Алые птицы

– Уже вечер.

– О… Понятно. Чем обязан?

– Хотел побеседовать с вами, – видя, что Михаил открыл рот, наверняка чтобы опровергнуть своё участие в убийстве, Павел поспешил перебить его. – Как с человеком знающим. Видите ли, я не слишком сведущ в символизме.

– Вы о крыльях?

– Не только. Меня больше волнует молитвенный жест.

Михаил открыл дверь шире и пропустил Павла в дом. Видимо, после осознания, что его никто не подозревает, художник расслабился. Но Павел решил расширить круг подозрений и предположил, что любителя символизма можно искать ещё и в близком окружении Михаила – среди тех, кто мог бы услышать размышления художника и воплотить их в жизнь.

Тот был лет на пятнадцать младше Семёна, но не слишком тесно с ним общался. Как они познакомились и каким образом поддерживали общение, никто не знал. Семёна было сложно назвать поклонником искусства, а Михаила – любителем криминала. Но Павел был почти уверен в том, что эти двое часто общались. Он отметил для себя, что после возвращения в участок нужно внимательнее прочитать личное дело Михаила. Жизнь Семёна уже вычитали до дыр, однако тех, с кем он поддерживал общение, изучали не столь подробно, хотя Павел считал, что ответ кроется именно там.

Тем временем Михаил вернулся на кухню к недопитой чашке кофе.

– Молитвенный жест… Аналогий множество. Но в данном контексте у меня не так много вариантов.

– Например?

– Убийца указывал на что-то общее и объёмное, если судить по крыльям. Посмотрите, какой размах! Может, он указывал не на конкретно этого убитого, а на что-то более масштабное?

– Но ведь этот кто-то не мог убить его именно за этим?

– Кто знает?

Михаил с чашкой в руке стремительно покинул комнату. Он свернул в следующую по коридору дверь и остановился сразу за порогом.

Помещение было полупустым, с двумя большими окнами на соседних стенах. В углу между ними стояло кресло, по диагонали от него – мольберт с незаконченной картиной.

На ней была изображена кроваво-красная птица, чьи перья на концах будто плавились, стекая по её телу алыми ручейками. Те растворялись в воде грязной лужи, в которой, безжизненно раскинув крылья, лежала птица. В правой лапе она сжимала золотую монету – Павел склонил голову к плечу, заинтересованно рассматривая её. Первая из двух золотых и блестящих вещей на картине.

Вторая – царственный скипетр, который насквозь протыкал грудь птицы.

– Грязь, кровь, мёртвая птица, – Павел отошёл на несколько шагов. – Золото и скипетр. На заказ?

– О, что вы. Вдохновение. Не спал со вчерашнего утра. И не ел. Только пишу. Давно такого не испытывал. Как много слов хочется сказать, но говорить нечего…

– И все же вы не ответили на вопрос о молитвенном жесте.

– А что о нём говорить?

Павел повернулся к художнику. Ответ давно был на поверхности, и настало время признать его очевидным.

– Вы нарисовали бессилие смерти несмотря на все деньги. Символ власти стал орудием убийства, показывающим, что есть вещи, на которые не могут влиять даже сильнейшие. Грязь, кровь и золото. Как молящийся Семён – несочетаемые вещи. Антонимы в то же время закономерности. Вот, что имел в виду убийца.

Что-то масштабное и объёмное. Что-то, касающееся каждого. Почему-то в эту минуту истекающей кровью птицей Павлу стал казаться город, погрязший в противоречии и пороке.

Крылья. Птицын. Как он мог не догадаться сам? Кто-то неслышно говорил: «Семён – это Птицын, его копия, его отражение». Кто-то окунал зрителей лицом в правду как котят в блюдце с молоком.

Опросив Михаила по стандартной схеме, Павел наконец приехал домой. Он завёз машину в гараж возле дома Георгия – своего у него не было – и остановился на дорожке в раздумьях.

Открытие стало не столь неожиданным, однако позволило взглянуть на новые горизонты исхода дела. Если Семён действительно олицетворял Птицын целиком, то всё становилось сложнее. Вполне вероятно, что кто-то следил за ним и мог увидеть Георгия. И не только его. Кто-то в принципе мог видеть всё, что происходит в Птицыне, наблюдая за городом с высоты птичьего полёта, но почему-то не решаясь заговорить. Сколько знал этот человек? И сколько из этого не знал Павел?

Он не знал главного: почему его лучший друг убил Семёна. У Павла были догадки, и не самые приятные, однако он не мог подтвердить свои подозрения фактами. А устраивать бессмысленный скандал желания не было.

Решив, что дома делать нечего, Павел пересёк лужайку с пожухлой от жары травой и постучал в дом Георгия.

Друг не ответил, тогда Павел открыл дверь своими ключами и зашёл внутрь. Там было тихо.

– Герыч?

Павел прошёл в глубину дома и осмотрелся. Поднялся на второй этаж и удостоверился в том, что телефон друга лежал на столе. Как безрассудно оставлять телефон без присмотра, особенно в такой ситуации. Там хранились его переписки с Павлом, за которые тот мог легко вылететь с работы. Следователь вспомнил самодовольное лицо Георгия, когда тот рассказывал о каком-то очередном несданном экзамене – даже в такой ситуации друг оставался уверенным в себе. Теперь Павел в этом сомневался.

«Я всегда выигрываю, – сказал тогда Георгий с равнодушным выражением лица. – Не зря же меня назвали в честь Георгия Победоносца. Пересдам. Может, даже ещё раз. Я всё равно получу то, чего хочу».

До шестнадцати лет Павел свято верил в то, что однажды Георгий станет президентом. А после шестнадцати надеялся, что этого не произойдёт.

В том, что лучший друг не всесилен, он начал сомневаться только в двадцать. Но в двадцать четыре, когда зарплата Павла составляла тридцать с небольшим, а Георгий на широкую ногу отметил свой первый миллион, снова поверил в это.

За шесть лет много чего изменилось. Единственное, что всегда оставалось постоянным – уверенность Георгия в том, что он получит абсолютно всё, что желает. И Павел знал, чего тот желал больше всего на свете.

Поэтому он покинул дом, захватив с собой телефон друга. Павел догадывался, куда мог отправиться Георгий, поэтому пошёл следом. По дороге Павел сменил пароль из четырёх единиц на нормальный и шестизначный.

Миновав несколько кварталов, Павел приблизился к коттеджу, притаившемуся за деревьями. Хотя и двухэтажный, он не был достаточно большим для Птицына, жители которого определённо имели склонность к гигантомании. Но Павел понимал, почему одинокая девушка выбрала именно такой дом для жизни. Особняк её ныне покойных родителей наверняка наводил тоску или даже страх своими пустыми комнатами и сумрачными коридорами.

Пышные кустистые туи, растущие по краю забора, закрывали обзор на сад. Но Павел знал, где те редели; он прошёл вдоль участка и раздвинул ветки деревьев, сразу наткнувшись на того, кого тут искал.

– Опять ты здесь? – со злостью процедил Павел.

Георгий развернулся и деланно виновато опустил глаза.

– Извини. Бросить старую привычку так сложно.

– Бросай. Я серьёзно. Ты не должен попадать в поле зрения полиции ещё лет пять минимум.

Георгий с тоской взглянул на сад и отвернулся, следом за Павлом выходя из кустов.

– Сколько раз я тебе говорил? – с неудовольствием протянул Павел. – Прекрати за ней следить. В последний раз, когда вы виделись, Полина выгнала тебя из дома пинками и обещала огреть сковородкой, если ты ещё раз заявишься. Она может окончательно разозлиться и написать заявление.

– И что? Ты всё равно не дашь этому делу ход.

Самое печальное было то, что Павел это понимал. Он не сможет оставить Георгия, какие бы странные поступки тот ни совершал. А ещё он прекрасно знал, что с каждым днём навязчивая идея следить за Полиной только сильнее захватывает сознание Георгия. Что будет дальше, если она ничего не предпримет? Павел и думать боялся. Больше, чем скуку и груши, Георгий ненавидел только проигрывать. А холодность Полины и её равнодушие были сродни поражению, особенно для такого человека, как Георгий.

– Она не должна тебя заметить.

– Знаю. Не волнуйся.

– Имей в виду, что сейчас твои действия отражаются не только на тебе, но и на мне. Я вписался за тебя, и если тебя поймают, считай, что поймают и меня.

– Не волнуйся, – с нажимом повторил Георгий.

Он не любил, когда друг говорил о серьёзных вещах, но давно перестал сбегать после трёх минут разговора, что уже можно считать успехом.

– А я – самый близкий тебе человек, – уже тише произнёс Павел. – Кто сделал бы для тебя то же, что делал я? Никто. Только я. Помни об этом. И не смей подставлять меня, придурок.

– Спасибо, я помню. И ты очень важен для меня. Но и ты пойми, что я не могу оставить Полину… Просто не могу. Когда вижу её, чувствую себя… Ладно. Не будем об этом.

Павел устало потёр переносицу. Сражаться с одержимостью Георгия было бесполезно, объяснять – тоже. Он устал от этого. Чтобы продолжать дружбу с Георгием, он должен понимать момент, когда нужно остановиться.

– Надеюсь, ты меня услышал… – пробормотал Павел, прекрасно зная, что нет. – В общем, ты же помнишь, что завтра похороны? Пойдёшь?

– Конечно. Надеюсь, будет драка.

– Не смей пить.

– Тебя послушать, я вообще алкоголик.

– Если только начинающий.

Георгий весело пихнул друга в плечо и направился к дому.

Глава 5. Последний танец

20 августа. День.

Возле прощального зала было многолюдно. И хотя все соблюдали дресс-код, на атмосферу траура в небольшом дворе перед входом не было даже намёка.

Павел приблизился к Елене и вежливо кивнул ей.

– Сегодня тяжёлый день, – сказал он.

Та приняла соболезнования со сдержанной улыбкой, холодно и дежурно. Обменявшись со следователем парой ничего не значащих фраз, Елена вернулась в зал.

Павел отошёл к Елизавете Петровне, которой хватило такта надеть чёрное платье.

– Вы поедете на кладбище? – спросил он у пожилой женщины, хотя ему это было абсолютно неинтересно.

– Да надо бы, – запричитала Елизавета Петровна и показушно вытерла уголки глаз кроваво-красным платком. – Мы с ним столько лет знакомы были. А ты?

– Нет… Не думаю.

Краем глаза он заметил Георгия, который выпрыгнул из своей машины и, даже не закрыв её, быстро подошёл к другу.

– Как это не думаешь? – спросил Георгий таким тоном, как будто Павел был по меньшей мере подлецом и дезертиром.

– Что?

– А то, что поминки всегда после похорон. Ты же не хочешь пропустить бесплатную еду?

– А тебя туда приглашали?

– На поминки разве приглашают?

– Конечно, – вмешалась Елизавета Петровна.

Георгий с недоверием взглянул на неё, но, похоже, решил не спорить. На его лице мелькнуло разочарование.

– Ладно уж. Тогда без кладбища.

Павел давно привык к наглости друга, но в этот раз почему-то она задела сильнее. Поэтому он решил немного проучить Георгия – в любом случае, небольшая поездка на кладбище ещё никому не навредила.

– О чём ты? – Павел повернулся к другу с застывшим на лице недоумением. – Это невежливо. Нужно попрощаться. Ты же не хочешь оставить о себе неверное впечатление? Тем более, душа Семёна сейчас с нами, вдруг он обидится?

– Мы в прощальном зале. – Георгий указал на потрепанную временем вывеску «прощальный зал» над входом.

– Я имею в виду нормально попрощаться. Ты что, не хочешь поцеловать его в лоб?

– Мечтал об этом всю ночь, – протянул Георгий, мгновенно меняя выражение лица на печальное и задумчивое. – Надеюсь, у меня не будет трястись рука, когда я стану кидать землю ему в могилу. Уверен, мы с Семёном расстанемся друзьями, какими и были всегда.

Елизавета Петровна хихикнула, скрыв смех за кашлем, а Павел внутренне похолодел: не хватало только, чтобы Георгий разбрасывался такими глупыми шутками после того, что натворил. С другой стороны, было бы странно, если бы он молчал. Но Павел предпочёл бы, чтобы Георгий сказался больным и вообще на похороны не приходил. Но нет… Тому нужны зрелища.

– Очень мило с твоей стороны, – буркнул Павел и отвернулся.

Из прощального зала вышел Мстислав – мэр Птицына, высокий и статный мужчина пятидесяти четырёх лет. Его волосы наполовину покрывала седина, но наполовину они остались природного тёмно-коричневого цвета. Из-под чёрного пиджака виднелась белоснежная рубашка, сияющая, будто подсвеченная изнутри. Весь вид Мстислава демонстрировал власть, богатство и смертельную опасность, но Павел знал, что впечатление частично обманчиво.

За Мстиславом следовали двое молодых людей, которых Павел знал довольно плохо. Они работали на мэра, а чем конкретно занимались, он понятия не имел. Вполне возможно, что Мстислав продолжал проворачивать свои незаконные дела или отмывать оставшиеся деньги, и тогда неудивительно, что ему понадобились помощники.

Решив пока не думать об этом, потому что вряд ли Мстислав был ночью в парке, Павел проскочил в прощальный зал и остановился над гробом с Семёном.

Запах смерти, больше фантомный, чем реальный, забился в нос. Раны на животе мужчины наверняка зашили, и теперь он лежал в молочно-белой рубашке. Погибшие безвременно часто кажутся в гробу спящими, но к Павла не сложилось подобного ощущения – хотя лицо Семёна было бледным, словно восковым, на нем пролегли не заметные раньше морщинки. Павел почти видел страдание, скопившееся в углах закрытых глаз, болезненно сжатые губы и огрубевшую линию подбородка.

– Ты же знал, что однажды этим закончится? – прошептал Павел, наклонившись к самому уху мертвеца. – Знал, что найдётся в Птицыне безумец, который прикончит тебя. Ты прожил пустую бессмысленную жизнь и закончил её так же бессмысленно. Видишь, никто по тебе не плачет. Никого не волнует, что позавчера где-то в темноте сдохла очередная вшивая псина. Хотя собак мне гораздо жальче тебя.

Павел выпрямился и поправил атласный саван.

– Там не будет тебе ни покоя, ни мира. Мерзавцы, я надеюсь, исчезают навсегда.

Он повернул голову направо, где неслышно остановился Георгий. Тот задумчиво разглядывал лицо Семёна, будто видел в этом что-то чарующее.

«Не хватало только, чтобы он маньяком стал», – промелькнуло в голове Павла.

– Ну что, помирились? – спросил он вместо этого.

Друг расплылся в улыбке.

– Было бы отлично.

– Ты что, решил идти на поводу у общества?

– Ага, – Георгий с вызовом уставился на друга.

Павел и сам понимал, что только накручивает. Он заставлял себя думать логически – а Георгий логически делал все верно. Вёл себя так, как и всегда. Вызывающе, нагло и развязно, и ни для кого не было секретом, что он ненавидел Семёна. Пропустил бы он такое событие, если бы не убивал этого человека? Едва ли. Он бы пришёл первым и делал всё то, что делал сейчас.

Просто Павел настолько боялся того, что причастность друга к убийству раскроется, что не хотел и на пушечный выстрел подпускать того ко всему, что может быть связано с Семёном. Выходит, Георгий лучше Павла справлялся с его же работой?

– Так ты всё же поедешь на кладбище? – спросил он, надеясь перевести тему на более приятную, если что-то, связанное с похоронами, вообще может быть приятным.

– Только если потом мы поедем на поминки.

– Если уговоришь Елену, то я не против.

Георгий тут же направился к выходу, а Павел остался наедине с Семёном ещё ненадолго. Людей снаружи было много, и большинство уже попрощалось. Павел, который зашёл в числе последних, вскоре тоже покинул зал.

К его удивлению, на отпевании кто-то всё же захотел присутствовать. Траурная атмосфера, царящая перед входом, совсем не подходила Птицыну. Павел почти физически ощущал фальшь, которая витала в воздухе и оседала в лёгких.

Откуда-то из-за угла вышел священник в чёрной рясе. Он был одним из немногочисленных священников в двух церквях Птицына, и его все хорошо знали. Павел и сам часто приходил к нему на службу.

Кивнув в знак приветствия отцу Матвею, он с неохотой вернулся в прощальный зал.

– Начинаем? – спросил священник присутствующих.

Следом забежала Елена, держа в руке охапку церковных свечей. Она надела на них картонки, защищающие от воска, и обвела взглядом немногочисленных людей.

– Свечи возьмите. Всем хватает?

Павел взял две, одну из которых протянул стоящему рядом Никите. Кажется, Семён был каким-то далёким его родственником. Елизавета Петровна тоже пришла и зажгла свечу украшенной металлом зажигалкой.

Кроме них на отпевание пришли Ирина, муж и сыновья Елены, какие-то незнакомые Павлу мужчины и даже сам Мстислав.

Монотонные слова молитвы падали в мысли тяжёлыми камнями. Отец Матвей произносил слова нараспев, но Павел всё равно с трудом разбирал текст.

Он крестился, когда крестились все, и с долей веселья отмечал, что все до смешного стараются выглядеть грустными. Семён был не тем человеком, чью смерть будут оплакивать.

Павел смотрел в лицо покойного, думая о том, что заставило Георгия его убить. Почему его никто не убил раньше? Даже Мстислав выбрал вариант, где они оба спокойно сосуществуют в этом мире. Павел склонялся к мысли, что ещё много лет назад, будучи высокопоставленным членом банды, Семён смог украсть компрометирующую Мстислава информацию. Если в будущем он пригрозил своему бывшему товарищу именно ею, то становилось понятно, почему злопамятный мэр оставил в покое предавшего его друга.

Могло ли это означать, что Семён профессионально занимался шантажом? Вряд ли Мстислав платил ему за молчание; от него и так требовалось слишком много, а Семён не был глупцом, чтобы умирать из-за собственной жадности. Но он мог шантажировать менее влиятельных, но таких же преступных людей. И если он сообщал им, что компромат будет опубликован после его смерти, то понятно, почему эти люди не стремились его убить.

Это означало только то, что у Семёна не было компромата на Георгия. Он убил по другой причине. Но по какой? Друг ни разу не упоминал убитого на протяжении нескольких месяцев, и Павел был уверен, что Георгий не вёл с ним никаких дел. Слишком странно убивать человека, которого едва знаешь.

Павел едва достоял до конца отпевания. Как только отец Матвей закончил читать молитву, он первым вышел на улицу и отыскал глазами друга. Отметив, что тот стоит в компании Полины и её подруги Ульяны, Павел кивнул ему и остался возле входа. Как только из прощального зала показался Мстислав, Павел перегородил ему дорогу.

– Михаил Владимирович, можно вас? – вежливо спросил он, хотя оба понимали, что это была не просьба.

Мстислав кивнул и отошёл на два шага в сторону от входа.

– В чём дело? – равнодушно спросил он, хотя в его тёмных глазах Павел видел неподдельный интерес и долю тревоги.

– Скажите, Семён вас шантажировал?

Несколько секунд Мстислав молчал.

– Я не убивал его, – наконец процедил он.

– Я знаю. Просто ответьте.

– Да. С тех пор как он ушёл, уже много лет. Вы и сами знаете, что из банды просто так не уйдёшь, но у него была информация о моих делах и даже о трупах в лесу, которые можно легко связать со мной. Семён был моим другом и напарником до тех пор, пока не решил уйти. Но я не убивал его, мне это не нужно, – Мстислав печально усмехнулся. – Да, обид я не прощаю. Но я не идиот. Он сказал, что записал всю информацию куда-то в сеть и через определённые промежутки времени обновляет таймер с обратным отсчётом. Если один раз не обновит, то информация уйдёт всюду, и тогда придёт конец многим, кого он шантажировал. Включая меня, разумеется.

– На какое время стоит таймер?

– Не знаю. Мои программисты работают над тем, чтобы найти и уничтожить его.

– Там настолько серьёзный компромат?

– Достаточно серьёзный, – с нажимом произнёс Мстислав. – Следственный комитет станет его искать?

– Разумеется, наши программисты уже этим занимаются.

Мстислав быстро оглянулся и убедился в отсутствии сторонних слушателей.

– Чтобы они ничего не нашли… Сколько это будет стоить?

Как бы Павлу ни хотелось отказать, сославшись на чрезвычайную важность дела, он понимал, что Мстислава это не устроит. Не договорится с Павлом – найдёт кого-то другого. Да и деньги лишними не бывают.

– Два мульта мне и один программисту, который найдёт, – прошептал Павел. – И ещё отремонтируйте улицу, на которой я живу. Фонари не светят и ям многовато.

Мстислав был явно недоволен ценой, однако кивнул.

– Вы отмыть-то их сможете?

– А кто с меня спросит?

– Заплачу после, – буркнул мэр и отвернулся.

Хотя этот расклад не слишком устраивал Павла, он промолчал. Мстислава можно понять – вдруг компромат найдёт не следственный комитет? Платить всем даже ему будет накладно.

Павел коротко попрощался с мэром и вернулся к другу.

Судя по лицу Ульяны, Георгий порядком ей надоел. А Полина встретила подошедшего Павла с явным облегчением.

– Вечером тусовка будет, – с ходу оповестил его Георгий. – В честь Семёна.

– А поминки?

– Лена не хочет, – ответила Ульяна.

– И когда тусовка?

– В двенадцать, место знаешь.

Единственный клуб на целый Птицын пользовался популярностью. В век дистанционной работы и шумных мегаполисов в маленькие города стали возвращаться уезжавшие на учёбу молодые люди, которые привезли с собой частичку большого мира с его шумом, музыкой и неоновым светом. Они настолько привыкли к размеренной жизни Птицына, к его простору и чувству свободы, что уже не могли прижиться в другом месте. В конце концов, работу в медленно растущем городе было легко найти, а с зарплатой не обижали.

– Мы придём, – пообещал Георгий.

Павел не успел даже ответить, а друг уже потащил его к машинам.

– Ты же не поедешь на кладбище, да? – спросил Георгий с надеждой.

– Без поминок нет, конечно.

Павел сел в машину и первым выехал на дорогу; чёрный крайслер Георгия направился следом.

Он хотел бы вернуться в участок и поработать ещё, да и время даже за полдень ещё не перевалило. Но настроения общаться с коллегами не было, к тому же Павел взял на сегодня отгул. Поэтому он вырулил на неширокую дорогу частного сектора и остановился перед своим домом.

Георгий припарковался неподалёку и махнул другу рукой.

– Встретимся в одиннадцать? – крикнул он.

– Да. Приду в двенадцать, – ответил Павел.

Он зашёл в дом и повернул замок. Теперь у него оставалось по меньшей мере часов десять на то, чтобы в спокойствии и тишине поработать.

Глава 6. Безумная сказка

20 августа. Вечер.

Стоя перед зеркалом, Павел ещё раз умылся. Крошечная ранка от пореза бритвой чуть кровоточила.

Он вышел в прихожую и обулся. Дресс-код сегодняшней вечеринки не слишком ему нравился, однако выбирать не приходилось. Ярко-красные брюки, купленные несколько лет назад его уже бывшей женой, ещё подходили по размеру, и Павел удивился, что не выкинул их за всё это время.

Алая футболка и найденные в закоулках угольно-чёрные кроссовки вызывали смешанные чувства. Кровавая вечеринка в честь смерти Семёна была лучшим решением, на которое оказались способны активисты Птицына.

Павел направился к соседнему дому, где жил Георгий. Тот как раз закрыл входную дверь и приветливо махнул ему рукой.

Для Георгия кислотные цвета – это все. Хотя его гардероб отличался поразительным разнообразием, и в будние дни он предпочитал неброскую одежду, а на вечеринках всегда становился центром внимания. Вот и сейчас: ярко-красный брючный костюм точно выделит его из толпы, впрочем, на это Георгий всегда и рассчитывал.

– Время? – спросил тот, спускаясь по лестнице.

– Без двух минут двенадцать. Как раз успеем к началу.

Георгий усмехнулся и подошёл к другу.

– Ровно в двенадцать карета превращается в тыкву, а с жителей Птицына слетают маски…

– Только не начинай, – пробормотал Павел.

– …Обнажая их уродливые лица, полные злости, алчности и похоти. Как романтично! Ох уж эти идеи лицемерия. Обожаю.

Павел замер.

– Лицемерия, говоришь?

– А как ещё ты бы описал Птицын?

Лицемерие… Молящийся Семён – это не сочетание несочетаемого. Это проявление лицемерия. Нераскаявшийся грешник не стал бы молиться, а если начал, то он наверняка лжёт.

– Может, ты и прав…

– Не может, а прав.

Павел кивнул в сторону машины Георгия.

– Пешком пойдём?

– Конечно. Сегодня у меня в планах нажраться вдрызг.

– Отлично. А я кое-кого хочу опросить.

– Тебе самому-то не надоело?

– Сболтнёшь что-то лишнее – пеняй на себя.

Не собираясь проигрывать Георгию в споре, который минут через десять имел все перспективы перейти в драку, Павел направился к клубу, при этом продолжая отпускать колючие фразы в адрес друга. Ссоры не надоедали ему. Хотя обычно они происходили всего на несколько тем, Георгий продолжал удивлять даже там, снова и снова выводя Павла из равновесия.

Они миновали два жилых квартала и вышли на центральную улицу. Машины по ней не ездили – зато жители Птицына гуляли с удовольствием.