Совет

Саша Григор

Совет

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Это было много-много лет назад. Тогда еще были живы мои бабушка и дедушка. Мы с родителями часто ездили к ним в гости. Чаще всего мы бывали у них летом и ранней осенью. Во дворе их дома, рядом с колодцем, росла яблоня. Если бы вы видели те яблоки, то обязательно, слышите, обязательно откусили бы кусочек хоть от одного из них. Даже не сомневайтесь, откусили бы. Они были такими…

Нет, боюсь, что все слова всех языков мира не смогут описать эти плоды должным образом, не смогут создать в вашей голове реальный их образ. Представьте себе: с одной стороны – темно-бордовый бочок, с другой – слегка желтовато-спелого цвета, между ними – переход нежно-розового цвета. Кожура кажется прозрачной, и сквозь нее словно просвечивает нежная сочная мякоть плода. Если откусить кусочек, то можно убедиться в том, что мякоть действительно нежнейших белого и розового цветов. Нет, не светло-розовая, а белая и розовая одновременно. Да, и такое возможно – белого и розового цвета одновременно. Само яблоко рыхлое и четко видны крупинки мякоти, сквозь которые проходят бордовые прожилки, тянущиеся от сердцевины плода. Я не могу передать вам то, как выглядели эти яблоки. Скажу лишь, что, держа их в руках, было абсолютно невозможно удержаться и не откусить кусочек.

Кусочек. Много раз я предпринимала попытки насладиться вкусом этих соблазнительно прекрасных яблок, надкусывая их одно за другим. Я пробовала на вкус и самое зрелое яблоко, пробовала полакомиться и еще недозревшими, срывая их с веток дерева. Один раз я даже съела целое яблоко! Да! Эти попытки, словно какой-то обряд, с маниакальной упертостью повторялись мною из года в год.

Сейчас уже нет в живых ни бабушки, ни дедушки. Та яблоня давно ссохлась, и ее спилили. Но если бы дерево все еще было живо и давало плоды, окажись там, возле него, взяв в руки яблоко, откусила бы я? Да. Глупо, конечно. Я знаю и понимаю это. Но откусила бы, потому что … потому что… Да потому что, а вдруг что-то изменилось за столько лет. Да, именно, «а вдруг что-то изменилось». Ха. Но что могло поменяться? Яблоня поменяла свой сорт и яблоки перестали быть безнадежно горькими или в их вкусе хотя бы появился намек на какую-то сладость, да? Нет. Ну, нет, конечно. Я понимаю это. Но… А вдруг…

Вы, наверное, сейчас подумали, что я ерундой какой-то занималась. Знаю. Мы, малышня, много раз это слышали от взрослых, которые заставали нас за этим незатейливым занятием – надкусывать яблоки в поисках того самого, вкус которого наконец-то будет соответствовать его внешнему виду. Уверяю вас, они искренне пытались убедить нас в бестолковости этих поисков. Но и сами взрослые занимались той же ерундой, когда нас, малышни, не было рядом. В этом и заключается, пожалуй, самый ироничный парадокс нашей с вами жизни.

НАЧАЛО БЕСЕДЫ

Отец Михаил спустился по лестнице храма. Перекрестился. Поклонился. И направился во внутренний дворик.

– Батюшка, можно с Вами поговорить? – окликнул его приятный женский голос.

Он обернулся. Голос принадлежал молодой девушке лет двадцати пяти. Девушка была одета в джинсы и майку на тоненьких бретелях. На голове был платок из какой-то легкой ткани. Батюшка усмехнулся: в этом молодежь вся – в обтягивающих джинсах, но с обязательно покрытой головой.

Тучи медленно, но уверенно собирались над городом, несмело подбираясь к солнцу. Парило. Было тяжело дышать, а в полном облачении священнослужителя на солнце находиться было вообще невозможно. К тому же он только что отслужил литургию. Но человек просит о помощи. Просит. Значит, надо помочь. «Пусть никто не уйдет обиженным», – вспомнилось вдруг ему.

Приход был большим, к тому же Храм находился в самом центре города. Двери Храма всегда были открыты и прихожанам, которые приходили в храм на службы, и «захожанам», которые заходили в Храм в любое иное время, чтобы зажечь свечу, помолиться, посмотреть или просто побыть в благодатной тишине. Естественно, что он не был единственным служителем в этом приходе, но как-то незаметно для самого себя и для всего прихода, включая и «захожан», которые чаще всего даже имени его не знали, он стал именно тем Батюшкой, к которому люди шли со своими проблемами. Шли, чтобы поговорить, испросить совета. С чего все началось? Он помнит тот первый разговор. Точнее, не сам разговор его тогда впечатлил, а реакция той женщины. Она плакала. На протяжении всего разговора слезы текли из ее глаз. Она словно долго-долго до этого копила в себе их, эти слезинки, чтобы позволить истечь им именно в этом разговоре. Он помнит конец разговора. Она подняла на него свои глаза… Ее лицо было заплаканным, нос был красным, глаза опухшими от слез. Но! Ее глаза… ее глаза… они светились. Светились. Ее лицо светилось. Она вся светилась, когда уходила. Эти заплаканные, светящиеся счастьем и облегчением тяжелой ноши глаза… Он тогда словно к душе ее прикоснулся. Разговор был тяжелым, но ее глаза… эти глаза искупили тогда всю его усталость. С тех пор он видел много таких глаз. Не все они были красными от слез. Были и глаза, которые не проронили ни одной слезинки. Но каждый раз у него перехватывало дух от силы и мощи того потока света, который начинал бить из глаз этих людей после разговора с ним. Именно этот свет и вызывал в нем ощущение «прикосновения к чужой душе». Это всегда было похоже на какое-то тайное-тайное таинство. Очень-очень личное и очень-очень деликатное. Нет, чтобы таинство состоялось, нельзя было сыпать притчами из Писания, ругать или стыдить человека за его проступки. Нужно было выслушать Человека, а услышать при этом его Душу. Ох и разные же это порой бывают речи. А потом сговорить этих двух в один диалог, дабы Человек услышал Душу свою. Именно диалог. Ибо эта парочка всегда уже владеет ответом на проблему, которая их и привела к отцу Михаилу.

– Конечно, – мягко сказал отец Михаил, – давайте присядем где-нибудь в теньке и поговорим.

Вся территория Храма была обнесена высоким каменным забором. Вдоль забора для прихожан предусмотрительно были сделаны лавочки. Рядом с некоторыми лавочками росли деревья. «Сегодня только сами эти деревья и помнят, кем им было назначено расти именно здесь, расти и радовать нас тенью своих крон: птица была это или человек», – всплыли в памяти священника слова отца Андрея, настоятеля Храма.

Они устроились на одной из лавочек, рядом с которой росло дерево. Внешние условия для доверительной беседы были соблюдены: каменный забор защищал их со спины, уединенность лавочки позволяла не опасаться, что их случайно подслушают, даже дерево закрывало их от любопытного солнца, от которого не так-то и легко было спрятаться сегодня.

Сев, отец Михаил прислонился спиной к забору. Девушка присела на краешек лавки. Она молчала. Хотя правильнее было бы сказать, что она не произносила слов, потому что тело ее обвинить в молчании было сложно. Оно было весьма и весьма красноречивым: пальцы рук нервно теребили кончик платка (казалось, что она сейчас порвет этот платок), глаза упорно смотрели в сторону, румянец заливал все ее лицо. Было видно, что ей не по себе, что она сомневается. А ей действительно было не по себе. Она сделала первый шаг – пришла к священнику. Но второй шаг – рассказать – куда более трудный. Она знала отношение церкви к подобным вещам, ожидать другой реакции от священника, отличной от негативной и резко осуждающей, она просто не могла. Но ей надо было с кем-то поговорить.

– Я не собираюсь это делать, – нарушил молчание отец Михаил.

– Что? – впервые после того, как они присели на лавочку, девушка посмотрела ему в лицо.

– Я не собираюсь критиковать Вас или «сыпать» церковными догмами. Не собираюсь наставлять Вас, так сказать, на путь истинный. Вы это и так все сами знаете. Вы пришли за другим. Я постараюсь Вам помочь.

– Правда?

Он поджал губы, закрыл глаза и утвердительно кивнул головой. Это невербальное «Да» было столь убедительно и дружелюбно, что девушка поверила ему. Она облегченно вздохнула, улыбнулась и, устроившись поудобнее на лавочке, начала говорить.

– Наверное, следует начать со сна, – бойко выдала она, но тут же, покосившись на священника, неуверенно замямлила, – я знаю…, что церковь не одобряет…

СОН

Она ожидала увидеть, как минимум, нахмуренные брови, поджатые недовольно губы. Ожидала, но не увидела. Он сидел неподвижно, вытянув скрещенные в лодыжках ноги, сложив руки на груди, и сосредоточенно смотрел прямо перед собой. Лицо его было спокойным. Он слушал. Просто слушал.

– Это был очень необычный сон. Он был таким… белым… Нет, светлым. Нет… Да, он был… Он словно соткан был из белого света. Это было так странно… Я видела сон от лица другого человека. Я видела себя его глазами. Я чувствовала его эмоции, думала его мысли, ну, то есть я знала, что он думает. Не знаю, как это объяснить более точно…

Девушка замолчала, пытаясь подобрать более точные слова.

– Ладно, пусть будет так, – добавила она, немного подумав, и продолжила. – Мы находились в каком-то бусике молочного цвета. Мы куда-то ехали. Это было похоже на какую-то дальнюю поездку. Мест в бусике было семь: место водителя, одно рядом с водителем, во втором ряду было два места и три места в последнем, третьем ряду. Я, которая я, сидела сразу же за спиной водителя у окна, а я, которая другой человек, сидела в следующем ряду, правее от меня. Ну, той, которая я. Я-я сидела, повернувшись ко мне, и улыбалась. Это была такая спокойная и дружелюбная улыбка. Я-другая смотрела на меня как на лоха. Э-э-э… Простите, Батюшка, наверное, так нельзя говорить, – прервала она свой рассказ.

– Ничего. Лоха, так лоха, – улыбнулся отец Михаил. – Говори, как есть.

– Так вот, смотрела как на лоха. Именно лоха. Лоха, которого везут с собой только для того, чтобы он оплатил одну треть стоимости дороги. И узнает этот лох о своей миссии только после того, как пересечем какую-то черту, черту невозврата. А еще… Эта моя счастливая улыбающаяся физиономия вызывала довольство собой этого, другого, потому что подчеркивала наивное доверие, без которого бы лох не состоялся. Больше не было никаких иных мыслей, эмоций. Не было никаких сомнений. Я бы сказала, что внутри, то ли в душе, то ли в голове этого человека, было как-то непривычно пусто, это была какая-то… холодная пустота. Черствая пустота. Вот…

Она замолчала.

РЕАЛЬНОСТЬ

Пауза начала слишком затягиваться.

– Ты переживаешь из-за сна? – мягко спросил отец Михаил.

Она подняла на него удивленные глаза.

– Нет, что Вы! Я не придала ему никакого значения. По крайней мере, тогда. Подумала, чего только не увидишь во сне перед дорогой, – она улыбнулась. – Тем более, что я очень плохо спала: боялась не услышать будильник и проспать. Мы собирались в Прагу. Должны были ехать: я, моя сестра с мужем и детьми, брат ее мужа, Игорь, с семьей и еще какие-то родственники ее мужа. Я не знала, сколько нас человек будет, не знала, на какой машине поедем. Я не знала вообще никаких подробностей. Мне предложил поехать муж сестры. Я согласилась… Вообще-то, сестра как-то обмолвилась, что хорошо было бы сесть в одну машину, потому что тогда платить будет меньше. Но говорила она это так, словно разговаривала в тот момент исключительно сама с собой, а я была просто случайным свидетелем того разговора. Из этого как бы «подслушанного» разговора я вынесла лишь то, что мы поедем на двух машинах. У мужа сестры была машина зеленого цвета, а у Игоря – черная. О машине дополнительных родственниках-попутчиках у меня не было никакой информации. К тому же…

Девушка помолчала немного, а потом продолжила говорить каким-то совершенно иным тоном. Было видно, что ей стыдно и очень больно произносить эти слова, но эти слова должны были быть произнесены, чтобы священник правильно понял всю картину. При этом она словно оправдывала сестру. В любом случае, в ее голосе не звучало ни нотки осуждения или злобы.

– Понимаете, у нас с сестрой всегда были напряженные отношения. Она никогда мне ни в чем не помогала… бесплатно. Бесплатно она могла только нахамить. Когда я была маленькой она часто била меня. А у нас ведь 8 лет разницы в возрасте. Несколько раз было и такое, что запирала меня в комнате на целый день, пока родители были на работе. Без еды и воды, разумеется. Полагаю, даже не стоит озвучивать тот факт, что постоянные ссоры, за которыми следовали долгие периоды полного игнора моей персоны, были нормой для нашего близкого сестринского общения. Ну да. Это было. Но, знаете, Батюшка, я всегда как-то умудрялась ее оправдывать. Ну-у, что она несчастная, что ей жить сложнее, и с мужем проблемы – он периодически в запоях, – работа нелюбимая, черная кошка дорогу перебежала, бури магнитные, луна растущая, – усмехнулась девушка, – я каким-то загадочным для себя образом всегда умудрялась ее оправдать и простить. Так сильно мне хотелось иметь нормальные отношения с сестрой. Вы понимаете, я ни разу не держала на нее зла. Даже когда она срывала на мне свою злость и какую-то свою «загнанность» в угол во время очередного двухнедельного запоя мужа, словно это была моя вина. Она закатывала мне скандал и переставала разговаривать или просто переставала разговаривать. Вообще. Даже элементарно здороваться переставала. Но согласитесь же, что ей было тяжело. Куда мне на нее злиться? Она же сестра. Единственная. Другой нет и не будет. Мы же семья. Одна семья. Родные люди. Надо держаться вместе, поддерживать друг друга в трудное время. А иначе зачем…

Она словно пыталась оправдать, но уже не только сестру, но и саму себя, свою неубиваемую привязанность к сестре.

– Понимаете, даже при том, что такое предложение о поездке было весьма странным и неожиданным и явно не в стиле моей сестры, тем не менее я не заподозрила ничего неладного. А эта сумма в треть стоимости дороги… Я даже воспринять как нечто серьезное и тем более реальное, да еще и соотнести с моей сестрой… Нет. Нет! Это даже для моей сестры было бы слишком большим перебором. Так что нет. Я не придала никакого значения этому сну. Хотя, правильнее было бы сказать, не придавала тому сну значения на протяжении всего времени, пока собиралась утром в поездку, пока спускалась с сумкой вниз по лестнице, пока открывала дверь подъезда. Вы не поверите, но оказалось, что мы поедем все вместе на одной машине – бусике, ну, таком минивэне, и… именно молочного цвета. Вот такое вот «совпаденьице», – кисло улыбнулась девушка. – Он был небольшого размера. И да, Батюшка, да. Внутри оказалось ровно семь мест. Именно так: два спереди, два места во втором ряду и три в последнем, третьем ряду. Но я же еще не села на то место, – сказала я сама себе, открывая пассажирскую дверь. На водительское место и место рядом с водителем, понятно, я не претендовала. Поэтому, в моем распоряжении было пять мест и, чисто гипотетически, я могла занять любое. По крайней мере мне так казалось. Ан нет. Не могла. Открыв дверь, я увидела следующую картину: в салоне бусика сидела Карина, жена Игоря, с младшей дочкой на руках. Она сидела во втором ряду на соседнем от типа «моего» места. А в третьем ряду, прямо посередине, сидела старшая дочь Карины и Игоря, место рядом с ней занимал внушительных размеров рюкзак. Таким образом, у меня оказалось всего два варианта вместо пяти. Но доступ к обоим этим местам был перекрыт. Я застыла в нерешительности, выбирая место, к которому было бы проще добраться. «Садись сюда», – сказала мне Карина и повернулась на своем месте, пропуская меня на хм… «мое место». Хозяин барин. Понимаете, я сейчас Вам рассказываю уже с позиции себя сегодняшней, знающей, что это все не простое стечение обстоятельств. А тогда у меня не было даже мыслей таких. Ведь я все равно была уверена, что это просто забавное совпадение, не более. В конце концов, какая разница, где сидеть. К тому же я ведь села не где-нибудь, а у окна. Повезло же. Разве нет? Вот. Далее мы поехали к родителям Игоря, оставили у них детей. И только после этого заехали за семьей моей сестры. Карина, сидевшая до этого рядом со мной, пересела на место рядом с водителем. Рядом со мной села племянница. Прямо за мной примостился племянник. А сестра с мужем сели в третий ряд правее меня. Когда закончили распихивать сумки, пакеты и прочие свои пожитки, уселись, закрыли все двери и были готовы начать наше движение в западном направлении, в Чехию, в Прагу… Я вдруг, неожиданно для самой себя, спросила: «А как там с деньгами? Вы мне скажете, сколько платить?» Я сидела, обернувшись назад, и обращалась к сестре. Она сидела довольно улыбаясь, муж ее тоже светился от счастья. Его губы были растянуты в тако-о-ой самодовольной улыбке. Хотя… возможно, я сейчас немного и преувеличиваю, возможно, тогда они просто улыбались. Самодовольно! «Конечно, – произнес он. – Едь и не волнуйся ни о чем», – передразнила девушка своего зятя. – В тот момент я даже и не вспомнила о сне, и эти довольные улыбки меня не насторожили. С чего вдруг я вообще должна была их в чем-то заподозрить? Ну да, странное было приглашение: они до этого ездили, много раз ездили, но мне ни разу не предлагали поехать с ними. Ну и что? Нет. Мне даже в голову не пришло отнестись ко сну серьезно. К тому же они улыбались. В общем, мы поехали. Меня больше дорога занимала. Я вообще люблю разного рода поездки. Если кто-то куда-то едет и ему нужна компашка, то я всегда за. Да и вообще, в бусике семь человек, ну хорошо, шесть, если детей за одного посчитать, или пять, если детей не считать. Ну, или уже совсем на худой конец, четыре человека, если еще и Игорю простить стоимость дороги, посчитав, что бусик его, а такой пробег для машины тоже чего-то да стоит. Нет, Батюшка, если бы кто-нибудь мне тогда сказал, что сон более прав, чем я в своих математических рассуждениях, то я бы стала спорить с пеной у рта. Ну потому что откуда взяться одной третьей? С потолка? Это уже будет просто грабеж, ничем не обоснованный. И что? Моя сестра на это пойдет? Она же не безумная, в конце-то концов!

Девушка выглядела возбужденной: глаза горели, лицо заливал румянец. Речь была быстрой и сопровождалась активной жестикуляцией рук. Она словно пыталась убедить священника, что этот сон был абсолютной чушью, немыслимой чушью. Казалось, что ей было очень важно в тот момент, чтобы священник в это поверил, словно от этого что-то зависело. Но что зависело? Отец Михаил пока не мог понять.

– Нет, это было таким логическим абсурдом, что думать об этом было абсурдно, не то чтобы начать принимать это всерьез. К тому же они улыбались. Все хорошо. Я наслаждалась поездкой. Было много всего интересного. Любая поездка – это всегда интересно. Ибо это всегда приключение. Я не буду рассказывать о дороге. Скажу лишь, что со стороны моей родни отношение было очень хорошее, я бы даже сказала, внимательное отношение. Все было очень хорошо, я была довольна как слон этой поездкой. Мы приехали в Прагу во второй половине следующего дня. Разместились в какой-то частной гостинице. Потом подробно ознакомились с ассортиментом близлежащего продуктового магазина. И, конечно же, побрели знакомиться и с иными близлежащими достопримечательностями. Поужинали в кафе пиццей, конечно же, попробовали чешского пива. В общем, настроение было суперским. Суперско-восхитительным, я бы даже так сказала.

Вечером мы вернулись в гостиницу. Когда поднимались по лестнице, как-то сговорились, что надобно с деньгами разобраться, в основном это касалось меня и семьи сестры, так как они одалживали у меня злотые в Польше, а за меня муж сестры рассчитывался в магазине в Праге – я тогда еще не успела кроны приобрести. Там еще было много таких взаимозачетных покупок. И действительно было бы хорошо разобраться со всеми взаимными долгами пораньше, пока мы еще помнили, кто, где, за кого, сколько и в какой валюте рассчитывался. Игорь сказал, чтобы мы сами разбирались со всеми долгами: своими и его тоже, если он кому должен или ему должны, а потом уже ему итог сказали, сколько он должен или, наоборот, ему должны. В общем, мы с мужем сестры уселись подбивать все долги всех трех сторон. Он вспоминал, я записывала. У нас получалось три столбика, поскольку было три независимых кошелька. Мы дошли до расходов на дорогу, и надо было записать в каждый столбик фактический расход, который получался бы на тот момент на каждый из кошельков. А дальше я помню лишь отрывочно. Он стал делить стоимость дороги на… три части… то есть по количеству семей, по количеству кошельков. Сестра произнесла утвердительно: «Ну мы же не одна семья». А мой племянник начал рассуждать на тему погашения этих взаимных долгов и стоимости дороги, при этом он опирался на тот факт, что я оплачиваю треть стоимости дороги. И это в их устах было так убедительно. Так правильно, так само собой разумеющееся… У меня не было слов. Я только смотрела на них огромными глазами. А внутри было такое состояние, словно мне сейчас такую оплеуху зарядили, так врезали, что я упала. Вы понимаете? Ребенок знал! Знал! Значит, они обсуждали это дома при детях. Все знали, что делить будут по количеству кошельков, и неважно, сколько человек за этим кошельком закреплено. Все знали! Кроме меня. Они так делили, даже не учитывая скрытые расходы Игоря на машину. Блин, Батюшка, все были в курсе, только мне забыли сказать! Хотя нет. Не забыли. Я же спрашивала тогда. Да, если бы они сказали, я бы просто вышла бы из машины. Просто вышла бы, пожелала бы приятной поездки и спокойно, без тени сожаления, поехала бы домой. А если бы знала заранее, то поехала бы не одна, тогда бы платила бы одну шестую. Да, пощечина была сильной. Но я выдержала удар. Хотя в ушах и звенели слова сестры: «Ну мы же не одна семья». Я выдержала тогда удар: я не расплакалась, не разразилась в скандал, не начала качать права – что я тогда могла? Встать? Уйти? Вообще из гостиницы? Нет… Это было бы безумием… Я не сказала ни одного слова против. У меня в тот момент и слов-то не было. Удивление, недоумение… Да. А слов не было. Я была словно зритель в зале, перед которым разыгрывался спектакль. С весьма неожиданной развязкой. Мне нужно было время, чтобы принять то, что произошло. Я просто сжала зубы тогда и сделала вид, что что все нормально. Мы подбили промежуточные итоги по деньгам. Я пожелала спокойной ночи и ушла к себе в номер. «Мы же не одна семья» – продолжало звучать в моей голове. Даже дети знали. Даже они считали, что это нормально, а ведь племяннику было уже тринадцать лет. Неужели это нормально? Я ушла. Спокойно. Батюшка, я даже…

Она вскочила, схватилась руками за голову.

– Я даже сказать не могу, от чего я тогда была в большем шоке: от того, что сон сбылся, или того, что она все-таки так поступила. Как она могла так поступить? Как я могла это увидеть заранее во сне? Нет, нет и еще раз нет. Это невозможно. Невозможно! Мои мысли, мои эмоции метались по комнате вместе со мной. Мы натыкались друг на друга, спотыкались, поднимались и продолжали свои отчаянные попытки найти хоть какое-то внутреннее равновесие, чтобы не натворить чего, не устроить скандал, не собраться и не уйти из гостиницы куда-нибудь, куда глаза глядят.

Девушка начала метаться из стороны в сторону, активно жестикулируя. Ее речь стала сбивчивой. Если для нее так тяжело вспоминать это сейчас, то можно только догадываться, каково ей пришлось тогда, там, в чужой стране, в полной зависимости от ее сестры. Не каждый из нас выдержал бы такой удар, – подумал отец Михаил.

– Ибо это уже был бы конец, – она словно разговаривала сама с собой. – Моя буйная, пусть даже и справедливая, реакция поставила бы жирную точку в моих взаимоотношениях с сестрой. Точку внутри меня. Я бы вычеркнула ее из моей жизни.

Она внезапно остановилась напротив священника и резко спросила:

– Понимаете? Навсегда!

В следующее мгновение она уже сидела на лавочке, повернувшись всем телом в сторону отца Михаила, и продолжала говорить. Только тон ее был уже совершенно другим. Она говорила тихо и медленно, но с каким-то внутренним напором, словно пыталась опять в чем-то его, отца Михаила, убедить.

– Но она же сестра. Она же родная сестра. Какой бы она ни была, какой бы ни была я, мы же сестры. Нам же еще родителей вместе хоронить.

Лишь только быстрый взгляд отца Михаила в сторону девушки выдал его неприятие в отношении последней произнесенной ею фразы, но он промолчал.

– Ну не любишь ты меня, – продолжала сбивчиво говорить девушка, – хорошо, но зачем так-то, а? Неужели она не понимала, что после такого предательства дальше только конец? Что мы станем врагами? Да после такого… Если бы на ее месте был бы другой человек, то я бы ему в спину плюнула бы, я бы… я бы при виде его на другую сторону улицы бы переходила, всячески демонстрируя свое презрение. Неужели, ну неужели ей было все равно, что мы можем полностью прекратить общение? Навсегда.

Священник молчал и по-прежнему сосредоточенно смотрел прямо перед собой.

– Я ничего не стала выяснять и на следующий день. Сделала вид, что все нормально. Мы провели в Праге еще один день. На следующий день мы отправились домой с заездом в Дрезден. Ну, что я могу сказать… красивые города, красивая архитектура…, но все впечатление было испорчено моим настроением, а настроение было поганеньким. Я все пялилась на сестру, пытаясь понять, неужели ей все равно. А она аккуратно избегала меня. Держалась на расстоянии и вообще старалась избегать любого общения со мной. Вот так вот резко изменилось поведение моей сестры. Да и мужа ее тоже. Значит, где-то внутри они понимали, что это несправедливо. После последней заправки машины, которой должно было уже хватить до самого дома, мы подбили окончательные итоги по деньгам. Я оплатила треть дороги. Спокойно. Старалась даже виду не подавать, что что-то не так. Но как же мне тогда было тяжело внутри. Мы вернулись домой. Я долгое время не хотела даже просто приближаться к сестре. Видеть ее не хотела. Но мы же родные, у родителей пересекаемся. К тому же мы с ней работаем вместе. А знаете, Батюшка, знаете? Я простила ее! Да! Я и это оправдала, ну, что муж заставил, что муж периодически в запоях, со здоровьем проблемы, денег не хватает, телефон круче, чем у меня, повышение на работе, машину новую купила, луна полная, дорога дальняя, звезд на небе много. К тому же она была беременна на момент поездки. Сами понимаете, нельзя на беременных злиться. Не положено. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы простить ее. Точнее, я просто схватила свою душу, сжала ее и приказала игнорировать эту поездку. Ныне и присно, и вовеки веков, – кисло пошутила девушка. – Запретила наполняться злом в сторону сестры и ее семьи. Иначе я бы начала ее ненавидеть. Понимаете? А ненависть – это мерзкая, пожирающая душу изнутри, черная штука, которая в какой-то момент начинает диктовать тебе как жить, как вести себя. Я хотела сохранить себя, я не хотела впускать ненависть в свою душу. Поэтому и простила.