Иисус моей веры

Аляска Мэд

Иисус моей веры

Предупреждение о вреде наркотических средств и ответственности за их незаконный оборот

Незаконное употребление, склонение к употреблению и оборот наркотических средств или психотропных веществ, а также растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, либо их частей, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, запрещены законодательством Российской Федерации. За такие действия предусмотрена уголовная ответственность в соответствии с Уголовным кодексом Российской Федерации, вплоть до пожизненного лишения свободы (ст. 228, ст. 229, ст. 230, ст. 232 УК РФ). Нарушение этих норм может повлечь серьезные правовые последствия.

Потребление наркотических веществ наносит непоправимый ущерб физическому и психическому здоровью, вызывает стойкую зависимость, тяжелые заболевания и угрожает жизни человека. В соответствии со ст. 46 Федерального закона от 8 января 1998 г. «О наркотических средствах и психотропных веществах», распространение информации, пропагандирующей употребление наркотиков, запрещено.

Настоящая книга осуждает любые формы незаконного оборота и употребления наркотических средств и обращает внимание на тяжкие последствия, которые они могут повлечь.

Часть первая

Осенью деревья пестрили своей временной смертью, и я бродил среди них, потерянный и бессмысленный. В конце очередной тропы я нашел небольшой магазин. Лавка Гилсона была залита холодным электрическим светом. Ее стеклянная дверь с дребезгом открылась, словно жаждая заманить меня внутрь. Там все оказалось не таким мрачным. Молодой человек в красном жилете приветственно кивнул в знак благодарности тому, что я разделил с ним утреннее безлюдье магазина. Мне стало жаль продавца, и я решил двинуться вперед, чтобы не показывать свое нежелание покупать что-либо. Немного постояв напротив прилавка, я спросил о наличии уборной, хотя и сам до ответа увидел табличку с треугольниками и кругами. Открывая белоснежную дверь, я совсем не ожидал увидеть за ней обветшалое, разрисованное вызывающими надписями и пошлыми рисунками пространство. За неимением выбора я глядел в облупленное зеркало, но не в свое отражение, а на отпечатки ладоней и разной степени толщины пальцев. Через минуту я включил кран, смочил руки и вышел. Изобразив спешку, схватил первый попавшийся товар, оплатил его и зачем-то кивнул парню за кассой точно так же, как он мне при встрече.

В нагрудном кармане твидового пиджака пряталась почти целая пачка красных Dunhill. Я не курил постоянно, но в минуты безделья обязательно тянулся за сигаретой и иногда курил три подряд. Из-за того, что я не позавтракал, меня подташнивало, поэтому сейчас я не осилил и одну. Делать было нечего. В такой ранний час я не мог думать, к тому же теперь закружилась голова, так что я просто сел у дороги. Выйдя из дома за час до занятий, предусмотрительно оставив это время на поиски новой школы, я бесцельно проводил его, понадеявшись на последние пятнадцать минут. К назначенному времени я поднял глаза, и не зря – издалека приближались две девушки в похожей на мою форме. Я вскочил и, невзирая на покалывание в правой ноге, ринулся обратно в лавку. Спрятавшись за стендом с журналами, я следил за девушками, попеременно анализируя их. Тут я понял, что и сам стал объектом слежки. Тот самый продавец с подозрением смотрел мне в спину. Извинившись перед ним, я медленно вышел на улицу. К счастью, девушки уже были на достаточном расстоянии, чтобы я не терял их из виду, а они не могли обнаружить меня. Это странное поведение я оправдывал нежеланием впервые предстать перед возможными одноклассницами прямо посреди улицы. Все же лучше было бы знакомиться в подобающей обстановке. На самом деле я пытался избежать этого знакомства вовсе. Девушки завернули за угол, и вскоре то же сделал и я. За поворотом открывался вид на трехэтажное здание из красного кирпича. Некоторые окна школы были отделаны витражными полотнами. Ближе ко мне было пересечение дорог, где медленно двигались черные машины, из которых высаживались младшие ученики. Пешком и на немногочисленных велосипедах двигались остальные. Все шли в парах или целыми группами, вид которых отталкивал от вступления в них. Я смешался с одинаково одетыми людьми в толпе и смог незамеченным добраться до высокой круговой лестницы, где меня увидели три хищника.

Пока они размышляли над необходимостью включать меня в список жертв, я успел решить за них – вошел в класс и сел за самую крайнюю парту слева через ряд от той, где сидела девушка с оторванной от пиджака эмблемой. Немногие повернулись, когда учитель мельком представил меня классу, и на десять секунд не оторвавшись от своего занятия.

Наивысшие сословия подобных учебных заведений славились отличительными успехами в жизни. На передних партах сидело будущее парламента и крупных компаний. Но все, что они собой представляли, было отголоском некогда удачливого предка, избавившего все свои будущие поколения от нужды что-либо делать. В середине были те, кто своим трудом превзошел все ожидания родителей, для кого поступление в это учебное заведение уже являлось поводом для гордости на всю оставшуюся жизнь. Именно такие «рабочие» студенты определяли высокие рейтинги, оставляя низкий шанс закрепиться в школе тем, кто сидел на задних партах. От ученика, что перешел сюда в ноябре в выпускном классе не ожидалось ничего стоящего. В конечном счете должен быть кто-то, названный двумя процентами, о которых умалчивает руководство в формировании престижа.

Я старался утихомирить внезапно настигшее меня побуждение испортить показатели школы до посредственности. В любом случае, если я получу за все экзамены «Е», они не перевесят множество из отметок «А», прогнозируемых у остальных. Такие размышления заставляли ощущать себя не в своей тарелке, и я решил смотреть только на доску, притворившись тем, кого волнует учеба. Но интуиция или боковое зрение подсказали мне повернуться влево. Я сделал это и увидел своего соседа, похожего на новобранца. За его светлой головой виднелась девушка без эмблемы. Она непрерывно смотрела в мои испуганные глаза. К собственному удивлению, я не отвел взгляд. Ее расширенные зрачки в синем обрамлении лезли внутрь моих мыслей и дробили их в мелкую бесформенную крошку. Не в силах терпеть подобное, я снова уставился на меловые каракули учителя, не изменившиеся за несколько секунд. Это была война, и я не просто проиграл ее – меня втоптали в завоеванную врагом землю и тысячу лет ходили по моим останкам.

Постепенно я начал слышать окружающее и осознал, что больше не подвергаюсь гнету. По некогда моим землям уже не ступала армия синих воинов. Свобода вдохновила меня на бунт. Четырнадцать раз до конца занятия я смотрел на своего врага. Высокий лоб, узкое, худое лицо, аккуратная горбинка на носу, загнутом крючком книзу и приподнятом на крыльях, скулы, о которые можно порезаться, и толстоватые губы – все было гармонично. Черные кудрявые волосы девушки запутывали мое сознание. Так в приступе отчуждения от реальности я потерял суть своей борьбы, но сосед – новобранец – вернул меня в происходящее парой «серых выстрелов». Его глаза были не такими красноречивыми, но ясно выражали просьбу прекратить обстрел юной особы. Тогда я завершил противостояние, успев заметить любопытную деталь – у новобранца также отсутствовала нашивка на пиджаке, однако на ее месте виднелась небрежно пришитая липкая часть текстильной застежки. Я проверил свою эмблему – как и следовало ожидать, она не являлась съемной. Более того, чтобы оторвать ее, необходимо было воспользоваться ножницами. Значит, мой сосед не подвергался насилию со стороны хищников, а самостоятельно удалил свой отличительный признак.

Я хотел удостовериться в том, что девушка также не являлась жертвой, поэтому ждал окончания боя звонка, прежде чем выйти из аудитории. Так я получал возможность настигнуть свою цель в следующем классе, понадеявшись на ее выбор английской литературы как предмета для сдачи экзамена. Когда она сядет за парту, я буду только заходить в класс и, таким образом, смогу посмотреть на пиджак девушки, будто ища свое место. Этот замечательный план не учитывал мой взгляд туда, куда в рамках приличия смотреть не следует. Слишком долго задержавшись в этом месте, я поднял взгляд на ошеломленные, но все такие же глубокие нападающие глаза. Осознав свою ошибку, я глупо опустил голову и начал продвигаться к последней парте. Меня не особо заботил факт своего неподобающего поведения. Как одержимый я продумывал причины неожиданного наличия эмблемы на нагрудном кармане девушки.

Все резко поднялись на ноги. С опозданием я присоединился к ним как раз в момент, когда вошедший широким шагом учитель посмотрел в мою сторону. Не сводя строгого взора, он рассудительно начал:

– Агнец, агнец белый!

Как ты, агнец, сделан?

Кто пастись тебя привел

В наш зеленый вешний дол…

Медленно приближаясь ко мне, еще громче он продолжил:

– Дал тебе волнистый пух,

Голосок, что нежит слух?

Кто он, агнец милый?

Лысоватый мужчина стоял напротив меня.

– Добро пожаловать, Мартин. Мы с благосклонностью относимся к вашему вступлению в наше сообщество и ожидаем достойного оправдания возложенных на вас надежд, – его тон был приказным.

Мои соседи по ряду, несколько человек на средних партах и светловолосая девушка на первой, слышали, как меня представили в роли ягненка, случайно забредшего в их мир волков. Урок продолжился в стандартном ритме, но никакой Уильям Блейк или Вордсворт не могли вытащить меня из пучины скорби по собственному достоинству. После занятия в коридоре, наполненном людьми, мне казалось, что все кругом превращается в джунгли. Мои ноги были искусаны пауками, а склизкие лианы обвивали шею и туловище. Смертельный яд накапливался внутри, отупляя разум. Почти отравленный до дозы, при которой теряют сознание, я вздрогнул, когда жаркая ладонь упала на мое плечо. Она принадлежала одному из хищников.

– Ты тот ягненок, пялящийся на Иисуса? – говоривший был ниже, но гораздо мужественней меня. Его крепкие руки держали мою ключицу в тисках, а стойкая смесь пота и парфюма врезалась в нос.

– Я… неверующий, – промямлил я в ответ.

Что он говорит? Про ягненка все было ясно – девушка с первой парты, наблюдавшая мое линчевание, хихикала за спиной хищников. Но Иисус поставил мою логику в тупик. Пока она старалась выбраться оттуда, злобная улыбка нападавшего становилась шире. Он сладко усмехнулся и, слегка оттолкнув меня к стене, удалился. Окружающее снова преобразилось в заросли, но сейчас их наполняли толпы спятивших обезьян. Уверенные в своем прямохождении в моих глазах ползали на четырех твердых конечностях с несформированными большими пальцами. Все мои терзания по поводу перемещения нашивок с пиджаков соседей улетучились вместе с получаемыми знаниями.

С окончанием уроков я отправился в предвечерний холод улиц. На первом же повороте я спрятался за опавшим деревом и трясущимися руками достал сигарету. Согревающий дым смог очистить мои легкие от влажного конденсата покинутого некогда зеленого ада. Мой терпкий друг, единственный в своем роде, поддержал качающиеся нервы, чему я был благодарен. Опершись спиной на ствол дерева, я простоял в таком положении шесть минут и начал шагать обратно, рассматривая пропитанную сыростью землю. Когда лакированные коричневые туфли врезались в велосипедную дорожку, я посмотрел вперед и оказался в безвыходном положении. В двух метрах от меня стоял новобранец, а справа от него на одном колене девушка без нашивки завязывала шнурки на стертых кедах. Она поднялась и выпустила сигаретный дым, который в моем воображении отчетливо пах порохом. Перезарядившись, она выпустила две пули: Я – Иисус.

– Что? – небрежно переспросил я.

– Имя. Так меня называют.

Ради приличия я отвлекся на новобранца, спросив его имя. Но в моей памяти оно не отложилось, поскольку из-за слышимого в моей голове отзвука первых слов Иисуса, сказанных слегка детским, но по-старчески спокойным голосом, я не обращал внимания на внешний шум.

– Если не хочешь встречи с Сэмом, пойдем с нами, – сказала она.

Сэм был недоросшим мужланом, что схватил меня за плечо. Я без раздумий предпочел отправиться с Иисусом, даже если она планировала мой расстрел в следующем повороте дороги.

Новобранец завел разговор о моей прошлой школе. Я отмолчался, потому что не хотел показаться слабым, и диалог перестал клеиться.

Мы перешли и обогнули каменный мост. Спустились под него и прошли в широкую трубу, по дну которой медленно бежала тонкая струйка воды. Проще было потерпеть несколько минут в согнутом положении, нежели спускаться с другой стороны моста по обрыву. Еще двести метров я шел в неизвестном направлении с незнакомыми личностями, будто бесстрашная и доверяющая всем вымершая птица. Но Иисус и Новобранец не были браконьерами. Они привели меня в безопасное, скрытое от чужих глаз место. Это был заброшенный локомотив, окруженный низкими деревьями с одной стороны и открытый с другой. На приборной панели внутри лежало битое стекло, а пол был усыпан частицами зеленой краски, соскобленной с деревянных стен. Я сел на спальное место, которое больше походило на запертый безымянный гроб. Иисус прислонилась своей серо-зеленой юбкой на выступающие оголенные, но обесточенные провода, а Новобранец встал у входа.

– Ему следовало прочитать «Тигра» – тихо сказала девушка.

Я наигранно улыбнулся, сделав вид, что понимаю смысл ее слов. К счастью, она продолжила, одновременно доставая что-то из портфеля.

– Тигр, тигр… – она вопросительно посмотрела в мое лицо. Осознав, что оно ей врет, она стала шагать.

– Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, создал грозного тебя? Тот же Он тебя создал, кто рожденье агнцу дал?

Чтение было выразительным и вдумчивым. По-армейски развернувшись, она протянула мне что-то похожее на сигарету.

– Блейк, Уильям, к сведению. Ты не похож на агнца.

Настойчиво предлагая мне косяк, Иисус улыбнулась. Ее зубы белоснежно сияли в закатном солнце, попавшем на ее лицо. Клыки слегка прикусывали нижнюю губу. И я снова сдался.

Она подожгла тщательно скрученную самокрутку, что уже нелепо торчала из моего рта.

– В чем смысл жизни, Мартин? – неожиданно для меня Иисус задала вопрос.

– Она это спрашивает у всех при знакомстве, – хрипло заметил ее друг, задерживая очередную порцию дыма в легких.

– Я считаю, что гедонисты в этом плане ближе остальных подошли к правильному ответу. Но себя отнести к ним не могу, – разболтался я.

– Разве я говорила о тебе? Жизнь слишком многогранная, – Иисус с придыханием взрывала эгоистичные нормы моего ума. – Как ты мог забыть, допустим, о муравье, что ползает по твоим брюкам, старательно уворачиваясь от безмерных рук?

Я наклонил голову и увидел вселенную в крохотном насекомом. Взял ее на палец и выпустил из плена.

– Никогда не думал о смысле муравья, – разочарованно произнес я. – Все другие, которых ты спрашивала, как полагаю, поступали так же?

– Да, – без доли огорчения ответила девушка, – в основном, их мысли ограничиваются размножением и самоудовлетворением.

– А к чему же привели твои размышления о насекомых?

Мимика Иисуса выразила легкое изумление. Словно в подобных разговорах она не получала взаимности.

– Я сделала вывод, что материя преображается только для собственного изменения. От бактерий, вырабатывающих кислород, она перешла к человеку, чья ядерная сила разрушает природу. Звездная пыль соединяется, образует бесчисленные миры, где по принципу случайности она становится чем-то осмысленным. Мы, как ступень, существуем ради возможных перемен.

– Значит, – я собрался, – мне необходимо просто быть частью эволюции?

– Это значит, Мартин, что нужно самому искать ответы, если они тебе требуются.

Спустя некоторое время, казавшееся бесконечностью, Иисус и Кристиан, имя которого я узнал дважды, провожали мое ватное тело к его пристанищу. Химия природы после третьей самокрутки стала непредсказуемой. В сумерках, ожидая зеленый свет, я неожиданно оказывался на дороге за тротуаром в десяти метрах от пешеходного перехода. Но Кристиан, обнимая, тянул меня в положенное место. В конце нашего путешествия улыбка Иисуса отражалась в моих красных глазах. Последние тридцать шагов к невысокой лестнице дома, осмелев до изменения классики 1, я повторял:

– В тот великий час, когда

Воззвала к звезде звезда,

В час, как небо все зажглось

Влажным блеском звездных слез,

Она, создание любя,

Улыбнулась на меня.

Я открыл глаза в серой темноте – было слишком рано. На протяжении нескольких минут я не мог воспринимать реальность, потому что она по ощущениям была не такой настоящей, как только что закончившийся сон. Я бредил еще некоторое время, пока не услышал звон будильника. Не пуская свет в комнату, достал из лежавшей на полу одежды последнюю сигарету. Выкурив половину лежа в постели, следующую я докуривал, разминая шею и спину на жестком ковролине. Бросил остатки в копилку в виде фарфорового кролика под кроватью. Совершил все утренние ритуалы и отправился вниз. Как и ожидалось, дома никого не было. На столе меня ждали остывшие тосты, растаявшее масло и теплый джем. Мои рецепторы слишком привыкли к такому сочетанию вкусов и температур, поэтому только что приготовленный завтрак мне уже не нравился. Кофе я варил сам, поскольку родители думали, что я до сих пор пью только теплое молоко. Я взял чистую рубашку, оставленную висеть на ручке двери в ванную, стряхнул с пиджака и брюк остатки зеленой краски из локомотива, оделся и положил в черный портфель книги.

Пришли заморозки, и земля по своему виду была хрустящей, но к концу дня от ее свежести ничего не осталось. Я хотел снова увидеть Иисуса и Кристиана вне школы. Остановился у дерева и, чтобы не быть слишком навязчивым, стал ждать, что они придут. Мне начало казаться, что вчерашний день я выдумал, как и тех людей, что были со мной. Хотя в моем случае все наоборот. Я́ был ненастоящим. Меня выдумали. Предрекая что-то особенное, мой мир тянулся к Иисусу и Кристиану, но тело только стояло под деревом. Не было сигарет, чтобы закурить даже для вида, и вскоре я осознал, что никто не придет. В своем ущемленном разуме я вздумал идти. Вдоль дороги, в трубу и по заросшей широкой тропе. Я вышел к локомотиву, но тут же спрятался за кустарниками. Как загнанный олень, прислушивался, вдруг хрустнет ветка или зазвенит голос, тогда я побегу. Было тихо. Без лишних звуков я залез внутрь. В одиночестве это место было не более чем материальным. Тогда стало легче, и я ушел. Еще несколько дней я был невидимым и притворялся безразличным к этому. Следил за тем, как от урока к уроку исчезают и появляются вновь эмблемы на пиджаках неназванных друзей. В четверг одноклассница Грэйс предложила мне участвовать в каком-то школьном мероприятии. Без колебаний я отказался, и Кристиан это заметил.

На последнем пятничном занятии мы писали краткий тест. Ничего примечательного, лишь проверка знаний по домашней работе. Шесть вопросов. Но они, по мнению учителя, имели колоссальное значение. Он тринадцать минут разводил демагогию о важности выполнения всего, что он задает нам на дом. Дальше он без зазрений совести перешел на личности, будто называть учеников ягнятами ему уже наскучило. Сделав выговор нескольким детям, учитель закончил на том, что без неукоснительного и надлежащего выполнения заданий мы не сможем стать достойными членами общества, принести ему пользу и гордиться собой в далеком будущем.

– Нет, – громко и ко всеобщему страху сказала Иисус.

Я повернул голову и увидел устремленные на меня исподлобья воинствующие глаза. Они почти заворожили меня, но я отвлекся на протяжное озлобленное мычание учителя. В тупом оцепенении он стоял еще несколько секунд. Вздрогнул от пришедшей в голову мысли, произвел резкие движения, чтобы забрать давно законченную работу Иисуса, и вернулся к своему столу. Развернувшись, он предстал перед классом уже собравшись из своих подорванных идеалов в единые мерзкие устои, настолько зачерствевшие, что еще одна пылинка разбила бы их в прах. Все смотрели в свои листы, даже наполовину не заполненные. Искусственно тихим голосом учитель сказал, как бы выдавливая из себя этот невозможный бред: «Те, кто с ней согласен, пусть поднимут руку».

Кристиан тут же выбросил две. Я обвел класс глазами. Сейчас ученики впились лицами в парты, отрицая все происходящее.

Мне стало так горячо. Над желудком я чувствовал, как закипает ярость. Кора мозга будто заплыла чем-то тяжелым. Я определенно умирал, и погиб бы, но ноги сами по себе подняли меня вверх. Парта с ужасным скрежетом отодвинулась вперед. Как голый я стоял перед всеми. Они с легкими насмешками смотрели в мою сторону.

Я поднял руку. С гордостью, которая никак к моей сути не относилась, я посмотрел на Иисуса. Она пронзала взглядом учителя. Он ухмылялся, озирая класс. С презрением подошел к ее парте и сказал: «Вот видишь?»

Набрав немного воздуха, Иисус встала, поравнявшись с моей головой, и сдержанно улыбнулась в лицо учителю. Отвела взгляд, пройдясь им по каждой склоненной голове.

– Самый опасный враг для истины и для свободы – это сплоченное большинство 2, – спокойно сказала Иисус.

Она взяла свои вещи и, выходя из класса, едва заметно кивнула мне.

В бессилии я сел. Четыре минуты каторги. Я жаждал пуститься вскачь по маковым полям, взлетать над кронами деревьев в полной уверенности в возможности происходящего. Но после звонка я оказался излишне медлителен. Будто раковая опухоль метастазами заставляла мои ноги путаться. Все же я смог выйти в открытую дверь с непониманием дальнейшего передвижения. Что-то подсказало мне найти успокоение у природы. Выбрав не лучшее для этого место, я сел на землю под своим ожидающим деревом. Стоило понять, что мой недавний порыв к принадлежности будет замечен – я увидел их. Мой жалкий вид привлек благотворителей. Как слепого, объеденного блохами бездомного щенка теплые руки бережно несут в дом, так и голос Иисуса опустился до моих ушей. Я согревался и в пришедшем тепле осознал, что уже иду по асфальту.

Опрометчиво пригласил друзей в свой дом. Там не было музыки, виски или уюта. Это место олицетворяло мою пустоту и бездействие. По пути мне стало стыдно за неимение ни одной книги, за недоеденный пирог на неиспользуемом рабочем столе, за выключенный в безжизненных коридорах свет. Войдя в мою комнату, Иисус прыжком легла в не заправленную постель. И воздушное белое одеяло обволокло ее ноги, а кеды оставили внизу почти не заметный отпечаток. Кристиан сел в кресло. Я устроился на ковролине, повторяя позу девушки. Взгляд упал на пепельницу-кролика. Я поднял ее на вытянутой руке вверх в надежде, что Иисус закурит. Так и произошло. Запах жженой травы обволок пространство. Тогда уже рука Иисуса упала на край кровати, протягивая мне косяк. Не опуская кролика, я взял это удовольствие, слегка намеренно коснувшись ее пальцев. Подождал с минуту и бессмысленно засмеялся. Все оказалось не так плохо. Кристиан отметил, что от моей комнаты веет самостоятельностью. Я рассказал о том, что большую часть времени этот дом принадлежит только мне.

Стало душно. С огромным усилием я преодолел притяжение гравитации. Облокотившись на подоконник открытого окна, посмотрел на улицу. Шел не проникающий в мою комнату дождь. Сзади я услышал набирающую громкость мелодию – Кристиан имел при себе дисковый проигрыватель. Я повернулся. Иисус, стоя на краю кровати, держала за руки Кристиана, и они вместе асинхронно танцевали. Казалось, что через секунду свет прожекторов ослепит кровать, из-под которой дождем брызнет искусственный огонь, а рядом со мной появятся толпы потных фанатов. Я не знал удручающе прекрасных слов, но, скинув туфли, прыгнул на «сцену». Моментами длинные кудри Иисуса мягко ударялись о мое лицо.

Когда песня подошла к концу, я попросил друзей немного подождать и быстрым шагом двинулся в родительскую спальню.

За идеально выглаженным постельным бельем в шкафу прятались бутылка хорошего вина и единственный бокал. Каждый день мать выпивала половину, пока отец подолгу принимал ванну. Я знал это с четырех лет, когда обязанность читать мне сказку перед сном совмещалась с данным занятием. С семи и до отъезда я без зазрений совести изредка забирал полную бутылку и неумело прятал ее в своей комнате. Эта игра затевалась мною не ради веселья, как я ее оправдывал, но ради лишней встречи с матерью. Хотя назвать это встречей нельзя, поскольку я делал вид, что сплю, а мать из-за своего стыда перед ребенком застывала на пару минут и после легко гладила меня по голове несколько раз. Сейчас же мне хотелось выпить вино и демонстративно поставить пустую бутылку обратно в знак окончания этой мимолетной близости.

К удивлению, я узнал, что Иисус не любит вино, а надежды на Кристиана улетучились – он признался, что за свою восемнадцатилетнюю жизнь не сделал ни глотка спиртного и нарушать этот порядок не собирается. Притворившись не огорченным, я протолкнул пробку перочинным ножиком и, слегка облившись, выпил залпом четверть бутылки. Жидкость не была вкусной, но своей терпкостью вызывала желание закурить.