Загадочное убийство в Эрфурте

Оллард Бибер

Загадочное убийство в Эрфурте

© Бибер О., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Возможные совпадения имен и названий в этом романе с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

Истоки многих преступлений лежат в событиях, порой весьма далеких от самого преступления как во времени, так и в пространстве.

1

В последнее воскресенье июля тысяча девятьсот тридцать восьмого года немногочисленные обитатели имения Лихтенберг, расположенного в Тюрингии в окрестностях Айзенаха, собрались возле спальни баронессы Эльвиры фон Штразен. Баронесса была тяжело больна. Только что от нее вышел доктор господин Вольфганг Штиф. По его скорбному лицу собравшимся стало понятно, что в данном случае медицина бессильна. Доктор шмыгнул носом и, глядя куда-то в сторону, сказал:

– Господа, можно прощаться…

Первым в спальню отправился приехавший из Ваймара единственный родной брат баронессы Адольф Гринберг. Он плотно прикрыл за собой дверь спальни, и это выглядело так, будто господин Гринберг приехал не для того, чтобы в последний раз взглянуть на умирающую сестру и услышать от нее несколько напутственных слов, а намерен обсудить с ней важный деловой вопрос. Однако он довольно скоро покинул спальню. Лицо его было хмурым, а на щеках были красные пятна. Не глядя на собравшихся, он буркнул:

– Карл, она просила позвать тебя.

Барон Карл фон Штразен, единственный сын умирающей, бросил взгляд на дядю, вздохнул и вошел в спальню матери.

Она лежала на той же постели, которую еще три года назад делила с отцом Карла бароном Зигфридом фон Штразеном. Мать была мертвенно-бледна и тяжело дышала. Высушенные болезнью когда-то полные щеки глубоко запали, обозначив кости лица. Она попыталась улыбнуться Карлу, но из этого ничего не вышло. Вместо улыбки сын увидел на ее лице незнакомую жалкую гримасу. Мать смогла лишь сказать:

– Карл, подойди, пожалуйста, поближе.

Сын подошел и сел на стоявший возле кровати старинный стул с мягким темно-красным сиденьем. Он взял руку матери двумя руками и молча посмотрел на нее. В глазах его стояли слезы.

– Ну вот, – сказала умирающая, – совсем ненамного я пережила Зигфрида. Скоро я встречусь с ним…

После этих слов слезы покатились по щекам сына. Баронесса сказала:

– А вот этого не надо, Карл… Вспомни, как не любил отец, когда ты плакал в детстве. Мы все придем туда…

Карл быстро достал платок и утер глаза.

– Я слушаю, мама.

Баронесса высвободила руку, которую он держал, и, чуть приподнявшись (сын поддержал ее при этом), запустила ее под матрас. Немного повозившись там, она извлекла из-под матраса медальон и протянула его Карлу. Он взял из рук матери вещицу и стал ее рассматривать. Медальон был самым обычным, не золотым и даже не серебряным, но чувствовалась работа хорошего старинного мастера. В него была вставлена маленькая фотография покойного отца. Карл недоуменно взглянул на мать и сказал:

– Да, мама…

– Этот медальон достался мне от моей матери. Карл, это единственное, что я могу тебе передать…

– Как же, мама… А наше имение?

– Имение само собой разумеется. Ты унаследуешь его, но оно досталось нам от твоего отца, а медальон – это то, что принадлежит лично мне.

– Я сохраню его, мама, а когда наступит мой час, передам его своей дочери, – сказал сын, продолжая недоумевать.

Баронесса откинулась на подушку и, собрав силы, быстро заговорила:

– Подожди, Карлуша, я еще не все сказала… Это не просто медальон, с ним связана одна таинственная история…

Мать вдруг замолчала, собираясь с силами. Карл напряженно ждал, стараясь почти не дышать, чтобы не пропустить ни одного даже самого слабого звука, который могла бы издать покидающая этот мир мать. Внезапно грудь баронессы высоко поднялась, она захрипела, глаза ее закатились. Карл подхватил ее голову в надежде еще что-то услышать, но баронесса испустила дух. Он не пытался более сдерживать слезы. Зажав медальон в потной руке, Карл вышел из спальни и сквозь рыдания произнес:

– Мама умерла.

Стоявший в стороне ото всех дядя Адольф впился взглядом в руку Карла, сжимающую медальон. На лбу Адольфа выступила испарина, он до хруста в костяшках сжал пальцы рук. Колени его задрожали, и, чтобы унять внезапную дрожь, он непроизвольно начал топтаться на месте.

Ничего этого обезумевший от горя Карл, разумеется, не заметил. Будучи не в силах оставаться среди собравшихся, он бегом поднялся по лестнице в свою комнату, чтобы там дать волю чувствам.

Всхлипывающие родственники и прислуга робко потянулись в спальню и выстроились вокруг постели умершей. Ближе всех к изголовью стояли супруга Карла баронесса Инга фон Штразен и их трехлетняя дочь Клара.

2

Лагерь Бюдерих, в котором оказался обер-лейтенант Карл фон Штразен, мало чем отличался от других подобных примерно двадцати лагерей, временно организованных американцами для размещения пленных солдат вермахта, число которых к июню тысяча девятьсот сорок пятого года достигло огромной величины. Общим признаком лагерей было то, что все они были расположены вдоль западного берега Рейна и занимали площади так называемых рейнских лугов – поросших травой безлесных участков земли, используемых в мирное время под пастбища для овец и для других нужд сельскохозяйственного назначения. Делала лагеря похожими друг на друга и простота их сооружения – лишенный леса участок земли просто огораживался колючей проволокой, за которой находились заключенные, а снаружи располагались нехитрые временные постройки для лагерной администрации. Характерной особенностью лагерей было то, что для пленных не предусматривались бараки или иные места для ночлега – заключенные находились под открытым небом и «ночевали» в самостоятельно отрытых при помощи подобранных здесь же, на лугу, консервных банок или других подходящих предметов ямах. Условия пребывания в лагерях и питание были ужасающими, и ежедневные смерти пленных были рядовыми событиями.

Лагерь Бюдерих отличался от остальных тем, что входил в первую пятерку лагерей, где смертность превышала средние показатели.

Рано утром в начале июня обер-лейтенант Карл фон Штразен стоял вблизи проволочного ограждения в длинной веренице бывших солдат вермахта, которые все как один были с ввалившимися грязными небритыми щеками и взглядами, не выражающими ничего, кроме смертной тоски.

Это была очередь за получением завтрака, на который сегодня кроме традиционного кипятка полагался кусок белого американского хлеба. Такой хлеб давали не каждый день, поэтому большинство заключенных съедали его, едва отойдя от американской полевой кухни, где готовился официально называемый супом кипяток с добавлением итальянской томатной пасты.

Обер-лейтенант Карл фон Штразен, как и остальные, грязными руками запихивал в рот хлеб, запивая его кипятком. Хлеб был уничтожен за секунды, и Карл заковылял к своей яме, иногда останавливаясь, чтобы передохнуть и приложиться к солдатскому котелку с кипятком. Он спрыгнул в яму, стараясь не ступать на раненую ногу, снял с себя шинель, расстелил ее так, чтобы часть ее легла на дно ямы, другая же прикрыла ее стенку, и сел. Он знал, что сидеть придется недолго, так как скоро объявят сбор для ежедневной утренней переклички. Карл стремился беречь неумолимо покидавшие его силы. Всем своим существом он чувствовал, что скоро умрет. В то утро ощущение близкой смерти было особенно острым.

После переклички он вернулся к своей яме. Солнце стояло уже высоко и нещадно палило. Карл выбрал в яме участок, где солнце светило меньше, и опустился на ее дно. Затем прикрыл глаза. Посидев так немного, он извлек из нагрудного кармана кителя все, что не было отобрано охраной при приеме в лагерь.

Это были фотоснимок, сделанный в сорок втором году, перед самым уходом Карла на Западный фронт, и медальон, подаренный покойной матерью за минуту до ее смерти.

На фотоснимке были супруга Карла Инга фон Штразен и их семилетняя дочь Клара. Инга сидела на стуле, сложив руки на коленях, а Клара стояла, положив правую руку на плечо матери. Вместо фото отца теперь в обрамление медальона была вставлена маленькая фотография супруги. Карл смотрел на милые сердцу лица, и по щекам его катились слезы – то ли оттого, что он не рассчитывал больше увидеть их и мысленно прощался с ними, то ли просто от физической немощи.

Была еще одна причина, по которой Карл фон Штразен достал из кармана последнее, что у него было.

Он вспоминал тот день в конце мая тысяча девятьсот сорок четвертого, незадолго до высадки англо-американских войск в Нормандии, когда он, сидя в своем блиндаже, вот так же достал медальон из своего походного чемодана и рассматривал его, вертя в руках.

Медальон был сработан хорошим мастером. Фото вставлялось с лицевой стороны в специально предусмотренный по всему овалу паз. С обратной стороны все выглядело так, будто бы и нет никакой возможности что-то там приоткрыть или, скажем, отковырнуть – настолько аккуратно и точно были подогнаны детали. Карл все эти годы считал, что в медальоне и не должно ничего открываться – это просто сплошной кусок металла. Но все это время он помнил о словах умирающей матери, поведавшей, что с медальоном связана некая тайна.

Разорвавшийся неподалеку снаряд заставил его вздрогнуть, при этом большой палец правой руки сильно надавил на обратную сторону медальона и произвел некое подобие вращательного движения. И случилось чудо. Открылась очень плотно пригнанная крышечка. То, что Карл обнаружил под ней, заставило его разочарованно присвистнуть. Когда же он детально ознакомился с содержимым медальона, то понял, что умиравшая мать ничего не придумала и упомянутая ею перед смертью тайна является сведениями, способными к вполне немифическому материальному воплощению. Охваченный радостью от внезапно свалившейся на него удачи, Карл быстро вернул все на место и в обратном порядке закрыл крышечку, потом еще долго всматривался в металлическую плоскость, удивляясь ювелирной работе мастера. Тогда же он написал письмо Инге, лишь намекнув на то, что раскрыл тайну медальона матери. Сообщить подробности он побоялся, так как опасался военной цензуры, проверяющей письма с фронта. Тогда он еще рассчитывал выжить и вернуться домой.

Сегодня все выглядело иначе. Он знал, что в тех краях, где находится их имение, давно уже хозяйничают союзники по антигитлеровской коалиции. Он чувствовал, что ему самому осталось немного жить на этом свете. Сидя на дне ямы, Карл фон Штразен размышлял над тем, как передать медальон близким. Отдать кому-нибудь из бывших товарищей по оружию? Но сейчас невозможно точно сказать, кто из них выживет и куда забросит их дальнейшая судьба. Он слышал, что лагеря скоро будут расформированы, а пленные будут переданы во французские или британские лагеря. Он также опасался того, что кто-то из своих, так же как он тогда в Нормандии, случайно может открыть медальон… Дальше он не хотел даже думать… В общем, вариант передать медальон родным через бывших товарищей по оружию был неподходящим. Что делать? Какое-то решение надо принимать. Американцы двинутся дальше на восток. Отдать какому-нибудь американцу? Может быть, попадется хороший человек и передаст Инге вещи, оставшиеся от скончавшегося мужа. Выбора нет. Нужно поторопиться.

Карл выбрался из ямы и направился к проволочному ограждению. Надо присмотреться к охранникам. Главное, чтобы тот, кого он выберет, не был евреем. Он считал, что еврей ему, обер-лейтенанту вермахта, в просьбе, безусловно, откажет. За три недели пребывания в лагере он заметил, что в лагерной администрации было немало евреев, прекрасно говоривших по-немецки. Один из заключенных, побывавших на допросе, рассказывал ему, что это выходцы из Германии, в свое время успевшие бежать от нацистов за океан. Они, естественно, должны лютой ненавистью ненавидеть немцев.

Он высмотрел темно-русого скуластого сержанта и, решив, что он настоящий янки, направился к нему. Сержант, заметивший приближающегося к ограждению обер-лейтенанта, угрожающе повел в его сторону винтовкой «М1». Карл заговорил с ним по-английски. В гимназии он неплохо успевал по этому предмету.

– Извините, сержант, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу?

– Какую?

– Я хочу дать вам пару предметов и попросить вас о том, чтобы вы передали их моей семье.

– Во-первых, обер-лейтенант, это является нарушением инструкции. Во-вторых, я не знаю, что со мной будет и смогу ли я выполнить вашу просьбу. Почему вы сами не хотите это сделать?

– Сержант, война уже закончилась, и вы, по крайней мере, останетесь в живых, а я уже долго не протяну. Я хотел бы, чтобы эти предметы стали последней весточкой от меня моим близким.

– Но я не могу вам гарантировать, что смогу выполнить вашу просьбу.

– Что ж, как получится, сержант… у меня нет выбора.

Американец помолчал, колеблясь, оглянулся по сторонам, потом спросил:

– Что это за предметы?

Карл достал из кармана и поднял над головой свои драгоценности.

– Это медальон с фотографией моей жены и фотография, где сняты жена и дочка.

– О’кей.

– Только попрошу вас, бросьте мне через проволоку какой-нибудь карандаш, я напишу адрес.

Он поднял с земли упавший карандаш, присел, положил на колено фотографию и с обратной стороны написал:

Инга фон Штразен

Имение Лихтенберг

Айзенах

Тюрингия

Затем, подумав, дописал:

Июнь 1945

Потом он перебросил медальон и фотографию вместе с карандашом через ограждение. Сержант, имени которого он не спросил, так как это уже не имело смысла, покрутил в руках фото и медальон и сказал:

– Сейчас там наши части, но скоро уже будут русские, обер-лейтенант… А жена у вас красивая. Я постараюсь, может быть, успею…

Он спрятал в нагрудный карман своего френча то, что еще минуту назад принадлежало обер-лейтенанту вермахта, и напомнил Карлу, что ему все же следует отойти от ограждения. Карл в знак согласия кивнул и заковылял к своей яме.

Назавтра обер-лейтенант барон Карл фон Штразен не проснулся в своей яме. Он был идентифицирован представителем лагерной администрации и передан похоронной команде, состоявшей из пленных солдат вермахта.

3

Небольшой дом Барбары Итцель располагался в юго-западной части Эрфурта, на самой его окраине, как раз в том месте, где пронизывающая весь город федеральная дорога Б7 выходила за его пределы и устремлялась далее в направлении Геры. Сразу за домиком Барбары город резко обрывался и начинались поля бауэра[1] Штиглица. И еще примерно пять километров всякий едущий по федеральной дороге мог любоваться ухоженностью и геометрической точностью разметки этих угодий, заканчивающихся слева от дороги добротными крестьянскими постройками и собственно большим домом, где проживало многочисленное семейство Штиглица. Все дети, невестки и зятья, за малым исключением, трудились в его хозяйстве, добывая хлеб насущный нелегким крестьянским трудом.

Барбара Итцель проживала в доме с дочерью и недавно появившимся внуком, отец которого не мог быть установлен однозначно без медицинской экспертизы, к которой ни Барбара, ни тем более ее дочь Ульрике не собирались прибегать из этических соображений. Младенец был зарегистрирован на фамилию Итцель, и по меньшей мере в тот день его это совершенно не тревожило. Тревожило его другое. Он хотел есть, а из тощей груди матери больше нельзя было выжать ни капли молока. Ребенок оглушительно орал, отчего руки Барбары, собирающейся к Штиглицу за настоящим коровьим молоком, дрожали. Дрожащими же руками она открыла подвесной шкафчик и никак не могла сообразить, сколько же это евро ей нужно взять с собой, чтобы рассчитаться с бауэром. Новые деньги ходили в стране только с нового года, и не искушенная в математике Барбара каждый раз сталкивалась с проблемой пересчета с немецкой марки на евро.

Собрав необходимые для молока бидончики и баночки, Барбара вышла из дома и подошла к своему велосипеду, оборудованному для перевозки мелких грузов. Впереди перед рулем и сзади на багажнике были закреплены корзинки из металлических прутиков. Барбара Итцель имела и автомобиль, но без надобности им не пользовалась, экономя на все дорожающем топливе. С ловкостью, свойственной не каждой пятидесятипятилетней женщине, фрау Итцель вскочила в седло «проволочного осла» (так она называла это транспортное средство)[2] и, лихо набрав скорость, вскоре выехала на федеральную дорогу. Было только начало октября, но день выдался пасмурным и слегка моросило.

Она домчала до поворота к крестьянскому хозяйству Штиглица, и вскоре младшая дочь бауэра уже наливала свежее молоко в подставляемые Барбарой емкости. Рассчитавшись и погрузив молоко в корзинки, Барбара осторожно выехала на федеральную дорогу и медленно поехала обратно к дому. Справа простиралось голое поле, где еще недавно рос картофель, сразу за ним еще зеленели листья свеклы. Барбара ехала небыстро и с интересом поглядывала направо, любуясь ухоженными наделами бауэра Штиглица.

Не доехав метров четыреста до начала города, Барбара увидела впереди на обочине продолговатый предмет, детали которого невозможно было различить в плотном утреннем тумане. Она подъехала ближе и, спрыгнув с велосипеда, повела его дальше «под уздцы». Еще не дойдя метров двадцати до самого предмета, Барбара уже не сомневалась, что то, что она видит, лежащий человек. Она приблизилась вплотную и поставила велосипед, выбив ногой стояночную опору.

Это был относительно молодой мужчина. Навскидку Барбара дала ему сорок лет. Он был без головного убора, в черной куртке и джинсах. На ногах обычные мужские ботинки на толстой подошве. Лежал он на правом боку, левая рука была согнута в локте, ее кисть лежала, прикасаясь к левой стороне груди.

Не надо было быть медиком, чтобы сообразить, что мужчина мертв. Фрау Итцель достала из кармана куртки мобильный телефон и позвонила в полицию. Ответил дежурный.

– Меня зовут Барбара Итцель, – назвалась женщина. – Я обнаружила труп мужчины.

– Где это? – спросил дежурный.

– На выезде из города, метров четыреста по дороге на Геру.

– Сейчас приедем. Прошу вас оставаться на месте до приезда полицейских.

Барбара вспомнила об орущем внуке, но, как законопослушная гражданка, решила дожидаться полицию, надеясь, что последняя не заставит себя долго ждать. Она стала размышлять, что помешало ей обнаружить труп еще тогда, когда ехала к Штиглицу. И поняла, в чем дело. Труп лежит на левой обочине, если смотреть в направлении на крестьянское хозяйство, а она ехала по правой. К тому же в ту сторону она ехала очень быстро. Плюс туман. Потом Барбара подумала о бесполезности подобных мыслительных усилий, с помощью которых она хотела скоротать время до приезда полиции. Зачем ей, собственно, эти умозаключения? Расследовать обстоятельства дела предстоит не ей. Она лишь случайный свидетель. Просто так стоять и ждать фрау Итцель не умела. Она подошла к велосипеду и принялась переставлять в корзинках бидончики и баночки, внутренне сознавая бесполезность и этого занятия. К счастью, вынырнувшая из тумана и резко затормозившая машина криминальной полиции скоро вернула ее к действительности.

Полицейский инспектор Фриц Ниммер стал опрашивать Барбару. Двое других полицейских ходили вокруг трупа. Она попросила инспектора побыстрее завершить все формальности, объяснив, что живет в четырехстах метрах отсюда, а там ее ждет голодный младенец.

– Значит, фрау Итцель, когда вы ехали за молоком, не видели ничего?

– Нет, господин инспектор.

– Вы не прикасались к трупу?

– Нет, господин инспектор, я только нагнулась и убедилась, что мужчина мертв.

– Как вы убедились?

– Обыкновенно. Видно же, когда человек дышит, когда нет… Кроме того, глаза были закрыты, да и цвет лица какой-то синий…

– Хорошо, фрау Итцель. Если понадобится, мы вас вызовем. Ваши данные я записал.

Женщина вскочила на велосипед и заторопилась домой, а инспектор Ниммер подошел к коллегам и занялся изучением трупа. Потом он обошел участок вокруг покойника, всматриваясь в растущую на обочине траву. Он почти не сомневался, что труп был доставлен к этому месту автомобилем, когда человек уже был мертв. Все остальное скажет экспертиза.

Фриц Ниммер сфотографировал место происшествия и приказал коллегам грузить тело в машину.

4

В огромном зале крытого бассейна стоял обычный шум. В «лягушатнике», где со дна били струйки теплой воды, слышались визг и радостные восклицания детей, играющих в мяч или обучающихся плаванию на досках и при этом бешено колотящих ногами по воде. Летящие брызги вынуждали немногочисленных не умеющих плавать взрослых жаться к бортику, где глубина была максимальной. В секторе для прыжков то и дело раздавались «водяные взрывы» от неудачно приводнившихся тел любителей острых ощущений.

Частный детектив Макс Вундерлих выбрал сектор для обычного спортивного плавания. Этот бассейн имел всего лишь двадцать пять метров в длину, и Макс переплывал его уже в двадцатый раз. Итак, пятьсот метров – на сегодня хватит. Он взглянул на стену зала, где висели большие часы, и высчитал, что оплаченное время заканчивается через полчаса. Можно еще пару раз прыгнуть с вышки и закругляться.

Он долго стоял под горячим душем, смывая с себя хлорку. В раздевалке Макс не спеша вытерся большим махровым полотенцем. Одевшись, подставил свою пышную шевелюру под электрофен, немного повращав в нем головой.

Автомат турникета подмигнул зеленым глазом, приняв в себя намагниченный жетон, и выпустил Макса в холл. Через стекло, отделяющее холл от улицы, было видно, как ветер бесшумно гонит по тротуарной плитке октябрьскую листву. Он решил немного остыть и присел в одно из кресел, имеющихся в холле. Взял со столика рядом какой-то старый журнал и, не читая, стал просто перелистывать его, не напрягая мозги и наслаждаясь состоянием необычной легкости, которое он всегда испытывал после плавания.

Сейчас кто-нибудь позвонит… Через минуту, а может быть, через две… Он засек время. Прошло полторы минуты, и телефон завибрировал в кармане куртки.

– Вундерлих.

– Хай, Максик. Я.

– Хай, Мартина. Рад тебя слышать.

– У меня к тебе дело.

– Да.

– У меня есть приятельница, три дня назад исчез ее муж…

– Она заявила в полицию?

– Да, но только вчера.

– И что?

– Сегодня ей позвонили и сообщили, что мужчина, соответствующий ее описанию, найден мертвым на окраине Эрфурта.

– Но это может быть и ошибкой.

– Да, но она почему-то считает, что это может оказаться правдой… Кроме того, ее пригласили в Эрфурт на опознание.

– У нее есть основания считать, что речь идет о ее муже?

– Мне она об этом не говорила.

Макс знал о привычке Мартины не сразу говорить, чего она хочет, и, чтобы сократить время на бесполезные вопросы, сказал:

– Мартина, я все понял. Ты, вероятно, хочешь, чтобы я ее выслушал. Мы можем встретиться сегодня?

– Да.

– Я через полчаса буду в своем офисе на Шиллерштрассе. Приезжайте вдвоем.

Хватит наслаждаться легкостью в теле. Пора нагружаться.

«Рено» завелся сразу. Через двадцать минут он сидел в офисе на диванчике, пил кофе и курил.

Мартина Хайзе, «из интереса» добровольно помогавшая сыщику Вундерлиху в его расследованиях, открыла дверь и пропустила вперед заплаканную шатенку средних лет. Вместо привычного «Максик» она, видимо посчитав неудобным такое обращение при посторонних, сказала:

– Макс, это моя приятельница Гизела Оберман. У нее несчастье. Думаю, будет лучше, если она сама расскажет.

Макс пригласил обеих дам занять место на диване и, сев за свой стол, сказал:

– Слушаю вас, фрау Оберман.

– Господин Вундерлих, три дня назад исчез мой муж Вальтер Оберман. Утром, как обычно, он отправился на работу, а вечером не вернулся. Я связалась с его шефом, и тот сказал, что Вальтер отпросился на два дня с работы и не появлялся. Мне он о том, что не пойдет на работу, ничего не сказал.

– Что еще необычного вы заметили?

– В тот день я просидела дома и вышла на улицу только вечером после звонка шефу Вальтера. Тут я, к моему удивлению, обнаружила под навесом автомобиль Вальтера. Получается, что в то утро он на нем не поехал…

– Фрау Оберман, ваш муж ничего не сообщил вам о своих планах? У вас с мужем были хорошие отношения? Что-то же заставило его взять у шефа эти два дня…

– У нас хорошие отношения, и он ничего особенного мне не говорил…

– Может быть, его что-то тревожило в последние дни?

Она замолчала. Макс решил, что она размышляет над значимостью того, что намерена сообщить. Потом ее голос довольно уверенно зазвучал снова:

– Примерно неделю назад ему кто-то позвонил, после чего он задумался и уединился в своей комнате. Мне показалось, что он там что-то искал. На мой вопрос он ответил: «Пустяки, Гизела. Все в порядке».