Эхо старых книг

Тебе явно не по себе, твой взгляд постоянно обращается к их краю стола – опять же, незаметно для других, но не для меня. Наконец за супом мне удается привлечь твое внимание и начать разговор.

– Я был одновременно рад и удивлен, – говорю я со своей самой обаятельной улыбкой, – обнаружив, что сижу рядом с почетным гостем.

– С одним из них, – отрывисто отвечаешь ты. – Нас ведь двое.

– Да, конечно. Но мне повезло, что я сижу рядом с лучшей половиной.

Ты фыркаешь, не принимая комплимента.

– Разве вы не предпочли бы сидеть рядом со своей… дамой? Уверена, она по вам ужасно скучает.

– Ох, вряд ли. – Вежливо улыбаюсь, многозначительно глядя на конец стола, где Голди и Тедди прекрасно поладили. – По-моему, она неплохо проводит время. И кажется, ваш жених весьма увлечен… разговором.

– Не сомневаюсь, что она блестящая собеседница.

Твое замечание пропитано ядом, и я изо всех сил стараюсь не рассмеяться.

– Конечно же, вас не беспокоит, что Тедди падет жертвой чар Голди?

Ты кладешь ложку на стол и холодно смотришь на меня.

– Не смешите. Едва ли она во вкусе Тедди.

Мне очень хочется заметить, что Голди, громкоголосая и дерзкая блондинка, в точности соответствует вкусу Тедди и что он недостаточно хорош ни для нее, ни для тебя. Однако сдерживаюсь. Верно одно из двух: либо ты мне не поверишь, либо и без меня знаешь, что я прав.

– А кто в его вкусе? – говорю вместо этого. – Вы?

Твой взгляд снова скользит в тот конец стола, обдает сидящую там парочку ледяным холодом.

– По крайней мере, не женщина, которая называет себя Голди. Это кличка для спаниеля. Или псевдоним для актрисы водевиля.

Прячу улыбку, забавляясь твоей язвительностью.

– Это из-за ее золотистых волос. Когда она была маленькой, отец называл ее Голдилокс. Вот прозвище и прилипло.

– Трогательная история. Полагаю, она сама вам ее рассказала?

– Угадали. Похоже, они с отцом были довольно близки. А вы? У вашего отца есть для вас ласковое прозвище?

– Я никогда не была любимицей отца. Эта роль досталась моей сестре.

Твое холодное безразличие исчезло, обнажив эмоции, оставленные какой-то детской травмой. Никак не ожидал, что меня пригласят в эту дверь – по крайней мере, не так скоро, – но не собираюсь упускать возможности.

– А как он называл вашу сестру?

– Сокровище. Он называл ее «мое сокровище».

В твоем голосе – звон разбитого стекла, которого, как ты надеешься, я не услышу. Как я могу его не заметить, когда вдруг, несмотря на гул общего разговора, мы словно оказались в комнате одни? Вино развязало тебе язык, и в этот момент откровенности я испытываю одновременно неловкость и озарение. Вот наконец передо мной настоящая Белль – та женщина, которая, как я подозревал с самого начала, скрывалась за фальшивыми улыбками. Которая не управляется шестеренками и рычагами. Именно в это мгновение, с этим мимолетным замечанием, когда завеса упала, и ты ненадолго обнажилась, я понимаю, что на самом деле пропал.

Черт тебя побери!

Когда переходим к рыбному блюду, я меняю тему и говорю, что вдали от дома все кажется вкуснее.

– Или, может быть, это потому, что из-за войны у нас в Англии стал такой скудный рацион. Продажа сахара, масла и бекона теперь ограничена карточками, и, ходят слухи, если дело затянется, то карточки введут и на другие продукты. Надеюсь, США будут лучше подготовлены, чем мы.

– Мой отец говорит, что на этот раз нас втягивать не будут. Прошлая война научила нас не лезть в Европу. Тедди тоже так считает.

– А вы что думаете?

Ты дергаешь плечами в слабом намеке на пожатие.

– Я об этом не думаю. Совсем.

Твой ответ меня раздражает. Такое равнодушие, как будто я спросил о какой-то абстрактной математической задаче.

– Слишком заняты?

– С женщинами обычно не советуются по поводу войн. Мы посылаем наших мужей, братьев и возлюбленных умирать, заботясь о доме в их отсутствие, затем о том, что от них осталось, когда они вернутся домой – если они все же вернутся, – но нас редко спрашивают, что мы думаем.

Мое раздражение улетучивается, когда я перевариваю твой ответ. Я удивлен и рад, что ты не так равнодушна – и не так пуста, – как я боялся изначально. Открытие меня странно обрадовало.

– Отличный ответ для человека, который не особенно задумывается над этой темой.

– А у вас какие мысли? У вас они, наверное, есть. Признайтесь, вы злы на нас, янки, так же, как и все остальные в вашей стране?

– Мы не злы. Мы боимся того, что может произойти, если Соединенные Штаты останутся в стороне. Гитлер, конечно, надеется, что вы не вмешаетесь. И пока он, судя по всему, добивается своих целей.

– Полагаю, что вы интервенционист.

– Я наблюдатель. Всего лишь слежу за событиями с далекого берега.

– Кстати, о дальних берегах. Вы так и не сказали, что привело вас к нашим.

Смотрю в свою тарелку, сосредоточенно вытаскиваю косточки из лосося.

– Разве?

– Да. Вы только заявили, что ищете приключений.

Поднимаю на тебя взгляд с невинной улыбкой.

– Разве не все мы этим заняты?

Ты киваешь, как бы признавая, что я уклоняюсь от ответа.

– И как, нашли то самое приключение?

– Еще нет, но я здесь всего несколько недель.

– Надолго планируете задержаться?

– На данный момент это открытый вопрос. Полагаю, пока не получу то, что мне нужно.

– А именно?

– О нет, давайте не будем повторяться. Спросите меня о чем-нибудь другом.

– Что ж, хорошо. – Ты аккуратно промакиваешь губы салфеткой, оставляя на ней гранатовый след помады. – Давно вы начали писать?

Мои глаза все еще прикованы к салфетке, к отпечатку твоего рта, и на мгновение я глупо смущаюсь. Вопрос задан простой, совершенно безопасный. Такой можно задать на первом свидании. Велю себе дышать ровнее и расслабиться.

– Не могу припомнить, когда этого не делал, – наконец удается мне вымолвить. – Мой отец был журналистом, и я хотел стать таким же, как он. Когда мне было десять лет, он поставил в своем кабинете второй небольшой письменный стол и подарил мне одну из своих пишущих машинок, огромную блестящую черную штуковину, которой я пользуюсь до сих пор. На такой же машинке печатал Хемингуэй. Мой отец был большим его поклонником. Я сидел там часами, набирая всякую ерунду. Потом отец читал то, что я написал, отмечая ошибки карандашом и оставляя советы на полях: «подбирай более сильные глаголы», «меньше неопределенности с эпитетами», «говори только самое важное и предоставь остальное воображению читателя». Он был моим первым редактором и любителем «нашей дорогой старой колонии», как называл Штаты. Вероятно, именно поэтому я сейчас здесь. Отец любил Нью-Йорк, и в его рассказах город выглядел чудесным.

– Полагаю, он ужасно вами гордится.

– Он умер, к сожалению. Почти десять лет назад. Однако мне хотелось бы думать, что отец гордился бы мной, будь он жив.

Твой взгляд смягчается.

– Мне очень жаль.

Это стандартный ответ, когда кто-то упоминает о смерти, дежурная вежливость, но твой дрогнувший голос подсказывает мне, что ты говоришь от души. Потом я вспоминаю, как Голди рассказывала мне, что ты потеряла мать в юном возрасте. Долгая болезнь, не помню какая. Помню только, что она умерла в какой-то частной больнице на севере штата. Это был один из тех фрагментов, которые ты просто собираешь в папку на случай, если в какой-то момент он понадобится для предыстории, но в моем представлении слова о ее смерти никак не связывались с человеком из плоти и крови, потому что тогда ты не была плотью и кровью. Теперь же, когда ты сидишь так близко, что наши локти иногда соприкасаются, та история воспринимается совсем по-другому.

– Спасибо. Очень мило с вашей стороны.

– А ваша мать? Она…

– Мать жива, однако осталась в Беркшире. Я надеялся, что она поедет со мной, но отец похоронен на кладбище в Кукхэме, и мама отказалась его бросать. Ослиное упрямство – так она говорила о моем отце. Они были очень похожи друг на друга, эти двое. Союз, заключенный на небесах, если вы верите в подобные вещи.

– А вы верите?

Твое лицо не выдает эмоций, но в вопросе чувствуется нотка печали и оттенок смирения перед судьбой, которые невозможно скрыть. Мне удается улыбнуться, хотя улыбка, кажется, получилась извиняющаяся.

– Я видел это своими глазами, так что вынужден поверить. Однако это не я только что обручился. Поэтому более уместный вопрос: а вы?

Ты избавлена от необходимости отвечать, потому что появляется официант, который убирает наши тарелки и предлагает следующее блюдо. Я пью вино, пока меняют посуду. Осознаю, что говорил чересчур свободно, позволив личным подробностям проникнуть туда, где им нечего делать. Я редко бываю неосторожен, особенно в отношении такой опасной вещи, как правда, но ты оказываешь на меня странное влияние. Заставляешь меня позабыть, кто я и зачем сюда приехал.

Пока мы наслаждаемся новым блюдом, ты беседуешь с другим своим соседом – железнодорожником по имени Брейди, с которым я немного пообщался во время коктейлей. Притворяюсь, что полностью занят окровавленным куском говядины на своей тарелке, и слушаю обсуждение, разворачивающееся за столом. Похоже, все тут единодушно поддерживают Чарльза Линдберга – Счастливчика Линди, как его теперь называют, – и его заявление о том, что жестокости Гитлера в Европе не должны волновать США.

Наконец ты отодвигаешь от себя нетронутую говядину, поворачиваешься ко мне и продолжаешь разговор с того места, где мы остановились.

– Я никогда раньше не встречала писателя. Расскажите побольше о вашей работе.

– Что вы хотели бы узнать?

– Вы сейчас что-нибудь пишете? Возможно, роман о британце, любителе приключений, который пересек большой синий океан, чтобы узнать все о роскошных американцах?

– Так и есть. – В самом деле, именно такова моя задумка, хотя это не вся правда. Всю правду ты узнаешь позже, но к тому времени ущерб будет уже нанесен. Пора сменить тему, прежде чем ты станешь слишком любопытной. – Теперь моя очередь задать вопрос. Одна птичка нашептала мне, что вы недавно приобрели несколько лошадей из Ирландии. Это ваше собственное увлечение или из-за любви вашего избранника ко всему, что связано с лошадьми?

– И кто же эта птичка? Она сегодня тоже здесь?

– Я не говорил, что птичка – «она», но да.

Твой взгляд перемещается на противоположный конец стола, где Голди хихикает над какой-то шуткой твоего жениха. Некоторое время ты смотришь на них, задумчивая и сдержанная. Когда наконец возвращаешься ко мне, уголки твоего рта приподнимаются, придавая тебе слегка кошачий вид.

– И она не возражала, что мое имя всплыло во время вашего… интимного разговора?

Пожимаю плечами.

– Она не особенно ревнива, по крайней мере, в отношении меня. И не возражает, что я интересуюсь вами.

– Значит ли это, что я стану частью вашего романа? Поэтому вы появились рядом со мной во второй раз? Чтобы изучить современных американских женщин и затем написать о своих наблюдениях?

Смотрю на тебя поверх бокала, вопросительно склоняю голову набок.

– А вы хотели бы, чтобы о вас писали подобным образом? Двухстраничный разворот с фотографиями: «Один день из жизни американской наследницы».

Твои глаза предупреждающе сузились на случай, если мой вопрос не гипотетический.

– Не люблю, когда обо мне пишут.

Я широко, обезоруживающе улыбаюсь.

– Вам не стоит бояться. Я предпочитаю оставить это дело вашему мистеру Уинчеллу. У него получится лучше, чем когда-либо у меня. Хотя мне все же интересно узнать о лошадях. Вы не производите впечатления любительницы конюшен.

Ты изгибаешь бровь.

– Неужели?

– Нет.

– А какое впечатление я произвожу?

Ты флиртуешь со мной, используя томный голос и свои дымчато-янтарные глаза так, чтобы твой жених это заметил. Платишь ему той же монетой. Я только рад подыграть. Однако мне интересно: готова ли ты к такой взрослой игре?

– Пока не знаю, – честно отвечаю я. – Не могу вас понять. Но рано или поздно я вас разгадаю.

Ты моргаешь, изумленная моей прямотой.

– Вы всегда так уверены в себе?

– Не всегда. Но бывает, я смотрю на головоломку и сразу понимаю, как сложить все ее части.

– Выходит, я головоломка.

Отпиваю вино, не спеша отвечать.

– Каждая женщина представляет собой загадку, – говорю я наконец. – Некоторых разгадать труднее, чем других. Но знаете, я обнаружил, что самые сложные больше всего стоят усилий.

На самом деле все это просто болтовня – легковесная светская чепуха, сочиненная под влиянием момента, – но звучит, по-моему, неплохо. Таинственная и немного зловещая бархатная перчатка, брошенная посреди ужина. Я очень доволен собой, когда вижу, как слабый румянец окрашивает твои щеки. Он тебе идет.

– Ну так вы ошиблись, – говоришь ты слишком мягким тоном, чтобы я тебе поверил. – Я любительница конюшен. Или, по крайней мере, пытаюсь ею стать.

– Потому что хорошая жена должна интересоваться тем, что интересует ее мужа?

– Это не имеет ничего общего с Тедди. Ну почти ничего. Прошлой весной он возил меня в Саратогу, показать своих чистокровок. Их готовили к первой гонке. Мы встали очень рано, чтобы посмотреть, как наездники их тренируют. Они были такими красивыми, гладкими, сильными и быстрыми, как ветер. Я сразу поняла, что хочу свою лошадь. У нас дома в Хэмптоне есть несколько, но они только для верховой езды. А чистокровные – для спорта. Пришлось постараться, но в конце концов я уговорила отца купить мне пару на день рождения.

Смотрю на тебя, переваривая то, что ты только что сказала, – и то, как ты это сказала. Словно речь шла о пустяке.

– Ваш отец купил вам пару скаковых лошадей… в подарок на день рождения?

– Да, милую гнедую кобылку и каштанового жеребенка. И приказал переделать конюшню, где они будут содержаться. Понимаю, звучит ужасно высокомерно, но в основном это было сделано просто для того, чтобы меня заткнуть. Отец убежден, что теперь, когда он выполнил мою просьбу, я потеряю интерес. Говорит, я слишком быстро меняю увлечения.

– Это так?

– Зависит от обстоятельств.

– И от каких же?

– Насколько это увлечение мне интересно.

– И вам интересны лошади?

– Очень! Нужно так много всего узнать. Для этого существует целый язык. Это первое, чему вы должны научиться, если хотите, чтобы вас воспринимали всерьез. А я хочу. Мне пришлось даже вникнуть во весь племенной бизнес. Я понятия не имела, что есть так много факторов, которые необходимо учитывать в делах между мужскими и женскими особями. Нужно хорошо в этом разбираться, чтобы все получилось, как надо.

Ты так очаровательна в своей болтовне, настолько поглощена обсуждением нового хобби, что не осознаешь, как может трактовать наш разговор посторонний слушатель – например, юный официант, в этот момент ставящий перед тобой блюдце с куском грушевого пирога. С трудом сохраняю невозмутимое выражение лица.

– Да что вы?

– О да. Это целая наука. На эту тему существует масса литературы, но одни только книги мало помогут. Мои подруги считают меня ужасно неженственной из-за того, что я интересуюсь такими вещами, но я обнаружила, что если хочешь добиться успеха в чем-то, то нужен практический опыт. – В твоем голосе теперь звучит какое-то мурлыканье, хриплое и кошачье. Ты делаешь паузу, одаривая меня хитрой улыбкой. – Нельзя ничего бояться. Нужно сразу прыгнуть и испачкаться. Вы не согласны?

Я чуть не выплюнул вино. Я принял тебя за невинную, простодушную девочку. Теперь вижу, что был не прав. Ты прекрасно осознаешь свои слова и понимаешь, как они могут быть истолкованы. И получаешь огромное удовольствие, дразня меня подобным образом.

– Да, пожалуй, согласен, – говорю я, изо всех сил пытаясь сохранить серьезность. – И чему вас научил этот прыжок?

– О, многому. Например, тому, что следует быть очень избирательным при выборе самца. Учитывать темперамент. И показатели, такие как размер и выносливость. Все это очень важно для удовлетворительного результата.

Отставляю стакан и вытираю губы салфеткой. Если ты желаешь поиграть в игры, кто я такой, чтобы портить тебе удовольствие? Я и сам люблю играть. Но только с целью победить.

– И как думаете, вы сделали мудрый выбор?

Твоя улыбка становится шире. Радуешься, что я решил подыграть.

– Боюсь, на данный момент еще слишком рано об этом судить. Полагаю, время покажет.

Киваю в знак благодарности юноше, который только что налил мне кофе, затем поднимаю чашку ко рту, пряча за ней улыбку.

– Хотел бы я увидеть этих ваших лошадей.

– А я была бы рада вам их показать, – беспечно отвечаешь ты, отрезая кусочек грушевого пирога. – Возможно, как-нибудь и получится.

– Завтра днем я свободен. Тем более давно хотел съездить в Хэмптон. Слышал, это красивое место.

Ты смотришь на меня, будто кролик, попавший в ловушку. Ты не готова к тому, чтобы охотник, которого ты увлекла в такую веселую погоню, наконец-то тебя поймал, но, попавшись в капкан, храбро держишься.

– Вы ездите верхом?

– И вполне сносно, – холодно отвечаю я, с удовольствием наблюдая твое замешательство. – Давно не ездил, но такие навыки ведь не забываются, верно?

– Да… наверное, нет.

– Значит, увидимся завтра?

К моему удивлению, после беглого взгляда на Тедди ты соглашаешься встретиться со мной на следующий день в два часа пополудни возле конюшен твоего отца. Улавливаю сдержанный поздравительный кивок от Голди. Она не в курсе, что я назначил свидание, но видит, что я чем-то доволен.

Вероятно, слишком доволен.

Ужин быстро подходит к концу, и я понимаю, что, покинув столовую, мы расстанемся на всю ночь. А пока мне приходится наблюдать, как ты топчешься рядом с Тедди, и утешать себя мыслями о завтрашнем дне.

Глава 4

Эшлин

«Мы читаем не для того, чтобы убегать от жизни, а чтобы научиться проживать ее более глубоко и насыщенно и познавать мир глазами других».

27 сентября 1984 г. Портсмут, Нью-Гэмпшир

Эшлин поморщилась, переворачивая переплетную крышку, и пожалела, что не выпила вторую чашку кофе. Она пришла в мастерскую пораньше, чтобы приступить к работе над последней находкой Гертруды Максвелл на гаражной распродаже – сборником детективов о Нэнси Дрю в тканевом переплете, предназначенным в качестве рождественского подарка для ее внучки, – но не чувствовала особенного вдохновения.

Глаза были сухими, в затылке все еще чувствовались остатки головной боли. Она снова засиделась допоздна, перечитывая те отрывки из «Сожалеющей Белль», которые показались ей особенно интригующими. А в этой книге все было интригующим. Намеки на то, что мотивы автора могли быть менее чем благородными. Загадочные отсылки к блистательной Голди. Восхитительная игра слов, которой герои перекидывались во время ужина.

Огромным усилием воли она наконец закрыла книгу и выключила свет. Не терпелось узнать, что произошло на следующий день в конюшне, но прежде всего Эшлин хотела разгадать тайну происхождения книги.

Возможно, рукопись потерялась, а потом кто-то ее случайно обнаружил и переплел некоторое время спустя. Или, что более вероятно, это была работа начинающего автора, который не смог найти издателя. Однако эти версии не объясняли отсутствие имени писателя.

Что тогда остается?

Эшлин почти исключила оплошность со стороны переплетчика. Такое, конечно, случается, и все же маловероятно, чтобы переплетчик, способный создать такую красивую книгу, оказался столь невнимательным, что упустил имена автора и издателя, а также страницу об авторских правах. И о многом говорил сам текст, сочащийся презрением: к отцу Белль, к Тедди, а порой и к самой Белль. Но ничего такого, что могло бы выдать имена прототипов. Эта чрезмерная осторожность выглядела намеренной.

Вчера вечером она записала два имени: Кеннет Грэм, который помог ей найти покупателя на довольно хороший экземпляр «Викария Уэйкфилда», обнаруженный ею на распродаже поместья в прошлом году, и Мейсон Девани, владелец букинистической лавки в Бостоне, который иногда писал статьи о литературных расследованиях.

Эшлин взглянула на часы. Звонить слишком рано. Пожалуй, она поработает до открытия магазина и отложит звонки на обеденное время – тогда больше шансов застать людей у телефонов.

Она надела пару белых хлопчатобумажных перчаток, готовясь к тщательному осмотру «Потайной лестницы», когда услышала звонок в магазине. Простонав, Эшлин сняла перчатки и побежала взять трубку. Фрэнк был непреклонен в том, чтобы его не беспокоили во время работы над переплетами, но у него были сотрудники, которые присматривали за магазином, пока он трудился в мастерской. А Эшлин – пока, по крайней мере – одна.

– Доброе утро. Магазин «Невероятная история», – ответила она, добавив в голос капельку утреннего оптимизма.

– Мне сказали, ты звонила.

– Кевин?

– К твоим услугам.

– Я думала, вы с Грегом на Багамах.

– Были. Но вместе с нами туда явился и тропический шторм «Исидор», поэтому мы удрали, пока еще летали самолеты. Да и не жалеем. Там дикая жара, и мы оба покраснели, как омары в кипятке. Короче, я вернулся и звоню, хотя и не потому, что ты меня об этом просила. Я сейчас был в задней комнате, перебирал коробки, которые пришли за день до нашего отъезда, и нашел кое-что, что может тебя заинтересовать.

– Что именно? – Эшлин даже не спросила, книга ли это. Разумеется, книга. – Что ты нашел? И во сколько она мне обойдется?

– Это мне предстоит решить, а тебе – услышать. Пока сообщу только, что ты определенно захочешь прийти.

– Выкладывай уже, Кевин.

– Ну и что в этом интересного?

– Можешь хотя бы намекнуть, о чем речь? Мне взять с собой чековую книжку или сразу дарственную на автомобиль?

Кевин рассмеялся.

– Речь не о Библии Гутенберга. Просто говорю, что тебе точно будет любопытно. Я бы принес сам, но я тут один, а значит, тебе придется зайти.

– Ладно. И все-таки ты жестокий человек. Знаешь ведь, что я не смогу вырваться, пока не закроюсь.

– Тогда увидимся в шесть.

Раздался резкий щелчок и короткие гудки. Эшлин уставилась на тяжелую черную трубку, понимая, что от волнения забыла спросить его о парне из Рая.

* * *

Ровно в шесть Эшлин заперла магазин и прошла два квартала до магазина Кевина «Зайди дважды». Хозяин сидел за прилавком и заполнял ценники.

Он взглянул на нее с вежливой улыбкой.

– Привет. Что тебя привело?

– Очень смешно.

– Эй, мой отпуск пропал! Дай мне хоть немного развлечься.

– Уже закончил?

– Ну хорошо, – проворчал он, в притворной обиде надувая губы. – Но ты пожалеешь, что не отнеслась ко мне полюбезнее. – Он заговорщически ухмыльнулся, залез под прилавок и достал небольшую книгу в мраморно-голубой обложке. – Та-дам!

У Эшлин мурашки побежали по коже, когда она взяла книгу из его рук. Это была точная копия – или почти точная – той, которую она теперь носила в своей сумочке. Тот же размер, такая же марокканская кожа, такой же ребристый корешок. Хотя при ближайшем рассмотрении она заметила разницу. Голубой цвет был иного оттенка, слегка отдавал зеленым. Эшлин взглянула на корешок, прочитала название, оттиснутое золотом: «Навсегда и другая ложь».

И снова имя автора и название издательства отсутствовали, как и какие-либо следы заметного эха. У нее возникло искушение тут же раскрыть книгу и проверить то, что, как она подозревала, содержится внутри, но в этом не было необходимости. Она уже знала, что держит в руках, и хотела открыть издание без свидетелей.

– Поверить не могу. Почти идентичная! Где ты ее нашел?

– Тот парень принес еще четыре коробки, когда я уехал в отпуск. До сегодняшнего дня у меня не было возможности в них заглянуть. Я знал, что ты захочешь ее взять, как только увидел. Что думаешь о первой?