Любовь саламандры

– Я ожидал другого, – донесся до неё усталый голос. – Тогда прощай.

– Ты уйдёшь? – спросила она растерянно.

– Я умру на закате, как и полагается нам, отвергнутым чудовищам.

– Дело твоё.

   Прямо Аленький цветочек! Лилиана вышла на ослабевших ногах из ванной комнаты, не закрыв плотно дверь – на это не было сил её задрожавших рук. Халат сполз с ее плеч, она рухнула на постель, раскинув руки; тапочки свалились на пол. Кружилась комната, где-то звучала музыка, прилетали и бились о потолок ноты, подобные залетевшим птицам, ищущим выхода, и каждый удар рождал звук: вскрик, стон, ноту отчаяния Ре, и ноту торжества Си. Их слияние перебил звук барабана, тревожный и полный ожидания, поднимающийся к невероятной луне. «Вдох – в такт, выдох – в такт, смотрит с небу лунный зрак, любопытствуя: куда плывёт ладья сия?" Она плыла по Нилу в кедровой ладье, рядом был он, великий Цезарь, он улыбнулся Клеопатре, которая смотрела воду с застывшим недалеко от них крокодилом, и думала о своей власти над воином, о том, что Рим ждет его деяний, а он оттягивает их, поражённый в своё римское сердце не красотой, но силой, живущей в ней. Женской силой, о Клеопатра. В ней, Лилиане, в тёмных глубинах естества, куда никакая наука не может проникнуть, зародился отзвук лунной музыки, засветился таинственный озёрный блеск, сливающийся со звуками музыки и барабанов. Она перестала быть собой, будто потаенное естество переросло ее тело, став кем-то иным, и тут же ощутила нападение. Это был невесть откуда возникший дух японской сказки, демон страстного обладания, лисица-кицунэ. Она сопротивлялась, уворачивалась, уклонялась от его прикосновений. И услышала:

   Над телом своим теряешь последнюю власть.

   Обуздать ли грозу, если молнию хочет метнуть?

   (Рубоко Що Эротические танки Перевод со старояпонского Питера Энгра)

          «Я не могу», – ответила она искусителю, поднимаясь над своим телом амазонкой в броне сопротивления. Она подняла меч и обрушила его на демона. Он, лисица, увернулся от блеска меча, сделал мгновенный облёт её тела, свивая вокруг него сеть, разрубленную новым взмахом клинка, и амазонка торжествуя, улыбнулась, но тут же от демона истёк новый свет, окрашенный в пурпур, о, как она ненавидела этот цвет, свидетель её поражений, знак её вечного преследователя, защитника и мучителя! Упав на клинок, пурпур растворил его, и в руках амазонки остался только эфес, раскалившийся эфес, расплавленный, исчезающий. А потом защитная броня стекла с тела, оставив его обнажённым.

– Почему ты не можешь? – вкрадчиво спросил лис. – Вспомни :

   В любовной истоме вишни в полном цвету.

   Вместе с одеждой ты сбросила стыд.

– Нет!

– А твой халат, лежащий на полу – как мост между двумя мирами.

– Я тебя не успела ни узнать, ни полюбить. Кто ты? Что ты за создание? – крикнула амазонка.

   Он засмеялся:

– Ты знаешь, знаешь, но не признаёшь меня. Да это и не нужно. Я прихожу к тебе всегда, хочешь ты этого или сопротивляешься. А теперь хватит. Замри, или умри, но оставь себя мне. Напомнить ли тебе, с какой нежностью входит в тебя… и как отразился в зелёной воде… молчание лотоса многозначительно, о женщина!

   И он вонзил в амазонку алый клинок, и не кровь, а белый свет истёк из её образа, взлетела птица, поднялась высоко, прокричала жалобно и пропала из виду.

   Послышалось шлёпанье шагов, и Лилиана вздрогнула, но не сделала попытки перевернуться, только напряглась. По её спине провели осторожным касанием, и она задрожала. Две руки просунулись плотно к двум отяжелевшим грудям и встряхнули женщину. Время остановилось. «У этой реки крутые пороги, сердец тяжёлые бьют барабаны. Руки, вёсла, бёдра, ноги лунным светом осиянны. Спазмы – и тело качнулось назад, разом слилось: невозможно-возможно. Мы одолели реки перекат. Выдох – и руки вдоль узкого ложа».

И множество раз всё повторилось: и порог, и скат, и всё-всё, и грохот водопадов сменялся тихим журчанием, и её несла река, ни на минуту не прекращая движения, несла к безбрежному океану. Луна всходила и уходила в этом круговороте, множась на тысячу лун, торжествующих лун, с мечами лучей, с отражениями, звонкими отражениями в воде океана внутри Лилианы, который качал её на волнах и нёс на своей спине, а потом оставил на песчаном берегу и отхлынул, унося пену и тихо прощаясь, вытекая из неё, из её мира, её тела, сознания и памяти. Так отползает наполненный чужими соками осьминог, бросая высосанную жертву, пустую оболочку, так, облизываясь, отходит насытившийся волк, глядя на остатки своей трапезы, готовый вновь броситься на них, и ложится рядом и смотрит, торжествуя сытостью над бренностью. Но это передышка нескольких минут, вдруг понимает Лилиана и делает усилие, чтобы освободиться, потому что понимает, что пора остановиться, иначе она навсегда останется в этом океане, ведь он опять начинает наступать, и уже показались щупальца снова голодного морского спрута, и волк приближается, а в ней начинает оживать сила, движутся соки, бурлит кровь.

   Когда Лилиана вынырнула из безвременья, оказалось, что уже далеко за полдень, что она сидит на измятой простыне, а все остальные постельные принадлежности сдвинуты в угол кровати, что она совершенно голая и абсолютное, бесконечное наслаждение тает в её теле сладкими воспоминаниями, и что мастер-поэт-тритон и кто там он ещё? застёгивает последнюю пуговку своей светло-зелёной рубашки и взгляд у него по-прежнему ускользающий. А потом он уходит, оставив на память свои вирши, сказав: это копии, почитайте, если вам интересно.

– А как же кран?

– А что кран? будет работать.

– Ну, а если претензии? Куда позвонить?

– Звоните на фирму.

   И закрывается тяжёлая дверь, и накатывает обида и горький смех и: что же это было? Как вечный вопрос недоумевающих женщин: как он мог уйти? И кто это на самом деле? Что за древнего бога впустил ты, мой коврик из Греции, Цербер, лежащий у порога? И как он узнал, в каком обличье явиться ко мне? Откуда, о боги? Неужели то, что погребено в недрах сознания, явственно для посвящённых, для видящих, для знающих о нас то, во что мы сами не верим?

   А теперь скажи мне, о Клеопатра, какой огонь горел в тебе, зажигая сердца Цезаря, затем Антония, заставляющий рассказывать легенды о тебе, царица Нильской ночи? Мы знаем – ты и я, что женщина есть загадка, которую мужчина не в силах разгадать, ибо она связана с бесконечной бездной. Теперь бездна, побеждённая одним странным созданием, рыдает во мне – неужели я его никогда больше не увижу? Впору утопиться с ванной. Но я из тех, кого вода поддерживает. Тогда хотя бы окунуться в его воду… но ванна пустая и суха, как старый колодец.

   Прости меня, водная стихия, за оскорбление тебя бранными словами. Вчера я назвала тебя прибежищем крокодилов, и вот возмездие поставило меня на место. Нельзя сказать, что прошлое – это другая, навсегда ушедшая реальность. Ещё вчера мне казалось, что одиночество, ставшее авангардом, способно вести за собой наши устремления, что оно оставляет воспоминания, как тела погибших на поле брани, пусть им клюют глаза вороны, нам нет до них дела. Ведь и нас кто-то забыл – думали мы, но оказалось – забвения нет, и память в самый точный момент поднимает своё копьё, чтобы приблизить к сердцу. Щит независимого одиночества – бумажный, и нет оружия против себя самого, ибо странную власть над нами имеют картины прошлого. И для женщины, стоящей у края, вода имеет огромное значение. Но теперь хватит!

   Лилиана открыла окна и впустила весенний день. Налила чаю в любимую чашку, отпила. В открытой коробочке сладостей не хватало трех кусочков. Рабочий-тритон съел один, а когда, она и не заметила. Молодец, угостился на славу – во всех смыслах. Она засунула коробку на самую верхнюю полку шкафчика, чтобы не соблазняться экзотическим вкусом: там слишком много сахара. Как эротики у Рубоко Що. А ей надо работать.

   Тут же раздался звонок мобильного, будто главный редактор ждала момента, когда удобно будет позвонить и осведомиться, готова ли рецензия. Работа была готова – не зря Лилиана просидела над ней допоздна. В издательстве начиналась спешка, многие хотели перед летним застоем в делах сделать побольше, и спокойно уйти в отпуск. Она пообещала прислать работу по электронной почте, что и проделала, не прерывая разговора, и напомнила, что уезжает за город, пожелала редактору хорошего лета и распрощалась. Теперь надо было запастись продуктами. Что там едят лягушки? Устриц давно нет в продаже, комаров в городе нет, хотя зачем ей комары – царевна-лягушка, помнится, пекла пироги. Отчего в теле такая воздушная лёгкость – после того, что несколько часов делал с ней сантехник-поэт, тритон, посланец водной стихии, полагается быть разбитой, но нет – её будто поднимает в воздух и вот-вот унесёт.

   Лилиана принимает душ. Горячей водой она надеется смыть вновь вспыхнувшее желание. Да что это с ней? Она всегда контролировала себя, не опускалась до похоти. Ароматное, с сиреневым оттенком цвета и запаха мыло, пенящееся на плечах и бёдрах, смывает воспоминания о прикосновениях мужчины, доводящих до умопомрачения. Что такого он сделал с ней, что она столь резко перешла от неприязни к зависимости? Впрочем, это пройдет. Физическое влечение недолговечно, а о духовной близости говорить не приходится. Сантехник! А как же вирши его – он же явно не без таланта?

   Закутанная в махровое полотенце Лиля смотрит на пол и видит маленький прямоугольник. Это визитная карточка, на ней написано то, что заставляет её задуматься. Поэтическая студия «Шаги мастерства», телефон и сайт, но самое главное – имя: Александр, и фамилия, ничего не говорящая. Надо будет посмотреть, чем они там занимаются. Хоть какая-то зацепка у неё есть, и если совсем станет тяжко, она попробует разыскать этого Александра. Неужели она готова унизиться до того, чтобы звонить мужчине, который отымел её и даже не стал называть своё имя? И этот почти насильник забыл свою дорогую ручку, как это прикажете понимать? Плата за секс? Или он сам потерялся в лабиринте страсти? Не бывает столь коротких романов, но бывает то, что мужики игриво называют интрижкой. Странное чувство зависимости вызывает тревогу. Хватит мучиться наваждениями, она знает, кто прислал этого монстра. Это водяная луна, старая сводница. Водная стихия, прости-прощай, я иду к воздушной твоей сестре.

   Лилиана выходит из подъезда с сумкой в руках, где перекатывается кошелёк, играя с мобильником, выскочившим из внутреннего кармашка, откуда свешивается лягушка на цепочке, хранительница ключей, с зелёными глазами и отломанной, но не потерянной лапкой – своеобразный оберег, амулет, купленный в переходе на Тверской. Нужно запастись продуктами, как это ни банально звучит, хотя после такого приключения следует пойти на исповедь и покаяться, или в полицию, чтобы написать заявление об изнасиловании или принуждению к половой связи. Но она сама спровоцировала это, разве не так? Зачем встречать мужчину в халате и тапках? Это верх неприличия, дурной тон и откровенное приглашение. А вообще работать ночью – большая ошибка, после ночной работы ведешь себя неадекватно. В общем, пошло оно куда подальше, ей было хорошо, а больше такое не повторится.

   На открытом пространстве гулял ветер, качались ветви, неслись облака. Синева неба, желтизна солнечного света, серые тени домов, квадраты окон… хаос и порядок смешались в картине, нарисованной природой и людьми. В сущности, думала Лиля, все наносное, все ненастоящее. Идеальный пейзаж – это пески пустыни, где все честно, без прикрас и обмана. Даже деревья – гости, нарядившиеся в листья, пришедшие погостить и несущие подарки – цвет и воздух.

   Воздух!

   Но именно воздуха в городе не хватало. Асфальт съедал кислород, из окон многоэтажных домов выползали удушающие, отвратительные запахи старого белья, пищи и грязи. На чердаках гнездились голуби, плясала пыль, масса птенцов, уже подросших и потерявших свои длинные уродливые клювы, готова была выплеснуться наружу, подальше от перьев, помета, скорлупы.

   И шум, этот всюду проникающий шум, что исходил от мчащихся по дорогам машин; Лилиана чувствовала его шершавое касание к своей коже, и поёжилась. Он невидимым, но слышимым облаком накрыл улицы, властвуя над городом, как джинн, выпущенный из старинной лампы. Он влезал в уши людей и смеялся над их тайными мыслями, садился на головы прохожим и шёл с ними. Шум был отдельно и был везде. От старых машин он взметывался выше, кружился, уплотнялся, густел, бился о стены домов, разбивался о противошумные окна, лез в малейшие щели. Проникал в комнаты и там притихал незваным гостем, радуясь звону чашек, плеску воды и шуму закипающего чайника. Дробился, снова склеивался и уползал в углы, чтобы там умереть.

   Снаружи с ним мог тягаться только ветер, который сносил шум, как пыль.

   Дорожка, по которой шла Лиля, тоже рождала звуки. Каблучки юной особы женского пола, торопящейся в офис из почтового отделения, цокали по асфальту, прокладывая звуковую тропу, по которой след в след молодая мама везла скрипучую коляску с подросшим младенцем. Падал вороний крик, кружился шорох листвы. Метались мысли, потерявшие хозяев в пространстве времени. «Надо…надо…» – как птицы с оборванными хвостами, как ящерицы, этот хвост отдавшие врагу, беспорядочные мысли, жалкие ошмётки намерений, потерянные их дети, таяли, истекая голубоватой аурой забвения, на сухом асфальте.

   Если бы все грёзы мира, все тайны его сели в мою раскрытую ладонь, – думала Лиля, отрешаясь от суеты большого города, – если бы тень от Памира пролегла до Сочи, а видение Эйфелевой башни навестило бы меня вечером синим, вечером юным… и незабвенный голос Эдит Пиаф, которую мама так любила, маленьким воробушком проскочил на радиоволне в моё одиночество.. тогда не было бы этого странного тритона, а был бы тот, кого всегда хотелось коснуться рукой…

   4.

   Лиля едет за город, подальше от шума и пыли, суеты и бестолкового мельтешения незначительных событий, съедающих день за днем. Она выключила восприятие железного грохота электрички, голосов людей, но они все равно пробивались сквозь наушники, в которых играла музыка умиротворения. И только книга, открывшаяся на нужной странице, волшебной завесой отгородила её от внешнего мира, перенеся в другой. Она читала Теофиля Готье. Казалось, ушло всё – настолько захватило её описание путешествия в Россию этого писателя, этого романтического француза. Она помнит, как он выглядел: кудрявый брюнет со смуглым цветом лица, но вот его портрет – в русской шапке вызывает улыбку и, кажется, поэт сам улыбается в ответ. Ах, Россия Готье! Вот он описывает бал, на котором как бы не присутствует. Интересно, как это могло быть? Почему везде Готье производит впечатление не живого человека, путешествующего по России, а некоего духа, изучающего русскую зиму, русские памятники, русские обычаи?

   Блеск бала он видит как бы сверху, вот что интересно. Нигде – а она перечитывает эту загадочную книгу в третий раз – нигде он не выступает как человек, как личность… пожалуй, кроме встречи в Лавре с монашкой… и эта монашка не дает Лилиане покоя. Перевод иногда грешит дословностями, но эта книга – настоящая жемчужина; Готье давно забыт у нас, кроме разве что в вузах его проходят… как говорят, мимо. А надо бы почитать и школьникам, чтобы они тоже увидели Собор Василия Блаженного на Красной площади в Кремле, и сам Кремль, и прочие памятники его глазами.

   Впечатления могут утомлять. Лилиана откидывается на спинку жёсткого сиденья и прикрывает книгу. Вокруг – измученные лица пассажиров. Это, в основном, загородные жители, едущие в пятницу домой из столицы. В тамбуре мигранты из Средней Азии, парень нежно обнимает некрасивую черноволосую девушку за талию. Их соотечественники зорко посматривают в другой конец вагона, чтобы не пропустить контролёров, от которых побегут по платформе в следующий вагон. Электричка старая, советского производства, сносу ей не будет ещё сто лет, но эти жёсткие сиденья, эти окна, эта духота и грязь… Лилиана могла бы поехать на машине, но машина в ремонте, и она вообще хочет её продать. Путь электричкой отнимает полтора часа, плюс загородный автобус, и можно многое передумать и переосмыслить, но главная прелесть в том, что можно читать. Нигде так не читается, как в транспорте. Будто ты из этого мира переходишь в другой, и уже ничто не раздражает: ни замусоренные придорожные колеи и полоса вдоль железной дороги, местами похожая на свалку, ни лица людей, ни неудобства жёстких сидений. Зимой… она не любит зимы, но хочет снова полюбить, собственно, поэтому и взяла в дорогу Готье… зимой она впадает в спячку. Но это не спячка тритона в аквариуме, не спячка лягушки в земле, это состояние иного рода, творческого отрешения от всего. И чтения, конечно, её зимний запой – чтение.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.