Симфония времён

– Могу я предложить вам розового чаю? – подобострастно проворковала она, складывая руки на коленях. – Благодаря моим связям в высших кругах мне удалось достать несколько граммов, знаете ли. Разумеется, я предлагаю его только самым высокопоставленным гостям. Вкус непередаваемый, истинное наслаждение, вот увидите.

– Э-э-э… почему бы и нет, – пробормотала я.

Знать бы еще, что такое «чай».

Я уже собиралась попробовать этот странный, обжигающий напиток, который мне подала служанка, когда в комнату вошла хрупкая темноволосая девушка со скрипкой в руке.

– Оставляю вас, не буду мешать уроку, – тут же сказала Марсия и снова отвесила мне глубокий поклон.

Она прошептала что-то на ухо вновь прибывшей, потом вышла.

Девушка поджала губы и тоже поклонилась мне, вперив взгляд в пол.

– Дама Валенс, – процедила она сквозь зубы. – Я счастлива с вами познакомиться и чрезвычайно польщена тем, что столь важная персона, как вы, согласились давать мне уроки.

Однако ее мрачный тон и недовольное лицо говорили об обратном.

Я понятия не имела, что предписывает этикет в подобных обстоятельствах. Следует ли мне встать, поклониться в ответ или сделать еще что-то в этом роде? Я протянула девушке руку и сказала:

– Можешь называть меня Сефизой. А тебя зовут Олимпия, да?

Пусть я играю неприятную мне роль, к тому же навязанную против воли, но я совершенно не обязана при этом дурно себя вести.

Олимпия захлопала глазами, несколько секунд смотрела на мою затянутую в перчатку руку, потом словно бы нехотя сжала мои пальцы. В отличие от своей матери, Олимпия явно не горела желанием выказывать мне знаки почтения, как того требовал мой новый статус.

– Да, верно, – согласилась она, садясь за стол напротив меня. – Только должна вас предупредить: у меня довольно низкий уровень. Альвин почти ничего не смог добиться от столь посредственной скрипачки, как я.

На миг красивые черты девушки исказила гримаса боли, но она быстро взяла себя в руки, и ее лицо вновь стало похоже на каменную маску.

– По-моему, это лишь вопрос времени и труда. Врожденные способности в этом деле не главное, – решилась я высказать свою точку зрения, противоречащую общепринятым среди жрецов постулатам. – Вообще-то, научиться игре на скрипке непросто вне зависимости от того, насколько одарен ученик.

С этими словами я достала из футляра свой инструмент, выбрала одну партитуру и сняла перчатку с правой руки, чтобы удобнее было играть. Олимпия немедленно уставилась на мои руки с плохо скрываемым отвращением.

Очевидно, она в курсе, что я Залатанная. Наверняка она сейчас гадает, как выглядит моя механическая рука. Несомненно, столь привилегированная девушка, как она, ни разу в жизни не видела мне подобных…

Слухи по дворцу распространяются с огромной скоростью, это ясно, как и то, что придворные с большим энтузиазмом обсуждают мою специфическую внешность. Вероятно, за всю историю существования Собора я единственная пария, отмеченная клеймом позора, кому позволили ступить под эти величественные своды и проникнуть в общество этой касты, живущей вдали от сурового реального мира.

Заставив себя не обращать внимания на унизительный, пристальный взгляд Олимпии, я показала ей, как сыграть первую часть. Потом я повторила этот кусок помедленнее, нота за нотой, давая возможность ученице приноровиться.

В конце концов Олимпия сосредоточилась на своей скрипке и попыталась воспроизвести короткий отрывок.

Девушка не солгала: играла она из рук вон плохо. Неуклюжие пальцы, неправильная поза, множество ошибок. Я деликатно указала ей на совершенные промахи, надеясь помочь их исправить, но, похоже, ученица меня совершенно не слушала или просто не хотела стараться. Она даже не попыталась сменить позу или положение пальцев и чуть ли не открыто насмехалась над моими советами и наставлениями.

– Я же говорила, это бесполезно, у меня нет таланта, – заявила в конце концов Олимпия и пренебрежительно фыркнула.

Дрожащими руками она положила свой инструмент на стол, словно скрипка весила никак не меньше наковальни.

– А тебе хотя бы нравится музыка? – поинтересовалась я.

Непонятно, зачем столь высокопоставленной девице изучать искусство игры на музыкальном инструменте, если это занятие не приносит ей даже удовлетворения?

Девушка пожала плечами, отвернулась от меня и стала смотреть в окно – в этой комнате оно было всего одно.

– Мать считает, что нужно приобретать новые навыки, если хочешь получить более высокое место при дворе, а умение играть на скрипке – одно из необходимых условий, – тихо проговорила она. – Кроме того, матушка убеждена, что нелишне будет заручиться расположением женщины, которая делит ложе с Первым Палачом. Впрочем, все вышеперечисленное для нее гораздо важнее судьбы Альвина, моего предыдущего преподавателя…

Я нахмурилась, во-первых, потому что не все поняла из ее слов, а во-вторых, потому что меня шокировало упоминание постели. Конечно, покои семьи Туллий не очень шикарные, но какое это имеет значение, если живешь в самом роскошном и богатом месте на земле?

– Ты ведь и так живешь во дворце, чего еще можно желать? И каким образом игра на скрипке поможет тебе достигнуть высокого положения? К тому же я не понимаю, какой смысл в том, чтобы «заручиться моим расположением».

Вообще-то я толком не понимала, что означает это выражение.

Олимпия потерла лоб и закрыла глаза, всем своим видом демонстрируя крайнюю усталость.

– Вы взобрались на самую вершину в мгновение ока. Не знаю, как именно вам это удалось, но, должна признать, это весьма впечатляюще, учитывая ваше… – Она запнулась и сделала неопределенный, презрительный жест в мою сторону. Что ж, по крайней мере она честна. – Ну, знаете, учитывая ваше состояние. А на меня до сих пор не обратил внимания ни один высокопоставленный аристократ или прелат, несмотря на мою привлекательность, обходительность, талант и безукоризненное поведение. Здесь нельзя долго оставаться невидимкой, если нет высокого покровителя, жизнь невыносима.

Я не понимала, то ли ненавидеть эту девушку за ее откровенно неприятное отношение ко мне, то ли оценить ее искренность.

Олимпия вдруг прижала пальцы к губам и прошептала, словно обращаясь к самой себе:

– Мне не следовало всего этого говорить, теперь мне придется за это заплатить… Ох, во имя всех преисподних…

Из глаз девушки брызнули слезы и покатились по щекам, она все сильнее зажимала рот ладонью, словно пытаясь сдержать крик.

Я вдруг заметила бисеринки пота на висках девушки. Опустив глаза, я увидела красное пятно на рукаве ее платья в районе плеча – оно медленно увеличивалось, расползалось по бежевой ткани.

– Вы ранены? – вырвалось у меня.

Олимпия едва заметно покачала головой, теперь в ее глазах притаился страх.

Я поднялась с места, но тут веки Олимпии затрепетали, и она начала падать со своего кресла. Я бросилась к ней и успела подхватить, прежде чем бедняжка ударилась о пол.

– Прошу вас, госпожа Туллий, вашей дочери нехорошо! – закричала я. – На помощь, скорее!

Кое-как мне удалось усадить девушку обратно и пристроить ее голову на спинку кресла; потом, за неимением лучшего, я похлопала ее по щеке, надеясь привести в чувство.

Веки Олимпии снова задрожали, и она забормотала:

– Я больше не хочу идти к Фаустусу… Пусть это закончится, прошу вас. Я просто хочу снова увидеть Альвина… Мой милый Альвин… что же с ним стало?

– Мне очень жаль, но я этого не знаю, – ответила я, смущенная до крайности.

Я понятия не имела, что случилось с настоящей Первой Скрипкой после того, как его столь внезапно – и очень несправедливо – заменили…

В дверях появилась мать Олимпии. На миг Марсия застыла, открыв рот, потом, увидев, в каком состоянии находится ее дочь, подбежала к нам.

– О, нет, нет, моя дорогая! – запричитала она, гладя лицо дочери. Потом она, в свою очередь, заметила кровь на спине девушки. – Ничего страшного, все наладится. Еще немного мази, и все пройдет, вот увидишь. Нужно держаться, девочка моя, ты должна быть сильной. К вечеру ты должна быть на ногах и пойти на встречу с верховным прелатом, у тебя нет выбора…

Глава 11

Верлен

– Когда должен вернуться Тринадцатый легион? – спросил я у легата, медленно прохаживаясь перед строем солдат.

– Не раньше чем через десять дней, Ваша Светлость, – ответил тот, подстраиваясь под мой шаг. – На дорогах, ведущих к Ашерону, свирепствуют пепельные бури, таких опасных там еще не бывало. Будем надеяться, что потери, которые понесет легион в пути, будут не слишком велики.

Я проходил мимо одного легионера за другим, вглядывался в их одинаковые лица, в глаза со стальными зрачками и пытался угадать возраст каждого – бесполезное занятие. На лицах всех солдат отпечатались признаки преждевременного старения – побочный эффект, систематически возникающий при слиянии божественной брони с человеческими телами.

В последнем воспоминании, которое мы разделили с Сефизой, был мальчик лет десяти, не больше, которого забрал мой отряд. То видение рассказывало о самом трагическом дне в жизни девушки, хотя для меня в то время это было зауряднейшим событием. Если мои расчеты верны, то сейчас брату Сефизы лет пятнадцать, не больше.

Следовательно, несколько месяцев назад он, предположительно, закончил подготовку и уже приступил к службе легионера – если, конечно, пережил мучительный и зачастую опасный для жизни процесс трансформации.

Вот уже почти неделю эта мысль неотступно вертелась на краю моего сознания. И теперь я силился разглядеть черты того мальчика, на краткое мгновение мелькнувшие в видении, вглядываясь в лица своих солдат.

Уже почти неделю я старался держаться подальше от Сефизы.

Возможно, в этом трудно признаться, но Гефест тогда был прав. Он действовал в интересах девушки, да и в моих тоже, подняв ее до столь высокого положения, дававшего ей мою и его защиту, а также покровительство духовенства. В мгновение ока Сефиза стала настолько известной и важной особой при дворе, что теперь мало кто отважился бы причинить ей вред.

Вместе с этим благодаря ее необычным протезам над девушкой постоянно был развернут ментальный щит – не будь его, она вряд ли смогла бы до меня добраться. Если подумать, эксперимент, проведенный моим братом над Сефизой, когда она была еще подростком, который в итоге дал ей защиту от мысленного проникновения Ориона, очень многое объяснял…

Разве она смогла бы оскорблять меня во время нашей первой встречи тем вечером, если бы не пользовалась этой скрытой защитой? Далее, разве она смогла бы остаться незамеченной и избежать мысленного взгляда бога богов, когда продолжила вести себя столь же вызывающе, сидя под замком в моих покоях? Разве она смогла бы вынашивать план моего убийства и осуществить его – а ведь ей почти удалось.

До сих пор я пытался следовать советам брата, поэтому дал девушке время спокойно осмыслить те потрясения и непростые перемены, на которые я ее обрек против воли. Двое легионеров по моему приказу сопровождали Сефизу повсюду, обеспечивая ее безопасность. Кроме того, благодаря этой мере предосторожности отныне никто не смог бы приблизиться к девушке без моего ведома – случись что, мне немедленно сообщили бы. Очевидно, присутствие солдат сыграло свою роль: до сего дня никто из чрезмерно любопытных придворных или членов правящей семьи и близко не подходил к Сефизе.

Кроме того, легионеры несколько раз в день давали мне подробный отчет, и я всегда методично их выслушивал. Таким образом, я всегда знал, где Сефиза находится и что делает.

Вообще-то с того рокового утра, когда девушка пыталась меня убить, жизнь ее текла по крайне узкому и ограниченному руслу. Всю неделю она ежедневно репетировала вместе с оркестром, давала частные уроки одной юной аристократке, а все остальное время проводила в выделенных ей покоях.

Еще Сефиза приняла участие в концерте, который состоялся в святилище Тиресия. Однако после представления она стремительно ускользнула, не перемолвившись ни с кем и парой слов. Казалось, она старательно избегает любых контактов – будь то другие музыканты или обитатели дворца. Вероятно, она наконец смирилась со своей новой судьбой и успокоилась, как и предсказывал Гефест.

Я же, в свою очередь, старался не слушать гулявшие по дворцу сплетни, хотя и понимал, что в последнее время стал главной темой для обсуждения. Еще я изо всех сил пытался уклоняться от любых светских бесед, а главное, не попадаться на глаза членам своей семьи.

Вместо этого я все дни напролет патрулировал Стальной город: вместе с отрядом легионеров проводил один обход за другим, прочесывал столицу от центра к окраинам и обратно. Официально мое присутствие в городе объяснялось просто: Первый Палач задался целью навести на население страх и ужас, дабы окончательно отбить у народа охоту к новому мятежу. На самом деле я выступил с подобной инициативой, чтобы избежать изначально запланированных встреч с императором.

Какое-то время мне удавалось уклоняться от этих обязанностей, но короткая передышка подходила к концу. Сегодня воскресенье, а значит, недалек тот час, когда император передаст мне список приговоренных…

Низко опустив голову, я поднялся по лестнице, ведущей к личному кабинету Ориона, терзаемый миллионом противоречивых мыслей, сомнений и смущающих вопросов. Тем не менее я преисполнился решимости не сдаваться. На минувшей неделе у меня было много времени спокойно все обдумать, и, несмотря на растерянность и скрытое замешательство, я принял определенные решения, от которых не желал отказываться ни при каких обстоятельствах.

Один из центурионов впустил меня в кабинет, и я с некоторой долей растерянности обнаружил там Гефеста: брат стоял перед огромным письменным столом, за которым восседал наш отец.

– Верлен, наконец-то! – начал император на удивление радушным тоном. – Я уже отчаялся вновь тебя увидеть. В последнее время ты часто отсутствуешь во дворце и пропускаешь императорские собрания. Что-то случилось?

– Конечно же нет, отец, – тут же солгал я, удивляясь тому, как легко срывается с языка эта ложь. – Мои обязанности требовали моего присутствия в другом месте. Вы ведь знаете, после всех недавних потрясений и их трагических последствий я всеми силами стремлюсь восстановить и поддерживать порядок среди ваших подданных.

Мгновение Орион смотрел на меня, потом вперил взгляд своих золотых глаз в моего брата. Веки Гефеста едва уловимо дрогнули. Я догадывался, что под его маской равнодушного спокойствия скрывается внутренняя борьба – скорее всего, брат сейчас отражает мысленные атаки отца, но делает это так, чтобы его защита осталась незамеченной.

Я знал, что для Ориона намного сложнее проникнуть в мысли кого-то из членов Пантеона, чем перетряхнуть мысли обычного человека. Однако «трудно» в данном случае не значит «невозможно».

Неужели Гефест на самом деле способен помешать богу богов, Владыке всех разумов проникнуть в свое сознание? Или же с минуты на минуту Орион узнает о том, что мы пытались спрятать инакомыслящую прямо у него под носом, и разоблачит нас?

Нет, очевидно, Гефест уже давно нашел какой-то способ незаметно отражать мысленные атаки Ориона; в противном случае, разве сумел бы он так долго работать над новыми протезами для Залатанных, которые дают своим владельцам ментальную защиту?

В конце концов император отвел взгляд от моего брата и вновь поглядел на меня, его жизнерадостная гримаса улетучилась, сменившись чем-то вроде озадаченности.

– Сын мой, неужели ты действительно думал, что я не проведаю об этой истории с фавориткой? То есть ты доверился своему старшему брату, представил ему эту девушку, а отцу ни словом не обмолвился о такой новости? Мне казалось, я ясно дал тебе понять, что целиком и полностью одобряю эту идею. Разве я настойчиво не советовал тебе потренироваться на человеческих девицах, прежде чем ты вступишь в брак со своей сестрой?

Я немедленно подавил вскипавшие в душе смущение и гнев, чтобы мой ответ звучал правдоподобнее.

– Ничего подобного, отец. Просто я посчитал это происшествие слишком незначительным и не стал беспокоить вас по пустякам.

Орион поджал тонкие, бледные губы и возразил с нескрываемой досадой:

– В таком случае имей в виду: твоя скрытность достойна сожаления. Не заблуждайся, этот вопрос в моих глазах имеет огромное значение. Раз уж ты решил ограничиться всего одной женщиной, да еще и сделал ее своей официальной фавориткой, я был бы тебе признателен, если бы ты обсудил со мной свой выбор заранее. Представь себе, я заглянул в мысли придворных, встречавших ее во дворце, а также несколько раз просмотрел разумы стражников, которых ты к ней приставил. Ты не осмелился со мной поговорить из-за того, что эта девица Залатанная?

Я старался не глядеть на Гефеста, по-прежнему стоящего по стойке «смирно» в центре кабинета.

Брат утверждал, что Орион не сумеет прочесть мысли Сефизы. Вот только какие выводы сделает отец, шпионя за девушкой глазами ее окружения? Что он подумал, когда понял, что не может проникнуть в сознание этой представительницы рода человеческого?

Подобная аномалия наверняка разожгла его любопытство еще сильнее. Если и дальше так пойдет, он примется изучать Сефизу более пристально, начнет анализировать ее малейшие поступки и жесты, а ничего не добившись, вызовет ее к себе, чтобы лично допросить…

У меня перехватило дыхание, воздух кабинета разом сделался удушающим. Идея моего брата внезапно показалась мне вовсе не такой блестящей, как думалось вначале…

Нужно придерживаться плана, сохранять равнодушный вид и ни в коем случае не показывать моего истинного отношения к Сефизе. Поэтому я постарался придать лицу по возможности презрительное выражение, из-за которого свело скулы. После этого я ответил:

– На самом деле не важно, изменена она или нет – по сути это всего лишь презренная человеческая девчонка. В своем выборе я руководствовался исключительно срочностью сложившейся ситуации и необходимостью. Взял первую подвернувшуюся женщину, которая согласилась добровольно, оказалась более-менее здорова и удовлетворяла требованиям гигиены. Официальный статус фаворитки я ей дал, только чтобы оправдать ее присутствие во дворце. Кроме того, опыт, который я решил приобрести, последовав вашим советам, носит интимный характер, поэтому мне показалось неуместным обсуждать это с вами, моим отцом и императором. Надеюсь, вы понимаете, что мне более не хотелось бы обсуждать эту тему.

Орион склонил голову набок, как будто одновременно был уязвлен и растерян. Наконец он глубоко и устало вздохнул.

– Раз ты так считаешь, хорошо, не будем больше об этом. Не сомневаюсь, ты еще вернешься ко мне с вопросами… В любом случае не забывай о конечной цели, Верлен. Вот мой единственный совет касательно этого эксперимента.

С этими словами бог богов облокотился на столешницу из красного дерева и, слегка наклонив голову, помассировал виски – я еще никогда не видел, чтобы отец так открыто демонстрировал слабость.

– В настоящее время у меня и так достаточно поводов для беспокойства, включая беспорядки в Ашероне и недавние волнения, устроенные жителями города. В последние несколько дней я неустанно перемещаюсь из одного разума в другой, пытаясь выявить зачинщиков мятежа, и эти мысленные путешествия начинают меня истощать. Очевидно, не следовало допускать такого роста населения, имевшего место за последние несколько столетий…

– Отец, что-то не так? – вмешался Гефест, делая шаг к столу, очень правдоподобно изображая беспокойство. – Что-то случилось?

Теперь я видел: брат притворяется. Все это время он лишь делал вид, будто подчиняется приказам Ориона, а сам его обманывал.

Выходит, отныне я такой же, как он? Я тоже сознательно предаю своего отца, высшее божественное существо, которое годами обожал, чьи слова впитывал, в чьих суждениях никогда не сомневался?

«Да, в этом нет ни тени сомнения…»

Но почему я не испытываю ни капли чувства вины?

Гефест зашел очень далеко, когда осмелился упомянуть возможную попытку свержения императора. Я не понимал, как отношусь к этой идее, знал только, что она нелепа и совершенно иллюзорна.

Однако раз я не против Гефеста…

Значит, я с ним заодно.

Глава 12

Верлен

– Равновесие до сих пор не установилось, – пробормотал Орион, не открывая глаз. Под весом высокой короны на его лбу собрались складки. – Паутина времени затуманилась, и божественный план уже не видится мне так четко, как прежде. Даже ты, Гефест, не можешь постичь такой замысел. Речь идет о моем деле, о моей работе. Эта обязанность лежит на мне, на мне одном. И только я должен покончить с этими темными волнениями, вас это едва ли касается…

Лицо Ориона исказила жуткая гримаса, и на долю секунды золотистые вены под его полупрозрачной кожей словно потускнели.

– Отец, о чем вы говорите? – спросил Гефест, бросая на меня быстрый, встревоженный взгляд. – Следует ли из ваших слов, что над Империей нависла какая-то угроза?

Я, как и брат, был до крайности взволнован загадочными речами Ориона. Сегодня бог богов впервые упомянул о трудностях, вставших на пути его священной миссии.

Отец выпрямился, потом встал, подошел к окну, выходящему на балкон, и повернулся к нам спиной.

– Разумеется, нет! – ожесточенно проговорил он неожиданно холодным тоном. – Ничто не может поцарапать мощные столпы мира, который я построил. Прошу, не обращайте внимания на эту минутную растерянность. Даже ваш старый отец не защищен от переутомления. Теперь можешь идти, Гефест. Нам с твоим братом нужно поговорить наедине.

Несмотря на то что крайне необычное поведение императора порядком сбило меня с толку, я тем не менее не забыл о главной цели, которую поставил себе перед тем, как прийти сюда.

– В этом нет необходимости, отец, – проговорил я, чувствуя, как глухо стучит в висках кровь. – Заранее прошу у вас прощения, но я не смогу взять у вас сегодняшний список.

Больше никаких казней.

Никогда.

И плевать на последствия. Я переживу мучительное, сосущее ощущение невосполнимой пустоты внутри меня, как и потерю этой псевдоотцовской гордости, которую в таких случаях выказывал мне Орион.

Отец весь напрягся, затем круто повернулся и посмотрел на меня в упор, в его золотых глазах словно заискрилось пламя. Я думал, что не смогу выдержать его яростный взгляд, пылающий божественным гневом…

Однако боль и ощущение дурноты, мучившие меня еще секунду назад, вдруг отступили. Вместо этого на меня медленно снизошло удивительное чувство покоя, и это странное умиротворение постепенно унимало боль от зияющих ран в моем сердце – не таких опасных, но не менее болезненных, чем рана, нанесенная мне клинком Сефизы…

Я слишком хорошо помнил, что пережил неделю назад, после того как император заставил меня поглотить множество душ. Помнил невыносимую боль, а также безмерное отвращение к самому себе за то, что я совершил, за то, что я позволил Ориону сделать со мной. И еще это колоссальное чувство вины, удесятерившееся после того, как я погрузился в воспоминания о чудовищных событиях из прошлого Сефизы.

С самого детства я всеми возможными средствами пытался подавить свою человеческую природу – лишь бы заслужить одобрение отца, и в конце концов стал тем чудовищем, каким он хотел меня видеть. Не знаю, почему я не видел этого раньше, почему не замечал, что Орион открыто использует меня и мои способности, чтобы делать самую грязную работу в Империи.

Отныне я отказываюсь играть эту роль, придуманную отцом специально для столь странного существа, как я. Однако это не снимало с меня ответственности за уже совершенные преступления, и этот тяжкий груз мне предстояло нести вечно. Больше я не буду ни чьим палачом. С этим покончено.

Момент для ухода в отставку я выбрал крайне неудачно. Орион неизбежно свяжет столь радикальную перемену с единственным из ряда вон выходящим событием в моей монотонной жизни – появлением Сефизы. Поэтому я решил поставить крест на тех крупицах гордости, что у меня еще оставались…

– Пережитое на прошлой неделе совершенно лишило меня сил, и, боюсь, какое-то время я не смогу приводить в исполнение смертные приговоры, – пояснил я. Слова оставили на языке горький привкус. – После того как я поглотил столько душ, мой организм крайне ослаблен, я до сих пор страдаю от последствий этого опыта, провести который вы потребовали. Возможно, божественная часть меня укрепилась, как вы и предсказывали, однако моя человеческая половина, напротив, заставляет меня дорого платить за исключительный выброс силы, к которому я тогда прибег. Внутренняя перестройка моего тела до сих пор продолжается, и поглощение новых душ может нарушить этот процесс.

Я буквально чувствовал исходящее от Гефеста возрастающее изумление и краем глаза видел: брат наблюдает за мной, не говоря ни слова. Еще я явственно ощущал стремительно растущее недовольство отца.