Полная версия
Никто из подопечных Леонида Федоровича, у которых он преподавал физику лишь семестр один раз в неделю, наверное, не смог бы сказать определенно: хорошим или плохим человеком он был. Он вполне доходчиво объяснял свой предмет, но был очень требовательным, а порой даже жестоким. «Это ваши проблемы, они меня не касаются!» – любил повторять он, когда какой-нибудь незадачливый студент, пытался объяснить ему, почему плохо подготовил задание. Впрочем, он всегда старался вести себя сдержанно и не кричать на своих подопечных, но был настойчив, строг и очень требователен.
Надо признать, что Леонид Федорович в душе недолюбливал свою работу, хотя иногда она все же приносила радость и чувство самореализации. С детства он мечтал посвятить себя науке, но не как какой-нибудь учитель, а как ученый, сидящий днями и ночами в своем небольшом уютном кабинете и пишущий заумные книги. Теперь же он был вынужден из года в год разъяснять одно и то же всяким прыщавым балбесам, – и получать за это сущие копейки.
Сегодня Леониду Федоровичу предстояло провести вводную лекцию и ознакомить свою новую группу с правилами внутреннего распорядка колледжа. Поднимаясь со своими подопечными по широкой лестнице на третий этаж, он тщательно обдумывал, как теперь будет выстраивать свой процесс воспитания. Как преподнести себя в этот день: быть покладистым или же жестким? Ведь от первого впечатления очень многое зависит, а потом его уже будет сложно исправить. Хоть он и не считал себя неуверенным человеком, в ситуациях, когда ему приходилось вести себя жестко, он волновался и боялся дать слабину. Он очень не любил эти переживания и беспокоился, чтоб кто-нибудь случайно не заметил в нем напряжения и не сделал трещину в его репутации строгого преподавателя.
На третьем этаже за группой МЭ-11-03 теперь был закреплен специально оборудованный предметный класс. На стенах здесь, почти у самого потолка, висели скучные черно-белые портреты великих ученых, под ними учебные плакаты, разные информационные таблицы и диаграммы. В глубине класса, в одном углу стоял старый шкаф со справочниками и энциклопедиями, а в другом – светился от солнечных лучей белоснежный компьютер.
Максим сразу сел на последнюю, пятую парту у шкафа. Отсюда хорошо было видно всех его новых знакомых, но сейчас он больше наблюдал за куратором, который, избегая смотреть в глаза, расположился за своим столом и строго, словно с экрана телевизора, сообщил:
– Что ж, еще раз хочу вас всех поприветствовать. Один семестр я буду преподавать вам курс физики, но на протяжении всех трех с лишним лет вашей учебы здесь я буду вашим куратором, то есть буду следить за вашим поведением, успеваемостью и исполнением ваших студенческих обязанностей.
Куратор сделал многозначительную паузу, как бы давая время переварить в голове его слова, осмотрел за столом свои щегольские новые туфли и, набравшись уверенности и большей строгости, стараясь теперь уже поймать взгляд каждого, предупредил:
– Моя задача сделать вашу группу образцовой, самой лучшей в колледже. Я обязательно этого добьюсь и потому хочу, чтобы вы сразу уяснили: хоть я и ваш куратор, попечитель и «второй отец», но поблажек я вам давать не буду. От вас же требуется немного: хорошо учиться и исполнять все мои приказы. У каждого из вас будут определенные задачи, которые нужно будет обязательно решать, а иначе мы будем с вами прощаться. Учтите, если кто-то подведет меня, то поверьте, моих возможностей хватит, чтобы любому из вас указать на дверь и отчислить. Очень надеюсь, что до этого у нас не дойдет…
Слушая спокойную и почти угрожающую речь этого человека, который с заметным усилием делал из себя самоуверенного и жесткого наставника, Максим невольно сравнивал его со своими школьными учителями, ставшими теперь для него еще милее и роднее. Сразу же возник светлый образ учительницы истории Клавдии Николаевны, которая с пятого по одиннадцатый класс была еще и его классным руководителем. Максим вспомнил себя совсем маленьким мальчишкой, когда впервые попал в класс к ней. Ее поседевшие волосы, добрые глаза и аккуратный, уютный кабинет истории, где всегда было много цветов, всегда вызывали у Максима умиление, но только сейчас он начал по-настоящему ценить ее любовь и беззаветное служение. Сейчас ему стало страшно от мысли, что теперь это уже стало прошлым, которое уже не вернуть никогда.
Смотря в окно, где игривое солнышко освещало желтеющие листочки на кронах высоких деревьев, Максим представил, как там, за новыми высотками жилых домов, пряталась его старая, добрая школа, а Клавдия Николаевна, в своем кабинете на первом этаже, сегодня снова принимает новых учеников и тоже ностальгирует о своих выпускниках.
«Господи, верни это время назад» – чуть не выкрикнул Максим. Под мерный голос куратора, который продолжал чему-то поучать, Максим, то и дело, зевая, стал засыпать: глаза слезились, ноги тяжелели, а все тело наполняла приятная слабость. Речь куратора звучала уже где-то далеко и скоро стала совсем бессмысленной. «Если так будет продолжаться и дальше, то эта бессонница меня доконает» – последнее, что мелькнуло сознании Максима, и он растворился в сером, очень зыбком и быстроменяющемся сне. Вот Максим, как и хотел, перенесся в свое прошлое: он один сидит в школьном кабинете истории и пишет конспект про восстание Спартака. Вдруг в класс заходит его старый школьный друг Костя, который утонул летом после восьмого класса. Загадочно улыбаясь, он садится рядом с Максимом и начинает безудержно реветь. «Ты что? Взаправду хочешь уйти от нас? Не-е-е-ет! – лицо Кости вдруг странно удлинилось и сузилось, сделалось красновато-темным, глаза стали узкими и весь он стал похож на маленького старичка-китайца. – Ты останешься здесь. Навсегда. С нами. Ты никуда не посмеешь уйти! Там плохо, а здесь хорошо. Это вот тебе – Костя достал откуда-то большую толстую книгу с черным кожаным переплетом и золотыми углами. – Я сейчас уйду, а ты открой ее. Хорошо? – и он громко засмеялся. Он незаметно очутился у двери, повозившись с замком, с жутким скрипом открыл ее, и в класс пробилось золотое свечение. Нет, это был огонь! Языки пламени, поначалу маленькие, неуверенные, быстро росли, смелели и пожирали все вокруг, превращая в черные головешки. Смех Кости превратился в крик, который быстро затих, а сам он исчез. Стало душно. Жарко. Горячо. Максим подвинул к себе книгу, вскрыл замочек на переплете и открыл… Желтый, страшный огонь окутал его, он почувствовал нестерпимую боль, будто бы тысячи острых ножей одномоментно воткнулись в него, а потом раздался мощный взрыв и Максим, громко вскрикнув, проснулся.
Как оказалось, наяву за Максимом давно уже наблюдал куратор. Открыв глаза и придя в себя, Максим увидел его стоящим слева. Слегка покачиваясь назад и вперед, он зло смотрел на Максима и ехидно улыбался.
– Вас, молодой человек, это теперь особенно касается. Это залет! – наклонившись, почти в самое ухо с ненавистью сказал ему куратор. Остальные, увидев испуганное и раскрасневшееся лицо Максима, как по команде, громко засмеялись. Даже милая Катя едва сдерживала свой смех, но заметив на себе взгляд Максима, быстро обернулась.
Больше же злорадствовал Иван. Развалившись на стуле, жуя жвачку и играя ключами, он презрительно посматривал на Максима и своим противным хохотом, кажется, хотел больше всех сейчас унизить его.
Максим, пожалуй, впервые почувствовал стыд такой силы. «Как же так получилось?! Я ведь всегда контролирую себя» – корил он себя и больше всего сейчас хотел провалиться сквозь землю.
– На сегодня наше вводное занятие окончено. Можете все идти – громко объявил куратор, все еще продолжавший стоять возле Максима. – Ну, а вас, молодой человек, я бы попросил подумать над своим поведением и о своем будущем! А теперь пошел вон! – показав пальцем на дверь, с ненавистью приказал куратор Максиму.
Униженный Максим не смог ничего ответить и вышел. Ни на кого не глядя, он спустился на первый этаж и прошел в конец коридора на выход. Уже когда он шел обратно домой, к нему вернулся холодный ум. Как ответственный человек, он все же признавал вину за собой, но не мог отделаться от мысли, что с ним поступили очень жестко, даже жестоко.
– Все это мне определенно не нравится! – повторял он сам себе и вдруг почувствовал, что светлая картинка его будущего стала покрываться черными пятнами и съёживаться, словно снизу ее пытается кто-то поджечь, но она, пока еще плотная, сопротивляется огню и не дает ему разгореться.
6
Катя выросла в полной и вполне благополучной семье инженеров. Ее отец был главным механиком на металлургическом заводе, а мама работала там же технологом.
Катя отучилась в элитной городской гимназии, а после не стала поступать сразу в университет и решила пойти по стопам своих родителей, для начала окончив колледж.
За внешней привлекательностью и простотой этой девушки скрывался сложный характер и очень противоречивое мировоззрение. В детстве и до пятнадцати лет Катя была настоящей оторвой. Родители ей ни в чем не отказывали и скоро поняли, что запустили воспитание своей дочери. Она плохо училась, и все свое свободное время проводила в компании неформалов, готов и прочих сомнительных личностей. В тринадцать лет она уже начала тайком курить и понемногу пить алкоголь, что, впрочем, даже не замечали родители. Лишь ближе к выпускному классу Катя сама осознала, что летит в пропасть, – и ее охватил стыд такой силы, что она в один день решила начать новую жизнь.
Ее спасением стала религия. Случайно оказавшись вместе с мамой на всенощной службе, Катя на себе ощутила, что такое «божественную благодать». Белоснежная Воскресенская церковь с золотыми луковками куполов манила своим уютом, таинственностью и ощущением безопасности от всех невзгод. У самого входа здесь с раннего утра всегда сидели с виду безобидные цыгане и нищие, ненавязчиво просящие милостыню, а также работала церковная лавка, где продавали свечки, литературу и всякую утварь. Казалось, что сама церковь и окружавшие ее миленькие постройки насквозь пропитаны духом прошлого: она неизменно простояла почти пять столетий, вобрав в себя частички тех времен. Это невольно вызывало трепет и связывало с чем-то великим и недосягаемым.
Полумрак, запах воска, шепот прихожан, красота алтаря и иконостаса – всё это так восхитили Катю, что она стала по несколько раз в неделю посещать приход и даже записалась в воскресную школу.
В воскресной школе изучали Библию, молитвы и основы православной культуры. Основными пунктами занятий были: разъяснения о том, как бороться с грехами и как стать достойным исполнителем воли Божьей.
Приходом и школой заведовал протоиерей Савватий: высокий, крепкий и ухоженный мужчина средних лет. Самые сложные вещи он мог объяснить доступно и просто, а любого, кто сомневался в существовании Бога, он логично переубеждал и заставлял верить. Однажды во время проповеди его звучный голос и дар красноречия заставили Катю плакать.
Теперь Катя часто вспоминала наиболее яркие эпизоды своей жизни, где, как ей казалось, она вела себя ужасно и необузданно. Она с горечью понимала, что большую часть своей еще небольшой жизни она истратила на всякую ерунду. Читая молитвы и вглядываясь в тонкие и одухотворенные черты Спасителя на иконах, она ощущала огромную силу где-то внутри себя. Ей казалось, что она может справиться с любыми проблемами, ведь теперь ей всегда незримо помогает Господь. В тоже время ее не покидало откуда-то взявшееся мучительное предчувствие того, что с ней произойдет что-то страшное. Разногласия между ценностями прошлой и новой жизни еще остались в сознании и поведении Кати, а это порой очень мучало ее.
– Странно, но мне почему-то кажется, что у меня нет будущего – сказала она однажды вечером за чаем родителям.– У вас было когда-нибудь такое?
– Нет, ты себя накручиваешь. У тебя все еще впереди – безразлично отвечала ей мама, не видя поводов для беспокойства. Ее родители уже пережили серьезную болезнь своей дочери в детстве: менингит – и после этого любые проблемы с ней казались пустяками.
7
К радости и большому удивлению Максима оставшиеся дни первой учебной недели выдались спокойными. Он даже решил, что слишком преувеличивал свое неприятное впечатление как от одногруппников, так и от куратора. Однако, будучи тонким и интуитивным человеком, Максим все же предчувствовал, что с ним скоро произойдет какая-то неприятность или даже беда. К тому же, рассуждая здраво, он понимал, что куратор не придирается к нему снова только потому, что пока он не собирал группу вместе, да и его предмет будет только на следующей неделе; конфликтов с Денисом и Иваном не было оттого, что шли только общие лекционные занятия, на которых собиралось сразу несколько курсов с аудиторией почти в пятьдесят человек, и в общем потоке он терялся и даже не сталкивался с ними.
Каждый день было не больше двух лекций и, отсидев с короткой переменой три часа, все куда-то разбегались, словно чужие друг другу люди. «Было бы так всегда, чтобы каждый учился самостоятельно, а потом только сдавал экзамены, без контроля и нравоучений этих педагогов» – тешил себя Максим, сидя один на самом последнем ряду в лекционных залах, но не мог прогнать противное ощущение, что на следующей неделе эта приятная свобода может закончиться.
Но вот в субботу, когда закончилась последняя пара, и Максим уже собирался уходить домой, в дверях его догнала Катя, эта миленькая девушка, – и заговорщически спросила, с интересом глядя в глаза:
– Ты слышал, что в последнюю субботу сентября, вечером будет праздник: посвящение в студенты? Ты как? Идешь? Есть два условия: не нудить и принести тысячу рублей. Наши идут все, ждем и тебя!
Максим еще не слышал об этом мероприятии, которое ежегодно проводили в колледже. Хотя он очень не любил вечеринки и дискотеки, замешкавшись, все же решил согласиться, боясь показаться занудой и оттолкнуть от себя эту девушку
– Хорошо, я приду! – с деланным желанием ответил Максим и, невольно глядя теперь на удаляющуюся изящную фигуру Кати, тут же начал упрекать себя в слабости и безволии. «И зачем я согласился? Нужно было сказать, что я занят – и все! Не зря меня в последнее время мучают плохие предчувствия: все это добром не закончится. Хотя неизбежное неизбежно и «заднюю» уже не дашь. Да и что бы она подумала обо мне, если бы я отказался? Интересно, когда это она успела сдружиться со всеми и все узнать?».
Задумавшись, Максим прошел в конец коридора на втором этаже и посмотрел в окно, где по широкой голубой глади реки неспешно, проплывала порожняковая баржа, похожая на большую мокрицу. Лето еще имело свою власть, но осень потихоньку уже принялось раскрашивать природу в свои краски. От ветра желто-красные листочки деревьев разлетались повсюду, устилая темнеющую землю радужной скатертью. Природа напряглась в недоумении, смотря как медленно, но верно увядает ее красота, которая совсем недавно так пленила всех вокруг.
Выйдя из колледжа, Максим с удовольствием вдохнул сладковатый воздух подступающей осени. По-прежнему прогуливаясь после занятий пешком, он старался не думать об учебе и сосредоточиться на чем-нибудь приятном. Иногда он совсем отключал свой разум и просто наблюдал за всем вокруг. Чаще же всего любил смотреть на прохожих: рассматривая лица, вслушиваясь в обрывки разговоров, он невольно сравнивал этих людей с собой: завидовал беспечным и счастливым, но с пониманием ловил мрачные, удрученные взгляды.
Когда Максим уже прошел набережную и вышел к тихой улочке в центре города, он еще издали заметил низкорослого плюгавого мужчину, больше похожего на гнома. Он был одет в мешковатый, поношенный коричневый костюм и того же цвета уродливые, стоптанные туфли. Самое же примечательное в нем было – это совсем лысая голова. Вся она, покрытая шрамами и рубцами, блестела от яркого, но негреющего солнца. Поймав злой, наполненный мощной, гипнотической энергией взгляд этого карлика, Максим почувствовал леденящий душу страх. С трудом заставив себя отвести глаза, Максим попытался сосредоточиться на вывеске магазина, но не смог даже понять, что было там написано, – неведомая и страшная сила снова заставила его вглядеться в глаза этого загадочного человека. Лишь когда он прошел мимо, оставив после себя резкий и неприятный запах пота и алкоголя, Максим пришел в себя. Рубашка взмокла и прилипла к вспотевшей спине. Стало холодно. Мурашки, как маленькие тараканы, быстро разбежались по всему телу. Максим резко оглянулся, но карлика уже не было. Он был как фантом, но эти ледяные глаза, превратившиеся теперь в эфирный образ, теперь навязчиво следили за мыслями Максима.
«Интересно, а я способен на убийство?» – первое, что спросил почему-то у себя Максим, когда уже подходил к дому. Этот вопрос раскаленным ножом воткнулся в его голову и с этого момента уже не давал покоя, требуя честного ответа. Поначалу ему казалось это невозможным, но чем больше он поддавался своим эмоциям и черным мыслям, вдруг без причины появлявшихся откуда-то в его голове, тем скорее приходил к выводу, что, пожалуй, сможет решиться на такой отчаянный поступок, если у него не будет другого выхода.
8
Как назло Максим снова плохо спал. Начиналась неделя семинаров и самостоятельной работы, и хотя в выходные он старался не думать об учебе, время от времени у него все же появлялись приступы непонятного беспокойства. Как неделю назад, в понедельник с утра Максим чувствовал апатию и был совершенно изможденным.
Физкультура была первой парой, и мама, будто зная об этом, после завтрака сделала Максиму заранее подготовленный шикарный подарок: модный спортивный костюм и белоснежные, легкие как пух, кроссовки.
«И все-таки новая одежда хорошо влияет на настроение человека. Не зря же женщины так любят шоппинг!» – подумал Максим, выйдя на крыльцо дома. Представляя сейчас себя со стороны, он решил, что в этих новых шмотках произведет хорошее впечатление на однокурсников и, конечно, прежде всего, на Катю.
Ночная прохлада сменилась приятным утренним теплом. Сложно было представить, что очень скоро эту нежно-зеленую траву и листья – незаметно украдет проказница-осень, а потом её жестокая и скупая сестрица-зима скуёт все льдом и спрячет под белым пушистым одеялом. От этого становилось грустно и все плохое чувствовалось особенно остро, а в светлое будущее даже не верилось.
В спортивном комплексе колледжа, Максим так долго искал мужскую раздевалку среди множества дверей в длинном коридоре, что в итоге чуть не опоздал на пару. В самой раздевалке уже никого не было, а через приоткрытую дверь в зал он заметил, что там кроме его группы, было еще несколько: с других специальностей. Пять девушек, среди них была и Катя, справа отдельно играли с волейбольным мячом, встав в круг. Слева, у баскетбольного кольца, одиннадцать парней, многих из которых Максим видел в первый раз, поочередно бросали баскетбольный мяч в кольцо. Максим почувствовал себя здесь чужим: все вели себя очень непринужденно и о чем-то время от времени переговаривались – в общем будто бы были давно знакомы друг с другом.
Максим не любил спорт, хотя раньше целыми днями напролет играл с дворовыми мальчишками в футбол и в четыре квадрата. Тогда у него была еще и завидная сила, и ловкость, и скорость. Впрочем, если бы он сильно захотел, то быстро привел бы себя в прежнюю форму.
По-военному точно, в 8:30 физрук Петр Николаевич Орлов, невысокий и юркий крепыш средних лет, уже ходил по залу и, громко посвистывая, звал всех на построение:
– Ну же давайте, шевелите своими тощими задницами. Строимся в ряд по росту! – впрочем, несмотря на его командно-высокомерный тон, никто не боялся его: про него уже прошел слух как о добром, нетребовательном и насмешливом человеке.
Построение началось посередине зала. Максим нерешительно вышел из раздевалки и, подбежав к шеренге, остановился в смущении, не зная как вклиниться в уже сформировавшийся ряд.
Его заметили Денис и Иван и быстро о чем-то между собой перешепнулись.
– Ого-го-го, лошара пришел! – выкрикнул Иван и резко кинул в Максима баскетбольный мяч. Максим успел увернуться, и мяч попал ему в плечо, а не в лицо, как того, наверное, хотел этот подлец. Не ответив на это вызывающее хамство, он раздосадованный встал не по росту в конец шеренги, еле сдерживая свою злость. «Нужно было ударить его, а я струсил. Почему в таких ситуациях я всегда веду себя, как тряпка? Если я и дальше буду терпеть и молчать, то меня вообще здесь за человека считать не будут. Какой же я слабак! – с этими мыслями он даже не заметил, как началась перекличка, а Петр Николаевич дошел и до его имени.
– …Чернов Максим, здесь? – в третий раз спросил физрук.
– Я! – громко ответил наконец-то Максим, услышав вопрос тренера сквозь желчь досады в душе.
– Что же вы тормозите, курсант? Не выспались? И почему вы стоите не на своем месте: не по росту? Ну-ка живо встать между третьим и четвертым справа!
Максим быстро перестроился. Теперь он, как назло, стоял между Иваном и Денисом.
– Значит так – невозмутимо продолжил Петр Николаевич. – Сегодня по плану у нас разминка, потом зарядка и баскетбол. Для начала бежим в умеренном темпе вокруг зала, десять кругов. Шевелитесь! Ну, быстрее! Не халтурьте!
«Какой забавный человек! Хоть и ведет он себя как-то грубо и по-хамски, но все же он добрый. Я чувствую его: такой никогда не сделает подлость» – неторопливо, не без удовольствия обегая кругами спортзал, рассуждал Максим и снова восхитился своему умению чувствовать людей.
Он давно столько не бегал и после шестого круга стал выдыхаться. Чтобы отвлечься, он смотрел на остальных, но скоро всем его вниманием снова завладела Катя.
Она бежала плавно и ритмично. В своих облегающих черных шортиках и белом открытом топе она была волнующе красивой и сексуальной. Ее фигура невольно побуждала самые низменные чувства, а покрасневшее личико стало еще милее. Прекрасные черные волосы, налитая грудь колыхались в такт движений ее стройных ножек.
Максим заметил, что не только он с обожанием смотрел на нее: время от времени мельком, скрывая свой интерес, на нее заглядывались и остальные парни, а особенно бегущий впереди Иван. Он, казалось, забыл обо всем и наблюдал за Катей с нескрываемым восхищением, уже, наверняка, представляя ее в роли своей девушки. Это еще больше вызывало у Максима чувство ненависти, но в тоже время и зависти к нему: таких самоуверенных наглецов очень любят красивые девушки.
– Так, придурки! Заканчиваем свою беготню и снова встаем в «лесенку дурачков» – приказал физрук после десятого круга бега. – Построились? Теперь повторяем за мной.
После недолгой, но напряженной зарядки Петр Николаевич разделил всех на две равные команды и разрешил играть до конца пары в баскетбол, а сам ушел в тренерскую комнату.
Максим оказался в одной команде с Денисом, Катей, Егором, незнакомой полной девушкой и двумя ребятами другой группы.
Игра поначалу шла спокойно, и счет был вровень. Максиму долго не доставался мяч. Находясь в защите, он и не стремился играть в нападении, но в какой-то момент удачно поставив блок-шот, мяч оказался в его руках. Даже не думая о передаче, он через свободный «коридор» подбежал к трехочковой зоне. Медлить было нельзя. Остановившись, он уже собрался было сделать бросок, как в этот самый момент получил сильный удар в затылок. В глазах у него потемнело, все вокруг покрылось «шахматной сеткой» и он упал без сознания навзничь.
Максим очнулся в раздевалке на скамейке. Впрочем, никто не обращал на него внимания. Нестерпимо болела голова. Ему сейчас хотелось лишь спокойно лежать, но скамейка была узкая, а свисшая правая рука онемела и заставила его приподняться. Иван, который рядом переодевался в свой деловой костюм, заметил, как Максим пришел в себя.
– Слушай, ты! Почему из-за тебя у нас постоянно возникают проблемы? То ты спишь на парах, то падаешь без причины – после этого замечания все в раздевалке противно рассмеялись. – Ты помнишь, что говорил наш куратор? У нас должна быть самая лучшая группа в колледже! А если ты и дальше будешь так тупить, то учиться с нами не сможешь. Вкурил, лошара?!
Максим слышал его слова сквозь черный туман боли и ненависти, плотно окутавший его раскалывающуюся на части голову. Он больше не мог терпеть столь унизительного, несправедливого и наглого отношения к себе. Сделав титаническое усилие, Максим резко встал и, смотря в глаза Ивану, крикнул в его мерзкое лицо:
– Я убью тебя, ты, гаденыш длинный! – Максим хотел уже со всей силы ударить, как сзади кто-то обхватил его за шею и повалил на холодный плиточный пол. Это был Денис. Он сел на Максима сверху и стал душить. Краем глаза Максим успел заметить, как все остальные с любопытством наблюдали за этой сценой, словно делая ставки: кто же кого, – даже не пытаясь остановить эту экзекуцию. Максим сопротивлялся, как мог, пытался рывком вырваться, но боль в голове сделалась нестерпимой, а последние силы иссякли. Лицо разгорелось и, переставая чувствовать себя, Максим захрипел. Это, видимо, и остановило его мучеников.