назвали Ноной, была в том, что, когда ее спасли, она постоянно твердила «нет, не». «Нене» трансформировалось в Нону, а еще это слово означало «Девять», а девять – очень важное число.

Что она точно знала, так это то, что ее тело принадлежало одному из двух людей, и это тело ее очень интересовало. В зеркале она видела кожу цвета коробки от яиц, глаза цвета яичной смеси и волосы цвета подгоревшей яичницы. Честно говоря, Нона считала себя великолепной. У нее было тонкое сложное лицо и несчастный рот со слишком легко опускающимися уголками, красивые белые зубы, улыбка, которая казалась грустной, как бы счастлива ни была Нона, и изогнутые черные брови, как будто она постоянно хотела задать какой-то вопрос. Нона разговаривала со своим отражением прямо сейчас. Когда она была моложе и менее застенчива, иногда она даже прижималась лицом к зеркалу и пыталась дотянуться до своего отражения. Однажды Камилла застала ее за этим поцелуем и сделала около шести страниц заметок – это было очень унизительно. Очень тяжело не иметь ни единого секрета и знать, что о любом твоем поступке напишут целую книгу.

И если записей о том, как она целует себя, у Камиллы было шесть страниц, то о ее глазах – страниц двадцать. Яично-желтые глаза Ноны принадлежали другому человеку – другой девушке. Так работали все их тела, не только ее. Все четыре пары их глаз принадлежали другим людям. Глубокие карие глаза Пирры достались ей от ее мертвой лучшей подруги, ясные серые глаза Камиллы были глазами Паламеда, а его зимние глаза – ее глазами. Глаза Ноны были цвета теплого золота, как небо в полдень – ну, такими, каким раньше бывало небо в полдень.

– Понимаешь, – объяснил Паламед, – глаза – последний подарок. Когда ты отдаешь себя другому, его душа проявляется в твоей цветом глаз. Вот почему я никогда не смогу смотреть с лица Камиллы своими глазами.

– Значит, внутри меня кто-то есть? Я имею в виду – и я, и есть кто-то? – На этом она всегда спотыкалась.

– Может, да, Нона, а может, и нет. Глаза могут также показывать, что душа в чужом теле временно. Твои янтарные глаза могут значить, что ты как мы с Камиллой. Или что-то другое. Но ты испытала… серьезный стресс.

– Может быть, я просто потеряла память, – с сомнением сказала Нона.

– Такое случается, – не очень уверенно согласился Паламед.

Ей было все равно, чьи это глаза, но она была немного тщеславна, и ей важно было быть красивой. Она рано поняла, что другие тоже считали ее красивой. Однажды давным-давно, когда она стояла в очереди за каким-то моющим средством, а Камилла искала что-то еще, что они забыли, человек позади сказал:

– Эй, красотка, и где ты была всю мою жизнь? – И долго смеялся, когда Нона честно ответила, что не знает. Они стояли совсем близко, и он невзначай коснулся ее бедра, примерно там, где она заправила рубашку в штаны. В магазине было очень много людей, все ждали чего-то, все проходы были заставлены, и еще были специальные люди, которым магазин платил, чтобы никто ничего не украл, и на Нону никто и не смотрел.

Когда Камилла вернулась, человек все еще пытался говорить с Ноной, и Ноне пришлось рассказать Камилле, что он ей сказал, и Камилла посмотрела ему прямо в глаза и небрежно коснулась рукояти ножа, висевшего на ремне, и человек немедленно ушел в конец очереди.

– Если кто-нибудь когда-нибудь прикоснется к тебе… не я, не Паламед и не Пирра, – сказала ей позже Камилла, – уходи. Найди кого-нибудь из нас. Ты не знаешь, чего они хотят.

– Он хотел увидеть меня голой, – возразила Нона, – это про секс.

Камилла издала какой-то звук и сделала вид, что закашлялась, а потом выпила целый стакан воды.

– И откуда ты это знаешь?

– Ну, так люди на тебя смотрят, когда хотят увидеть тебя голой, – объяснила Нона, – да и пофиг в общем.

Камилла помолчала, а потом сказала, что это плохая идея – позволять незнакомым людям видеть себя голой и что не стоит поощрять никакие сексуальные действия. Она сказала, что секс – это нормально. Она сказала, что в мире и так достаточно проблем. Она сказала, что хватит и того, что она постоянно помогает Ноне в ванной. И сделала еще кучу заметок.

Это было после того, как Нона научилась говорить, но до того, как она начала становиться полезным членом общества. В те первые дни было сложно жить с Пиррой, Паламедом и Камиллой и чувствовать, что не можешь внести никакого вклада. Они так старались для нее. Пирра отлично умела планировать, и у нее были золотые руки, а еще она за пять секунд могла убедить кого угодно в чем угодно, так что они довольно долго жили на ее карточные выигрыши. Она рулила ими с военной эффективностью, как выразилась Кэм. Это Пирра заставляла их учить кодовые слова и пароли, которые менялись раз в неделю. По выходным Нона выбирала новые слова, потому что это помогало ей их запоминать. Пирра также придумала им особые кодовые слова на экстренные случаи: если вас кто-то преследует («красная ленточка») или кто-то подслушивает («оладьи»). У них даже было кодовое слово для «важный ресурс, помоги мне его раздобыть» («рыболовный крючок»), но Паламед сказал, что Пирре стоит перестать воспринимать сигареты и спиртное важным ресурсом, поэтому это слово не использовали целую вечность.

Пирра умела готовить и вообще была очень крутой. Если подняться на крышу дома и положить мраморный шарик на вершину колонны, она могла закрыть глаза, поднять пистолет, выстрелить в шарик с другой стороны крыши и попасть. В последнее время она не делала этого даже по просьбе Ноны, потому что патроны были очень дороги (но намного дешевле мяса). Так что Пирра умела зарабатывать деньги и стрелять. Еще она прекрасно владела мечом, но никогда не прикасалась к нему, не задернув шторы и не заперев дверь. Мечи они спрятали в тайнике в шкафу.

Камилла владела почти любым оружием, особенно хорошо – ножами, но она не стала бы бросать нож в мраморный шарик, а просто спросила бы: «А что он мне такого сделал?» – и улыбнулась красивой короткой улыбкой. Паламед говорил, что это типично для нее. Кажется, не было ничего такого, с чем Камилла не справилась бы после нескольких попыток, будь то стирка, запуск грузовика, необходимость открыть дверь без ключей или сказать пьяному мужчине из дальней квартиры, что им не нравится, когда он бьет свою партнершу, – каким-то мистическим образом это заставило мужчину уехать навечно.

Паламед умел думать. Он говорил, что это его любимый трюк.

Но Нона не умела ни стрелять, ни драться, ни думать. Она просто была хорошей, да и то не всегда. Ноне не нравилось, когда говорили, что у нее дурной характер, если учесть, что она устроила всего две истерики за жизнь, и то ни одной не помнила. Даже если бы она этим гордилась, двумя истериками особо не похвастаешься.

Каждый день она держала в руках меч, пока ей всерьез не надоели мечи, но она так и не научилась им владеть, даже самым длинным и тонким. Камилла хотела научить ее фехтовать как следует, но Пирра велела не делать этого, чтобы они заметили, если что-нибудь вдруг вернется.

Нона не умела показывать запретные фокусы с костями, хотя Паламед владел серыми кусками плоти почти так же, как Камилла – мечом. Ей приходилось держать их в руках и слушать всякую ерунду, которую он нес.

– Вообрази, что можешь растянуть кость. Растяни ее. Представь, что ты касаешься ее изнутри. Вскрой ее.

Он никогда не ругал Нону за то, что она не может сделать ничего, что он говорил, но вел себя так, как будто это очень интересно.

Вначале она почти ничего не умела делать, но со временем вспомнила, как застегивать рубашки, завязывать шнурки, намыливаться в ванне и наливать воду в стакан так, чтобы рука не дрожала и вода не выплескивалась. Стыдно было вспоминать, как мало она могла в самом начале. В те очень медленные первые дни она была очень расстроена. Но теперь она умела почти все. Она знала всякие важные вещи – что положено делать в какое время дня и что не положено и что человеческие уши не настолько интересны, чтобы совать в них пальцы. В те первые дни Паламед, Камилла и Пирра часто смотрели на нее ошеломленно, теперь они порой удивлялись, но уже не шокировались, и часто она заставляла их смеяться.

И теперь они ее трогали, иногда даже без прямой просьбы. Пирра могла внезапно грубо обнять ее или подхватить своими крепкими жилистыми руками и усадить на диван. Паламед укрывал ее одеялом, когда она ложилась в постель, и аккуратно подтыкал его по углам. Если она, идя по улице рядом с Камиллой, брала ее за руку, Камилла сжимала ее руку в ответ. Нона не понимала, как остальные люди ходят и вообще живут, прикасаясь друг к другу только по необходимости. Когда Нона спросила об этом, Камилла объяснила, что это потому что людям надо бы чаще мыться.

Нона теперь умела делать все необходимое, но список вещей, в которых она была хороша, оставался прискорбно коротким. Нона хорошо умела:

1) трогать других людей;

2) вытирать посуду;

3) водить рукой по плоскому пробковому ковру, вынимая из него все волосы;

4) спать в разных позах и положениях;

5) понимать любой язык, на котором к ней обращались, при условии, что она видела лицо, глаза и губы человека.

Оказалось, что Паламед и Камилла знали только один язык, а Пирра говорила на этом же языке, неплохо на двух других и кое-как еще на пяти. Тот язык, на котором говорили все трое, обычно использовался для деловых операций, так что ничего странного в этом не было, – но он постепенно выходил из моды, потому что считался языком ужасных людей. При этом диалект, распространенный в городе, они понимали не всегда, и произношение казалось им странным. Нона понимала всех и могла ответить так, чтобы ее поняли, и никто никогда не замечал в ее речи акцента. Это смущало Паламеда. Когда она впервые объяснила, что просто смотрит, как люди говорят, и шевелит губами точно так же, это запутало его настолько, что у Камиллы разболелась голова.

Вокруг говорили на куче разных языков и диалектов, а все из-за беженцев с других планет и всех этих переселений – Нона знала о переселениях, потому что о них постоянно разговаривали в очередях, – и если ты обращался к человеку на его языке, он сразу становился добрее и предполагал, что ты родом из того же места, что и он, и пережил то же самое. Это было полезно. Многие относились к другим подозрительно, потому что хотели переселиться в хорошее место и боялись, что чужаки устроят им плохое переселение. Многие уже пережили хотя бы одно неудачное переселение. Сейчас все ютились на одной из трех планет, и все соглашались, что эта худшая из трех, хотя Нона всегда немного обижалась за планету.

Итак, Нона жила с Камиллой, Паламедом и Пиррой на тридцатом этаже здания, где почти все были несчастны, в городе, где почти все были несчастны, в мире, где все говорили, что убежать от зомби можно, но не навсегда.

Вообще-то произносить слова «зомби», «некроманты» или «некромантия» за стенами дома (а на самом деле и дома тоже) было нельзя. Нона не понимала почему, ведь обо всем другом они разговаривают, но Паламед объяснил, что это суеверие во втором случае и злость в первом, чего Нона не поняла. Так происходило всю жизнь Ноны – на следующей неделе ей должно было исполниться полгода, и Пирра сказала, что они отметят это на пляже (если там никто не поставит миномет).

Нона была ужасно счастлива, что прожила целых шесть месяцев. Ожидать большего мог бы только очень жадный человек.

3

Почти никто не подозревал Нону, даже в самые первые дни. Все считали, что она такая, потому что пережила нечто ужасное. Все знали по крайней мере одного человека, который не переживал ничего ужасного. Когда она спросила Камиллу, как ведет себя с другими, Камилла сказала, что очень наивно. Пирра сказала, что так, как будто уже избавилась от одной из двух клеток мозга. А еще Пирра велела продолжать в том же духе, потому что все любят красивых и тупых.

Нона не хотела быть просто красивой и тупой, она хотела быть полезной. Она смутно осознавала, что она не такая, как всем хочется. Вот почему она пошла и устроилась на работу, хотя и бесплатную.

Месяца через четыре, когда Нона узнала достаточно, чтобы ей разрешили выходить на улицу, разговаривать с незнакомцами и стирать свои рубашки, ей разрешили заходить не только в гараж под домом, но и в три соседних здания. Позади располагалась школа – старое обшарпанное офисное здание, два первых этажа которого отдали под классы. Нона любила слоняться у забора и подглядывать за играющими детьми. Это привлекло внимание милой учительницы, которая спросила Нону, почему та сама не в школе. Нона довольно правдиво ответила, что учится дома, и тогда милая леди поморщилась и спросила, где же живет Нона. Услышав, что та живет в Здании, она не струсила, а записала этаж и номер квартиры.

Когда однажды вечером милая учительница пришла и рассказала Пирре и Камилле, как замечательно в школе, что там почти двадцать других детей, которые учатся чтению и письму, а еще они каждый день изучают естествознание и играют, и как важно, чтобы у детей беженцев был четкий распорядок дня, Кэм пришлось сказать ей, что Ноне почти девятнадцать.

Милая леди была шокирована.

– Но она такая малышка.

Пирра не моргнув глазом объяснила, что Нона очень многое пережила, болела и сейчас еще недоедает и именно поэтому выглядит такой угловатой и неразвитой. Милая леди согласилась, что у многих детей такие проблемы, но все же сложно представить, чтобы Ноне было больше четырнадцати. Она еще добавила, что телосложением Нона явно не в отца, и улыбнулась Пирре. Прежде чем кто-либо сумел ее остановить, Нона расхохоталась и сказала, что Пирра ей не отец. Милой леди это явно не понравилось – Нона заметила это по ее рукам, – и она сказала, что Ноне все равно стоит прийти. Что она может стать помощницей учительницы и помогать другим детям с уроками. Ей объяснили, что Нона не умеет ни читать, ни писать, и милая леди охнула.

К этому моменту Нона ощутила всю прелесть не только уроков по естествознанию и игр каждый день, но и громкой должности помощника Учителя и сказала:

– Я хочу попробовать, можно? Спасибо.

Милая леди предложила попробовать прямо на следующее утро и посмотреть, как пойдет. Нона была в восторге. Леди сказала, что она главная учительница и у них еще замечательная учительница естественных наук и что здорово было бы иметь в команде еще кого-то. Последняя помощница учительницы трагически погибла. Пирра поинтересовалась, виноваты ли в этом дети, учительница поджала губы и ответила, что это был взрыв водопровода.