Конец Смуты

– Не мог Жигимонт проведать о походе на Коломну, – заявил Вельяминов, – когда он Чаплинского посылал, еще и письма от самозванки не было.

– Вот-вот, а написано в обоих письмах одно и тоже, причем разом, – не смущаясь, подхватил Рюмин, – и с чего бы король с бедной шляхтянкой так согласно мыслят?

– А яд?

– Не знаю, государь, но полагаю, так дело было… иезуитам, что при Маринке были, велели надоумить ее на письмо сие, а для чего – им никто не объяснял, ибо не положено. А уж о яде они сами могли додумать, или вовсе послание тут, в Москве, отравили.

– Отчего ты так думаешь?

– Да толмач меня сегодня на мысль навел. Вся Европа, чтобы ей пусто было, переписку между государями на латыни ведет. Так мыслимое ли дело, чтобы в Посольском приказе не нашлось дьяка, хорошо разумеющего ее? Но вот, поди же ты, случилось, а в соборе давеча, как Маринкино письмо пришло – так и вовсе толмача не нашлось. А то, что ты разные языки превзошел, государь, многим ведомо. Ой, государь, не во гнев будь сказано, но худо тебя охраняют, уж и непонятно, куда твои фон Гершов с Казимиром смотрят.

– Но-но: ты, Клим Патрикеевич, говори, да не заговаривайся! Мы за государя жизни не пожалеем, если придется. А Казимира теперь Корнилием кличут!

– Да хоть Навуходоносором! Ты сам, Никита Иванович, посуди: сколь раз государь наш, еще герцогом будучи, по-над краем прошел? А ведь божье долготерпение не вечно, так, может, и мы о сем задумаемся?!

– Ладно, уймитесь! – прервал я своих ближников, – давайте лучше думать, чем отвечать будем.

– А чего тут думать, – воскликнул Вельяминов, – собирать войско, да в поход!

– А не того ли король Сигизмунд от нас ждет? – отозвался Рюмин, – может, только мы из Москвы, а нас пан Лисовский поджидает?

– Может быть, может быть… а что, царевич Арслан с мурзами своими здесь еще?

– Да где же ему быть? – удивился кравчий, – его же обнадежили тем, что касимовский стол свободен, вот он караулит его, точно лис курятник.

– Тогда так: пусть его люди Москву со всех сторон широкой дугой обойдут, а особливо на Смоленской дороге поищут. Если ляхи какую каверзу затеяли, то где-нибудь да прячутся. Кстати, а что там с пушками?

– Пушкарев давеча докладывал, что первые четыре штуки готовы.

– Испытывали?

– Нет, государь, тебя ждали.

– Ну что же, завтра и проверим – распорядись, чтобы поутру все готово было.

Мое утро, как всегда в Москве, началось с молебна в соборе вместе со всей думой и клиром. Отдав богу богово, я озадачил думу и собор очередной проблемой и усвистел за город к пушкарской слободе для испытания пушек. Надо сказать, проблема боярам и «лучшим людям всея земли» досталась тяжелая. С самым постным лицом я посетовал на оскудение веры в людях и отсутствие в связи с этим божьего заступничества. Поначалу моя речь не вызвала в присутствующих никакого беспокойства. Дело в том, что все речи согласно протокола начинаются либо словами об оскудении веры, либо с краткого экскурса во времена Владимира Святого. Но затем я свернул к тому, что господу было бы явно более угодно, если бы православные службы справлял не местоблюститель, а патриарх.

– Так в плену патриарх, – насторожился боярин Шереметьев.

– Это давно ли митрополит Ростовский патриархом стал? – усмехнулся Мстиславский.

Вопрос был с подвохом: патриархом Филарета провозгласил Тушинский вор, когда был еще жив прошлый патриарх Гермоген. Но Федора Ивановича (полного тезку Мстиславского) так просто было не смутить.

– Покойный патриарх Гермоген, упокой господи его душу, на митрополита Филарета никакой хулы и опалы не возложил за его Тушинское пленение.

– Вот что, бояре, и вы, лучшие люди: поелику, когда патриарха Гермогена злым обычаем уморили гладом поляки, митрополит Филарет был в плену, то патриарха у нас нет. Ибо нельзя того допустить, чтобы католики нам патриархов устанавливали. Так что велю вам обдумать, стоит ли устроить выборы патриарха сейчас, или же обойтись покуда без патриаршего благословения.

Дальнейшие препирательства проходили уже без меня. Потому как на большом пустыре за Пушкарской слободой уже ждали меня новодельные, как их называл старик Чохов, пушки. Три из них стояли просто на деревянных колодах, или «собаках», накрепко привязанные к ним к ним толстыми веревками. Эти предназначались для испытания на прочность. Четвертая была уже на полевом лафете, который так же следовало испытать, как и само орудие. Подле орудия с лафетом были выстроены подчиненные Анисима, некоторых из них начинали служить мне еще в Швеции. Подле прочих толпились мастера во главе с самим Чоховым. Увидев меня, и те и другие повалились в ноги. (Первое время этот обычай меня бесил, потом стал привыкать). Приказав подняться, командую начать испытания. Для начала пушки проверяют обычным зарядом, затем полуторным и, наконец, двойным. Когда все пушки с честью выдерживают испытание, я подхожу к ним и придирчиво осматриваю. Анисим подает мне нечто вроде калибра или лекала, и я проверяю канал ствола. Придраться не к чему, все пушки абсолютно одинаковы по размерам. Довольно улыбнувшись, киваю дьяку, и тот зачитывает указ о награждении мастеров. Каждый получает сверх жалования по рублю и по отрезу сукна. Чохову как руководителю полагается соответственно три рубля, сукно и еще лисья шапка. Старик растроган, но все равно ворчит про себя, что таковую награду за столь малое дело получать не приучен. На что я усмехаюсь и велю Пушкареву показать, что можно делать пушкой на лафете. Тот командует, и шестеро пушкарей начинают катать пушку по укатанному снегу. Потом заряжают и, выпалив, катят в иное место.

– Видал, старинушка, – показываю я Чохову на их упражнения, – а если по полю так?

Тот озадаченно чешет макушку: как видно, идея, что артиллерия может быть подвижной, не приходила ему еще в голову. Пушкарям тоже объявляется награда, после чего я, приказав отправить возок в кремль, вскакиваю на лошадь и еду смотреть на постройку терема для Михальского. Его самого я, как и договорились сразу по приезде, отправил к Шерстову в сопровождении царских стольников, чтобы дворянин не вздумал финтить. Дело это, как ни странно, довольно распространенное. Здешние отцы семейств могут запросто на смотринах показать одну дочь, а под венец отправить другую. Особенно если та другая с каким-нибудь изъяном. Терем для Корнилия и его молодой жены, чтобы не вызывать зависти, ставили недалеко от двора с лавкой Анисима. Селились вокруг люди служивые и не бедные, но не бояре. Жить он все равно будет в кремле рядом со мной, но свой двор – это уже совсем другой статус. Работа шла споро, подрядившаяся на стройку артель плотников уже вывела сруб и принималась ладить кровлю. Не обращая на меня внимания, скорее всего, потому что не узнали, трудники работали, иногда беззлобно переругиваясь между собой.

– Государь, не побрезгуешь зайти? – спросил меня негромко Пушкарев.

– Зайду, отчего не зайти, – отозвался я. – Надо же узнать, чем ты тут торгуешь и на какие доходы эдак развернулся. Небось, обкрадываешь меня, сиротинушку.

– Господь с тобой, государь, все от твоих щедрот и едино твоей милостью! – скроил умильную физиономию Анисим.

У ворот нас, как водится, встретила раздобревшая и похорошевшая Авдотья с большим ковшом сбитня. Едва я успел отведать угощение и поблагодарить хозяйку – непонятно откуда вылетела, как молния, Марьюшка и, не обращая ни малейшего внимания на присутствующих, повисла на мне.

– Почто долго не приходил? Я скучала, – было заявлено мне. – Пойдем в горницу, покажу тебе, как мы с Глашей читать научились.

Делать нечего, пришлось идти и, усадив егозу на колени, с улыбкой слушать, как они с сестрой читают. Поскольку успехи были неоспоримы, немедленно последовал подарок обеим ученицам в виде бус. Получив украшение, девочки с поклоном поблагодарили и умчались его примерять. Все это время Анисим с Никитой почтительно стояли рядом, делая вид, что им все это очень интересно. Наконец, после того как сестры ушли, Анисим выложил передо мной лист бумаги, и мы втроем склонились над ним, внимательно разглядывая изображение. Сам лист был разделен на четыре части. На левой верхней четверти был нарисован возок, из окна которого выглядывали женщина и католический монах. Надпись над возком гласила: «Марина едет в Москву на свадьбу с самозванцем и везет с собой латинян». Рисунок рядом изображал бояр, убивающих самозванца и прячущуюся женщину и монаха. Надпись подсказывала, что речь идет о свержении Лжедмитрия. На нижней половине рисунки изображали Марину с ребенком на руках, венчающуюся с казаком: обряд проводит, естественно, католический патер. Подписано было так: «Марина нагуляла дитя и чтобы прикрыть грех, венчается с казаком Заруцким». Наконец, последняя часть изображала Марину в деревянной короне, которой католический монах нашептывал на ухо, чтобы она провозгласила себя царицей. Для пущей наглядности на деревянной короне был дубовый листок, а у монаха – рога. Идея такого «черного пиара» возникла у меня, когда мы возвращались из похода. В том, что самозванцев будет еще много, сомнений у меня не было, но если распространить такую наглядную агитацию, то рассказывать о «чудесном спасении» и «природном царевиче» им будет сложнее. Первый набросок я сделал сам, но, увы, талантом художника господь обделил меня, причем в обеих жизнях. Однако, когда я обмолвился о своей задумке Никите с Анисимом, они неожиданно этой идеей загорелись и нашли подходящего специалиста.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.