Остановись, мгновенье!

– Дорогие мои! Как поётся в известной песенке: «Пять минут, пять мину-ут…»

Пора к столу. Но прежде, чем зайдёмся в радостном вопле в честь Нового года, я предлагаю обещанный сюрприз. Прошу кавалеров наполнить бокалы, каждый мужчина должен откупорить по бутылке с шампанским.

Я специально припас целый ящик, не скупитесь – всем хватит. Повторяю, каждый должен открыть свою бутылку.

Время, время, джентльмены, – снова постучал он по бокалу для тех, кто замешкался. – Бутылку поставьте перед собой. Начинаем открывать, не церемоньтесь, пожалуйста, один раз в год бывает Новый год. Пробки в потолок, нАчали!

Подвыпившие мужчины, поддавшись общей эйфории, спешно откручивали проволочные держатели на пробках, послышалась канонада: золотисто-пузырчатые струи устремились в потолок.

Колян пошёл дальше: выстрелив пробку, он направил створ бутылки, как ствол брандспойта на стоящих напротив и, встряхивая, и прижимая отверстие пальцем, стал поливать всех, как это делают на пьедестале почёта победители авторалли после награждения.

Послышался визг, крики, кто-то полез под стол, кто-то пытался отвести «дуло» от себя, но вот полетела ответная струя в Коляна.

Все, как безумные, поливали друг друга. Это длилось минуты три. В тишине громко ударили настенные часы с боем. Народ замер. И тут Колян воскликнул:

– Шампанского дамам! Что же вы, господа?! Забыли о Новом годе? Загадываем желания и подымаем бокалы за то, чтобы наша жизнь в следующем году была такой же фонтанирующей, радостной и счастливой! Гип-гип – ура! Троекратно, все вместе, ну!

Грянуло троекратное «Ура-а-а!!!»

С последним ударом кинулись обниматься, поздравлять друг друга. Праздник покатился дальше, тосты, хохот и всё остальное по полной программе – широко и раздольно.

А мне подумалось, что, в таких вот моментах и проявляется то, что иностранцы называют «загадочной русской душой…»

Инструкция по использованию Сидоровой…

Петров зашёл в жилконтору, чтобы наконец-то разобраться с оплатой за коммунальные услуги, где, по его расчётам, постоянно завышалась стоимость этих самых услуг.

Заведение находилось в полуподвале соседнего дома. В коридоре стоял загадочный полумрак, посредине мутно горела неоновая лампа, гудевшая противно, словно простуженная. Коридор был непомерно длинным, вдали теряющим очертания. У некоторых кабинетов стояло по паре кресел. Пол выглядел обшарпанным. Стены окрашены несмываемой побелкой невзрачного цвета. Примерно в метре от пола на них виднелись грязные полосы, оставленные срединной частью множества человеческих фигур, постоянно прижимающихся к стенке и двигающихся туда-сюда в минуты ожиданий и волнений перед входом в вожделенный кабинет.

На дверях конторы висели таблички с фамилиями и должностями хозяев кабинетов, объявления. На старых креслах и стульях сидело несколько посетителей, ожидавших приема, как в любом уважающем себя учреждении.

Зайдя с улицы Петров, не освоившийся толком с полумраком, спросил у сидящей солидной дамочки:

– Извините, а где здесь кабинет начальника?

Дама поёрзала нехотя на скрипучем кресле, в голосе которого слышались нотки жалости на нещадную эксплуатацию: «Осторожней, трещу по швам!» Дама махнула коротенькой ручкой в сторону конца коридора, выдохнув: «Там!»

На последней двери он прочёл: «Начальник Жилищно-эксплуатационной конторы СИДОРОВА ЭВЕЛИНА РУСТАМОВНА».

Ниже было прикреплено объявление: «Перечень услуг, оказываемых организацией подведомственным гражданам».

Приводился список этих услуг. В конце – подпись и пояснение: «Инструкция по предоставлению услуг … Э. Р. Сидоровой». Между «предоставлению» и «Э. Р. Сидоровой» было затёрто какое-то слово.

«Возможно, это было что-то вроде «разработана», – прикинул Петров. – Однако без этого слова все выглядело довольно двусмысленно…

Злое и решительное настроение у Петрова неожиданно испарилось, появилась игривость мысли и даже закралась одна фривольная: «Хорошо, если бы эта Сидорова… коза, – улыбнулся он в душе новой остроте, – была бы недурна собой. Я бы не против воспользоваться инструкцией…»

И вот с таким настроением он толкнул входную дверь, оказавшись в полутёмном кабинете. Окна из полуподвала выходили на половину уровня асфальтового тротуара. Чтобы никто не тревожил покой начальницы, окна были прикрыты жалюзи.

Помещение в представлении Петрова явно не соответствовало подобной начальствующей особе. Ни тебе привычной двойной двери, как у многих начальников, ни солидного полированного стола на добрый десяток метров со стульями вокруг.

За столом сидела миловидная женщина, что в тайне почему-то обрадовало Петрова, видимо это соответствовало его настроению.

Но сидела она с непроницаемым выражением лица.

Чтобы нарушить тишину кабинета, посетитель сказал первое, что пришло в голову:

– Вы – Сидорова э… Эвелина, – Петров забыл мудрёное отчество, замялся и оробел…

– Нет, Петрова, – ехидно ответила Сидорова. Вы что читать не умеете?

– Простите, это я – Петров из 13-й квартиры, а у вас там написано: «Инструкция по использованию Сидоровой…» – с губ посетителя сама собой сорвалась дурацкая шутка.

– Вы что себе позволяете, гражданин? Я сейчас позвоню в полицию!

– Я – ничего…Не надо, э… Эвелина, как вас по батюшке? – а про себя лихорадочно подумал: "Что за чертовщина со мной творится?.."

Начальница молчала и пристально смотрела на него, видимо, не понимая, чего от нее хотят. Петров сделал попытку смягчить обстановку:

– Простите, если нечаянно обидел. Вы такая симпатичная… Глядя на вас, я, право, забыл, зачем пришёл, ну и поддался эмоциям.

Вдруг ему померещилось, что у Сидоровой, как у козы… действительно повылезали на голове чёрные глянцевые рожки.

Его бросило в пот, а хозяйка кабинета, как ни в чём не бывало, произнесла:

– Ну, так приходите, когда вспомните, мне некогда выслушивать ваши неуместные пассажи.

У Петрова вновь ожил бесёнок внутри, он вспомнил о цели визита и твердо произнёс:

– Я хотел договориться насчёт оплаты ваших услуг…

До него дошло, что вновь говорит двусмысленно. Сердце его запрыгало так, что казалось, сейчас выскочит прямо из горла. Повисла нехорошая пауза…

Сидорова сбросила с лица угрюмую маску, поменяв её на ехидную улыбку, и произнесла томно и загадочно:

– И во сколько же мне себя оценить? Не продешевить бы, а?

– Вы неправильно меня поняли. Я готов платить за ваши услуги, но по разумной цене… А то не успеешь раздеться и лечь в постель, как мороз охватывает… Такой колотун в квартире…

– И вы хотите, чтобы я вас согрела?

– Ну, да. То есть, нет, не вы, а ваши услуги э… Эвелина… Они не соразмерны цене, которую я вынужден платить вам каждый месяц.

И не дожидаясь ответа, заспешил высказать все свои претензии:

– А ещё – у меня нет горячей воды. Впрочем, если вы так любезны, я согласен…

– С чем? Что нет горячей воды или со стоимостью моих услуг?

Петров почувствовал, что окончательно запутался и съезжает с катушек. На него не по-жековски смотрела хозяйка кабинета и загадочно улыбалась. Она будто даже подмигнула ему. Он попятился, спиной открыв дверь. Запнувшись о порожек, чуть не растянулся в коридоре, но уткнулся во что-то мягкое, взвизгнувшее женским голосом.

Обернувшись, Петров увидел… Сидорову! Или очень похожую на неё женщину на стуле у противоположной стены. Потеряв окончательно самообладание, бормоча извинения, помчался по длинному коридору, натыкаясь на стулья и сидящих граждан. Вслед ему нёсся пронзительный, мелодичный хохот Сидоровой, похожий на блеяние козочки.

Наконец он выскочил на свежий воздух, но в ушах еще стоял этот демонический хохот с переливами.

Петров помотал головой, сбрасывая наваждение, и стал удаляться от двери бесовского учреждения.

Луч, выглянувший сквозь рваные облака осеннего солнца, неожиданно ослепил глаза Петрову. Он зажмурился, но успел заметить напротив важно восседающую серую ворону на детской площадке.

Ворона занималась своими делами: попеременно, то длинным клювом, то лапой ковыряла в песочнице, возможно, нашла там дождевого червя и хотела полакомиться добычей.

Петров открыл глаза, они еще плохо приспособились к яркому свету дня.

Ворона подняла голову и скрипуче мявкнула, глянув осуждающе на Петрова… Тот встряхнул головой, переведя взгляд выше на стоящем невдалеке дерево. На горизонтальном его ответвлении, сладко потягиваясь, выгнула спину рыжая кошка. Подняв хвост трубой, она протяжно каркнула и мило улыбнулась ему.

Петров низко опустил голову и обречённо побрёл по тротуару, не обходя лужи, в свою тринадцатую квартиру.

28. 04. 2015 г.

Махара

Впервые я приехал на Кавказ в августе середины семидесятых годов прошлого века. Шёл по улицам курортного городка, и повсюду у частных домовладений с плодовых деревьев свисали, падали на землю и на асфальт спелые сливы, груши, яблоки…

Меня это поразило, поскольку я приехал в отпуск из Сибири, и у нас там ничего подобного не было, такое обилие пропадающего добра, здесь никого не интересовало: падает, гниёт, его топчут. Украдкой поднимая спелые плоды, обтирал их платочком и ел.

Я приехал погостить к родственникам на месяц из шахтёрского городка, где восемь месяцев зима, холода, и всё, как чёрно-белое кино: черные дома, белый снег, который, не успев лечь на землю, становится чёрным из-за вечно дымящихся терриконов и летящего пепла, оседающего повсюду. Пепел забивался в двойные рамы оклеенных бумагой окон. К весне его набиралось почти до половины рамы, ухудшая освещённость помещений.

В семидесятые годы летом в магазинах днём с огнём невозможно было найти в шахтерских городах Сибири на прилавках ни фруктов, ни всего того, что лежало в магазинах курортных городов.

Здесь же свободно продавались колбасы, сыры и другие деликатесы, но что ещё удивительно, в витринах стояло множество различных вин: «Улыбка», «Каберне», «Кагор», «Портвейн», «Чёрные глаза»…

О существовании подобного изобилия, живя в Сибири, я даже не подозревал. У нас на прилавках из спиртного стояла только водка и «Шампанское». Еще продавалось пиво «Жигулёвское» на розлив в бочках. В ресторанах ассортимент, конечно, был побогаче, но часто ли рабочий человек мог позволить себе отобедать в таком заведении?

Вдобавок друг попросил привезти сухого вина с Кавказа, я спросил: «Оно что порошковое, как горчица или молоко?

«Нет, − засмеялся он, − увидишь сам…»

Конечно, не все тогда были такие «дикие», как я, но и не было всем доступно пользоваться дарами юга…

Приехал я, однако, не только посмотреть, как люди живут, а с прицелом: чем чёрт не шутит, может, удастся перебраться в эти благословенные края… Никто меня с семьёй не обрекал на вечную жизнь под небом Сибири, хоть и прекрасной по-своему, но хотелось чего-то более тёплого.

Идею подсказала теща, Анастасия Михайловна, во время войны она, как медсестра, привозила с фронта в эти края раненых, размещала их по санаториям-госпиталям. От Кавказских Минеральных Вод, всех не разместившихся, везли дальше по Военно-Грузинской дороге, вплоть до Грузии.

Анастасии Михайловне тогда очень понравились эти места, но сама осуществить мечту не смогла, предложив дочери с семьей перебраться сюда, благо, что здесь жили наши родственники.

Одна из них – двоюродная сестра моей жены Вера Григорьевна С. работала главным бухгалтером Пятигорской маслосырбазы. Благодаря этому обстоятельству во время моего отпуска открылась потрясающая возможность ознакомиться гораздо глубже и ярче с уникальной природой Кавказа.

* * *

И вот сентябрьским теплым днем, благодаря родственнице, мне посчастливилось побывать в одном из живописнейших уголков Кавказа. Но все по порядку.

Наш бело-синий старенький ПАЗик медленно и натужно ехал по горному серпантину, поднимаясь всё выше и выше. Цель нашего путешествия − перевал в одном из бесконечно красивых мест кавказских гор Гондарай-Махар, аборигены его называют просто − Махара, точнее, ехали мы не к самому перевалу, а к живописной долине Махар-Су, где протекает горная речка – исток Кубани. Может, это был один из них, впрочем, для меня это тогда было не важно, я приехал не за географией, а за впечатлениями.

В реке, что стекает с гор, водится форель, а в самой долине, говорят, встречаются бурые медведи.

Местные пастухи здесь пасут стада баранов на сочной траве у суровых хребтов, стоящих вокруг, словно нарты-исполины, а выше на отрогах водятся гордые туры, яки, полудикие коровы, лошади, козы.

В «ПАЗике» нас ехало человек десять, за давностью лет всех не припомню, но были два карачаевца и их сотрудники из Нальчика, естественно, мои родственники Вера Григорьевна с мужем Борисом Тихоновичем. Ехали ещё несколько ее коллег.

Ехали мы на двухдневный пикник с ночёвкой. Я удачно вписался в эту тёплую компанию.

Всё было заранее продумано, снаряжено по высшему разряду – гостеприимство, как известно, у горских народов на первом месте.

Перед поездкой был зарезан и освежеван молодой барашек, приготовлена фляга айрана, кисломолочного напитка, и другая провизия. Для предполагаемой ночевки организаторы поездки запаслись палатками и спальными мешками.

Впереди ПАЗика, словно прокладывая курс по горному серпантину, карабкался, сопровождавший нас, военного типа ГАЗ-69.

Из окон уютного автобуса мы смотрели на потрясающие окрестные виды. Справа вверх уходила горная крутизна, поросшая кустарником и деревьями, слева – открывалось и вновь пряталось глубокое, поросшее леском ущелье, со дна которого доносился шум несущейся горной реки.

Дорога поднималась всё выше и выше, двигатель старенького ПАЗика, казалось, из последних сил тащил себя и пассажиров в гору.

Мы несколько раз останавливались у бьющих нарзанных источников. Одни были холодны и вкусны, мы их пили, набирали в бутыли, от других же сильно отдавало тухлыми яйцами – сероводородом, но они целебны, мы умывались этой водой.

Немного не доехав до пункта назначения, оставили автобус с шофёром на площадке и стали пешком подниматься выше за ГАЗ-69, ему и такие кручи нипочём.

После получасового подъёма, оказались на сравнительно ровной площадке среди высоких елей и сосен у излучины реки.

Все устали, таща рюкзаки и амуницию. Присели отдохнуть.

Вскоре наши друзья из Нальчика развели костёр, я с Борисом Тихоновичем пошёл собирать хворост и ветки, кто-то устанавливал палатки, каждому нашлось дело.

Собирая сушняк, наткнулся на огромный гриб мухомор. Ничего подобного в жизни я не видел раньше, он поражал размерами и огромными красными горошинами на шляпке, толстой белой ножкой. Всё это выглядело словно нарисованным, вылепленным из папье-маше, ярким и даже аппетитным.

Я взял гриб с собой, и все путешественники также разглядывали и удивлялись этим лесным чудом.

На месте стоянки работа по приготовлению к пикнику шла полным ходом. Здесь наши друзья были не первый раз. Откуда-то появилась припасенная широкая доска, на которой женщины резали хлеб, мужчины открывали консервы.

Гвоздём программы являлся карачаевский шашлык. Это не совсем тот шашлык, что мы привыкли видеть на мангалах.

На двух рогатинах над углями висела пронзённая деревянным штырём целая тушка барана. Её медленно крутили, как это обычно бывает при жарке мяса, периодически поливали соусом – кисломолочным острым продуктом с чёрным перцем.

Над лесом плыл специфический аромат, смешивающийся с еловым запахом деревьев. Это вызвало волчий аппетит, и у всех потекли слюнки.

Борис Тихонович и я, чтобы отвлечься от запаха, решили, что неплохо бы наловить к столу еще деликатеса – форели. Но снастей не было, мы выстругали палку, похожую на гарпун, и стали охотиться у небольшого водопада.

И рыбу видели, и пытались её загарпунить, но навыки охотников нам не давались, так что остались все без ухи, что называется, не солоно хлебавши.

Зато «созрело» главное пиршество – шашлык.

Карачаевцы Керим и Хасан, коренастые мужчины средних лет, пригласили всех «за стол» – расстелённую скатерть, накрытую хлебом-солью, зеленью – непременной добавкой к мясу и всем, чем бог послал.

Водка – а как без неё? – и гранёные стаканы в центре, сполоснутые в холодной горной реке.

Хасан достал из ножен кинжал, и стал нарезать вдоль, вместе с рёбрами куски не очень жирного, с коричневой корочкой, мяса, раздавая присутствующим. Такой цвет мясу придавал соус, обладавший специфичным, острым, но приятным вкусом.

Пошли тосты за дружбу великого русского и карачаевского народов, за сотрудничество Пятигорской маслосырбазы с Нальчинским побратимом, за дружбу хороших людей.

Много-много ещё звучало различных слов под благодатным небом Кавказа, в одном из живописнейших его мест, в долине Махар-Су.

После застолья, сытые и весёлые люди разбрелись по кустам и окрестностям, знакомясь с местной флорой и фауной.

Вечером здесь солнышко быстро садится. Оно уже намеревалось прыгнуть за гору. Стали устанавливать палатки, готовиться ко сну.

Мне раньше не приходилось бывать в походных условиях, никогда не ночевал в горах, не имел даже с собой тёплой одежды, ведь это на равнине − бархатный сезон, жара, а ночёвка в горах в костюмчике ночью не предвещала ничего хорошего…

Мои родственники сами в таких делах не намного опытнее, но о них позаботились их карачаевские друзья, я же был здесь «прицепом». Хорошо ещё, что нашёлся лишний спальный мешок, но он оказался не по росту малым, где-то по грудь.

Что есть, то есть. Полный впечатлений, я залез в него и вскоре «отрубился», устав, как и все, за день.

Проснулся часа в три ночи от холода, подсознательно пытаясь влезть поглубже в спальный мешок, но это никак не получалось, как ни старался. Промучившись в полудреме около часа, я уже дрожал, как цуцик, и вынужден был выбраться из ненадёжного ночного убежища и огляделся.

Мои товарищи мирно посапывали, забравшись с головой в свои спальники. Я поискал, что бы ещё на себя надеть, но в палатке решительно ничего не было. Подгоняемый холодом, выскочил наружу. Стояла тёмная южная ночь, из-за высоких деревьев почти не видно было луны, свет которой едва пробивался сквозь густую крону деревьев.

Делать нечего, я решил побегать по окрестностям, чтоб хоть как-то согреться. Зубы выбивали устойчивую дробь, мне казалось, что я промёрз насквозь. В жизни так никогда не замерзал.

После получасового бега, дрожь прекратилась, но согреться не удавалось. Услышав шум реки, повернул в её сторону, среди деревьев в ранней рассветной зорьке блеснула водная лента. Побежав вдоль русла, вскоре увидел деревянный мост, не лишённый изящества для этих глухих мест, словно чудом возникший и манящий к себе закруглёнными перилами.

Что за мастер-плотник сработал это произведение деревянного зодчества в глухих местах, не пожалев своего труда и времени?

Я приблизился и не поверил своим глазам: на поверхности моста блистала изморозь. Иней лежал плотным слоем, и от вида его мне вновь стало не по себе. «В конце концов, − мелькнула мысль, − чего я мучаюсь, есть ведь ещё средство для быстрого сугрева – можно и костерок развести».

Решительно двинулся к нашему лагерю. Приблизившись, услышал голоса. Понятно, в такую ночь не только я замерз, почти все мои товарищи повылезали из своих мешков. На прежнем месте кострища потрескивал, метался красный огонёк, а в руках у окружавших его мужчин и женщин отсвечивали гранёные стаканы.

− Ребята, и мне налейте, пропадаю! – Воскликнул я, приблизившись. − Борис Тихонович, стоявший ко мне спиной, обернулся и приветливо развёл руками, словно пытаясь обнять.

− А мы потеряли тебя, Гриша, – засмеялся он, − ты на свидание к медведице что ли бегал?

Все дружно загыкали. Видно было, что они уже «приняли на грудь», расслабились и им было хорошо.

− Однако вовремя ты подоспел, водку-то вчера почти всю выпили, одну бутылку я вот заныкал, как старый поклонник Бахуса, предвидел, что грядёт завтра, то есть сегодня! Так что благодарите меня, неразумные!

Все с воодушевлением стали похлопывать Бориса Тихоновича по плечу, женщины подарили по поцелую. Мне он налил полстакана водки, я выпил и вскоре почувствовал теплое блаженство, разливающееся по телу.

Согревшись и позавтракав, все стали собираться в путешествие вверх, к истокам реки.

Вот тут и пригодился вездеход. Брезентовый верх с него сняли.

Мы въехали в долину. По краям нас величественно окружали заснеженные вершины хребтов, все сидели в кузове вездехода, а он нёсся прямо по руслу реки. Водитель знал, что делает, а для нас это явилось необычным и восхитительным!

Горная речушка была, что называется, по колено воробью. Все держались за поручни борта из-за тряски по камням, вездеход мчался вверх по течению так, что брызги летели из-под колёс.

Взошедшее солнце образовало радугу и мы, словно полубоги в её свете, мчались на железной колеснице вперёд!

Женщины визжали от восторга, а может и от страха. Езда с препятствиями удалась на славу! Проехав с полчаса по реке, ставшей совсем узкой, мы вышли на поляну, где нас встретили двое пастухов. Рядом паслась отара овец.

Завязался разговор, пастух, что постарше, рассказывал о своей нелёгкой, продутой ветрами и омытой дождями, заносимой внезапными зарядами снега, чабанской жизни. Мы с интересом его слушали, задавали вопросы.

Тут я увидел на противоположной стороне речки заросли малины, уходившие оврагом в сторону от речки. На её ветвях краснела крупная спелая ягода.

Перейдя по камням водный поток, углубился в кустарник. Увлёкшись, с наслаждением ел и ел сочную, сладкую ягоду, только успевая класть в рот, забираясь всё глубже в малиновое царство.

Раздвигая очередные кусты, не ожидая, чуть не столкнулся нос к носу с бурым хозяином этих мест – медведем. Он был ко мне спиной и увлечённо делал то же самое − ел малину, лапами притягивая к морде ветки, чавкал, как заправская свинья.

Сначала я опешил, но быстро опомнился, тихо отпустил ветки и бочком, бочком стал удаляться от опасного соседства, думая, что встреча с мохнатым хозяином здешних мест, зная про его недружелюбные манеры, которые не предвещали ничего хорошего и могли окончиться весьма печально.

Тут я заметил, что ушёл довольно далеко от общей группы и, срезая путь, прямиком направился к вездеходу.

Мои спутники разбрелась по окрестности, кто-то собирал полевые цветы, кто-то отдыхал у речки. Я рассказал о встрече с лесным хозяином, все оживились и почему-то заторопились возвращаться назад.

Да и то – у многих завтра начинался рабочий день, а нужно ещё добраться до Нальчика, а оттуда до Пятигорска…

Вернулись на вездеходе до палаточного лагеря, собрали манатки и спустились к ожидавшему автобусу.

В ПАЗике ехали шумно, обсуждая свои приключения, кто-то дремал. Удовлетворённые и умиротворённые, полные впечатлений, кружа по горному серпантину, спускались всё ниже и ниже в лоно цивилизации.

Скульптор с Олимпа

Вениамин Петрович Бабаков, болгарин по предкам, давно обрусевший, плоть от плоти советской системы, был среднего роста, худощав, прилично лысоват, но с правильными чертами лица и вполне обаятелен внешне.

Должность самая прозаическая – механик строительного оборудования в Хозрасчётном участке малой механизации, некоем тресте «Жилсоцстрой», каковых по всей нашей необъятной родине «воз и маленькая тележка». Возраста для мужчины был «критического», где-то в районе сорока пяти. Дома находилась неработающая супруга, двое почти взрослых оболтусов мужского полу, со всё возрастающими потребностями.

Перспектива карьерного роста на горизонте да и за его пределами как-то не просматривалась, – серая, довольно-таки однообразная служба до самой пенсии, вот почти полный портрет нашего героя.

Но были и сокровенные увлечения, чем мог он потешить самолюбие, причислив себя к личностям не совсем ординарным, в отличие от тех, кто кроме работы больше ничем не мог себя занять.

Иные любили охоту и рыбалку, кто-то был охотником по женской части, Вениамина Петровича это не привлекало. Касаемо любовных потуг, он их, как ему казалось, давно поистратил на семейном фронте.

И вообще прелести женского тела его как-то не трогали, в нём, это он пугающе заметил ещё смолоду, жил интерес к фигурам более мужественным: юношеским торсам, Апполоновым пропорциям. Он мечтал в душе созерцать и даже ваять божественные линии видимой натуры, прикасаться к ним, перенося чувства на свою «Галатею» мужского рода.

Эта страсть дремала до поры, он не подозревал о ней, пока не попробовал однажды лепить из глины и гипса фигуры, потом античные статуи. Оказывается, в нём давно ждали своего часа природные данные художника.

С увлечением и даже нежностью теперь в своей каморке выглаживал он ножки, спинку какому-нибудь Ахиллу или Гераклу…

В «дремучие» советские времена неоформленному таланту, без образования и протекции, просто нереально было проявить себя публично. Немало действительно талантливых, но невезучих поэтов, музыкантов, художников, поздно начав, так и не могли пробиться сквозь частокол бюрократии и ревностное охранение своих талантов признанных «Рафаэлей» и «Буонаротти». Не имея академического образования, помыкавшись, не находили поддержки спивались, пропадали за непробиваемой бюрократической стеной. Это испытал и наш лысоватый герой, почувствовавший неодолимую тягу к прекрасному.