Полная версия
Женское счастье
– Пустяки тебе наговорили. Никакой кавказец не тронет, если сама того не захочешь, – возразила Вера. – Побудем еще здесь немного. Скоро уедем. Когда еще выберешься к морю?
Они сидели на лежаке солярия, в крайнем секторе, после которого уже тянулся дикий, редко обитаемый пляж. Вера оказалась здесь в эту вечернюю пору неспроста: она рассчитывала увидеть, точнее – подглядеть, как Виктор и Ларочка в костюмах Адама и Евы будут вдвоем на пустынном берегу; а присутствие Ольги – для маскировки, для отвода глаз: вроде невинно прогуливались и невзначай увидали.
Багровый диск солнца уже наполовину утонул в море, оливково-сталистая гладь воды искрилась закатной дорожкой, а зеленовато-сиреневый сумрак мутной паранджой затягивал окрестности с дальнего северного края; белый пароход плыл куда-то в сторону заката, видно, пытаясь догнать уходящий день. Приятно свежело. Бесцветный месяц висел над горами.
– В поезде ехать – такая духота будет, – сказала Ольга.
– Ты бы на самолете, – мимоходом посоветовала Вера, поглядывая в одну и ту же сторону, на кромку берега, откуда могли появиться двое.
– На самолете страшно. Да и у меня давление… Пойдем. Никого уже нет. Наверное, вечерний кефир дают. Пойдем.
Вера пробовала упорствовать, предлагала посидеть «до лунной дорожки, до ночной экзотики», но Ольга настояла «на кефире».
Они уже отдалились от пляжа, пройдя мимо всех пустынных секторов, уже сворачивали на аллею санаторного сквера, когда Вера, оглянувшись напоследок, увидела между рядами лежаков и сниклых солнечных зонтиков две фигуры: он и она, в шортах, в белых футболках, – они брели возле самой воды, взявшись за руки. Это они! Без сомнений – они!
Ольга о чем-то болтала, поторапливалась, хотела после кефира успеть почитать какую-то чушь про гомеопатическое лечение. Вера шла за ней, поотстав, машинально, как на поводу. Две увиденные фигурки на берегу теперь неистребимо стояли перед глазами, влекли к себе, звали; какой-то болезненной непреодолимой тягой пронизывали все существо. Вдруг Вера резко остановилась, ахнула, взмахнула руками:
– Стой! Я на лежаке ее забыла! Санаторную книжку! Все в руках ее держала. А потом… Я вернусь, я быстро. Ты иди. Иди! Не жди меня. Я сейчас…
Вскоре Вера осторожно, с оглядкой, пробралась на прежнее место, где не могло быть никакой санаторной книжки, но откуда, если подойти к парапету и поближе к опоре ограждения, можно стоять незамеченной с берега. Прислонившись к бетонной свае, таясь, она выглядывала из-за нее вниз, на полосу дикого пляжа. Она видела, как те, двое, раздевались. Совсем. Донага. Сердце Веры билось часто, напуганно, словно бы за ней кто-то охотится. Нет, это она охотилась, – это она, воровски примостившись, охотилась за чужим счастьем. Стыдно, страшно, с холодком в груди и оттого еще заманчивее!
Солнце окончательно размылось низкими сизыми облаками, свет заката уже не мазался на темно-зеленой воде бликами, берег быстро погружался в сень первых потемок. Но Вера пока могла все разглядеть, а что не могла разглядеть, легко угадывалось и дополнялось красками воображения, даже амулетик на бронзовой шее мужчины отчетливо рисовался.
Двое, оба нагие, о чем-то негромко переговариваясь, пошли к морю, держась за руки; немного потешно, непривычно белели их оголенные бедра в контрасте с загаром. Тишина чутко воспринимала все звуки: шорох гальки под их ногами, легкий плеск воды, когда они входили в море, курлыканье голосов. Войдя в воду по колено, они остановились, обнялись; смуглые тела объединились в одно, померкла, спряталась под его грудью белизна ее обнаженной груди; в неподвижности и безмолвии поцелуя замерло все вокруг.
Затаив дыхание, Вера стояла настороже: она очень опасалась, как бы кто-то ее не заметил, а главное – те двое случайно ее не заметили и не осмеяли. Но тем двоим, похоже, и дела не было в эти минуты до кого-то или чего-то не только на берегу, но и во всем мире. По-первобытному независимые от одежд и условностей, естественные в свое бесстыдстве, они, поднимая брызги, с радостным криком устремились на глубину, с разбегу кинулись в затихшую воду, поплыли, выбрасывая вперед руки.
Они довольно далеко отплыли от берега и различать их стало трудно, Вера опустила глаза; но до нее доносился плеск воды, смех, выкрики, и иногда – резкий веселый визг той, которую он называл «Малыш».
От берега, с пункта своего преступного наблюдения, Вера уходила задумчивая, пораженная; ей никак не удавалось оценить и назвать то, что она сейчас видела: истинная любовь или сладострастная игра, полноценная радость жизни или ничтожный самообман; но как бы там ни было, ей все еще слышался плеск воды, взбудораженной неурочным счастьем.
– Ну, нашла? – спросила Ольга, когда Вера появилась в дверях комнаты.
– Чего? – рассеянно сказала Вера.
– Книжку санаторную, спрашиваю, нашла?
– Ах да! Все в порядке. Она не терялась, она здесь, дома, – странно ответила Вера и, чтобы изолировать себя от приземленной скукоты разговоров с соседкой и остаться наедине, испытывая волнение от увиденного, поскорее ушла в ванную комнату.
Здесь она включила душ, разделась, но в ванну не полезла. Она долго стояла перед большим, в полстены, зеркалом, почти неподвижно и, пожалуй, впервые так пристально разглядывала себя. Подтянутая, пропитанная на морском берегу солнцем, с белыми фрагментами на теле от следов купальника, отчего загар выглядел еще крепче, а тело казалось ровнее, упруже; с крупными розовыми медалями сосков на вершинках туго налитой, объемной груди (Вера даже провела ладонями по своей груди и слегка ее сжала, как бы убедившись, что зеркало не врет, и грудь у нее действительно хороша, нежно тяжела); в темно-бронзовых чулках загара на стройных ногах, с темноволосым мыском внизу живота, уютно-гладкого, пружинистого (она и по животу провела рукою). А еще она видела в зеркале свое лицо с трепетно полуоткрытым влажно блестящим ртом, яркие, горящие внутренним огнем глаза, и русый зачес волос, слегка выгоревших и принявших необычный стальной лоск, и вся она в зеркале виделась взволнованно свежей, сочно молодой и чуточку отчаянной.
«А я ведь красива, – призналась она себе без стеснительности, любуясь на свое отражение. Она даже самозабвенно наклонила голову к своему плечу и легонько себя поцеловала. – Эта вертлявая Ларочка может не обольщаться. Я знаю цену и ей, и себе. Там, в море, со мной ему было бы не хуже…» Зная, что Ольга не услышит, так как голос забьют струи душа, Вера мягко и ласково, в подражание тому, кто занимал ее мысли, вслух произнесла:
– Малыш! – она как будто окликнула себя чужим голосом: – Ма-лы-ы-ыш!
Вера усмехнулась и с полной искренностью для себя, раздетая внешне и не прикрытая никакой моралистикой внутренне, еще раз взглянула на свое отражение; однако вскоре просветленно-таинственный вид ее лица тронула тень разочарования и упрека: так смотрят на дорогую изысканную вещицу, которая пока ни для чего не сгодилась и пропадает зря. Вера вздохнула, прищелкнула языком: «Проходит время, проходит отпуск, проходит жизнь. Кому нужна была моя недотрожистость?» Она мимолетно вспомнила о Кубыкине, без всякого утешительного чувства, словно о чем-то случайном и неодушевленном, и полезла под душ.
* * *Ночью ей снился необыкновенный сон – один из тех редкостных упоительных эротических снов, которые долго угольком лежат на однородном пепле забытых видений. Он был необычен не столько красочностью образов и миражных ощущений, сколько свободою желаний, сокровенной разнузданностью чувств, о которых «живые» люди никогда не заподозрят, не проведают, не осудят.
Виктор целовал ее! Всю! С головы до ног…
На каком-то нездешнем необъятном песчаном пляже, где в отдалении синевато мерцало море под золотистым маревом солнца, она лежала нагая, нежась и сладко страдая от жара нагретого песка, от солнечного потока, от его ненасытных губ. Он усеял ее всю поцелуями, он душил ее в своих объятиях, он скользил губами по ее телу, а она, прорываясь сквозь блокаду его губ, рук и объятий, кричала со смехом:
– Где же море? Где наше море? Ты же обещал мне море? – и порывалась встать, бежать к манящей далекой воде, но он не пускал ее, властно укладывал обратно.
– Вот оно! – наконец засмеялся он.
Откуда ни возьмись, в руках у него появилась бутылка шампанского, и пена из-под вылетевшей пробки вырвалась белым искристым фонтаном, окатила Вере лицо, грудь, живот, ноги. Шипучего вина было в изобилии, оно лилось и лилось из бездонной чудо бутылки. Вера захлебывалась своим смехом, облизывала сладкую горечь винных брызг на своих губах и на его губах и то легонько, не всерьез отталкивала от себя Виктора, то льнула к нему гибким услужливым телом. А он целовал ее и пил шампанское с ее груди, обхватывая губами ее влажные соски, ее подбородок, схватывая ртом влагу вина с ее загорелого живота.
Порой Вере становилось несказанно страшно от его впивающихся губ: ведь следы останутся на теле! – но он был неукротим, ласково жесток, жаден и бесконечен, как нескончаемо было вино, – и целовал, целовал до исступления, до судорог и боли ее лицо, ее плечи, грудь, живот. Она лежала в вожделенной истоме на горячем песке, сгорая от горячего безумства его горячих безумных губ.
Проснулась Вера с испариной на теле. В комнате душно: Ольга опять закрыла на ночь дверь на лоджию, спасаясь от вообразимых простуд; но даже воспоминание об Ольге не перекрыло наваждения сна. Вера непонарошку всполошилась, принялась оглядывать себя, искать красные преступные отметины следов от ночных поцелуев: ведь на днях ехать домой – Кубыкин заметит!
Но даже когда пелена сновидения окончательно пала и обнаружилась действительность с зевающей на своей постели Ольгой, Вера еще долго жила ночным забытьем: то облегченно усмехаясь: следов-то на теле нет, то с сожалением вздыхая: все это «невзаправду»… В ванной она еще раз оглядела себя, будто старалась найти маленькую улику для действительности… И легонько поглаживала перед зеркалом исцелованное, натерзанное плечо.
6Происшествие этого курортного дня хорошенько встряхнуло Веру…
Ветер несильно поддувал с берега, было солнечно, лишь иногда тени облаков передвигались по побережью. Море, к сожалению, штормило, и шум бурлящих волн разносился далеко по курортному поселку. Диктор на пляже десятки раз укорачивал смельчаков, особенно бесшабашных родителей, оставивших детей без догляда.
– Выйдите из воды! Быстро выйдите из воды!
– Уберите ребенка! Неужели не видите – шторм!
У самого берега вода была грязно-желтой, затем тянулась широкая светло-зеленая полоса, и лишь вдали простиралось привычного, густо-синего цвета море.
Волны тяжело накатывали на берег, ухали, дробились на брызги. Если волна не успевала сбегать с берега и ее настигала другая, то образовывалась белая стена пенистой взбудораженной воды, которая потом с ревом опрокидывалась, разбивалась, широко заливала пляж и с шумом утягивала береговую гальку.
– Сколько можно говорить?! Отойдите от воды! Отойдите! – взывал к благоразумию пляжный диктор. Но ослушники все равно находились.
Близилось время обеда, и Вера с Ольгой стали собираться с пляжа. Ольга, по обыкновению, боялась куда-то все время опоздать или что-то пропустить, не учесть из того, что дурно повлияет на режим и здоровье. В этот день, кстати, Вера, сколько ни искала глазами Виктора и Ларочку на пляже, не нашла. Когда же они с Ольгой двинулись к санаторию, то заметили, что у парапета стал толпиться народ.
– Что там такое? – крикнул кто-то с лежаков, наверх, тем, кто толпился у парапета.
– Какой-то смельчак заплыл. Теперь выбраться не может. Волны сносят.
Вера с Ольгой переглянулись и тоже влились в толпу, которая быстро росла: народ стекался с разных концов пляжа. Еще в первый момент, как только услышала «смельчак заплыл», у Веры екнуло сердце… Виктор! Конечно же, он! Он во всем отчаянный и смелый…
В море, в светло-зеленой полосе, весьма далеко от берега, в самом центре сектора, очень неблизко от болтавшихся на волнах красных ограничительных буйков, находился человек. Он плыл к берегу, и можно было разглядеть, как он усиленно гребет, выбрасывая вперед руки, но, казалось, нисколько не продвигается, а лишь поднимается и опускается на волнах. Местные пляжные спасатели с кругом в руках и веревками стояли на ближнем волнорезе, видно, что-то доказывали друг другу, но в воду никто не лез. Не слыхать стало и диктора, он, очевидно, тоже следил за происходящим и перестал выкрикивать запоздалые предостережения.
– Не выплывет! – кто-то пессимистично сказал в толпе.
– Ничего, вытащат.
– Вытащат и еще штрафу дадут.
– И правильно сделают! Нечего плавать, если запрещено.
– Не-е… Бесполезно. Такой случай я как-то раз в Ялте видел. Он с волн скатывается… Каюк ему!
– Чего спасатели смотрят?!
– А чего они сделают? Вон веревку бросают, а далеко. Не добросишь.
– Да хоть бы вертолет вызвали, что ли!
Иногда человека в море захлестывало водой, он исчезал с поверхности, и тогда люди на берегу замирали, голоса молкли. Но когда он вновь появлялся на гребне волны, все вздыхали с облегчением и опять начинали говорить.
Вере было странно, как-то страшно и дико стоять в этой беспомощной невинной толпе, которая следила, как барахтается в воде, выбивается из сил человек… Нет, не просто чужой незнакомый человек, а человек очень ей дорогой, единственный…
Толпа в округе продолжала напряженно гудеть:
– Выдыхается.
– Да не-е. На воду лег. Отдохнет и снова.
– Неужели утонет?
Все это продолжалось не одну-две минуты, а значительно дольше. Толпа волновалась, все чаще раздавались выкрики и призывы, но голоса заглушали падающие на берег волны и перестук прыгающей гальки.
– Пьяный он, что ли, поплыл туда?
– Кто его знает.
– Вон на берегу жена. У буны. Видишь, с ума сходит…
Услышав эти слова, Вера вздрогнула. Не отдавая себе отчета в том, стало ей спокойней или еще тревожней, она протиснулась ближе к парапету, приподнялась на цыпочки и у воды разглядела женщину в цветном сарафане, которая то вскидывала руки, то хваталась за голову, то порывалась в море и отчаянно отбивалась от людей, удерживающих ее. Вскоре рядом с ней появился врач в белом халате с кубическим чемоданом.
«Это не Ларочка! – радостно просквозило спасительной мыслью Веру. И лишь потом она успокоилась вполне: – Да и как может здесь оказаться жена Виктора? Что же это я, совсем с ума сошла?»
– Нам пора идти, – услышала Вера позади себя. Ее поторапливала Ольга.
– А человек? – спросила Вера с изумлением.
– Нам потом расскажут, что с ним было, – спокойно ответила Ольга.
Вера обернулась к ней, промолчала, но подумала: «Ну ты и вправду толстокожая, как бегемот…»
Но Ольга скоро нашлась, что ответить Вере на ее мысли…
– Просто я не люблю головотяпство… Сказано: не лезьте в воду, а они лезут…
– Да-да, сейчас пойдем, – машинально ответила Вера, ища взглядом женщину в цветном сарафане, которая металась по берегу. Там ее уже не было. Видно, врач увел куда-то. Да и, к всеобщей радости и облегчению, человек в море продвинулся ближе к берегу.
Вера снова почувствовала руку Ольги, та потянула ее за рукав.
– Пойдем. Он выплывет.
В столовой Вера все еще не могла прийти в себя. То ей мнился человек в море, то женщина на берегу, то она вновь переживала страх за Виктора. Ей стало проще и спокойнее, когда она наконец-то увидела его. Пусть он был как всегда с Ларочкой, но Вера очень обрадовалась ему. И едва удержала себя от желания встать, подойти к Виктору, поздороваться и, быть может, сказать несуразное: «Я так переживала за вас сегодня!»
* * *Скоро, совсем скоро Вере уезжать с курорта; голубенький билет на самолет лежит в паспорте, все процедуры пройдены, и напутственные советы врача услышаны. А в конце разговора врач традиционно спросил:
– Как вы отдохнули? Есть ли претензии и пожелания к персоналу?
– Претензий к персоналу нет. Есть только претензии к самой себе, – улыбнулась на прощание врачу Вера.
Вчера покинула побережье Серафима Юрьевна. Как ни странно, без нее Вере стало пусто, появилась какая-то грустноватая брешь без ее быстрых морщинистых губ, суетливых востроносых, быстроглазых ужимок и простительно фальшивых зеленых камней в ее серьгах. Вообще Вере казалось, что отпуск пролетел безутешно быстро и несытно, как иной раз после стола: вроде бы ела, а встала и опять есть хочется, да и десерт обещали, но так и не принесли…
И все же скрасить напоследок обделенность и смутную тоску Веры мог Виктор. Вера долго увиливала от себя самой, скрытничала, не хотела всерьез и определенно признаться, что хочет, мечтает хоть несколько минут побыть с ним рядом. Она колебалась, «убегала» от себя, отмахивалась от своих мыслей, приструнивала: «Что за блажь? Глупости все это!» Но когда времени до отъезда оставалось удручающе мало, она, уже не ерепенясь, не показывая характер, заявила себе: «В конце концов я должна сказать ему хотя бы “До свидания!”. Что в этом такого? Должна! И скажу! Скажу, как “доброму знакомому”» (воспользовалась она его же словосочетанием).
Теперь надо было подкараулить Виктора, разумеется, одного, без этой… Ларочки. Вера частенько прохаживалась возле бильярдной, сидела на трибуне теннисного корта, задерживалась в галерее минеральных вод и вечером подолгу прогуливалась – без прикрытия Ольги – по аллее санаторного сквера в надежде наткнуться на Виктора. Она прикидывала, что ему скажет, какие слова сразу при встрече, какие – потом:
«Я скоро уезжаю. Хочу с вами проститься. И поблагодарить…»
«За что?» – скорее всего, удивится он.
«За вашу науку… И еще… Еще за то, что я вас немножко… немножко люблю…»
Она произнесла это внутри себя сбивчивым голосом и, тут же, испугавшись, замерла. Как же так? Неужели это правда? Но то, чего она боялась или принимала за сентиментальные наивные мечтания, вдруг открылось сейчас в этой непроизвольной фразе с полной очевидностью. Она будто оказалась на самом краешке жуткого ущелья, головокружительной пропасти, от взгляда в которую пьянит и обволакивает сладким страхом…
Но ведь это правда, сто раз правда! Она влюбилась. Пусть нелепой, безответной, недолговечной или еще там какой-то любовью, но это чувство никуда не деть, не избавиться, не укрыться, – ему лучше и приятнее подчиниться. «Я должна видеть его наедине! Хотя бы одну минуту!»
Вечером, за день до отъезда, Вера надела свое лучшее платье, учла все тонкости своей внешности: и подходящий цвет теней на веках, и перламутр лака на ногтях, – она готовилась основательно и кропотливо, хотела нравиться, она была влюблена. Незадолго до этого, в столовой, на ужине, встретилась взглядом с Виктором, ей показалось, что он посмотрел на нее с доброй настороженностью и, казалось, хотел что-то сказать и, может быть, сказал бы, если бы не соперница Ларочка…
Вера сидела на скамейке в сквере, на центральной аллее, на самом виду, чуть краснея перед проходившими перед ней людьми, мысленно перед кем-то оправдывалась, объяснялась, – и с упорством ждала, ждала его появления, ждала до самой темноты, до той последней черты, когда наконец все стало абсолютно тщетным. Он на аллее не показался, не пришел к ней, не откликнулся на ее умоляющий зов.
* * *На следующий день, с утра, Вера упаковывала чемодан, была мрачнее самой мрачной тучи и раздражалась на любое пустяшное слово Ольги. Сегодня Веру все раздражало: и это море, которое синело в окне равнодушной синью с белыми барашками волн, и нагроможденье гор – камней в сущности, и тощие кипарисы, и эти стены, и эти порядки, – и быстрей бы отсюда уехать, забыть дурацкую смуту в душе!
В середине дня Вера пошла к регистратору – взять корешок от путевки. Она вошла в холл административного корпуса и вздрогнула: Виктор был здесь. Один. Вера оробела, сделала несколько неуверенных шагов, остановилась, еще сделала один шаг к нужной двери. Виктор шел ей навстречу.
– Я знаю, вы сегодня уезжаете, Вера.
– Да, через два часа у меня самолет, – тихо ответила она взволнованным голосом.
– Хочу надеяться, что вы улетите без обиды на меня, – казалось, он тоже сейчас немного волновался, а если уж не волновался, то, по крайней мере, не был тем смельчаком-охмурителем из первых курортных дней.
Вера ничего не нашла ответить, посмотрела на него с подозрением, но это было не отталкивающее подозрение, а любопытствующее, с приятным сомнением и ожиданием.
– Честно признаюсь, мне бы хотелось проводить вас, но… В данной ситуации это будет не совсем уместно, – что-то неопределенное, но небезотрадное было в этой фразе. – Если вы не возражаете, Вера, давайте договоримся так. Я иногда по работе бываю в вашем городе… Не удивляйтесь, я знаю, где вы живете. Главный врач санатория мой давний приятель. И все регистраторы – тоже… Я вам позвоню накануне, до приезда в ваш город. Я думаю, это произойдет месяца через два… Если я вам позвоню, вы не бросите трубку?
– Нет, – почти в полубеспамятстве произнесла Вера.
– Какой ваш номер телефона? Лучше служебный.
Вера почти бессознательно назвала цифры номера телефона и даже вспомнила код своего города. Виктор все записал в книжку и в ответ протянул визитную карточку.
– Здесь все мои координаты. Если я вам понадоблюсь, звоните по любому случаю, без причины… А я буду помнить все, о чем сказал вам сегодня. Время пролетит быстро. – Он достал из кармана старинную позеленевшую монетку, с размытым незнакомым барельефом.
– Я нашел ее здесь, на берегу. Возьмите на память. Надеюсь, через пару месяцев снова увидеть ее у вас в руках.
Она ничего не успела ему сказать из того, что припасла, успела только улыбнуться, и он ушел, на прощание легонько стиснув ее руку повыше кисти. «Через пару месяцев», – будто эхом отзывались его удаляющиеся шаги, будто наваждение, будто фантастический призрак встретился Вере у дверей регистратора…
* * *В самолете на Веру что-то накатило, нашло, приятно задурманило; она сидела завороженно, отвернувшись к иллюминатору, где простиралась бесконечная белоснежная пустыня облаков, и тихо, без всхлипов плакала. Светлые, легкие слезы медленно катились по ее щекам, – так плачет невеста, хотя она еще не знает, когда свадьба, но ей сделано предложение от любимого человека, такими слезами плачет бедняк, который, пройдя через унижения нищеты, вдруг получает от дальнего богатого родственника часть наследства, которого хватит до конца дней, так плачет актриса, которая, промучавшись на второстепенных ролях, наконец-то удостоилась самой заветной, главной… Вера плакала и не утирала слезы.
7Кубыкин встречал Веру в аэропорту с цветами – со слегка подувядшими гвоздиками, одной желтой и двумя красными, купленными, видать, тут же у старухи-цветочницы. Он был в белой рубахе с длинными рукавами, хотя стояла жара и можно бы выбрать рубашку с коротким рукавом и более выигрышной расцветки, или обойтись стильной футболкой. «У него же они есть, – подумала Вера. – Сама покупала. И опять он сутулится».
Кубыкин был оживленно поспешен, даже чересчур суетлив, радостно сияющий, словно приготовил основательный сюрприз, но бережет его для подходящей неотразимой минуты.
– Заедем домой, чемодан оставим, потом в магазин стройматериалов и сразу на дачу.
– Может быть, на дачу завтра? Я с дороги. Немножко устала. Я бы в ванной посидела. А на вечер могли бы купить бутылку вина, – осторожно намекнула Вера, рассчитывая на ласковое «вечернее» внимание мужа.
– Нет-нет, сегодня поедем. Там отдохнешь. Я ведь на тебе пахать не собираюсь. Увидишь… – в чем-то секретничая, предупредил он.
Вера наблюдала за ним с некоторой отрешенностью. И глядела как-то странно, оценивающе. Словно бы все время хотела задать вопрос: «Что ты, Кубыкин, за человек? Какой магазин стройматериалов, какой смеситель для ванны? Зачем он на даче, если там нет горячей воды? И почему ты в конце концов не обнимешь меня по-хорошему, так чтоб косточки захрустели?» Но все эти вопросы она произнесла про себя.
* * *Дача за время отсутствия Веры не просто подалась в строительстве, она крепко изменилась, расширилась и подросла внешне, капитально преобразилась внутри.
– Да ты посмотри, посмотри, чего я тут сотворил! Видишь вот! Второй этаж закончил почти… А сюда, сюда иди-ка! Смотри, как я веранду сделал: рейку обжег и под лак… А потолки, ты потолки посмотри! Как в евроремонте! А ванная… Да это такой шик!
Вера рассеянно и недоуменно, словно бы очутилась на незнакомой новостройке, поглядывала то на одно совершенство, то на другое, пока еще не поражаясь и не радуясь, и время от времени выжидательно, даже с некоторым опасением останавливала взгляд на Кубыкине.
Кубыкин, приехав на дачу, уже успел переодеться в рабочую одежду: в клетчатую рубаху с залоснившимся воротом и обшлагами и в широкие, грубые штаны, подвязанные, вместо пояса, на веревочку, и казался теперь почему-то поменьше ростом и как будто не очень побрит. Глаза его горели, он радовался по-детски искренно, от всей души.
