Настя вела Катю на луг. Тут мигал самый дальний костерок, вокруг него мелькали тени. Катя изо всех сил старалась рассмотреть их, и в одной тени безошибочно узнала его, парня с плоскодонки. Как назвала его Настена? Костей, кажется.

Ей захотелось стать невидимкой.

Девушки подошли. Катю тут же со всеми познакомили, тут же нашлось место на чьей-то ветровке, расстеленной на земле. Судя по веселым глазам и раскрасневшимся щекам ребят, не обошлось без алкоголя. Девушкам предложили тоже – улыбчивый Маркел с видом фокусника достал откуда-то из темноты позади себя полуторалитровую баклажку без этикетки. Настена сразу согласилась, Катя заколебалась, но ее даже слушать не стали. Жидкость была мутная, белесая, и обожгла горло. Моментально ударило в голову, стало жарко и захотелось смеяться.

Настена живо вклинилась в разговор. Обсуждали злоключения какого-то общего знакомого, на прошлой неделе въехавшего на «запорожце» в соседский забор. Катя понятия не имела, о ком идет речь, зато у нее выдалась минутка, чтобы рассмотреть всех присутствующих.

Женю она знала – та самая белокурая девушка, с которой утром они виделись в кинотеатре. Рядом с ней сидела, поджав ноги, ее неизменная спутница Надя. Утром она показалась Кате серой мышкой, но сейчас была даже миловидна, ее только чуточку портил яркий неумелый макияж. Она разложила рядом с собой пучки белого донника и иван-да-марьи, и они вместе с Женей ловко плели венки. Рядом, откинувшись на траву, полулежал Ваня, брат Жени, явно старший, такой же светловолосый, голубоглазый и ладно скроенный. Он напомнил было Леля, но когда сплюнул через плечо смачной струей, всякое сходство со сказочным героем тут же пропало. Ваня без умолку балагурил и раскатисто хохотал, подтрунивал над Надей и Женей, и если сестра тут же вступала с ним в пикировку, то ее подруга сносила шутки молча. Коренастый круглоголовый Маркел, с живыми черными глазами и широкой улыбкой, посмеивался, то и дело ныряя в темноту и принося оттуда ветки для костра. Как он умудрялся находить их на лугу, да еще без света, оставалось загадкой, в поисках валежника все освещение сводилось к месяцу в небе и красному светлячку его прыгающей в зубах папиросы.

Прямо напротив Кати, через костер, сидели братья Венедиктовы – старший Костя и младший Степа, которого поначалу Катя даже не рассмотрела по-хорошему, ведь все ее внимание было приковано к старшему. Потом она поняла, что Степу она тоже встречала раньше, именно он сидел тогда, несколько вечеров назад, на носу лодки, которой правил Костя. У Степы были худые плечи, торчащие ключицы и острый кадык, который прыгал на горле вверх-вниз, когда паренек жадно пил теплый компот. Этим компотом ребята запивали самогон, передавая обе бутылки по кругу. Катя поначалу боялась, что Алена или кто-то из знакомых увидит ее пьющей, но вскоре эти страхи растворились в хмельной веселости.

Она через костер смотрела на Костю. Маслянистый горячий воздух между ними дрожал и плавился, и от этого Костя казался немного нереальным. Какое резкое у него лицо, без сглаженных переходов, подумала она… Как будто вытесанное резцом. Пожалуй, даже некрасивое, но приковывающее внимание. Острые скулы, из-за чего щеки выглядят впалыми, на правой – оспина, видимо, от ветрянки. Быстрая широкая улыбка. Длинные губы с сильно очерченной выемкой, отчего верхняя губа кажется вздернутой и немного вызывающей. Высокий лоб, на который падает сильно отросший каштановый локон, брови кисточками. И раскосые к вискам глаза, светлые, почти прозрачные, непонятного цвета. «Лицо инопланетянина, тщательно маскирующегося под обычных людей», – с волнением подумала Катя. Они то и дело встречались взглядом над плящущими языками пламени, но так и не сказали друг другу ни слова. Костя вообще большей частью молчал. Иногда он улыбался вместе со всеми, а иногда невпопад, слабо и украдкой, своим мыслям.

От главного купальского костра грянула песня. Пели на украинском, что-то разнузданное, залихватское, но слов было не разобрать. Певучие, крикливые или фальшивящие, голоса сливались в один густой поток звука, разносящегося над лугом и рекой.

– О, там уже прыгают, через костер! – Женя даже привстала. Катя тоже обернулась. – Пойдем, посмотрим!

– По-любому решит сама скакать, – насмешливо скривил губы Ваня. – Сама решит и еще кой-кого за собой утащит. Будет у нас жареная Женька.

– А жареного Ваньки не будет? А то шашлычка захотелось! – огрызнулась она и повернулась к Косте. У нее на лице словно по щелчку рубильника пропало едкое выражение, адресованное брату, и возникло новое, предназначенное мужчине. Она проникновенно заглянула ему в глаза:

– Кость, пойдем?

– Костян, не поддавайся! – продолжал подтрунивать Ваня.

Кате вдруг стало неприятно видеть Женю и то, как она кладет свою руку на плечо Кости. Она, стараясь отвлечься, медленно повела ладонью по сухим былинкам, торчащим из земли, поглаживая их.

– Ко-ость… – протянула Женя. Катя рванула траву целой пригоршней, и, спохватившись, принялась отряхивать ладони как ни в чем ни бывало.

– А знаете, что через костер раньше прыгали, чтобы очиститься? В купальском костре сгорает все плохое, горе, болезни… – задумчиво пробормотал Костя, не говоря ни да, ни нет. Женя обольстительно улыбнулась:

– Ну так тем более пойдем!

– Куда тебе идти, ты еще венок не сплела! Сиди, женщина, – хохотнул Ваня.

– Сплела, – зыркнула она на него недобро. В доказательство слов Женя потрясла венком прямо перед лицом брата, а потом водрузила на голову. Объемный, с торчащими во все стороны веточками и листиками, венок в сумраке напоминал птичье гнездо, венчающее кудри, залитые лаком с блестками. Девушка поправила прическу и вытащила из нее несколько шпилек, бросив их на подол юбки. Шпильки с жемчужинками, те самые, что Женя отговорила покупать Сойкину. Судя по тому, как вытянулась лицо самой Настены, она тоже их заметила.

– Как я вам? – покрутила Женя головой, красуясь в венке.

– Ты же говорила, что бусинки облезут через неделю, а сама купила… – вполголоса заметила Катя. Женя сощурилась, оглядев Катю с головы до ног, и пожала плечиками:

– А мне что? Подумаешь! Зато красивые. А облезут – я еще куплю.

Катя не нашлась, что ответить.

– Ну что, пойдем? – Костя вдруг пружинисто встал. Женя обрадовано вскочила на ноги:

– Пойдем!

– Я имею в виду, может, нам всем двинуть отсюда? В парке посидим. А то Маркелу придется скоро дрова из самой Лисановки таскать…

Все засмеялись, Маркел широко улыбнулся. И правда, парень почти уже и не сидел у костра, он отлучался за растопкой все чаще и отсутствовал все дольше.

Решили сворачиваться. Пока Костя с баклажкой ходил к реке набрать воды, Маркел разворошил угли, разбивая самые большие из них, рассыпая вокруг красные брызги искр. Потом он отбросил палку в сторону и закурил, сел на корточки и с хитрецой глянул на Катю. Оглянулся куда-то за себя и вдруг хлопнул ладонью по земле:

– Глянь, глянь, поймал! – он проглатывал первый звук, и получалось – «лянь, лянь».

Девчонки навострили уши:

– Кого?

– Да цикаду!

Он протянул тщательно сжатый кулак им. Женя и Надя, стоявшие ближе всего, разом отпрыгнули.

– Фу! – поджала губы Женя. – Маркел, ты опять…

– Покажи! – Катя подошла ближе, прислушавшись. – Это ж они стрекочут?

И цикады вдруг разом запели в темноте. Как будто этот звук кто-то только что включил, прибавил громкости. Такой привычный шум жаркой летней ночи, на который не обращаешь внимания, как в городе не обращаешь внимания на гул большой дороги.

Маркел смотрел на Катю. Черный плутовской взгляд:

– Не боишься? Они кусаются, больно…

– Да ладно, не гони, – встрял вдруг Степа. Он встал, пошатнулся, и стало заметно, как его развезло от жары и выпитого с непривычки. – Я таких сто раз ловил. Покажь!

Катя терпеливо ждала, поглядывая на кулак Маркела. Тот опасливо, медленно приблизил к ней ладонь, ожидая, когда та отшатнется, но девушка не двигалась. Она, кажется, раскусила его игру, и уже улыбалась.

– Бу! – ладонь парня резко метнулась к ней и раскрылась. Катя не дернулась, и правильно – в руке было пусто. Просто крепкая широкая ладонь, с грязно-серыми мозолями у каждой фаланги и основания каждого короткого пальца.

Девушки захихикали. Катя покачала головой:

– Подколол?

– В Москве-то, поди, нету никаких цикад, да? Там же вообще никого не водится…

– Только мы, – усмехнулась Катя в ответ.

Костя вернулся и поливал угли водой, от них с шипением валил пар. Катя хотела заговорить с ним, поэтому снова обернулась к Маркелу:

– У тебя такие мозоли… Жуть.

Маркел хохотнул:

– А то. Три дня косил.

Костя понимающе присвистнул.

– Я бате говорю, куда столько? – вдохновился Маркел. – Корова сдохнет столько жрать. А он мне – «нехай буде больше!» Куда больше, кому больше… У меня уже спина трескается, а он мне – «ще давай, мало робишь!» Я уж думаю, хоть бы дождь ливанул, что ли, пускай все сгниет к чертям – чем так пахать…

– Ага, у нас тетка то же самое, – подхватил Степа горячо. – Да, Костян?

– Такое уж поколение. Они после войны голод помнят… – отозвался тот. – Тетя Маня нас до сих пор кусками сахара угощает. У них-то сахар в дефиците был, она его в детстве годами не видела.

– У меня батя вообще бешеный, – покачал головой Маркел. – Приезжаем как-то на буряки, полоть. Он мне говорит, ну, говорит, вон до того места сделаем сегодня, и все. Я как проклятый, давай лопатить. Думаю, сейчас по-быстрому все сделаю, и гулять. Сделал, а он мне – солнце еще высоко, давай столько же. Да е-мое, солнце ему высоко!

И Маркел от полноты чувств цыкнул сквозь зубы коротким плевком.

– Ага. А картоха что, тоже дефицит? – заплетающимся языком зачастил Степа. – Сажает столько… Мы ж всей семьей ее три дня копаем! За зиму не съесть. Говорит, главное, шо в погребе лежит, а съедим – не съедим, дело десятое.

Ваня и Женя весело переглядывались. Они не делились своими тяготами. Катя сообразила, что у этой семьи таких проблем просто нет.

– Ох, Степка… Уработался прямо. Ну так едим же, – вдруг нахмурился Костя, перехватив Катин взгляд. – И скотине перепадает.

– Ага, это ты два года в армии, а я все это время тут вкалывал, на огороде, на покосе, на картошке, на буряках…

– А в армии, ты думаешь, кровать сгущенкой намазана?

Все засмеялись, а Степа сник, и его уши малиново вспыхнули. Костя хлопнул его по плечу:

– Так, малому больше не наливать. Ты пьяный уже, что ли?

Степа покосился на Катю:

– Ничё я не пьяный, отстань! – и побрел к мосту. Остальные, посмеиваясь, двинулись за ним.

– Зато потом, после покоса, сесть в тенечке, картошечки с салом навернуть, с огурчиком, ммм! Руки трясутся, так что хлебом в рот не попадаешь, спина ноет, хорошо… – И Маркел подмигнул Кате. – Горожанке не понять, да?

– Ай, да ладно тебе! Думаешь, я на огороде только загаром покрываюсь? – подхватила Катя его игривый тон и, сама себе удивляясь, подмигнула ему в ответ.

Через луг они вернулись на берег. Блатная песня уже мешалась с попсой, девичьи голоса нестройно пели под Буланову, включенную в магнитоле «жигуленка». На самом берегу устроились давешние ткачихи, сев кружком вокруг баяниста, который наяривал что-то, путаясь в пальцах и клавишах. Кто-то из баб с визгом плясал, уперев руки в боки и подмахивая себе платочком на манер калинки-малинки.

Через догорающий купальский костер прыгали самые смелые и самые пьяные. Хохот несся вперемешку с крепким матом. Какая-то девчушка чуть помладше Кати утирала слезы и громко жаловалась подругам:

– Ну шо я мамке скажу? Это ж мои единственные были. Ай, больно! Правая совсем расплавилась…

– Я ж тебе говорила, не допрыгнешь! Еще и ногу обожгла…

– Да нога-то ладно, заживет. А вот босоножки жа-алко… – сокрушались подружки.

От воды слышался всплеск и женские голоса. Кто-то явно решил не только скакать через костер, но и купаться в реке.

– Сашка, да сымай ты трусы, давай прям так! – громко советовали кому-то.

Катя не смогла сдержать смеха и обернулась, ища глазами Костю, чтобы увидеть его улыбку в ответ. Но он немного отстал, специально замедлив шаг. Другие этого не заметили. Катя, стараясь не привлекать к себе внимания, украдкой проследила за Костей и увидела, что тот подошел к главному купальскому костру, быстро метнул в него что-то, тряпку или пакет, и тут же прибавил шагу, догоняя остальных. Поравнявшись с Катей, он мельком взглянул на нее и сильно смутился.

Вскоре они взошли на мост. Хотя его построили уже лет двадцать назад, в поселке его еще звали новым, а от старого, в полукилометре ниже по течению, остались только торчащие из воды сваи – как-то в половодье его снесло. Катя помнила, что бабушка часто вспоминала, как почти год они перебирались на другой берег только на лодке или вплавь, а продукты завозили, делая крюк в сорок километров через мост в соседнем районе. Новый мост был высоким, широким, под триста метров в длину, и одним концом упирался в указатель «Пряслень», а другим во временный – как все надеялись – блокпост, поставленный года полтора назад, вскоре после начала кавказской войны. До Кавказа отсюда было не близко, но до границы с Украиной по прямой – меньше десяти километров, а приграничная зона в эти месяцы слыла местом неспокойным.

На середине моста Женя забежала чуть вперед и остановилась, свесилась через перила.

– Эй-эй, Жень, давай-ка поаккуратнее, – предостерег ее Костя.

– Ты за меня волнуешься? – захлопала она ресницами. – Не переживай, я только вот что…

Она уже стягивала с головы венок. Веточки спутались с волосами, и девушка в нетерпении подергала прядь.

– Подожди, дай помогу, – Настена протянула руку, но Женя упрямо закусила губу и все же сорвала венок. По асфальту что-то зазвенело, но она проигнорировала это и, размахнувшись, кинула венок с моста. Все проследили дугу, по которой он перелетел через парапет и спикировал вниз. Раздался тихий всплеск. Надя радостно захлопала в ладоши, потом сорвала с головы свой и тоже запустила в реку. Женя, снова перегнувшись через перила, вглядывалась в полутьму. В свете месяца было видно и серебристую гладь воды, и плывущий по ней Женин венок, а следом за ним Надин.

– Ну все, обязательную программу откатали, – хохотнул Ваня.

– Вот ты дурак… – фыркнула Женя и стрельнула глазами на Костю. А того, казалось, ничуть не занимала девчачья забава. Сунув руки в карманы штанов, он легко покачивался из стороны в сторону в такт долетающей с луга музыке и думал о своем. Отрешенный, чересчур взрослый и скучающий.

– Ну что, пойдем? – предложил он, и Кате в его голосе почудилось неудовольствие.

– Сейчас, сейчас пойдем! – Женя вновь посмотрела на уплывающий венок. Катя тоже не спускала с него глаз. И увидела этот самый момент, когда на середине реки венок вдруг закрутился, подхваченный водоворотом, и нырнул в глубину.

– Нет, нет, нет, эй! – закричала Женя. – Всплывай!

Она в отчаянии заколотила рукой по перилам, но тщетно – венок больше не показывался.

– Омут. Не злись, сестренка, – цокнул языком Ваня.

– Ой-ей-ей, сейчас и мой туда попадет, – расстроилась Надя. Ребята следили за плаванием венка, живо вспомнив детские кораблики, пущенные по весенним ручьям к неведомым морям. Надя зря боялась: ее венок легко закружился в водовороте, так же легко выскользнул из него и понесся дальше, подхваченный быстрым течением. Какое-то время его было видно в дорожке лунного света, потом он пропал в темноте.

– Ладно, это все такие предрассудки, – вздохнула Женя. – Двадцать первый век на носу, а мы все дурью маемся!

– Ну Жень, мы же это так просто, для смеху, – пожала плечами Надя. Но на дне ее глаз таилось торжество. Женя хмыкнула и, шагнув к Косте, взяла его под руку:

– Ладно, двигаем дальше.

Настена нагнулась и подобрала что-то с асфальта.

– Жень, ты уронила.

– Господи, еще и эти!.. – раздраженно зашипела Женя, и схватив протянутую Сойкиной шпильку, с силой швырнула ее в реку.

У парка, уже на другом берегу, оставив позади и мост, и блокпост с бетонным заграждением, компания остановилась. Решали, куда пойти – можно было на трибуны, на стадион, что на краю парка, или вообще на пляж, к старой водонапорной башне и купальне, а можно было бродить по ночному поселку и искать приключений. Решили второе, и двинулись гурьбой. Фонари не горели, окна уже были потушены, но навстречу то и дело попадались люди. Они узнавали друг друга по голосам, кому-то парни жали руки, кто-то даже делился выпивкой. Кате хватило выпитого на берегу, голова казалась ватной и горячей.

В фабричном парке Степе стало плохо, и его долго выворачивало в кустах сирени под громкие шуточки Вани, несмотря на то, что Женя, беспокойно оглядываясь на Костю, уговаривала брата отойти за угол и дождаться Степу там. Переживала она зря – Костя оставался невозмутимым.

– Живой? – только и спросил он брата по возвращении, и получив утвердительный ответ, переключился на рассказ Маркела о последней поездке в город. Улучив момент, когда все слушали Маркела, Степа приблизился к Кате.

– Кать… Ты не думай, я не всегда такой, – стыдливо пробормотал парнишка.

– Степ, что за глупости? – удивилась Катя. – Ничего страшного же… И при чем тут я?

– Нет, ты не понимаешь, – язык у него все еще заплетался. – Просто это случайно вышло. Ты не обращай внимания, что я так… Ну, хорошо? Скажи, хорошо?

– Хорошо, – с улыбкой согласилась девушка. Степа посмотрел на нее грустно и тяжело, вздохнул и отошел.

Катю теперь занимала совсем другая проблема. Аленины босоножки все сильнее терли. На левой ноге – Катя почти видела это – стремительно наливается волдырь, и с каждым шагом становилось все больнее. Вдобавок к этому каблуки шатались, попадая в асфальтовые выбоины, а между пальцев впивались песчинки. Она понимала, что долго так не протянет, и вскоре надо будет возвратиться домой. Но больше всего на свете ей хотелось остаться.

– А знаете примету? – вспомнил Костя на углу улицы 8 марта и Горького. – Если на Иванов день перелезть через заборы двенадцати огородов, любое желание исполнится.

– О-о! Прикол! Тут один огород есть, – радостно начал Ваня. – Вот там, третий справа. Там яблоки чумовые растут! Маркел, помнишь, мы в девятом классе лазили?

– Это когда Калмык летнюю практику сорвал?

– Да, да, точно!

– Да, яблоки там что надо, – подтвердил Маркел.

– Ну так что, погнали? – Ваня уже настороженно оглядывал улицу. – Вроде никого!

Он без лишних раздумий направился в сторону заветного огорода. Костя и Маркел весело переглянулись и двинулись следом, за ними без особого энтузиазма увязался Степа.

– Вы что, серьезно? Эй, народ! – окликнула их Женя. Парни обернулись. Ваня театрально приложил палец к губам.

– Вы совсем уже что ли? Детский сад, вторая четверть? – Женя злилась. Видно было, что и Сойкина с Надей не в восторге от этой идеи. А вот у Кати внутри что-то уже зудело и подсмеивалось, и от этого становилось и страшно, и весело. Она закусила губу, подняла голову и наткнулась на взгляд Кости. Они по-прежнему не говорили друг другу ничего, за целый вечер ни слова, но сейчас, в этот самый момент их глаза организовали заговор, заключили пакт, и Катя улыбнулась, понимая, что выдала ему себя с головой.

– Ну если вы совсем без мозгов, – продолжала Женя, – то давайте, лезьте. А мы тут постоим, посмотрим.

– Будете на стреме! – подвел итог Ваня. Женя надула губы и зыркнула на него с раздражением. Она еще не видела, что Катя отходит к кусту репейника у обочины и скидывает под его листья свои босоножки. О, это было блаженство, стоять в мягкой, как мука, пыли, на еще не остывшем асфальте, и шевелить пальцами.

– Я готова! – Она прикрыла босоножки лопухами и в три прыжка догнала Костю, Маркела и Ваню. Надо было видеть лица девчонок в эту секунду. Надя и Сойкина, озадаченные, все же покачали головами:

– Нет, я в юбке не полезу.

– Я тоже.

Женя оценивала ситуацию. Наконец, она милостиво улыбнулась и подошла к Косте:

– Хорошо, вместе так вместе!

Ваня оглядел обеих девчонок скептически, но предпочел не комментировать. Вшестером они побежали к забору, за которым росли вожделенные яблоки. Степа припал к щели между досками, выглядывая обстановку во дворе, Костя и Маркел одним махом сиганули через забор. Оттуда раздался шепот:

– Чисто, давайте сюда!

Степа наклонился к Кате, шепнул:

– Помочь?

Она покачала головой. Забор был невысокий, с удобным уступом. Перелезть проще простого. Она подхватила подол сарафана, сжала его в кулаке, поставила ногу на уступ, подтянулась, перекинула ногу – и села сверху на забор. Мгновение, и она уже спрыгнула по ту сторону, в темном дворе. Следом за ней перемахнул Степа, а Ваня с Женей замешкались, шепотом препираясь.

Маркел кивнул на проход между хатой и сараем в сад и первым шагнул в тень. Катя оглянулась на забор и заметила уже высунувшиеся над ним головы Жени и Вани, но тут позади раздался оглушительный звон перевернувшегося ведра и тихое чертыхание Маркела. Катя от ужаса приросла к месту.

Костя, не теряясь, протянул руку и сорвал с бельевой веревки сушившееся там темное покрывало.

В хате загорелся свет. Костя тут же накинул на плечи Кате покрывало, и оно полностью скрыло ее белеющий сарафан. Видно, он продумал такую возможность загодя. Все вчетвером ребята медленно пятились, отступая к саду: чтобы вернуться на улицу, нужно было пройти мимо крыльца, этот путь не годился больше – вот-вот выскочит хозяин.

И точно – торопливые шаги по сеням, дверь хаты распахнулась.

– Это там хто? – задребезжал стариковский голос. – Я счас милицию вызову!

Костя мгновенно дернул Катю к себе, и они вместе присели у куста смородины. Маркел метнулся к яблоне, а Степа наполовину скрылся за большой садовой тачкой. Они замерли и слились с тенями в саду. Но тут случилось непредвиденное – над крыльцом вспыхнула лампочка. Она залила желтым светом и двор, и половину сада, и ребята оказались как на ладони.

– Ах же ж стервецы! Окаянные! А вона я вам счас покажу! – заголосил дед. – Щас стрелять буду!

Степа сорвался с места первым, куда-то вправо, длинными большими прыжками. Катя торопливо высвобождалась из бесполезного теперь покрывала.

– Сюда! – Костя дернул Катю за руку, и они поскакали влево, петляя между грядок. Кате казалось, что они превратились в зайцев, по крайней мере, точно так же хотелось трусливо осесть на корточки и прижать длинные уши. Но горячая рука Кости сжимала ее ладонь, тянула вперед, и они неслись к краю огорода и соседскому забору.

Тут грохнул выстрел. Это было так громко и так неожиданно, что девушка чуть не упала – ноги от страха подкосились. Сердце готово было разорваться, больно вколачиваясь в ребра.

– Он нас убьет! – пискнула она.

– Это соль, – на бегу бросил Костя, крепко держа ее. Они благополучно добежали до низенького забора и, не притормаживая, перескочили его. Здесь сразу начались плодовые деревья, но белое Катино платье было слишком хорошо видно в темноте, и они припустили дальше. Только когда весь этот огород, и еще один забор оказался позади, ребята в изнеможении повалились в траву.

Принцип деления земли в Пряслене был такой же, как и везде: вдоль улицы в ряд шли хаты с дворами, а на задах тянулись разделенные оградами, а иногда и просто межой, узкие вытянутые прямоугольники огородов. Судя по всему, этот был ничейный, заросший травой по пояс. Упав в нее, Катя и Костя оказались скрытыми ото всех.

Месяц, худо-бедно освещавший все вокруг, нырнул за быстро и высоко бегущие тучи, и стало совсем темно, как в гудроне. И все, что Катя чувствовала, кроме отчаянно заходящегося от стука сердца, это ладонь Кости, все так же сжимающая ее ладонь.

– Он стрелял по нам… – ошеломленно бормотала Катя. – Стрелял!

– Солью, он стрелял солью.

– Откуда ты знаешь?

– Ну… Я тут живу. Так что я знаю, – в кромешной темноте по голосу Кости было слышно, что он улыбается.

– Я так испугалась… – призналась она.

– Ну что ты… Разве ты такая уж боягузка[2]? – вдруг пробормотал он почти нежно.

Катя осторожно высвободила руку. Луна выплыла из-за тучи и осияла небо.

– Надо наших найти.

– Эй, – послышался чей-то шепот неподалеку. – Вы где?

– Маркел, ты?

– Ну а кто? – Маркел раздвинул бурьян и бухнулся рядом. – Фух! Вот это мы дали стрекача! Ляньте, у меня вон что…

Он с гордостью подкинул и поймал маленькое зеленое яблочко. Громко укусил его, пожевал с мечтательным видом.