Черный клевер

– Аптечка есть?

– А?

Лора взглянула на говорящего. Сам мотоциклист. Она и не заметила, что подошла вплотную и почти нависла над ним, заколдованная его кровью.

– Аптечка? Есть у тебя аптечка?

Долго и бесцельно искала на заднем сиденье, бродила руками по полосатым черно-белым чехлам, – в итоге нашла в багажнике. Вернулась и протянула парню пластиковую коробку с красным крестом на крышке. Парень запрокинул голову, чтобы посмотреть на Лору. Солнце пробилось сквозь тучи, кровь стала алее, а глаза парня оказались почти фиолетовыми. В эту секунду Лоре могло привидеться что угодно, но привиделась усмешка. Не говоря ни слова, мотоциклист взял аптечку, раскрыл – пальцы его сильно дрожали – и быстро перебрал содержимое. Опустившись на бордюр и по-прежнему не улавливая половины звуков вокруг, Лора следила, как розово пузырилась перекись. Потом мотоциклист туго бинтовал рану прямо поверх джинсов, давил ладонями содержимое охлаждающего пакета, оборачивал его бинтом и, морщась и прикусывая губу, накладывал на рану. Лора все глядела не отрываясь.

– Надо шить, – то ли себе, то ли ей сообщил он.

Не спрашивая, он схватился за ее локоть и, сильно налегая, поднялся на здоровую ногу. Лора осовелым взглядом обвела немногочисленных зевак. Кто-то снимал видео на телефон. Водитель «Ниссана», кажется, успокоился. Плюнул на мостовую:

– Эй, парень! Свидетель нужен?

– Разберемся, – процедил сквозь зубы мотоциклист. Его лицо стремительно побледнело, и Лора почувствовала, как сжались пальцы вокруг ее локтя. – Подбросишь?

– Куда? – не поняла она.

– Ну ты даешь, мать, – попытался усмехнуться парень, но его сильно качнуло, и наметившаяся было улыбка сползла с губ.

Откуда ни возьмись, вдруг появился второй мотоциклист, огромный бородач свирепого вида. Ветер от быстрой езды растрепал длинные вьющиеся волосы: шлема на нем не было.

– Севка! – кинулся громила к пострадавшему мотоциклисту.

– Порядок, Серега, порядок. Я в норме.

Черными глазами Серега вперился в Лору. Она почувствовала, что сейчас ее перешибут одним ударом ручищи. Не дожидаясь этого, мотоциклист крепче сжал ее локоть:

– В травмопункт. Поехали.

– Я не знаю… где он, – выдавила из себя Лора первую осознанную фразу.

– Дура, тут Склиф за углом! – вскинулся на нее огромный Серега. Он был темен и лохмат, как волкодав.

– Серега, ключи от «Ямахи»… – мотоциклист долго шарил по карманам, потом озадаченно обернулся на все еще лежащий у обочины мотоцикл. – Там.

– Не вопрос, – хмуро кивнул Серега.

Лора почти не запомнила путь к больнице. Она не могла сосредоточиться на дороге, мысли блуждали в потемках, нос щекотал острый ржавый запах свежей крови, наполнивший салон. Было не понятно, чувствует ли она его в самом деле или это воображение и память играют с ней злую шутку, заставляя вспоминать «любимый» ночной кошмар.

В приемном покое, посреди кафеля, линолеума, бледной больничной краски и коричневых дерматиновых лавок, овеваемые запахом хлорки, сидели новоиспеченные калеки всех мастей, с опухшими носами, сломанными руками, подбитыми глазами, затекающими водянистой пухлостью. Мимо быстро и деловито провозили каталки с теми, кому ждать уже нельзя. С мотоциклистом Лора не разговаривала. Во рту было сухо и липко, а в душе тоскливо, и хотелось спрятаться. Жаром выжигало все разумные мысли, оставались только смутные животные потребности, например забиться в конуру где-нибудь подальше отсюда. Очень хотелось спать.

У парня начали клацать зубы.

Лора не хотела на него смотреть. Ей и без того хватает плохих образов, что всплывают каждую ночь, стоит смежить веки. Но вслед за кровью и сам мотоциклист стал зачаровывать, притягивая ее взгляд. Лора повернулась к нему даже от окна с мясистым цветком в кадке, куда отошла сразу, как усадила парня на скамью. Почему фикусы так жадно и радостно растут в больницах? Их питает вид человеческой боли? А это растение… такое, с большими листьями и ладошками белых соцветий… как же оно называется? Бабушка звала его «женское счастье»… Как отдергивают руку от горячей плиты, Лора отдергивала взгляд от сбитого парня, но тут же возвращалась обратно, замечая каждый раз новые штрихи. Было в облике мотоциклиста что-то несоответствующее, будто куски двух разных мозаик в одной коробке. Джинсы и кожанка – от первого пазла. Белая рубашка с острым от крахмала воротничком и серый, ладно скроенный жилет – от второго. Едва выглядывающий из-под манжеты рукава краешек татуировки, занимающей, должно быть, целую руку, а при этом стрижка явно салонная, модная, волосок к волоску лежит мягкая, чистая и густая шевелюра. Да и сами волосы – черные, тогда как глаза не то голубые, не то фиолетовые, того редчайшего фиалкового оттенка, что почти никогда не достается брюнетам.

Лора почувствовала, как кто-то тянет ее за рукав. Рядом стояла цыганская девочка, чумазая, лет двенадцати, но очень худенькая. Цветастый подол ее явно не по росту юбки обмахрился и волочился по полу, несмотря на то что юбка была поддернута под самые ребра.

– Дай денег, – просто и безыскусно обратилась она. Лора нахмурилась и мотнула головой. Девочка насупилась и принялась ковырять пальцем в цветочном горшке. Почва в кадке была покрыта серым кристаллическим налетом от частых поливов жесткой водой.

– А почему у тебя на руках кровь? – поинтересовалась девочка как бы между делом. Лора вздрогнула и рывком развернула вверх ладони. Чистая розоватая кожа, испещренная линиями непрожитых событий.

– Мальчик скучает без мамы. Дай денег, скажу больше… – продолжала девочка. Чувствуя, как внутри все замерзает, Лора в смятении оглядела приемный покой. Из дверей кабинета, ковыляя на костылях, вышла цыганка с загипсованной ногой и окликнула девочку. Та перестала вычищать черноту из-под ногтя, в мгновение ока оказалась рядом с матерью и повела ее к выходу. Лоре хотелось их окликнуть, но вместо этого приблизилась к мотоциклисту. Он сидел, прислонившись затылком к стене, его зубы продолжали стучать, а на щеках проступали желваки, когда он стискивал челюсти.

– Эй… ты как? – пробормотала Лора. Он ответил, не открывая глаз:

– Анальгинчику бы. Раздобудешь?

– Да, – с неприличным воодушевлением Лора рванула по коридору.

Бесконечная череда линолеумных стыков, бетонных порогов… Потом влажные пятна на крыльце, красно-белые машины, люди в халатах – и свежесть дождя. Он ведь совсем еще недавно умывал улицы… До всего этого.

Лора завела двигатель и опустила ногу на педаль газа. Только в Замоскворечье до нее вдруг дошло, что, уходя из приемного покоя, она отправлялась искать анальгин в аптечный киоск. И не вернулась.

Было стыдно, совесть не хотела заключать никаких сделок, но Лора упрямо моталась по городу во все концы, нарочно избегая Садового кольца возле Института скорой помощи. И думала, думала, думала… Откуда девочка-цыганка знала?.. А она знала ли? Как она вообще могла знать? Про кровь, про мальчика… Надо было догнать и спросить. Нет, надо было дать денег, тогда девчонка бы вообще об этом не заикнулась. Или, наоборот, рассказала бы больше, все, что увидела в Лоре. Почему она не дала цыганке денег?

Лора часто помогала тем, кто нуждается. Или думала, что помогает. При этом она руководствовалась каким-то своим, не очень объяснимым чутьем. Этому нищему дать полтинник, а мимо того пройти, словно не замечая. Сейчас Лора впервые всерьез задумалась, почему поступает подобным образом. Она не любила попрошаек. Если видела, что человек просит денег – именно просит, пристает, а не стоит, понурившись, – ни за что не раскрывала кошелька. Инвалидов, что в пробках заглядывают и стучат в окна стоящих автомобилей, она всегда игнорировала, особенно когда поняла, что из месяца в месяц инвалиды все те же, одни знакомые лица, и это их работа, как ее работа – возить пассажиров. Как игнорировала и женщину с большим животом, два года подряд стоящую у Китай-города и просящую милостыни «на ребеночка». Живот ее за это время не вырастал и не уменьшался. Лору вид подобных людей оскорблял, хотя она и пыталась себя ругать, мол, негуманно, не от хорошей же жизни они так… Зато обязательно совала купюры в пластиковые стаканчики из-под сметаны, что подрагивали в скрюченных лапках старушек. В этот момент кровь ударяла в голову, накатывал гнев на всех тех, кто позволил пожилым людям побираться… Но на кого именно? На их ли детей, бросивших собственных родителей в старости?.. На государство? Пустые, бессмысленные вопросы. Не ей заниматься такими размышлениями, уж точно не ей.

Она припомнила, как однажды видела нищенку, что сидела на церковной паперти с рассвета до заката, согнувшись в три погибели, крестясь и иногда припадая лбом к каменным плитам. Лица ее было не разглядеть из-за намотанного слоями тряпья. Поздним вечером, когда людей в переулке почти не было, нищенка поднялась, разминая суставы, отставила в сторону картонку с обращением и банку с мелочью, и принялась снимать покровы. Первым делом стянула рукавицы, и руки у нее оказались вовсе не морщинистые. Когда с плеч соскользнула последняя серая шаль, в переулке стояла уже не старуха-нищенка, а обычная женщина, Лорина ровесница.

– Чего пялишься? – буркнула она притихшей у машины Лоре. Та пожала плечами. Женщина быстро скомкала обноски, сунула в большую авоську и бодро зашагала к остановке, задержавшись только у ларька, чтобы купить банку пива. На Лору она не обернулась, ей было все равно.

Астанина помнила и то, как дома завела целую коллекцию гераней. Приносила она их крохотными саженцами в обрезанных пакетах из-под ряженки, и муж все удивлялся такому рвению: Лора не любила цветов. А ей просто было неловко сказать, что она покупает герани у бабушек, торгующих возле метро всем, что под руку попадется: старыми книгами, шерстяными носками, комнатными растениями. Герань ведь можно размножать отростками до бесконечности, а для бабушек это единственный доход. Получают ли они пенсии, Лора не задумывалась.

Время от времени она давала денег уличным музыкантам – даже если плохо играли. Иногда, правда, исполнение заслуживало консерватории, но такое случалось редко и чаще всего со скрипачами, в переходах под центральными улицами. Лихих исполнителей не то в мексиканских, не то в индейских костюмах, гастролирующих по улицам города одной и той же труппой, от Нагорной до ВДНХ, она обходила стороной, но всегда – со скупой улыбкой. На широкую она просто не решалась. Однажды, к вечеру припарковавшись на окраине, после того, как высадила очередного пассажира, видела мужичка в засаленном бушлате. Он сидел на оградке газона и играл на инструменте, которого Лора поначалу не признала. Потом присмотрелась – пила. Обычная пила с зубьями, металлическая, гнутая, как парус. Мужичок извлекал из нее нечто, не называемое музыкой при всем желании, звук протяжный, заунывный, всю душу выматывающий своей тоской. Он дрожал между гудением и свистом, ни на что не похожий, странный и неприятный, и от него волосы вставали дыбом, как от поминовения мертвых…

Зря она не дала цыганке денег, ох зря. Лора уже не была уверена, правда ли девчонка существовала или это совесть ее явилась мучить и терзать, а потребность дать денег – просто желание откупиться, умилостивить злую жрицу, заставить ее замолчать. Выторговать себе хоть день покоя. Но нет, поздно. Обтрепанный цветастый подол метет тротуар где-то: далеко ли, близко ли, может, всего в квартале отсюда, но – не здесь и не сейчас. Поздно.

Всю ту ночь, что последовала за встречей на Сретенке, Лора не выпускала из рук баранку. Произошедшее не было похоже на нее, слишком уж сильное впечатление произвела на нее немудреная ситуация с аварией и больницей. Ведь научилась же она не терять присутствия духа в самых разных ситуациях, а бывали-то они и совсем безнадежными. Можешь отложить истерику на потом – отложи, говорила она себе. А вот кровь, как выяснилось, ее парализует. Лора стремилась выбросить сбитого мотоциклиста из головы, и за три дня, что промелькнули следом, почти не вспоминала о нем. За его жизнь она не волновалась, и хотя мерзко было признавать, что она смалодушничала, бросив его без обезболивающего, но все же хотя бы до больницы довезла. Не помрет.

На четвертый день тягостное впечатление полностью ушло из ее сердца. Выходя из подъезда, она даже позволила себе перепрыгнуть через две ступеньки, совсем как ребенок. В руке у нее позвякивали ключи, день обещал быть солнечным, а майский праздник сулил большую выручку. И если хорошего настроения у нее и не бывало никогда, то теперь было – нормальное. Именно в это мгновение двор огласили истошные вопли сигнализации. Кричал ее «Рено», и ему тихоньким попискиванием вторил брелок.

Рядом с машиной, привалившись к ней плечом, стоял мужчина, которого Лора сперва даже не узнала. От него веяло уверенностью, а половину лица скрывали очки-авиаторы с зеркальными стеклами.

– Отойдите от моей машины!

Мужчина медлительно снял очки, и только тут Лора наткнулась на фиолетовый взгляд и сообразила.

– Это вы!

– А это, без сомнения, вы, – насмешливо отозвался давешний мотоциклист. – Мы так и не успели познакомиться. Я Сева. Корнеев.

Протянутая рука с узким запястьем и аккуратными ногтями осталось не пожатой.

– Что вам надо? – в лоб спросила Лора.

– Какая вы напористая. А в прошлый раз были притихшая, – продолжал с улыбкой говорить он. – Имя свое не скажете?

– Нет.

– Плевать, я и так знаю. Элеонора. Коротко как? Нора? Эля?

– Вообще-то Лора, но это не важно. Как вы меня нашли? И главное, зачем?

– У меня обширные знакомства. А если продолжать знакомиться с людьми, как вот мы сейчас с вами, то круг этот все расширяется и расширяется, – он обвел на глянцевой крыше кривоватый овал, продолжая увеличивать его по спирали, потом потер подушечку указательного пальца, стирая пыль. – Разве не здорово?

– Пришли высказать все, что вы обо мне думаете, за то, что я оставила вас без анальгина? – усмехнулась Лора. – Не слишком ли много возни ради такой мелочи?

– Вам стыдно, – понимающе кивнул парень. – И зря. Вы привезли меня в больницу, а не смылись под шумок. А я не из тех, кто распускает нюни по таким пустякам. Хотя, надо сказать, анальгин бы мне тогда пригодился, болело жуть.

Лора, не отвечая, открыла машину и села на водительское место, но дверь не захлопнула. Парень обошел кругом, едва заметно прихрамывая, и облокотился на стойку. Он почти навис над ней и молчал, и только улыбался одними глазами, изучая Лорино лицо. Ее это буквально взбесило. Но в самой глубине за гневом притаился страх: а что, если парень знает не только ее имя, но и всю историю. Или часть истории, одну только фактологическую, документальную часть, что еще хуже, ведь факты безжалостны, как жесткий свет прожектора, от которого все становится плоским, без полутеней и глубины. Лора стиснула зубы, заставляя себя успокоиться.

– Если вы думаете, что я хотела сбежать… от ответственности… – Лора вышла на второй круг. – То вы ошибаетесь! Я здесь, и готова ответить. Можете вызывать меня в суд или можем уладить…

– Хотели сбежать, и сбежали. Только не от ответственности, – простодушно перебил он. И вдруг взглянул внимательно, так прямо, что сократил расстояние между ними, не приближаясь при этом ни на миллиметр. – Вы от страха сбежать пытались.

– Я не боюсь! – вздернула она подбородок. – Хотите, хоть сейчас поедем к дэпээсникам. У вас нет страховки? Можете даже заявление на меня накатать.

– Да при чем тут это. – Он досадливо поморщился. – Вы испугались не меня! Не больницы. И даже не крови, хотя у вас с ней странные отношения. Женщины обычно к крови привычны, в силу физиологии, но тут другое. Вы испугались каких-то воспоминаний. Авария навеяла что-то, что вы предпочли бы забыть. Но все-таки помните. Вас это доканывает. Вам страшно, вот вы и бежите.

– Всего хорошего. – Лора как ошпаренная захлопнула дверь и завела двигатель. Парень легонько хлопнул ладонью по крыше, словно собственноручно отправляя Лору в рейс.

Чего она только не передумала. Мысли носились, как опилки по ветру, и у подобранной на обочине пассажирки ей пришлось дважды переспросить адрес, потому что название переулка и номер дома никак не желали держаться в голове, занятой совершенно иным. Дама разнервничалась:

– Вы что, недавно водите?

– Как сказать.

В первые же минуты поездки дама продемонстрировала руки, унизанные перстнями, сумочку из кожи какой-то рептилии и снобистские воззрения на весь окружающий мир. Она рассуждала о том, как невоспитанны люди, какое среди них попадается «быдло и хамло», и тут же припомнила недавнюю схватку с официантом в ресторане: тот не принес специальный стульчик для ее сумки.

– Представляете, – фыркнула она, – заявил, что не имеет представления о таких стульчиках! А между тем по этикету дама не может ставить сумочку на свой стул или колени. Вы знали об этом?

– Нет, – отозвалась Лора, сворачивая под мигающую стрелку на проспект Сахарова.

Дама пожевала губы.

– В любом случае уж спорить со мной ему явно не следовало. Обслуга должна знать свое место!

Лора предпочла промолчать и вместо ответа щелкнула магнитолой. Салон наполнили звуки «Лакримозы» Прайснера[1], не с начала, а где-то уже на второй минуте, когда голос и мелодия взрываются космическим воплем скорби. И Лора не смогла отказать себе в удовольствии взглянуть украдкой на вытянувшееся лицо пассажирки. Оперное пение любят единицы, Лора из их числа, а вот дама – нет. Но признаться в этом теперь, после всего сказанного, ей не позволит снобистская гордость. «Значит, так и поедем, под роскошное сопрано…» Хоть Лора получит наслаждение: когда еще удастся послушать музыку, не одной – а с кем-то.

– Какая вы странная. Обычно таксисты слушают шансон, – после того как окончилась музыка, выдавила из себя дама.

Несколько минут ее слышно не было, как вдруг ее голос раздался снова:

– Вам не кажется, что за нами следят?

Ну вот, к тому же параноик и любительница детективов, иронически заметила про себя Лора, но ее излишне самостоятельные глаза пугливо мазнули по зеркалу. Машины позади них менялись исправно, кто-то сворачивал, кто-то…

– Вон тот мотоцикл. Едет за нами с того места, как я села! – Женщина беспокойно ерзала, обернувшись и схватившись рукой за спинку кресла.

– Это… мой знакомый, не волнуйтесь. Договорилась, что покажу ему… один магазин, – на ходу принялась сочинять Лора. Конечно, она узнала мотоциклиста и синюю «Ямаху». Черт бы его побрал!

– Предупреждать надо, – проворчала пассажирка. Шестую симфонию Малера, ля-минор, слушали в молчании.

Сначала Лора сердилась. Высадив женщину, она припарковалась и хотела было пойти пообщаться с парнем хорошенько, но тут возник еще один пассажир. Брать клиентов «с борта», а не по вызову было куда выгоднее: ехали они чаще недалеко, а неучтенная оплата шла целиком в карман Лоре.

Мотоциклист – Сева, кажется? – не отставал, но по крайней мере новый пассажир не замечал преследования, погруженный в собственные заботы. Раздражение Лоры отчего-то вдруг сменилось любопытством: и ведь вздумалось ему за ней кататься. Что за глупость? И насколько его хватит?

Постепенно она втянулась, и ей даже начало… нравиться? По крайней мере, при перестроениях она выискивала в зеркалах не только тех, кто может пойти на обгон, а стекло опустила явно не только для того, чтобы насладиться в полной мере выхлопными газами – чуткое ухо выискивало рокот мотоциклетного двигателя. То удаляясь, то приближаясь, он даже стал напоминать ей шум прибоя, его новой, неведомой разновидности: прибой городской обыкновенный, еще одна деталь подводного мира дорог. А на перекрестке Лора поймала себя на том, что притормаживает на мигающий зеленый, вместо того чтобы проскочить. Ей не хотелось признаваться, что она сделала это нарочно, словно ехала не одна, а в автоколонне.

Он оказался очень терпеливым, этот Сева, даже слишком, так что наконец на смену Лориной веселости пришло недоумение. Остановившись перекусить на Кожуховской (здесь, помнится, она покупала зимнюю резину для малыша-«Рено»), Лора направилась к синей «Ямахе», тут же покорно подрулившей к обочине. Парень снял шлем и растопыренной пятерней прошелся по смоляным волосам.

– Тебе больше заняться нечем? – развела руками Лора. Вместо ответа он протянул ей большого красного петушка на палочке:

– Он вкусный. Самые вкусные в городе петушки продаются в Парке Победы, возле танков. Это чтоб ты знала. Я купил, пока ты ждала своего пассажира, того пузанчика.

Астанина взяла леденец. Демонстративно выбросить его в урну, как она хотела еще секунду назад, у нее не поднялась рука: солнце играло в стеклянно-красной сахарной толще так празднично и задорно, как в детстве. Она покрутила палочку, и петушок флюгером завертелся вокруг своей оси.

– Зачем ты меня преследуешь?

Парень потер лоб двумя пальцами и помедлил, прежде чем ответить:

– Я хочу тебе помочь. И могу.

– Помочь? Очень смешно, – сардонически фыркнула Лора. – Тебе денег надо? За поцарапанный байк?

– Да не надо мне никаких денег! – рассердился парень. – Говорю же, хочу помочь. Сколько можно долбить одно по одному!

– И в чем же мне надо помогать?

– Если бы я знал… – Он вздохнул. Сейчас он выглядел таким растерянным, и Лора его даже пожалела. Всего на мгновение. Он показался ей до неловкости молодым, юным, порывистым и каким-то тонким. Легким. Узкая фигура, затянутая в черную кожу куртки, мускулистые ноги в песочного цвета вельветовых брюках, особенно плотно сидящих в том месте чуть выше колена, где под тканью угадывалась медицинская повязка, а руки с длинными пальцами, совсем небольшие и сноровистые, такие, наверное, бывают у отличных воров-карманников. Рядом с ним Лора показалась себе слишком массивной и нелепой и едва сдержалась, чтобы не поежиться. Парень вздохнул еще раз и предложил:

– Может быть, погуляем по городу? Смотри, какой день. Праздник же! Посидим в кафе… Наедимся пирожных. Взбитые сливки с клубникой. Корзиночки с мармеладной начинкой и масляным кремом, а? Любишь пирожные?

– Нет.

– Врушка. Все любят пирожные. Ну да ладно, будем пить пиво и есть кольца кальмаров.

– Я не хожу по свиданиям. Так ты мне уж точно не поможешь! Ни в чем, – отрезала Лора почти свирепо.

Сева задумчиво взглянул в чистое небо и произнес:

– Откуда тебе знать.

Она знала. Отношения с мужчинами для нее под запретом. Собственно, после мужа у нее никого не было, и Лора давно решила, что так должно оставаться и впредь.

– Ты заявляешься невесть откуда и намекаешь, что лучше меня разбираешься в моей жизни? – сощурилась она недобро. – А при этом не понимаешь ровным счетом ничегошеньки.

– Ты удивишься, как много… – начал Сева, но Лора перебила его:

– Что, начитался каких-то документов, мое досье? У тебя есть знакомые в паспортном столе? Или в полиции?

– Из точных данных я знаю только твое имя, год рождения, номер водительского удостоверения и машины. На этом все. Но, – продолжил он, и брови его многозначительно приподнялись, – я могу сказать много про тебя, просто так, навскидку. То, что я в тебе вижу. Хочешь?

Лора не была уверена, что хочет. Но промолчала.

– Ты недолюбливаешь стражей порядка. Ты слишком часто упоминаешь их для человека, который о них вообще не думает. Но при этом ты довольно осторожна, стремишься не попасть в их поле зрения. Значит, ты либо наркокурьер, либо проблемы с законом были в прошлом. Что занятно, – хмыкнул Сева. – Тени и пятна делают биографию выразительнее. Далее! Очень неприятные воспоминания связаны у тебя с кровью, это я уже говорил. Мужчин ты опасаешься, вероятно, в прошлом тебя сильно обидели. Но не испытываешь к ним пиетета, они для тебя обычны, тебе понятен ход их мыслей, так что кажется, что ты росла с братьями или братом. И вообще жизненный опыт у тебя обширный, хотя и безрадостный. Ты почти не можешь видеть детей, от того покусанного доберманом мальчонки в Склифе, которого притащила старшая сестра, ты шарахнулась в другой конец коридора, к окну с пальмой или с фикусом, я не разбираюсь в ботанике, да там и отсиживалась. Но это не потому, что ты ненавидишь детей, а потому, что по кому-то из них тоскуешь настолько нестерпимо, что любого маленького человечка тебе видеть больно. Возможно, бывший муж отсудил у тебя ребенка.

– Достаточно, – прервала его Лора. Ладони ее взмокли, а сердце тяжко и горячо билось в ребра, мешая легким разворачиваться от вдоха. – Давай-ка лучше я расскажу про тебя!

Ей хотелось его уязвить, и побольнее. Сева производил впечатление баловня, человека, который привык к благосклонности окружающего мира, потому что умел сам возбудить эту благосклонность к себе. Так бывает с любимыми детьми, с одаренными и обаятельными личностями, которые не сталкивались с большой утратой, нищетой или болезнью, то есть со всем тем, что есть в мире несправедливого и жестокого. Приветливый, вежливый с незнакомцами, он очень быстро сокращал дистанцию во время общения, но фамильярностью это не казалось, потому что порывистость его не вызывала отторжения, поскольку была абсолютно искренна. По крайней мере, так казалось.