Превратности судьбы

– Куда думаешь поступать? – спросил папа как-то вечером.

– Не знаю…

– Ну, так что ты хочешь делать в жизни?

Что я хочу делать? Вопрос из вопросов… – Работать сыщиком или адвокатом.

– Это конечно здорово, но пора уже расстаться с завиральными идеями. Я ни разу ещё не встречал в жизи настоящего сыщика-женщину. Тебе это о чём-то говорит?

– Говорит. Я буду первой. И ты, по-родственному, напишешь обо мне хороший очерк, а, может быть, книгу. Ты же мечтал быть писателем.

Папа работал журналистом в одной из центральных московских газет.

– Послушай, у тебя – бойкое перо. Хочешь писать?

– Да не знаю… Заманчиво, конечно.

– Тогда, давай так. Я договариваюсь с Татьяной Шемановской о твоей внештатной работе в заводской многотиражке. – Это был Завод малолитражных автомобилей. – Ты пишешь, два года работаешь и, уже со стажем, поступаешь на журфак МГУ.

– А зарплату мне платить будут?

– Ну, может быть, какие-то маленькие гонорары за статьи. Сегодня же позвоню Татьяне.

Немного позже в тот же день папа сказал:

– Тебе повезло! Тебя берут внештатным корреспондентом. Будешь писать о заводской жизни. Там много интересных людей. А зарплата… Нет, вот с этим туго. Пока – без гонораров.

– Хорошо, я подумаю.

– Думай. В твоём распоряжении три дня. Отдыхай, набирайся сил, а в понедельник пойдём с тобой в редакцию, на завод.

Три дня пробежали, как один миг, и утром, в понедельник, я сказала:

– Нет, па, я не пойду на завод описывать производственную жизнь.

– Ну, и дура! Ведь за всем этим – люди, со своими непростыми судьбами. Это – очень интересно!

– Нет! – упрямо отпарировала я.

– Ну, и куда ты?

– В Историко-архивный.

– Ну-ну… Ты ещё попробуй поступить туда. Двадцать человек на место! С двухгодичным стажем сумеешь ли ты туда поступить?! А уж без стажа…

– Попробую.

Во время поступления ко мне присоседился паренёк, по-видимому, только что отслуживший в армии – в гимнастёрке, в кирзовых сапогах, высокий, белокурый, вихрастый, с открытым взглядом. Он мне казался похожим на Павку Корчагина из «Как закалялась сталь».

– А чего ты так вырядился? Тебе что, больше надеть нечего?!

– Ты разве не понимаешь? Да чтоб произвести впечатление на приёмную комиссию.

Экзамены я с треском провалила. Павка же Корчагин поступил. Без особого сожаления я забрала документы.

На семейном совете долго и упорно решали, как мне жить дальше. Мама и сестра говорили, что мне надо найти какую-нибудь нетяжёлую работу, чтобы оставалось время на подготовительные курсы какого-нибудь гуманитарного вуза. А в следующем году поступать учиться. Как же без учёбы!

В то время читали и учились все. Читали в трамваях, автобусах, в метро, на автобусных остановках, когда было тепло. Учились тоже все. Кто готовился поступать в техникум или институт, кто уже учился. Очень модным было работать и учиться на больших промышленных предприятиях, в так называемых втузах. Но такая перспектива меня не очень привлекала. Вообще, я не знала наверняка, чего я хочу.

Вдруг папа нашёл потрясающее решение: – А почему бы Аньке не поехать к твоей двоюродной сестре Шуре? Прекрасный городок на Волге. Большое металлургическое производство, которое и определяет жизнь города. Много молодёжи. А самое главное – замдиректора завода работает мой знакомый, о котором два года назад я написал хороший очерк. Помните – Сомов Аркадий Петрович?

– А как же, – быстро нашлась я, – это был один из твоих лучших очерков.

– Да, человек он необыкновенный! Эдакий русак… Умница, личность! И многотиражкой на заводе руководит моя хорошая знакомая, Инна. Будешь работать, как все, на производстве, а в свободное время – писать в газете. – Мысль сделать из меня журналиста не покидала папу.

– Ура! – закричала я, – Здорово! Хочу к тёте Шуре на завод, на Волгу.

– Да что это ты ещё придумал! – возмутилась мама, – ей же всего семнадцать, она же – ребёнок.

– Какой ребёнок?! В семнадцать лет я уже был…

Через неделю папа привёз меня к тёте Шуре. Шурочка, как называла её мама, была высокой, стройной, чуть полноватой блондинкой с красивым лицом и толстой, упругой косой. Она была на несколько лет моложе мамы и, по мнению родственников, была на неё похожа. Когда я изредка приезжала к ней, и она встречала меня на вокзале, я не могла не заметить, с каким восхищением смотрели на неё мужчины, оглядывались, аж выворачивали головы. Но она никогда не была замужем. Почему? Говорили, что якобы у неё погиб жених на фронте. Но это – «якобы». Она была заведующей детским садом. Работала с утра до вечера. Впрочем, это у нас – семейное. Женщины все любили свою работу, и это было, чуть ли, не делом всей их жизни. Шурочка же обожала детей. Она вообще любила людей.

Как-то я спросила её:

– А почему ты не замужем? Ты же так любишь детей. Женихов у тебя хоть отбавляй. По тебе же буквально сохли парни. Да ты ещё и сейчас не старая, – хотя с высоты моих семнадцати лет, тридцать пять лет – это была уже старость. Но чего не скажешь любимой тёте.

– Да я и сама не знаю, почему. Так получилось, – со вздохом ответила она.

Было воскресенье, и папа, передав Шуре письма для Аркадия Петровича и Инны, поспешил уехать. Понедельник – рабочий день.

Шура жила в старой части города, на окраине, в небольшом деревянном домике. Дом был в купеческом стиле. Великолепные резные наличники на окнах. В комнате сохранилась старая печь с красивыми изразцами, хотя уже давно везде был проведён газ. На стенах висели портреты наших родственников, таких далёких и загадочных.

В понедельник утром мы с Шурой пошли на завод. Через весь город – пешком.

– Ань, узнаёшь? Это – бывшая Садовая, а это – Ореховая.

Да где ж узнать. Всё – по-новому. Трёх-, пятиэтажные современные дома. Проспект имени Ленина, большая площадь с огромным, красивым фонтаном. Перед скульптурой Ленина разбито несколько клумб. Кругом – зелень. Сколько же лет прошло, если деревья уже успели вырасти? Поразительно! А дом культуры! Это же – целый дворец! И всё же меня не покидало чувство ностальгии по тихим улочкам с их купеческими домиками и уютными садами…

Проходная завода:

– Проходите-проходите, Александра Петровна! Да какой там пропуск, вас тут все знают! – сказал молодой мужчина в форме с оружием.

– А, кстати, Гена, почему Мишенька не пришёл в садик.

– Так мама моя приехала из деревни. Пускай с ней побудет, поест горяченьких пирожков, понежится. Заглянете к нам?

– Спасибо, сейчас некогда. Приводите ребёнка.

И вот поднимаемся на лифте на третий этаж. Приёмная замдиректора завода Сомова Аркадия Петровича. Миловидная секретарша:

– Здравствуйте, Александра Петровна!

Господи, да нашу Шуру знают все!

– Здравствуй, Катерина!

– А мой малыш опять вчера пришёл с фингалом под глазом.

– Так он сам – задира.

– Ну, не знаю, не знаю, – и буквально, через секунду: – Вы – к Аркадию Петровичу? Подождите, сейчас спрошу. Аркадий Петрович, к вам – Александра Петровна, по делу. Примете?

И вот мы уже в просторном кабинете, в глубине которого – большой стол, уставленный телефонами и аппаратами с многочисленными кнопками. На столе, кроме этого, рамка с фотографией, на которой, как я потом разглядела, была изображена женщина с двумя девочками – все втроём веселые, чему-то радуются. На стене – большая картина «Над вечным покоем» – моя любимая. Странно, ни тебе портретов Ленина, Сталина. Из-за стола быстро встаёт и направляется к нам молодой мужчина среднего роста, тёмно-русый, подтянутый, в очень ладном, хорошо пошитом сером костюме – в таком только в театр, подумала я. Глаза – стальные, достаточно жёсткие. Хотел, было, протянуть руку – кисть широкая, пальцы длинные, крепкие. Потом передумал. Интеллигент! Он ждёт, пока женщина протянет руку первая. Но женщина этого не сделала, а побледнев, а потом покрывшись красными пятнами – я совсем не узнала моей Шурочки, быстро протянула конверт с письмом и заговорила каким-то незнакомым, глуховатым голосом. Ах, вот где собака зарыта! Вот, почему Шурочка не замужем!

Ну что ж, всё понятно! Такого можно полюбить. От него мужиком пахнет! Это – моя высшая похвала. Она сказала:

– А это моя племянница Анечка, дочь Александра Ефимовича, журналиста из Москвы. Помните?

– Как же, как же!..

– Ну, всё, я пойду. У меня дела.

– Может, выпьете чаю, Александра Петровна?

– Нет-нет.

Аркадий Петрович проводил Шуру, галантно открыв перед ней дверь кабинета. Быстро пробежал глазами письмо.

– Будем знакомы: Аркадий Петрович.

– Анна, – важно сказала я и протянула ему руку, посмотрев прямо и открыто в его глаза. А глаза у меня были серые, большие и, все говорили, красивые и выразительные.

– Очень приятно, – не без смущения ответил он. Потом, уже собравшись, по-деловому: – А почему именно сюда приехали? Что, в Москве нельзя устроиться на работу и одновременно писать?

– Наверно, можно, но не так просто.

– Хм… Ну что же, будем думать… Приходите в четверг.

– Хорошо, подумаем над вашим предложением, – спокойно и не без иронии ответила я. Конечно же, я была обескуражена. Я-то думала, что меня встретят с распростёртыми объятиями – всё же, дочь Александра Ефимовича. А тут…

– А вам палец в рот не клади, Анна. – Я скромно опустила глаза и занавесилась своими длинными ресницами. Вот такая смена стиля всегда производила убийственное впечатление на мужчин. – Не журналисткой, а актрисой вам надо быть. Да вы уже готовая актриса, – рассмеялся Аркадий Петрович. Смех у него был заливистый, мальчишеский, и глаза стали добрыми-предобрыми. – До четверга, Анна, до свидания.

Два дня ожидания… Да это и неплохо – полная свобода! Я пришла домой, налила стакан холодного молока, взяла зачерствевшую булку и пошла в сад. Дом стоял на высоком пригорке. Сад находился возле самого края обрыва, а внизу – река. Сад заброшенный, совсем неухоженный. Раскидистые яблони, несколько грушевых и сливовых деревьев. Трава – почти в рост человека, только в центре утоптана. Я подошла к краю обрыва. Совсем как в «Грозе» Островского – сейчас вытяну руки, сорвусь и полечу… Красота! И немножко жутко.

Выпив стакан молока, я растянулась под яблоней на шуриной огромной шерстяной кофте, положила ногу на ногу и, глядя в синее бездонное небо, вдыхая тончайший аромат осыпающихся яблок, начала мечтать. Это занятие мне нравилось больше всего на свете. Если бы этим можно было ещё и зарабатывать деньги! «Яблонька-яблонька, не дашь ли ты мне своего румяного яблочка? – Отчего же нет, – прошелестела яблонька женским приятным голосом. – Подставь руки. – Оп, поймала! Печка-печка (маленькая печка стояла в углу сада), не дашь ли ты мне своего испечённого вкусного кренделька. – Отчего же нет, – прогудела печка, – Подставь руки. Оп, поймала!..»

– Аня, вставай же, – услышала я сквозь сон и почувствовала, как кто-то тряс меня за плечи.

– Шурочка! – с трудом открывая глаза, пробормотала я, подожди немножко.

– Да какое там «подожди»! Ты знаешь, сколько сейчас времени? Шестой час! – Я проспала больше шести часов. – Ты же совсем голодная. Пойдём!

Как мне жилось с Шурой? Это было хорошее время. У Шуры была своя жизнь, у меня своя. Готовили есть, как придётся… Вечерами Шура много писала, читала. Наши разговоры мне нравились своею непосредственностью, живостью. И, главное, что в душу никто друг другу не лез.

В четверг Аркадий Петрович предложил мне скучнейшую работу, которую только можно было представить себе, с гордым названием «диспетчер» в одном из цехов. А что он мог мне предложить? Я ничего не умела, а учиться рабочей профессии не входило в мои планы. Работать надо было сутки через трое (он преступил закон, так как мне ещё не было восемнадцати, а «детям» ночью работать нельзя). Но от этого предложения я не отказалась. Не возвращаться же, в самом деле, в Москву ни с чем!

Меня быстро ввели в курс дела, и работала я с бригадой коммунистического труда, которая возглавлялась приятным чудаком с усиками, больше похожим на клоуна из цирка, чем на рабочего. Ребята в бригаде были неплохие. Даже когда они уставали, то балагурили и шутили. И пока пройдёшь конвейер с одного конца до другого, чего только не наслушаешься в свой адрес. Я была у них одна – молоденькая, обаятельная девочка с большими, загадочными глазами, как они сами говорили. И они меня любили, уважали и жалели. И, если иногда, свалившись от непреодолимого желания спать ночью в своей диспетчерской кабинке на верхатуре, я засыпала, они выполняли и мою работу.

Инна же, редактор, не произвела на меня никакого сколько-нибудь явного впечатления. Всё бегом, всё скороговоркой, суетливо.

– Будешь писать о бригаде коммунистического труда, где ты работаешь.

– Ладно…

О бригаде не получилось – производственная тематика явно не для меня.

Аркадия Петровича я иногда видела в цеху мельком. На заводе его очень любили. Как-то раз, спустя месяц, примерно, он мне сказал:

– Зайдёте ко мне после работы, поговорим.

– Ну, как вам нравится? – спросил он у меня в своём кабинете.

«Да уж чему там нравиться», – хотелось ответить мне. Но сказала я дипломатично (а то, вдруг, отошлют домой):

– Три дня полной свободы после суток работы – это очень ценно… Опять же, скоро зарплата…

– Ну, а в газете что?

– Да ничего. Не нравится мне писать на производственные темы.

– А на какие темы нравится?

– Не знаю. Дневник вести нравится. Вот только одно неудобство – боюсь, что кто-то найдёт и прочитает.

– Какое совпадение! Я тоже веду дневник. Смолоду… Все самые серьёзные и яркие события описываю, – задумчиво сказал он.

– А храните как?

– Я держу его в сейфе у себя. Потом отвожу к маме, в поместье.

– Как это?

– В деревню, которая когда—то была нашим поместьем. Там у меня есть одно потайное местечко.

– Как интересно! – мне очень хотелось продолжить разговор, и я продолжила: – А пойдёмте вместе домой.

– А который сейчас час?

– Пять часов.

– Рановато. Вот если бы вы зашли часов в семь, то я бы вас проводил до дома.

– Я зайду.

Шли пешком через весь город. Разговаривали, молчали, опять разговаривали.

– Если вам не нравится писать на производственные темы, так, может, придёте к нам в литобъединение? Я руковожу им.

– Это – как самодеятельность, что ли?

– Если хотите… Но есть ребята даже очень талантливые.

– Интересно! Почему бы и нет?!

– Да хоть в следующую среду приходите… Но мне было очень любопытно узнать о подробностях, связанных с поместьем Аркадия Петровича, и я спросила:

– А вы, по происхождению, дворянин, если вы говорили о вашем поместье?

– Да, потомственный.

– А ваш отец умер?

– Нет, погиб во время революции. Но об этом я не люблю вспоминать.

– А братья или сёстры есть?

– Есть брат, живёт за границей.

– А как же при такой родословной вы ещё…

– А как же я тогда стал замдиректора завода?

– Не знаю… Приехал двадцать лет назад по распределению, простым инженером, а потом… Ну что это мы всё обо мне?!

– Да нет, интересно! А картина в вашем кабинете подлинная?

– Ну, как это может быть?! Я её скопировал.

– Так вы ещё и рисуете?

– Люблю, откровенно говоря. Иногда, по выходным всей семьёй выезжаем на этюды на пленэр.

– И как это вы всё успеваете! – Не заметили, как подошли к дому.

– А вот и ваш дом.

– Зайдёте?

– Нет. Всего хорошего.

Я протянула руку… Пожатие было крепким и тёплым. – До свидания.

По средам я начала ходить на литобъединение. Вёл его Аркадий Петрович. Здорово! Читали что-нибудь новенькое. Часто из журнала «Юность» – неплохой был журнал! Иногда читали классиков. Нередко за это брался Аркадий Петрович – и делал он это артистически. Обсуждали стихи, рассказы, написанные участниками объединения. Мне мало, что нравилось. Но был один парень по имени Александр, милиционер и отец семейства, который писал детективы. Мне казалось, что не любой маститый писатель так напишет. Я с собой привезла записки Плевако, его речи, и мы иногда подолгу разговаривали с Александром о содержании этой книги, о работе адвоката или следователя.

– Я не очень-то знаю и люблю эту тематику, – как-то заметил Аркадий Петрович.

– Каждому своё. А я бы хотела быть сыщиком.

– Да? – с любопытством посмотрел он на меня. – А что же вам мешает?

– Здравый смысл.

– И это правильно! – Я немножко биделась.

Писать я почти ничего не писала. А на литобъединение ходила. И каждый раз Аркадий Петрович провожал меня до дома.

– Почему вы ничего не пишете?

– А зачем? Как Чехов или Моэм – не напишешь, а бумагомарателей и без меня найдётся много. Достаточно, что я веду дневник.

– Ну, это вы напрасно. Самовыражение даёт возможность постичь себя, будит подсознание.

– Что-что?

– Подсознание, – серьёзно ответил он.

Около дома продолжали говорить, спорить. Потом он уходил.

Как-то Шура сказала:

– Смотри, Анютка, не влюбись! Это опасно. Он человек семейный. У него прекрасная, образованная жена, музыкант, и две девочки-погодки – одиннадцати и двенадцати лет. Жена осталась с ним здесь. А могла бы жить в Москве. Она великолепная пианистка. Они все неплохо рисуют. В общем, дом очень интересный.

– Н-да?! Да нет, Шур, не бойся за меня. Я воробей стреляный. А потом, если даже и влюблюсь, буду любить его, как ты – всю жизнь.

Шурка вспыхнула, посмотрела на меня и вдруг расплакалась. Плакала совсем по-детски, горько-горько и всхлипывала.

– Ну что ты, Шур! – И чтобы разрядить обстановку, я сказала: – Будем жить вместе. Ты уже будешь такая старенькая-старенькая, беззубая, как Наина из «Руслана и Людмилы». А я чуть помоложе. Буду за тобой ухаживать, подавать тебе воду, например. А ты мне, шамкая, будешь говорить: «А мы ш тобой всё верны нашей любви». Ха-ха-ха.

– Глупая-глупая девчонка! – И совсем по-детски кинула в меня подушку.

Я же вошла во вкус:

– Мы будем продолжать жить с тобой в этой избе, а кругом будет почти космический город…

Легли спать поздно. Всё болтали и болтали. Шура разоткровенничалась. такого с ней никогда не бывало.

На заводе я освоилась. Конечно, работа мне не нравилась. Но жизнь в коллективе была очень интересной. Иногда прямо с ночной смены шла в далёкий поход или участвовала в каких-то других мероприятиях. Больше же всего мне нравилось общаться с Аркадием Петровичем. Я уже говорила, что на заводе его любили и уважали. Да и, вообще, в городе он был одной из самых заметных личностей, если не сказать – самой. Он был очень загружен: работа, семья, бесконечные совещания, то на заводе, то в области. Когда он не мог вести литературный кружок, его заменяла заведующая городской библиотекой Мира Крайнева. И тогда я приходила туда только из чувства приличия. Ну а если он вёл кружок, то я буквально бежала туда, предвкушая нашу с ним прогулку до моего дома. Влюбилась ли я в него? Да конечно, да… А как можно по-другому?! А вот как он ко мне относился, оставалось большой загадкой.

И уже через год, перед отъездом в Москву, когда я пришла к нему попрощаться, он очень удивился:

– Так вы же должны выработать стаж. А это – два года.

– Попробую поступить в этом году.

– Когда вы уезжаете?

– Да через два часа.

– Как через два часа! Подождите меня немножко внизу, заедем за вашими вещами, и я вас провожу на машине.

– Нет-нет, меня будет провожать Шура.

– Вас буду провожать я!!! Понятно?

– Хорошо, – промямлила я.

Когда я вспоминала, как он меня провожал, каждый раз испытывала то же волнение, что и тогда. И в конце он добавил:

– Я буду ждать вас на следующий год, если не поступите. Или после окончания вуза. Слышите, я буду очень ждать… – И лицо его исказилось, будто от какой-то неожиданной боли. И уже взяв моё лицо в свои руки, очень нежно-нежно спросил: – Приедете работать сюда?

Я ничего не ответила. И чтобы не разреветься, вбежала в вагон. И только там дала волю слезам.

Как ни странно, но я поступила на журфак, в МГУ. Описывать всё моё житьё-бытьё за это время не буду. С Аркадием Петровичем мы ни разу не виделись. Забыла ли я его? Нет. Я ждала только того времени, когда, окончив университет, поеду туда. И вот я еду работать редактором многотиражки, той самой газеты, которую возглавляла Инна. Она уже к этому времени перебралась в Москву. Мою кандидатуру утвердили и в райкоме и в горкоме партии. Вот только знал ли это Аркадий. Ехала в поезде и думала, вот и сбылось моё пророчество-шутка. Будем с Шуркой жить несбывшимися мечтами. Ну, уж, нет… Я поборюсь ещё за своё место под солнцем.