Демон и Кикимора

– Моя история… Ну, слушай. Я тоже из ВВС. Российских. Командир экипажа тяжёлого четырёхмоторного бомбардировщика. С американцами не воюем, но отношения в целом скверные. Скажем так – терпим друг дружку из последних сил.

– Здесь аналогично, – кивнул Майкл. – Вместе с Россией только потому, что общий враг. Продолжай.

– Был ранен. Ушёл со службы. Объявил себе отпуск, чтоб решить с дальнейшей жизнью. Поехал на родину. Там друг детства предложил забраться в болота, к заповедным островам.

– В ноябре? Там же холод собачий! Время Зюзи наступает, зимнего нечистика.

– В июле. Это сюда я попал в ноябрь. Короче, пошли мы по тропе. Начали лоймы баловать. Едва не утоп.

– Не удивительно. А как спасся? – слушать спокойно американский офицер не умел, поминутно вставлял пару копеек. Или, скорее, пару центов.

– Белун вывел. Я ему зажигалку подарил.

– Белун в болоте? Он же вроде у дорог пасётся!

Лейтенант поразительно хорошо разбирался в полесской нечисти.

– Видел бы ты дороги в Беларуси… Асфальт, подстриженная травка на обочинах. Не то что деду – таракану не спрятаться.

– Хорошо живёте. Так что Белун?

– Сказал: ни назад, ни вперёд пути нет, только очень далеко… Завёл и бросил. У аллигаторов.

– Лучше аллигатор, чем лойма, – серьёзно заметил Майкл. – С аллигатором хоть какие-то шансы договориться. Или сбежать, отделавшись одной ногой. Ладно. Сейчас совета спрошу.

Он распустил завязки баула. Оттуда выбрался… я глаза протёр… учитель Йода!

И тотчас начал ругаться.

Я ожидал от него спича на английском языке с исковерканным порядком слов, вроде «тёмной стороны великая сила есть, флай-падаван». Но существо чесало по-нашему, приправляя речь полесскими словечками.

– Як жаш долга! Праклён на тебя, Михась! Навошта стольки у твоей турме сядзець?

– А ты хотел, чтоб пациенты психбольницы окончательно сошли с ума?

Было от чего. В отличие от хрестоматийного героя «Звёздных войн», этот был длинноносый, мохнатый. На ногах… или, правильнее, на нижних лапах красовались башмаки примерно сорок пятого размера при общем росте нечистика мне по пояс. Одет был в детский синий костюмчик, в США, наверно, не шьют взрослую одежду на такой размер. Глазки маленькие, колючие. Недобрые.

– Самось! Не ругайся. Скажи: Андрей правду говорит?

– А то… Наш ён. Палесски. Но чужы. Быццам внутри яго свой нячысцик сядзиць. И пра Белуна правда. Стары и дурны ёлупень. Не мог ближей хлопца адправить!

Я присел на корточки и протянул к нему руку. Самось зашипел и шлёпнул меня по пальцам.

– Андрей! Это же не кот и не собачка, а домовик. Домашний эльф! – рассмеялся Майкл-Михась. – Ты бы ещё ему кис-кис сказал и почесал за ухом.

Зелёный насупился и полез обратно в «турму», из которой только что вылез с нескрываемым облегчением. Меня же удивило другое.

– Домовик? Почему не в доме?

– Так переводят нас, скоро. В Великобританию. Там наш новый дом, пусть на время. А с моей семьёй Самось не ужился. Говорит – неряхи они. Придирается.

Я вернулся на скамейку.

– Ты что-то говорил о работе.

– Конечно! Андрей, ты же из лётного состава!

– Ну да. Буду весьма полезен на борту бомбардировщика, оборудованного бортовой вычислительной машиной «Орбита-10ТС-42» и комплексом курсовертикалей «Румб-1Б». Лет через сорок-пятьдесят их, наверно, изобретут. Запасись терпением.

Конечно, в Англии имеет смысл как-то извернуться и перебраться в истребительную авиацию. Уж что-что, а «спитфайр» я никогда не забуду. Как раз начался сорок третий, любимая пятёрочка MkV меняется на девятую серию…

Но тем самым нарушу наказ Юры доверять естественному ходу вещей.

– И что? Основы пилотирования и навигации ты знаешь. Уверен, аппаратура сейчас более простая, чем в твоё время, освоишь мигом.

– Наверно… Но не в этом дело. Слушай, ты в гораздо большей степени Майкл, чем Михаил. Я же до самых печёнок терпеть не могу американские военно-воздушные силы.

– Почему?!

Пришлось рассказать. Не всё, конечно. Про сбитых янки в Корее и Вьетнаме не стоит, любой толерантности есть предел. Достаточно было про идеологическую накачку в ВКС России. Про то, как американский асс-задница едва не угробил андрюхин самолёт, зацепив за крыло. Как русские сами пугали флотских, выпустив шасси и закрылки с заходом на посадку на авианосец. Несётся такая дурища, немногим меньше Б-52, на кораблик, вдруг показавшийся крохотным, потому что крупнее Ф-4 палуба ничего не принимает, размах крыла куда больше, чем ширина авианосца на миделе, и «тушка» непременно зацепит правой плоскостью за надстройки… Американцы на палубе разбегаются словно тараканы ночью в кладовке, когда неожиданно включили свет, Андрюха с вторым пилотом рогочут от пуза. Штурвал на себя в последний миг, едва не срубив крылом их антенны.

В общем, обмен вежливостью и ненавистью обоюдный.

– По моему глубокому личному убеждению, американцы – надменные и самоуверенные засранцы. Убеждённые, что они и только они несут миру подлинную демократию, высшее счастье для каждого, и готовы перебить всех нахрен, кто сомневается в их политике гуманизма, мира и добра. И если ты, Мишаня, добровольно и с песней влился в их ряды, могу только посочувствовать.

Действительно – не хочу ничего подобного. Мне не надо такого счастья. Лучше уж в пехоту, высадиться в Нормандии, дойти до Эльбы и тихо перебраться в СССР. Бабтя сейчас молодая ещё, скрывается от немцев на дальнем хуторе среди болот. Вот найду её…

Нельзя! А вдруг изменю что-то важное? Она не встретит деда Кузьму, не родится у них сынок Ян, записанный по-русски Иваном, андрюхин отец. Возникнет парадокс, описанный теоретиками. Правда, никому из теоретиков не встретился дед Белун, чтоб проверить гипотезу на практике.

Или зря волнуюсь? Это – параллельный мир, подведомственный тридцать четвёртой канцелярии, и даже если пристрелю предков местного Андрея Полещука, никаких парадоксов не возникнет…

– Я тебе главного не сказал, – Михаил бросил основной козырь на стол. – Собирают команду из полешуков. Тех, кто может обратиться к духам лесов и болот, когда уж полный звиздец настанет. Трудно сейчас. Немцы на Волге. Японцы по всему Тихому океану. Хватаемся за каждую соломину. Вот и возникла идея у одного имеющего вес человека создать очень особенный экипаж бомбардировщика Б-17 «Флаинг Фортресс». Только из наших. С корнями из Полесья Российской империи. Оттого и тебя приметили, благодаря рапорту шерифа. Ты же против немцев, правда? А в Советскую Россию не попадёшь.

Какую-то струну он во мне задел… Радиатор пробит, и машина летит на честном слове и одном крыле…

– В войне с немцами победим и без всякой магии с нечистиками, – заверил я его. – В сорок третьем начнутся массовые американские бомбардировки Третьего Рейха. Красная армия разобьёт немцев под Курском. Берлин возьмём в конце апреля сорок пятого, Япония сдуется к концу августа.

– Твои сведения о будущем бесценны. И абсолютно бесполезны, потому что в них никто не поверит. Разве что я и несколько парней в экипаже «Кикиморы». Да ещё домовик Самось. Остальные ни за что. Потому – сами, сами.

– А что такое «Кикимора»?

– Наша «Летающая крепость». Мы её ещё не получили, но уже придумали название. Места штурмана и второго пилота в экипаже вакантны. Летишь?

– Не знаю…

– Зато я знаю, – наседал он. – Ты только что сказал: в войне победим. Мы победим! И ты тоже. Себя от нас не отделяешь. Какая разница, с какой стороны гвоздить фрицев? Решайся! Главное – вернёшься в небо.

Сигарета обожгла пальцы.

– Пошло всё в… Согласен!

Миша вскочил и вытянулся по стойке «смирно», очень непривычной – у американцев совершенно иной строевой устав.

– Слава Богу – не зря ездил во Флориду. Рядовой Полещук!

– Да, сэр! – я тоже встал и приложил руку к «пустой» голове, без головного убора, в США так принято.

О том, что в российской авиации у меня, то есть Андрея, было подполковничье звание, на оставшееся время командировки в данный мир лучше не заикаться.

Когда пылили на джипе к железнодорожной станции, Миша, сучёнок, поведал ещё об одной детали, не повлиявшей бы на конечное решение, но крайне неприятной.

– Знаешь, гансы помешаны на всякой чертовщине. У них нечистики – свои. О первых случаях рассказывали ещё в ходе Битвы за Англию, вроде британские бесы с ними справились. Официальной информации – ноль, только заметки в жёлтой прессе.

– Так предъяви Самося командованию. Пусть убедятся: коль у нас есть зелёные человечки, немцам сам их проклятый Бог велел ставить нечисть под знамёна ваффен-СС.

– Не выйдзе, – возразил домовой, высовываясь из сумки. – Глядзи, чорны не чуе мяне и не бачыць.

Водитель афроамериканец, не проявивший ни малейшего интереса к разговору белых, никак не отреагировал на появление в кабине зелёного. Впрочем, он был столь равнодушен, что напоминал скорее автопилот от «теслы», нежели живого человека. Или впитал знания от предков, привыкших к существованию среди лесных африканских духов, отчего Самосем его не удивить.

– Малыш прав, – согласился Майкл. – Большинство как бы адекватных белых не видит и не слышит их племя в упор. Если примет на грудь пинту-другую, то – да. Но списывает на алкогольные галюны.

– А чернокожие и краснокожие?

Офицер покачал головой.

– И те, и другие держат нас за потомков рабовладельцев и колонизаторов. Поэтому их существа – наши враги почище нацистов. Даже если экипаж бомбардировщика целиком составить из индейцев, их гады начнут портить соседние самолёты эскадрильи.

– Пробовали?

– Нет. Но я уверен.

«Марк! Ты же воевал в Великую Отечественную. Ну, раз за британцев, то во Вторую мировую. И что – тоже с чертями летали?»

«Я – нет. Мне ангела хватило. Дотошный и занудный – от его присутствия любые нечистики сдохли бы от тоски».

Андрей тихонько булькнул внутри меня. Он начал привыкать к мысли, что потусторонний мир, с ангелами, демонами и Боженькой, столь же реален как и привычный. Но что у небожителей ничуть не ангельский нрав, местами – откровенно скотский, никак пока не смирился.

«Если есть Бог… То Божьи ангелы… Раз у него такие ангелы, то сам он…»

«То сейчас сорвёшься в богохульство и получишь добавочку в плечи за грех. И так висишь на пороге Великого Ничто за попытку резать вены. Это не компьютерная игра, дурачок, не засейвишься, не переиграешь сначала. Каждое твоё детское рыгание и пердение при людях, брошенный в голубя камушек – всё записано на невидимых серверах Вечности. Как и добрые поступки. Но, как свидетельствует мой двухтысячелетний опыт, абсолютное большинство успевает накопить куда больше дерьма, нежели заслуг. Поэтому почти каждый проходит через зону и влачит участь зэ-га хотя бы десятку лет. Кроме совсем святых праведников и искупивших грехи мучеников».

Что же касается ангелов, то причина, как мне кажется, в другом. Кроме высших архангелов, о коих наслышан, но ни разу не имел счастья лицезреть, все коллеги Юры – это бывшие люди. Пусть не худшие, наоборот, но принёсшие в небесную канцелярию кучу пороков из прежней жизни. Естественно, научившиеся толковать любые поступки в совершённые во имя Господа. В том числе, например, прекратить человеческую рождаемость на Земле. Из наигуманнейших, мать их, интересов!

Пока Миша отвлёкся, пришлось провести сеанс психотерапии. Конечно же, напарника угнетала перспектива подняться на борт бомбардировщика с белой звездой дяди Сэма. Российская политпропаганда настолько демонизировала пиндосов в его глазах, что, выбирай он сам место попаданства в сорок второй год, точно не назвал бы Штаты. Вряд ли Германию, немецкие нацисты, которых и спустя восемьдесят лет русские называют фашистами, в представлении Андрея болтаются где-то наравне с америкосами. Вот с криком «банзай» бомбить тех же американцев – с восторгом. Придурок совершенно не врубается, что первыми начинать войну нельзя. Вообще низзя. Ни при каких условиях, потому что – смертный грех. Даже оправдываясь самообороной от потенциального нападения, из-за чего сильно пострадали еврейские покойники, загодя врезавшие по арабам в шестьдесят седьмом. Как бы ни молились своему Богу, для евреев – несколько более персональному, чем другим народам, преисподняя встретила их отнюдь не радужно. Арабов – наоборот, почти лояльно. Воздаётся и по делам твоим, и по мыслям твоим. Но по действиям – куда более сурово. Поэтому арабы, намылившиеся истреблять евреев, но не успевшие и погибшие под израильскими бомбами, отгребли несравнимо меньшие сроки в отрядах зэ-га.

Андрюха не понимает: нет плохих народов, плохих людей. А есть народы, представители которых массово нарушили заповедь «не убий», бросившись на другой безо всякого вменяемого повода. Подданные диктаторов или законно избранных вождей бездумно выполнили их команды, не пытаясь сопротивляться.

Грешники сами допёрли до азбучных истин, записав решениях Нюрнбергского трибунала: исполнение преступного приказа не избавляет от ответственности за преступление. В загробном правосудии, ну – как бы правосудии, тот же принцип. Поэтому воздушным самураям, «героям» Пёрл-Харбора, причиталось по несколько сотен в плечи, и отнюдь не самого лайтового режима. Американцам, сгоревшим заживо в линкорах и крейсерах, в пору жалкая десятка-другая, считая в среднем по больнице. Вот если бы они, исполняя приказ своего президента, я бы даже сказал – Президента Высшей Расы, приплыли первыми к берегам Японии, расчехлили пушки и вдарили для профилактики, для самозащиты от нападения, но не состоявшегося, а потенциального, расчёт воздаяния был бы противоположный.

Разумеется, перевоспитание оккупированного индивидуума – дело не одной недели и даже не одного месяца. Особенного для военного, кому боевой приказ святее наказов матери, Конституции и Библии вместе взятых. Хоть Андрей – один из наиболее вменяемых русских напарников.

Я поступил проще. Рассказал, как решался с Ваняткой угнать «чайку» и махнуть к белополякам. Главное – не за кого воевать, а против кого.

«Играл в детстве в войнушку? – спросил его. – Наши против фашистов?»

«Само собой. Фашистами назначали самых задротов района и мочили их по-чёрному. За Сталинград, за Хатынь…»

«Сверстников-однокашников, таких же пацанов из СССР. А теперь перед тобой настоящие белокурые бестии. Военные преступники. Свято желающие освободить Советский Союз от большевизма методом истребления большевиков – до трёх четвертей всего населения. Сами мы с тобой в Союз не перебежим. Альтернатива: отсидеться или воевать с Гитлером. Я выбираю – воевать. Можешь спокойно сидеть в уголке черепушки. Или катиться в преисподнюю, хоть тут не уверен – мы в другом мире, вдруг местные тебя не примут, не выделят котёл со смолой».

«Спасибо на этом».

«За мной не заржавеет. И учти: мы – не в прошлом, а в настоящем этой реальности. Паулюс в Сталинграде, немецкий флаг гордо реет над Эльбрусом. Наци контролируют всю континентальную Европу. Ничто ещё не решено и не факт, что обернётся благополучно для антигитлеровской коалиции. Вдруг уроды первыми соберут атомную бомбу и заставят амеров с англичанами и прочими австралийцами выйти из войны, оставшись один на один с СССР? Товарищу Сталину придёт… если не задница, то получит очень большие осложнения. Ты как хочешь, а я попробую помешать. В меру сил одного лётчика».

Андрюха задумался. Надолго. И ковырнул в самое больное место.

«Марк! Если мы в чужом мире и погибнем, а нас не примет местная преисподняя?»

«Не знаю. Не исключаю, что превратимся в неприкаянные души, вынужденные бродить до скончания веков, сходя с ума от ужаса, одиночества и отчаяния. Если сидеть в тылу и не лезть в ВВС, шанс уцелеть значительно выше. Но я – лечу. Ты – тоже. В каком качестве, подменяя меня за штурвалом или просто назойливой мухой на периферии сознания, сам решай».

Пока пассажир свыкался с идеей вербовки в ненавистную ему и нелюбимую мной американскую авиацию, я размышлял о другом. Данное задание из ряда вон выходило по сравнению с предыдущими. Всегда накануне появлялся крылатый вестник грядущих неприятностей, доводивший задачу и желаемый результат. Постоянно в той или иной мере чувствовалось присутствие куратора, он мог навязать своё общество, не слишком порой любезное, в любой миг. Обо мне забывали, бывало, на несколько недель или месяцев, но пристроив на заданные рельсы.

Сейчас же навалилось одиночество. Впервые за две с чем-то тысяч лет! Пусть разбавленное присутствием Андрея, Миши и странного Самося. Привык за столетия воспринимать себя винтиком системы. А тут – сам врубись, что за миссия предстоит. Каково?

«Ладно. Сбрасывать бомбы на немцев – благородное дело. Даже с белыми звёздами на крыле», – булькнул пассажир.

«Ни хрена не благородное».

У меня взыграло чувство противоречия, потому и поддел его. Возможно, зря. Но не смог остановиться. Некоторые вещи нужно решить на берегу, до того, как сядем за штурвал, не только для него – для себя тоже.

«Почему?!»

«Война – вообще штука малоприятная, в ней сплошняком кровь, грязь, мозги и кишки наружу, а не благородство. Тем более – стратегическая бомбардировочная авиация. В «спитфайре» или в МиГе я всегда стрелял, увидев врага в прицел. Убивал таких же военных лётчиков, как и сам. Когда под Эль-Аламейном летали с бомбами, укладывали каждую точно в армейские колонны. А теперь? Штурман выведет нас в нужный квадрат. Скорее всего – ночью. И самолёт скинет несколько тонн бомб по городу, где, наверно, коптит военный завод. Сколько бомб упадёт на цель, а сколько по жилым кварталам, ты знаешь? Мимо цели – большинство. В моей жизни после смерти была одна-единственная настоящая любовь – испанка Мария. Погибла в Мадриде во время ночной авиабомбардировки промышленных объектов. Убивший её немецкий или итальянский экипаж – военные преступники. Мы с тобой ничем не лучше. Точнее, будем в скором времени. Но иного способа сражаться против наци я не знаю».

На этот раз Полещук молчал ещё дольше, чем перед одобрением вступления в ВВС США. Потом промычал:

«Как же сложно с тобой… Нельзя так! Всё должно быть понятно. Здесь – наши, там враги. Наших надо защищать, врагов убивать».

«Да. Примитивный инстинкт звериной стаи в лесу. Наши по определению – хорошие парни. Все остальные – объект охоты. Только учти, ты родился человеком, а не просто подполковником эР-эФ. Человеческая мораль куда более замороченная, как и оценки в посмертии. Приходится думать головой и взвешивать поступки душой, а не отдаваться первобытным инстинктам».

Турсунбекович на его месте свёл бы диалог к непробиваемой формуле «всё в руках Аллаха» и успокоился. Для Андрея слом привычной морали шёл труднее, чем крушение материалистической картины мира.

Глава 4

Кикимора на «Кикиморе»

Самось со своей барышней образовали весьма странную парочку. Алеся, в прошлом – обычная человеческая девушка, тоже происхождением из белорусского Полесья, представляла собой неприкаянную душу. Умерла в начале двадцатых, когда её «коханый» (любимый) так и не вернулся из Европы. Пропал без вести – то ли засыпанный взрывом тяжёлого кайзеровского «чемодана», снаряда крупного калибра, то ли сгинул в плену, то ли… Кто его знает. Помыкавшись между мирами, довольно быстро начала обретать плоть и уже видна нам с Михаилом, другим полешукам, а также Самосю. Он, существо, так сказать, иного биологического вида, прилип к покойной девице как клещ, та не возражала.

Уверен, неведомая сила притянула её на авиабазу Локборн, штат Огайо, из-за присутствия здесь сотен мужиков, распространявших аромат тестостерона. А поскольку плотская и высокая любовь, в общем-то, связаны, неутолённая душа влекла усопшую к нуждающимся в спаривании парням. Вот только они Алесю не замечали. И лишь Самось составил подруге компанию.

Чем они занимались наедине – ограничивались петтингом либо между этими в высшей степени странными существами устанавливался некий плотский контакт, я не знал и не лез в их личную жизнь. Согласно полесской мифологии, такие грустные покойницы, не отошедшие в мир иной, именовались кикиморами. Самолёт в её честь получил столь странное для американского уха прозвище задолго до того, как его перегнали к нам на базу. Когда мы получили, наконец, долгожданный Б-17Ф, Янка, наш стрелок верхней башни и борттехник по совместительству, втихую провёл апгрейд, добавив в конструкцию корабля лючки в районе центроплана, позволявшие домовому нырять в крыло. Вряд ли в пространстве между лонжеронами, нервюрами, топливными баками и прочим хозяйством было уютно. Домовые – непритязательные существа, они запросто обоснуются в дымоходе печи или в вентиляционных шахтах современных зданий. Алеся, куда менее материальная, свободно проникала через переборки. Например, из пилотской кабины свободно просачивалась, не замечая запертую квадратную дверь, на «бродвей», то есть шаткий мостик шириной в почтовый конверт, шедший через бомбовый отсек к месту радиста.

Жуткий, надо сказать, переход. В учебных полётах, а на базе Локборн они длились по два-три часа, порой приспичивало в туалет, он находится в хвостовой части фюзеляжа по правому борту. Как-то я, едва ступивши на мостик, вдруг услышал журчанье приводов, снизу ворвался нешуточный вихрь – почему-то открылись створки бомболюка. Поскольку бомбовой нагрузки не брали, вокруг мостика ни черта нет, я вцепился как в грешную душу за низенькие хлипкие перильца. Справа и слева от меня пустота, земля несётся внизу на отдалении километров трёх, машину трясёт и подбрасывает, ураганный ветер намеревается спихнуть с насеста… Прыгнуть с парашютом? Ха-ха три раза. «Парашют оставлен дома на траве аэродрома» (А.Розенбаум), точнее – у кресла второго пилота. Перед посадкой на борт мы цепляем на себя поверх меховой куртки и нагрудника замысловатую ременную сбрую, парашют к ней присоединяется только непосредственно перед прыжком. Кстати, именно в парашютной сумке Михаил привёз Самося во Флориду, а я сразу не понял – что это за валиска.

В общем, в тот раз путешествие в гальюн я завершил, лишь когда створки бомболюка вернулись на место. Никакая дьявольская регенерация не оживит тело, плюхнувшееся на американскую землю с высоты в три тысячи метров. Или девять тысяч футов, в местных единицах, ничуть не легче.

Памперсов здесь не знают. Дуть в штаны – тоже совершенно не выход, кабина не отапливается, и при команде подняться на восемь-десять тысяч метров (двадцать четыре тысячи футов и более, но европейская привычка заставляет всё пересчитывать в метрические единицы) внутри бомбардировщика растекается жуткий дубак. Минус сорок по Фаренгейту, по Цельсию – те же минус сорок, моча застынет. Врачи предупреждали: терпеть! Иначе обоссавшегося ждёт обморожение бёдер, не повезёт – и детородного органа тоже.

Наверно – пугали. Тем более, обмороженный гусар меня не волнует, даже оторванный. Выращу новый на радость себе и Андрюхе. Но лучше уж как полагается. И совсем не тянуло справить нужду прямо в открытый бомболюк, на головы безмятежным обывателям штата Огайо.

Побывав на фронте, точнее – на очень многих фронтах, я прекрасно понимал, что зима с сорок второго на сорок третий год, проведённая в Штатах, это чистый курорт по сравнению с предстоящим в Великобритании. Андрей офигел от лёгкости, с которой я раскрутил на свидание лётчицу из вспомогательной службы ВВС, сняв комнату в паре миль от базы, потом официантку, затем девушку из метеорологического департамента… Гусар не остался в обиде.

«Ты же говорил: прелюбодеяние – грех?»

Андрюха изумлялся, но не возмущался. Понравилось ему.

«Само собой. Грех, но не столь тяжкий. Я же не насилую барышень. Замужних и девственниц не совращаю. Доставляю им радость. Удовольствие от плотской любви – крохотная частичка Божьей Благодати, доступная смертным на Земле. Увидишь – на войне хлебнём всякого и свершим такое, что местные грешки, как и местные добрые дела, окажутся воробьиным чихом в общем зачёте».

Ну и другая крупица Божьей Благодати – счастье полёта. Хоть совершенно непривычное, потому как принимается в очень большом коллективе. На российском противолодочном я не вмешивался в работу подполковника, а он ни разу не романтик в душе, хоть любит авиацию не меньше моего. Скорее – военно-воздушный извозчик. Кураж вроде имитации захода на посадку на авианосец – предел его душевных изысков. До этого только учебно-тренировочные спарки и «фантом» вынуждали меня делить самолёт на двоих. Как правило, я оставался наедине с машиной и небом, даже действуя в составе эскадрильи, крыла, полка. Теперь, опускаясь в кресло второго пилота справа от Михаила, сразу начинал работать в команде, достаточно непростой: полешуки – сплошь индивидуалисты с собственным мнением по любому поводу, упрямые и неуступчивые. Если бы некий покровитель проекта из восьмого бомбардировочного командования не распорядился комплектовать экипаж именно из нас, странных, большинство бы покинуло ВВС задолго до перелёта в Европу.