О чем я думаю

Оксана Васякина

О чем я думаю

УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

В19

Редактор серии – Д. Ларионов

Оксана Васякина

О чем я думаю / Оксана Васякина. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.

«В этой книге вы увидите рытвины, петли и тупики. Если учишься писать у подлеска – не бойся застревать и плутать». В поэтических циклах, составивших книгу «О чем я думаю», Оксана Васякина продолжает исследовать темные углы памяти, связанные с семейным и личным опытом, телесностью и взрослением. Но на этот раз взгляд писательницы сосредоточен еще и на времени как таковом: путешествуя по «кротовым норам» своей биографии, она методично фиксирует тектонические сдвиги в собственном сознании и окружающей реальности. Особое место в сборнике занимает «Книга Гуро» – поэма-исследование, попытка проникнуть внутрь личного и художественного опыта поэтессы Елены Гуро (1877–1913). Оксана Васякина – писательница, лауреатка премий «Лицей» (2019) и «НОС» (2021).

ISBN 978-5-4448-2482-5

© О. Васякина, 2024

© Н. Агапова, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Предисловие

Несколько лет назад я листала альбом русского искусства и наткнулась на зеленый прямоугольник, который оказался маленькой репродукцией картины под названием Подлесок. На картине не было деревьев, ритм задавали путаница ветвей безымянного кустарника и высокая трава.

Эта картина была похожа на неловкий снимок, который делает человек, настраивая фотоаппарат. Или на снимок, который, несмотря на желание фотографирующего запечатлеть что-то особенное, оказывается пустым. Каждый знает этот эффект – мы видим потрясающую картину, например, закат. Наводим на небо камеру смартфона и уже заранее видим, что она не в силах передать ни цвет, ни свет увиденного нами. Обычно такие фотографии приносят разочарование. Но при этом помогают сохранить момент в памяти. Я убеждена: за любым неудачным снимком стоит невымываемое впечатление.

Я забыла сфотографировать картину, а имени художника не запомнила. Спустя время я попросила владелицу альбома пролистать его и найти копию Подлеска. Но владелица написала, что такой картины в альбоме нет, она просмотрела его несколько раз и не нашла.

–

Последние пять лет я редко писала стихи. Письмо в строчку занимало меня полностью и не оставляло места для поэтических текстов. Но, как только я заканчивала книгу и выдыхала, мне хотелось вернуться к стихотворениям.

До того как я начала писать прозу, я была одержима идеей, что стихотворение не имеет права на ошибку и обязано прибавлять смысл к тому, что мной уже было написано. Если мне казалось, что текст, который я задумала, ничем не обогащал мои предыдущие, я не позволяла себе писать. Я накручивала, пытала себя, жгла вопросами, боялась оступиться (относительно чего?).

Проза научила меня покою. Первое время я даже немного стеснялась, что раньше была так озабочена приращением смысла. Теперь я думаю: эта установка при всей своей садистичности научила меня какой-никакой дисциплине. Я бы даже сказала – строгости. Это вполне себе полезное качество. Но установленный мною фильтр пропустил не так много текстов. У меня, в самом деле, очень мало стихотворений и поэм. Я даже иногда спрашиваю себя: а сколько нужно написать стихотворений, чтобы можно было сказать, что я поэтесса? Может быть, я всем вру?

–

Скорее всего, зеленый прямоугольник из моего воспоминания не имеет ничего общего с исходником, в этом причина исчезновения Подлеска из каталога. Может быть, это был вовсе не Подлесок, а, например, Пролесок, наконец, Лесок. Но я отчетливо помню, что эта картина не была этюдом, тренировочным рисунком, заготовкой для будущего полотна. И это не мешало художнику отказаться от того, что принято ждать от пейзажа, – выразительных планов, перспективы, линии горизонта. Вот что я помню: непримечательные деревца и высокая трава выполнены в близких тонах, поэтому подлесок с первого взгляда кажется небрежно закрашенным холстом.

Когда я думаю о литературе, то сразу вспоминаю о художнике, авторе Пролеска; он не писал неба над кронами сосен, не искал выгодного угла падения света: на картине Подлесок, кроме подлеска, не было ничего. В последнее время я стала чувствовать родство с этим художником, даже считать его своим учителем. Мне он как будто говорит: конституция подлеска может стать принципом твоего письма. Подлесок питает лес, хранит подстилку, дает прохладу грибам и бережет почву от размыва. Именно так я вижу свою литературную работу. Я учусь писать у подлеска.

Вы держите в руках книгу моих стихотворений, написанных за последние четыре года. Я писала их в перерывах между книгами прозы. И, работая над этими текстами, я размышляла о том, как писать подлесок. Если вы будете читать стихотворения с первого до последнего, вы заметите, как менялось письмо. Убедитесь, что эта трансформация не была линейной. Поэтому в этой книге вы увидите рытвины, петли и тупики. Если учишься писать у подлеска – не бойся застревать и плутать.

Казанский текст

1

Сохранилось видео, снятое на мой первый айфонТетя Маша, на деле не тетя, а сестра деда Романа,моя двоюродная бабка,в розовом халате с выцветшимилеопардовыми пятнами варит рисовую кашу,на старой газете лежат два кирпичика белого хлебаОна варит кашу как полагается:молоко закипает, и в чугунном котелке каша томится вся в желтых масляных пятнахСлышно сливочный запах,Слышно, шкворчит сало на сковороде,будет супНа деле сестра не деда Романа, а деда Рафика.Рафика для удобства звали Романом.Его жена, бабка Валентина, говорила:по-русски Рафик – это Роман,по аналогии с водой, вода на татарском – су.Прозрачная жидкость с химической формулой H2OНа деле не Маша, а Миннегель. Маша по-русски, Миннегель по-татарски.На видео Миннегель стоит в солнечном днекак в янтарном осколке.На голове у нее белый аккуратный тюрбан,похожий на плетеную булку,под тюрбаном спрятаны длинные по колено волосы.Говорит: соседка на днях похвалила, и они полезли клоками.Коричневые сухие руки перебирают чистые чашки.Глаза еще черные, как мокрый каштан, но уже не видят,что на блюдце осталось несколько хлебных крошек,темно-зеленая укропная травкаМиннегель в солнечном утре гремит посудойи говорит: муж бесполезен, только и делает что ест да храпит,но в жизни он нужен любой женщинеНа вопрос зачем отвечает: чтобы в старости было с кем поругатьсяЯ смеюсь на ее слова,она тоже смеется и грозит мне пальцем.Я смеюсь от напряжения и одновременно ощущаю томленье от ее близости здесь,в этой душной кухнеТело Миннегель крепкое, как у поджарой собаки.Она страдает гипертонией, но поднимается в пять утра,чтобы в Ялте продать клубнику и молодой инжирОстрые груди в конусовидных чашках бюстгальтера поднимаются при вдохе.Грушевидное туловище —все это живое и кажется вечным,очень опрятным.Она по-девичьи смущенно заправляет указательным пальцем прядку волос под тюрбан.Яркие глаза наливаются влагой.Ей приятно получить от меня букет хризантем,она кокетничает, освобождая цветы от хрусткой бумаги

2

Я люблю белые хризантемы.Особенно сорт Карнавал.Тугие лодочки лепестков собраны в богатую шапку, и в сердцевиненежное салатовое пятноТакие цветы я дарила Миннегель,такие цветы я дарила матери.Кстати, дед Рафик тайком отнес мать в ЗАГС и зарегистрировал ее под именем Анжелла.С двумя буквами Лв честь Анджелы ДэвисО чем он думал тогда, называя дочь в честь черной американской феминистки?Я люблю белые хризантемы.Они похожи на всех женщин моей семьи.Тугие, ароматные, острые.Аромат такой спелый, такой тяжелый.Аромат тяжелый, как боль

3

Мать говорила, что она похожа на тетю Машу,ореховые глаза и татарский скуластый черепСвоему отражению с презрением цедила татарваОстрый нос, которым она так гордилась,в нем было столько кокетства

4

Собираясь в Казань, я взяла несколько книг:Прочти мое желание Жеребкиной,Хрому Джармана.В последний момент захватила Улицу с односторонним движением БеньяминаКстати о Беньямине и набившем оскомину Ангеле Истории.Есть вид наслаждения —воображать, что это ты несешь томный меланхолический взгляди беспомощно смотришь на катастрофу XX века.Но никто не скажет: нет, я не ангел, я и есть катастрофа.Никто не хочет быть невообразимой дырой.Белой тугой хризантемойНо я и есть катастрофа

5

Я отвлекласьВ самый последний момент захватила Улицу с односторонним движением.Она такая тоненькая,издание 2012 года, Ad Marginem Press совместно с журналом ЛОГОС,бедная книжка,глянцевая обложка, блок из серой бумагиЯ не открывала ее с третьего курса Литературного института,потому что читать Беньямина и работать за барной стойкой невыносимо.Попробуй читать Беньямина в менеджерской каморке агентства детских праздников —фрустрирует хлеще, чем порно в VK 2011-гоТеперь я взяла эту книгу, чтобы прочитать еще раз.Теперь я могу читать Беньямина.Книга открылась на сорок шестой странице:Если тебе ничего не приходит в голову, ни в коем случае не прекращай писать. Дело чести литератора — прерваться только тогда, когда нужно соблюсти договоренность (обед, встреча) или когда произведение закончено.Комментировать эту заметку вопросом кто стирал и готовил Беньямину считаю излишним,и так все понятноПотом книга закрылась.Книга недолго помнит руку.Стоит мне убрать палец, она смыкаетсяКнига закрыласьи внезапно открылась на самой первой странице.Под заголовком ЛОГОС серый лист разорвала цветная фотографияиз первых туристических фотоавтоматов нулевых,в объектив еле вмещаются два широких татарских лица —мое и моей материМне двадцать два,матери сорок два,это наша последняя совместная фотографияМы долго пытались вставить в приемник влажную сторублевку,потом втиснулись в кабинку, рассчитанную на одного человека,я села к матери на колениМать не смотрит в камеру,ее ореховые глаза обращены к чему-то, что я никогда не увижу,на восковых щеках ее блики,мать уже близка к смерти, но мы ничего об этом не знаемО чем она думала в душной крымской фотобудке?Книга снова закрылась.Открылась на шестьдесят четвертой странице,где я жирным карандашом подчеркнула когда-то:Лишь тот, кто привык относиться к собственному прошлому как к отродью, порожденному нуждой и бедствиями, способен в любой момент извлечь из него самое ценное.Лицо матери,ее тонкие губы, которыми она не могла улыбнуться,длинные косы Миннегель,мой татарский череп,головки белых ослепительных хризантем

Штормовые элегии

первая штормовая

Что может быть красивее этого дня?В тугом ветре две женщины бредут по кромке прибояи принесенные морем орехи разбивают о камни,чтобы птицы смогли пропитатьсяЖенщина в алом плаще мне показывает коричневую кобуру ореха.Ее обветренное лицо бугристое,как волной искаженные водыБуревестник со свернутой шеей лежит на песке,кремовые перья с темными пятнышками взвиваются на ветру,я очень близко смотрю в его мокрый каменный глаз,впервые могу прикоснуться к птице морской09.02.2021

вторая штормовая

Накануне годовщины твоей смертина зимнем пляже ко мне привязались два уличных псаПахло потрошенной рыбой и терпким йодом,шторм вынес на берег лохмотья розовых водорослей и корневище крепкого тополя.Я сидела на нем, погрузив ноги в курчавую бахрому тины,и дворняги скуля рыли носами наносы в надежде выискать разбитую штормом рыбешку.Находили только осколки пластмассовых ложек и обрывки пакетов от чипсовДворняги рычали на волну и лаяли на буревестников, качавшихся на воде,потом один пес положил голову мне на колени и посмотрел в глазав немой просьбе о ласкеБерег исчезВетер качал буревестников на воде,шерсть уличных псов пахла солью и пылью прибрежных известняков.Вдоль линии берега кто-то оставил мусорные пакеты,и они обмякли, как мертвые тела у дорогиМы были на море однажды,в тени навеса я пила теплое пиво, а ты выжимала купальник,все пахло гниением, и вода протухала в заливе.Мы ходили на пляж для местных:казалось, там чище вода и тень кипарисов прячет от жестокого солнцаТы помогала мне войти в водуи постоянно курила,складывая окурки от тонких сигарет в выбоину в бетонеКурить на жаре было мучительным удовольствиемСок от надорванного инжира с огорода Миннегель тошнотворно пах.Он пах, как мокрая тряпка,но я все равно его елаНет, мы были на море не однажды.После смерти отца мы встретились в сентябре,шли шторма один за другим,и вино было горьким, был горьким кагор,все было горьким, и даже Аю-Даг показался мне траурным,как и сентябрьский прозрачный светМы были на море дважды.Ты говорила с прибрежными псами, как если бы они были твои одноклассники или братья.Ты говорила со всеми, как если бы они были твои братья.Ты говорила со мной, как с братомНо я не была тебе братомНакануне второй годовщины твоей смертидва грязных пса соревновались за мое скупое внимание,я им чесала загривки в твоих перчатках, которые забрала как наследство в память о тебе17.02.2021

третья штормовая

Над кромкой зимнего штормаворона парит рваным пятном,тело ее не бликует, она кажется плоскойМоре слепое выносит на камни пластмассовый лом.Он как часть галечной массы то там, то здесьзеленый красный голубой безобразный разбросан.Или он не безобразен.Прибрежному голубю все равно, на что наступать,когда он идет по камням и ищет чем пропитатьсяМоре приносит на берег серые тушки птиц.Они застыли как валуны,еле розовый цвет их безжизненных клювов рифмуетсяс истертыми банками от кока-колы.Крышки бутылок как старые зубы обиты и на солнце саднятМоре выносит все мертвое.Мутные тела медуздрожат, подбадриваемые волнойМедный торс дерева так похож на тело в предсмертной судороге.Я вижу линию живота, и вместо пота блестят хрусталики солиОблако темной ладонью накрыло берегВсе происходит.Море двигается слепоеОно бросило обожженное тело молочного поросенка,светится позвоночник и темнота потроховВсе, что здесь умирает, не превращается в падаль.Плоть каменеет.Соль сохраняет разбитых нырковЛежит буревестник в кружевах серой пены,волна его прибивает к рыжей глыбе песчаника5.03.2021

Осень

(1)

Алые травы слегли, истощившись за лето,на горизонте были видны сизые холки холмов.Я легла на краю оврага,смотрела, как шевелились березыВремя сделало меня плоской.Оно сплющило меня,так бездомный давит пивные банкиНочью рыжее зарево пылало над горизонтом.Ночь была беспросветна, как копоть на боку котелка,в ней отразилась медная проплешь закатаНочь была беспросветна, как копоть,и бархатна, как губы козленкаМы вдыхали ее,ты сказала, глядя в ночь, в рыжие всполохи света с силуэтами острых деревьев:я понимаю, как можно поверить в леших.Я кивнула, и чернота зарябила

(2)

В день приезда мы шли мимо конюшни.Пахло навозом,цепи звенели,щелкало тихое сено,ты разбивала копоть холодным лучом айфона,ты говорила:здесь так темно и тихословно я раствориласьи меня никогда не будетЗвезды глухие щемилиНочь нас вдыхала,мне нравилось это соседствоМне нравилось думать:там внутри ее тихой ноздриберезы как пальцы одурманенной кистиколышутся над оврагом

(3)

Пижма чернеет в траве,зонтики болиголова как старые кости стоят над тропойЯ пустая,мой лобок зарос буреломом русых волос,и внутри я сухая, как мертвые предзимние травыХолод идет, поражая жучков,но верба готовит красные почки с торчащим в разрывах пушком.Я приблизилась и облизала,они были сладкие,напоминали копытца новорожденных животныхХолод идетЗа завтраком скомканной ниткой показалась божья коровка в осенней дремоте,кромка рыжего панциря выдала в ней насекомое.Я ее перевернула,она ноги как весла сложила.Холод сразил ееПерекличка сорочья парит над холодной землей.На краю оврага я вижу: он – мохнатая складка.Березы медленно спят в свете увядшем

Карельские линии

Первая лицевая

мы шли в темноте и фонари цвета топленого масла освещали остов лесного отеляне было ветравремя притихло над ярко-зеленым газоном*виниловое озерцо днем отражало штришки белых березтеперь все вокруг проглотилоя смотрела в негос плавучего пирсаможно увидеть пожелтевший валуни космы гниющей осокичерное озеровечером раздаетсяи наполняет мир

Вторая лицевая

полотно туманадавит время*горбы муравейников спят в ряби леснойлистья рябины не успели опастьно уже нефтяными глазами отражают низкое небозеркальца их мелькают в траве*ели тянут тонкие пальцына каждом держится капля стерильной росыподношу их ко рту распробовать хвойное жженье*в редком свете лесном все изгниваетискрятся елочки мха*я присела на корточкивровень черному пню*мир тесной тропой тянется к впалым болотамтам над бурой водой камышовая чащатрасса за лесом гудитидут лесовозывезут сосновые торсы*в глотке леса тепломох обнажает головы серых камней*потухшая береста растворяет лесную тропу*в глотке леса все естьсамо по себе

Время тяжелее печали

Когда не пишу вижу тревожные сны

мужчина на казенной кушетке с длинным шрамом на теплой щекеглядя перед собой говорит:я внук венгерского евреяузкие палеты вдоль Братского шоссепо ним мы идем одна за другойгрязь чавкает под настиломнеясная бользелень сменяется талым снегомс тоской улыбаюсь во снепо утрам я плачумои слезы холоднее росыони легче водыони сохнут быстроя их выделяю как растение перед рассветомя помню такие слезы на виске матери по утрамони высыхали быстрои оставляли рыхлую бороздку солипишу в умележа с открытым ртом в стоматологическом креслеи боюсь забыть все что приходит на уму снов как и стихотворенийесть коварный аспект – когда ты в нем – все кажется важнымпо пробуждении помнишь только деталиматериалы на ощупьобрывки фраздантистка не взяла с меня денегя помню странный уколкогда кусочек зуба попал между нёбом и языкомсловно во рту родился осколок камняони говорят: бруксизмя говорю: нет сил терпетьи тру друг об друга тупые клыкина голодный желудок беру маленький фильтр и стреляю у владельца кафе сигаретудымок его красного Мальборо после моих самокрутоккажется чем-то постыдно безвкуснымлегкий дымоклегче утренних слезчем дольше я сплю – тем меньше пишу стиховкогда я не сплю – запах гнилого лука и морок плодовых мушек занимают мой умнаступая на мокрые листья по пути домойя размышляю: плотность времени выше плотности глиныи вспоминаю строчку из Мандельштама:время срезает меня как монетустихотворение похоже на осколок костионо откололосьнеприятно вести языком по свежей щербинкетак и время идет —я наблюдаю за металлической стрелкой своих черных часовона медленно двигается над циферблатомне устает и не помнитгде закончился деньне знаетгде начинается утротак пишется стихотворениестихотворение не знает временивремя и есть его материалстихотворение знает тяжелый ходмне хочется думать:слышит зубовный скрежет

Мне приснилось стихотворение

Табачный дым долго стоит над головойветер полощет травыеле живые они отражают октябрьский светМне снятся серые снысны в тупиках разрушенных многоэтажных домовздесь в свете забвенья я могу врачевать разрывыЗаслышав начальный слогсрастается бархатный борт пиджакаЕсть слова которых вне сна я не помнюпомню лишь взгляд и напряжение связокдальше —ткань зарастаетУтром я слышу дыханье временионо тяжелей антидактиляХотя строчка как тяжелые бочки спокойные катятся днимне подходит чтобы почувствовать вкус табакаи услышать гудение газонокосилки на школьном двореЯ вспоминаю пороги квартирв которых когда-то жилатемные коридорызапах избитой пыли аптечки кошачьей мочиВ воскресенье машина везет меняна Затулинку в переулок Южный в КузьминкиЯ смотрю на огни черной Москвыи не знаю мира который касался моей щеки еще год назадВспоминаю пороги и прикрываю глазаВозможно дело не в том что память крадет у меня настоящеев том что 225 миллиграмм венлафаксина в сочетании с лагеромдарит чувство безвременьяЯ сплю подолгуи открывая глазаотпускаю с пологой горы деревянную бочкусмотрю как медленно с глухим скрежетом она катится внизТруд Сизифа теперь мне кажется жалкимЧто тебе когда ты ежедневно поднимаешь на гору каменьТвои мышцы раскалены напряжениемА на вершине ты можешь почувствовать краткочто справляешься с весомНо когда каждое утро с одной и той же горынаблюдаешь за временем охолостелымТо понимаешь – труды слов твоих тщетны*Прошлой зимой я смотрела дельфину в глазаон лежал на галечном пляже и сиял как мокрая шинаОжившие мухи кишели в розах глазници острые частые зубы были так беззащитны между виниловых губЕго белый бок от горячего солнца стал ржавымкак копченая сайра на зимних прилавках МосквыМне было неяснотугой его торс раздуло от газовили он был таким крепкимпри жизниЯ побоялась коснуться блестящей спинытеперь жалею об этом*Я меряю время письмоммой год: шесть месяцев прозы шесть месяцев слепотыШила Хети писала что женщина как никточувствует времяС ней не поспоришьЯ продвигаюсь впереди вижу линии складок у напряженных губС каждым днем они глубжепро себя я их называю линией смертиПрозрачной становится прядьХирург разрезал деснуподточил челюстную костьи в пазуху положил костную крошку быкаТеперь я размышляю: стала ли я хоть немного быком?Они двигают зубыи мне представляется что человек

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.