Фронтовой дневник (1942–1945)

Не знаю, как я выбрался из ямы. Я шел по какому-то руслу обмелевшей речки. Был рассвет. Еще не встало солнце, но жители (женщины и девушки) уже проснулись и бежали не то купаться, не то умываться. Портфель был со мной, и я увидел, что, вылезая из ямы, вымазал руки. Я решил их помыть и нагнулся к лужице, но в лужице была грязь, и я еще больше их вымарал. Я попробовал в другой лужице. Там было несколько чище, но все-таки грязно и между пальцами попадали ракушки.

Я вернулся, отряхивая руки. Вдруг я заметил, что на ладони, и с другой стороны повыше кисти на правой стороне в руку впились противные пиявки. Я попробовал их стряхнуть и увидел, что они впились глубоко и сосут мою кровь. Я решил, что это даже не вредно немного отсосать крови, и решил, что найду соли, посолю пиявок, и они отстанут. Вдруг спереди улицы я увидел своего воинского повара с передовой. Он раздавал завтрак, но бойцов не было видно. Они куда-то уходили. Вроде как отступали. У повара не было соли, но была соленая рыба – судак. Он оторвал кусочек судака и стал тереть по пиявкам. Они стали отпадать. Здесь я внезапно проснулся.

10 декабря 1942 г.

Двое суток беспрерывно льет дождь. Немцы заняли высоту Безымянная, где стояла 8‑я рота и наш 2‑й эскадрон. Говорят, что произошло это из‑за оплошности. Вымокших до нитки автоматчиков решили сменить, а замена им опоздала. Этим воспользовались фашисты и заняли высоту. Сейчас идет бой за нее. Она представляет важное значение, т. к. с нее видна, как на ладони, Крепостная и ряд стратегически важных дорог.

Приехал Верхнежировский с приказом штаба куста об аресте командования партизанского отряда «Гроза» и предании суду военного трибунала за незаконную передачу партизан воинским частям, за обмен промтоваров, продуктов и оружия на водку, за бытовое разложение. Он хотел забрать меня в распоряжение крайкома ВКП(б), но командование части меня не отпустило, ссылаясь на то, что я уже проведен приказом через отдел кадров армии. Верхнежировский обещает ходатайствовать перед отделом кадров армии. Об этом я написал и Сапину, но письмо еще не передал через Верхнежировского.

Этим же вопросом занимался и уполномоченный НКВД при нашей части. Он снял с меня допрос. Целый день допрашивал меня и следователь, по поводу деятельности командования партизанского отряда. Очевидно, Кухаренко, Науменко, Прокопенко расстреляют. Не поздоровится и Акульшину, Салову и Выборному.

Сейчас метрах в 70 от стола, за которым я пишу, разорвалось 2 снаряда. Убило свинью. Другие жертвы еще мне неизвестны.

Сегодня видел во сне Марийку и детей. Будто мы устроились на новой квартире. Марийка была красива и ласкова. Какие-то друзья установили мне радиоприемник СВД-963. Устроено все очень хорошо, но приемник почему-то работал неважно. Я с каким-то парнем договаривался о шерстяных чулках для семьи и себя. Он обещал.

Вчера во сне был в Ейске в педучилище. Видел всех учеников, Тамару Михайловну, Лидию Григорьевну Бурдюгову, Хованского и других учителей. В городе были немцы. Я проник тайно на вечер в педучилище и расспрашивал обо всем, чтобы потом, уйдя, сообщить партизанам. Появились шпионы, разыскивая Хованского. Меня один из них тоже захватил. Это был учитель Задирко. Побеседовав со мной, он отпустил меня. И я ушел за город, к партизанам. А в это время над городом проходил ужасный воздушный бой наших и вражеских самолетов.

11 декабря 1942 г.

Шестой час вечера. Я стою на посту. Противник в течение 15 минут бросил в наше расположение около 20 снарядов. Они упали метрах в 50–70 от меня, несколько правее. Сейчас сообщили, что ранило нашего старшину Некрашевича, который ехал на лошади. Ранило также местного фельдшера. И того, и другого тяжело.

Вот уже недели две я, стоя на посту, обычно ночью сочиняю лирическую поэму. Уже сочинил до 100 строк. Название пока для меня неясно, но я пишу о войне, любви, довоенной жизни. Пока получается хорошо. Но сочинять некогда. Я на посту наизусть сочиняю несколько строчек, а потом днем припоминаю их и записываю. Удастся ли закончить? Когда-нибудь снаряд может угодить прямо на пост, куда противник, очевидно, и бьет. Уже темно писать.

14 декабря 1942 г.

Вчера начальник штаба объявил, что с сегодняшнего дня я буду работать младшим писарем. Но когда я сегодня утром пришел, чтобы приступить к своим обязанностям, он, как в насмешку, послал меня в баню работать в дезинфекционной камере. И вот я весь день таскал в камеру и из камеры вшивое белье бойцов, пришедших с передовой. Вшей ужасно много, и я, очевидно, порядочно их наберусь.

Мне последнее время снится Тамара Андреевна, причем почти одинаково. И третьего дня, и сегодня она снаряжала меня в дорогу, собирая вещевой мешок. Сегодня мы прощались с нею в сарае на сене, и она, как всегда, была как расплавленный металл.

18 декабря 1942 г.

Вот уже 4 дня работаю в канцелярии младшим писарем, иначе говоря, переписчиком. Прежняя моя работа была гораздо лучше. Я имел возможность пару часов отдыхать и, главное, размышлять и сочинять стихи. Сейчас этой возможности у меня нет. Я с 7 ч. утра и до часу-двух ночи беспрерывно делаю не доставляющую мне никакого нравственного удовлетворения работу. Ужасно устаю и постоянно хочу есть, т. к. есть приходится только 2 раза в день очень не питательную пищу. Теперь я не имею возможности вырваться в баню и зайти к своей прежней хозяйке А. И. Олех, чтобы у нее пообедать.

За последнее время начал было отпускать себе бороду и усы, но сегодня приехал подполковник с обследованием и приказал мне сбрить и бороду, и усы. Через час я уже лишился их и доложил ему о выполнении приказа. Он похвалил и сказал, что теперь может влюбиться в меня какая-нибудь девчонка. Кстати, он почему-то принял меня за казака.

Сегодня вечером подполковник на своей квартире распекал моего старшего начальника Серебрякова, который вернулся оттуда мокрым и через некоторое время впал в лирическое настроение. Был вызван гармонист. И вот сейчас все прекратили работу. Гармонист играет, а все поют песни: «Катюшу», «Синий платочек», «Что он ходит за мной»64 и другие. Пользуясь удобным случаем, я делаю эту запись. Для этого у меня теперь почти нет времени.

Живу я с Горским и еще одним – Якубой Мишей. Спим на полу вместе. Я набрался вшей. Чувствую себя паршиво и не могу добиться отпуска в баню. Да это и не поможет, потому что у моих соседей вшей полно.

Сейчас 12 ч. ночи. Гармонист и певцы сделали перерыв. Кончаю запись. Видел своих ребят: Иванишина, Мисюру, Романова и др. Ребята совершенно завшивели и страдают.

На дворе несколько дней был мороз без снега. Вчера пошел дождь. Сегодня тепло и сыро. Гармонист вновь играет, и певцы поют. Я хочу есть и вспоминаю своих знакомых и родных.

21 декабря 1942 г.

Все забываю написать о своей хозяйке, от которой я вчера с большим удовлетворением ушел. За короткое время я переменил несколько хозяек. Та, от которой я ушел вчера, – старушка Соломко. Она живет одна в прекрасном, на 4 комнаты домике. Сын ее на передовой. У нее масса картошки, 6 дойных коз, 1 дойная корова. У нее молоко стоит в бутылях, корчагах, горшках. Целые банки масла, сметаны, творогу. И эта женщина нам, бойцам, за 2 недели жизни у нее ни разу не дала ни молока, ни чего другого. Я набрался нахальства и попросил к чаю. Так она пополоскала водой бутыль (я видел) и дала этот стакан синеватой жидкости. В суп картошки она нам не кладет, если сами ее не принесем, не солит его, если не дадим соли. Мало этого – она нас обворовывала: рис, крупу, масло – все это переполовинивала, хотя нам самим всегда не хватает того, что мы получаем. У нас с Горским было по куску мыла, так она наполовину его смылила и остальное спрятала. Украла мои носки.

На овчины, на которых мы спим, она положила не мывшихся бойцов, товарищей сына, пришедших с передовой. У ребят масса вшей. И они напустили их сколько хочешь. Я одел чистое белье, проспал 3 часа и поймал 5 вшей. Больше терпеть я не мог и ушел. Я бы с удовольствием ее расстрелял, если бы мне предложили это сделать.

Вчера я перешел в новое место. Бедная и тесная избушка, 4 детей, 1 хозяйка. Но мне устроили топчан, и сегодня я не голоден. Но сегодня я узнал, что хозяйка долгое время болела туберкулезом и, очевидно, больна и сегодня. Сын ее, мальчик 13 лет, тоже болен и только с месяц тому назад поднялся с постели.

Прямо не везет мне на хозяек, за исключением Олех. Я боюсь, что сам заболею туберкулезом.

Вчера и сегодня передавали приятные известия о действиях наших войск на Воронежском фронте.

25 декабря 1942 г.

Позавчера я ушел с квартиры, узнав, что там в семье туберкулезные. Я нашел новую квартиру. Она несколько дальше, но мне здесь гораздо лучше. Во-первых, комнаты чистые и на полах65, во-вторых, у хозяйки недавно отелилась корова, и мне каждый день попадает порядочно (около литра) молока. Теленок в комнате, рядом с моей койкой. Я свои скудные продукты отдаю хозяевам, и они, спасибо им, хорошо меня кормят. Хозяин, Кочан, бывший красноармеец, ранен и списан из армии. Он понимает мое положение.

Успешно идет наступление наших войск на Дону. Сейчас события развертываются на родине Шолохова. За 8 дней захвачено 42 000 немцев в плен.

Сегодня сообщили, что началось наступление в районе юго-восточнее Нальчика. Отбиты Алагир, Ардон и другие селения Северной Осетии, знакомые места, связанные с моей молодостью.

Я вспомнил Марийку и наше переселение в Садон.

– Кровная! – говорил на Марийку извозчик, восхищаясь ее румянцем, красотой и перенося на руках через грязь.

27 декабря 1942 г.

Сегодня дважды, утром и сейчас, противник вел активный обстрел станицы. Снаряды – штук двадцать – рвались вокруг нашего дома. У нас вылетели стекла. Снаряды из дальнобойных орудий крупного калибра. Этак можно и погибнуть ни за что ни про что.

28 декабря 1942 г. Утро

Позавчера ходил за 6 км на собрание. Шел лесом. Как-то стало приятно на душе. Светило солнце, и лес был похож на осенний. Было тепло. Под ногами шуршала сухая трава. Снегу здесь еще нет, и зима стоит теплая. Вчера подморозило, и грязь замерзла. Я просушил свои ботинки с худыми подметками и жирно их смазал.

Ночью спал тревожно. Противник вел активный огонь по обороне, и я оделся и обулся. Ныли ноги в ботинках.

За эти дни я несколько поправился у хозяйки, и мне целую ночь снились женщины и Марийка.

Вообще, последние дни я часто думаю о Марийке. Подходит первое января. Как раз в этот период наша семейная трагедия подходила к развязке. Второго января 1940 года я расстался с Марийкой. Прошло 3 года. И вряд ли мне удастся когда-либо встретиться с ней.

30 декабря 1942 г.

Противник активизируется. Сегодня трижды подвергал наше расположение активному артиллерийскому и минометному обстрелу. Снаряды и мины рвались справа от нашего дома в 20–30 метрах, потом на таком же расстоянии слева. Иначе говоря, он взял нас в вилку. Осколки залетают в комнату, где мы работаем. Один, пробив стекло, попал в зеркало и в стенку. Осколок угловатый, с тяжелого снаряда. Вес его гр. 50. Им чуть не угодило в связиста. Мы решили утром сменить расположение.

На обороне усилилась напряженность. Все идет перепалка. Противник подтянул артиллерию и силы и занял сплошную оборону. Не думает ли он к новому году захватить станицу? Настроение тревожное. В станице есть разрушения. Население в панике бежит с узлами куда глаза глядят. Собирается и моя хозяйка. Сегодня она не смогла приготовить и обед.

31 декабря 1942 г.

Вчера я написал второе письмо Марийке, хотя на первое еще не получил ответа. Я не уверен – сможет ли она получить мои письма. Я вчера написал ей нежное письмо, возможно, потому, что я припомнил жизнь с нею, возможно, потому, что вчера можно было погибнуть от артиллерийского обстрела, возможно, из‑за того, что мне больше писать некому.

Вчера я хорошо, почти до слез вспоминал о Юрике и Милочке.

Вечером вчера произошел со мною странный случай. Пошел я с работы домой часов в девять вечера и проблуждал целый час, сбившись с дороги, хотя до квартиры мне идти всего полтора квартала. Было так темно, что я не видел ничего, даже собственной руки, поднесенной к глазам. Я попал на какие-то огороды, проваливаясь в воронки от снарядов, падал в канавы, попадал в лужи. Я весь измазался в грязи, набрал в ботинки и в конце концов совершенно растерялся. Я решил вернуться назад к месту своей работы, но, проблуждав порядочное время, не мог найти и его. По счастливой случайности столкнулся с одним бойцом, который помог мне найти учреждение, и уже отсюда вновь пошел искать свою квартиру и, наконец-таки, нашел.

Сегодня рано утром мы переселились для работы на новое место. Сейчас 9 ч. вечера. Я отвлекся от работы и записываю эти строчки. Конец года. Завтра Новый год. Сегодня я вымылся в бане, надел чистое белье и чистую гимнастерку. Хотелось еще и побриться, но не нашлось бритвы. Я как бы приготовился к встрече Нового года. Обычно я его встречал в кругу друзей с вином или в гостях, или у себя в квартире, слушая через СВД-9 новогодний концерт. Припоминаю друзей, родных, знакомых. Где вы, мои милые? Живы ли вы и вспоминаете ли обо мне?

Что сулит мне и вам 1943 год?

В. Цымбал.

Военная лирика. 1942 год.

1.Я стоял часовым у землянки комэска66,А на сопки, как бинт, навивался туман.Ночь вступила в права. В тыл войскам Романеску67По щели пробирался отряд партизан.Ночь была, словно осень, длинна и угрюма,Зябкий месяц все глубже залезал в облака.Я стоял на посту и о разностях думал,То страдая, то вдруг улыбаясь слегка.2.Вот приходит зима. Ноги первые стынут.На рассвете все тело в лихорадке трясет.Хорошо бы ушанку… Да поглубже надвинуть,Ну, сухие портянки, тулуп… сапоги…По уставу бы все…Ничегошеньки нет. И не будет, пожалуй.Но шинель обещали на днях заменить.Тяжело без хорошей одежды и пищиШтурмовать третьи сутки гранитное лбище,Где укрылся фашистский подраненный зверь.На горах мы несем ряд ненужных потерь.Но нигде крепостей таких в мире не сыщешь,Чтобы с боем не взял гражданин СССР.Мы прижаты к горам, к этим сумрачным скалам,Но мы будем и здесь вражью нечисть громить.Мы достигнем врага и на сопках суровых,Уничтожим в земле и в глубинах морей.Мы прольем за отчизну море собственной кровиИ потопим в ней орды фашистских зверей.3.Я когда-то любил серебристые горы.На утесы взбирался, чтоб озоном дышать.Это было давно. Это было в ту пору,Когда язвой любви разъедалась душа.Я любил и страдал, как безумец Отелло,Свои чувства, как мог, от любимой тая.Я любил, унося за Дарьял омертвелыйМилый образ в душе в золотые края.4.Терек, сжатый за горло первозданной плотиной,Словно буря ревел, грохоча и плюя.И мне вспомнились вдруг тишина… пианино…Вальс… и девушек, школьных подружек, семья.Танцевали не все… Возле сцены стоялаТа, к которой меня подводила судьба.Наблюдала она. И улыбка блуждалаНа ее чуть припухших розоватых губах.Краткий взгляд на меня. И вспорхнули ресницы.Колыхнулась и прядь золотистых волос.А в груди моей сердце подстреленной птицейтрепыхалось. И я будто к полу прирос.Это было начало. Ты, родная, припомни.Я, как тень, за тобой целый год проблуждал.Неприступная! Было страдать нелегко мне,И я в горы ушел, штурмовать перевал.Я стоял на вершине, усталый, но гордый,Изумленно вперед устремлялась рука.Скалы к солнцу тянули синеватые морды,А в теснине далекой рокотала река.Я стоял на вершине. Серебряный ветер,Словно льдины, над сопкой проносил облака.Я мечтал о тебе, как страдающий Вертер,И, далекая, ты мне казалась близка.5.Вдалеке, как обломки исполина-алмаза,У лазурного неба излучались хребты.Солнце ярче сияло в эпицентре Кавказа,Ослепляли, как призмы, первобытные льды.По острогам и склонам, натыкаясь на скалы,Устремлялись потоки бело-пенной воды,И на солнце сверкали, как стальные кинжалы,Водопады, пронзая тело нижней гряды.Над ущельем дорога, как змея извиваясь,В ту долину вела, где виднелись леса,А за ней начиналась страна золотая,Где, как море, лазурно-глубоки небеса.В той стране, в необычностях горного спортаЯ хотел исцеленье души получить.Но не знал я, что в мире нет такого курорта,Где бы можно людей от любви излечить.Я давно полюбил серебристые горы.Там любовь моя стала, как хмельное вино.Я к любимой ушел на степные просторы,Чтобы взять, что природой мне было дано.И теперь я люблю их, но иною любовью.Здесь из чаши страданий я довольно испил.Я полил эти сопки своей собственной кровью,Штурмовал их в боях и в атаки ходил.И мне каждый здесь камень, развороченный бомбой,Миной срезанный куст и примятый цветокСтали дороги мне, словно это был дом мой,Где семейного счастья струился поток.Двадцать лун проколесилиПо небесам свой вечный кругС тех пор, как мы с тобой простились,Любимый мой, далекий друг.Я сменился с поста…Устоявшейся жизнью – жила оборона,У блиндажей румыны поднимали возню.Рвались мины в лесу, позади пулеметы,Как голодные псы, затевали грызню.Иногда доносилась немецкая ругань,Распекал офицер непокорных румын,И тогда примирял их навеки ВетлугинПарой посланных метко неожиданных мин.6.Я, по правде сказать вам, гражданская личность.Миллионы таких на советской земле.Уходя на работу к семи, как обычно,Я спокойно трудился порядочно лет.Как ударник, всегда я работал отлично,Свое дело любя, им гордился как мог,И две нормы за смену, сработанных лично,Плюс подмога друзьям – вот душевный итог.Когда осенний дождьС утра разводит слякоть,И окнам дотемнаНавзрыд, как детям, плакать,Когда на каждой веткеБлестят алмазы капель68.
Галя 69Ехалы козакы из Дону до дому,Пидманулы Галю, забралы з собою.Ой, пойидым Галю з намы козакамы,Краще тоби буде,Чим у ридной мами.Ой, ты Галю, Галю молодая.Краще тоби буде,Чем у ридной мами.Галя согласилась,На виз почипылась,Тай повезли ГалюТемными лесами.Привязали ГалюДо сосны косамы.Ой, ты Галю, Галю молодая.Та пошли по лесу, посбирали хмызу,Пидпалылы сосну, вид гори до нызуОй, ты Галю, Галю молодая.Пидпалылы сосну, вид горы до низуГорыть сосна. Горыть, горыть та палае,Крычить Галя криком,Крычить промовляе.Сосна догорае, Галя промовляе,А хто у лысе чуе, нехай порятуе.Ой, ты Галю, Галю молодая.А хто дочок мае,Нехай научае,Тай темной ночью гулять не пускае.Обизвався козак:Я в поле ночую,Я твий голосочекЗдалека почуюОй ты Галю, Галю молодая.Я твий голосочекЗдалека почую.

[Тетрадь № 2.] Война с Германией.

С 1 января 1943 по 26 февраля 1943 г.

Кубань: станица Крепостная, ИТК70, станица Калужская

1 января 1943 г.

Вчера вечером все были злы и хмуры: очевидно, каждый припоминал прошлые встречи Нового года и хотел выпить.

Но встречать Новый год было не с кем и не с чем. Выпить тоже ничего не было. В половине двенадцатого меня отпустили домой. В 12 я уже спал.

А в половине первого по всей обороне началась страшная ружейно-пулеметная и минометная пальба. Я оделся, обулся и только потом заметил, что не одел теплых брюк. Переодеваться было некогда, и я брюки положил в сумку и ушел к месту работы. Все спали, за исключением дежурившего телефониста, который переписывал песни из песенника и отчаянно ругал клопов, которых он обнаружил даже в штанах.

Он сообщил, что на обороне пока ничего необычного нет. Я закурил и ушел на квартиру. Но квартира оказалась запертой. Моя хозяйка вообще не живет дома, а уходит к своему отцу-кузнецу, который в хате сделал двухскатный дзот из толстых бревен, железных осей, лемехов от плугов и другого толстого железа. Все боятся и при первом выстреле прячутся в это сооружение. Мой хозяин ранен в руку и списан из армии. Он ужасно боится, на рассвете угоняет корову в горы, в лес, возвращается домой вечером и живет тоже у тестя. Ночует дома он, по-моему, только из‑за меня.

Только я ушел, хозяин запер квартиру и поскакал к тестю. Возвратившись и постояв у запертой двери, я решил, что за хозяином не следует идти. Я вернулся в учреждение, где разулся, надел теплые брюки, на небольшом столе расстелил фуфайку, под голову положил вещмешок, укрылся шинелью и лег спать. Было неудобно, ног вытянуть было нельзя, тело затекало, немело от жесткости, но все же до утра кое-как спал.

Так неудачно у меня начался Новый год. Правда, вечером у тестя хозяина я хорошо поужинал (борщ со свининой, мясо с картошкой, 2 кружки кофе). Я как раз получил мягкий хлеб и 350 гр. сахару на 10 дней. Питаюсь из общего котла с хозяином, хлеб мой ест и его семья, а я их «мылай». «Мылай» – это хлеб, сделанный из смеси кукурузной муки и вареных и мятых – картошки, тыквы и бурака. Когда мылай горячий, он ничего, но когда застынет – крошится и невкусен.

Сейчас вечер 1-го. Все хотят выпить. Но водки дали по 50 гр. Это только раздразнило, и поэтому все злятся и огрызаются друг на друга.

4 января 1943 года

Я нахожусь на пути от ИТК в Крепостную, сижу на вершине перевала, который недавно преодолел.

Вчера меня послали из Крепостной в ИТК в 11:35. Это 18 км. Погода была прекрасная, и я этому обрадовался. Приятно сделать небольшое путешествие после сидения на одном месте. Я поехал с подводой и закаялся. Ехать мне пришлось всего км 3, а потом одна из 3 лошадей пристала71 и даже не могла идти за подводой. Мы мучились с ездовым, попеременно ее подгоняя.

Идти было очень тяжело. Вся глина оттаяла, налипала на обувь, и нам нельзя было ног поднять. Они были как гири. На беду английские ботинки, которые за день перед этим получил, сдав свои разодранные, оказались на меня короткими. Я на 2/3 уменьшил портянки, разорвав их, и все равно это не помогло. Мои большие пальцы упирались и горели как в огне. Добрались мы до ИТК часов в 5 вечера.

Я быстро сделал то, что мне нужно было, покушал галушек, которыми нас угостил боец, находящийся на перевалочном пункте, и хорошо и спокойно спал до 4:30 утра. Затем обменялся ботинками с бойцом. У него был на номер больше. Покушал вновь галушек, и часов в 7 мы двинулись обратно.

Пройдя 5 км, свернул с дороги и пошел горной тропой. Взбираясь на перевал, вспотел, пришлось снять шинель, фуражку, расстегнуть пуговицы в стеганке и гимнастерке.

Прекрасное солнечное утро, свежий горный воздух. Ботинки хороши, и я жалею, что вчера испортил свои большие портянки из одеяла. Тропа замечательная. Грязи нет. Мне осталось до Крепостной километров 6. По этой тропе сократил путь километров на 5.

Позапрошлую ночь мне снился Юра. Подробностей не помню, но знаю, что мы с ним покупали колбасу. Потом снилась Тамара Андреевна, милая и ласковая. Мы с нею шли с какого-то гулянья мимо танцевальной площадки.

Прошлую ночь она опять снилась, уже в какой-то военной обстановке. Она вновь была милая и заботливая и проводила меня через какие-то проволочные заграждения. Позавчера Лида72 тоже снилась и тоже хорошая и заботливая.

7 января 1943 г.

4-го, когда я подходил к Крепостной, разразилась ужасная орудийная и минометная пальба по линии обороны. Среди ущелий трудно ориентироваться, и я немного растерялся – мне подумалось, что я иду не той дорогой, не в Крепостную, а в район, занятый немцами. Я остановился, закурил, потом встретил одного бойца, который объяснил, что я иду в Крепостную.

Начальник вынес мне благодарность за хорошее несение службы и выполнение задания. Я ответил, что служу Советскому Союзу. Получили денежные награды или благодарность – Мисюра, Горлицкий, Романов, Пушкарский.

5‑го и в последующие дни чувствовал себя плохо. Застудил легкие и почки. Болею и сейчас.

Вчера была интересная сводка Информбюро. Взяты Нальчик, Прохладная, Котляревская – знакомые места.

Опять снилась Тамара Андреевна. Будто в педучилище был вечер зимой. Т. А. шла туда по улице в черной меховой шубке и шерстяном шлеме. Ее встречали наши учительницы. Они окружили ее и шли, пятясь задом. Я боялся подойти к ней, потому что перед этим Лида поругала меня за что-то и сказала, что Тамара сердится. Но я видел, что она смотрит в мою сторону и, очевидно, хочет встретиться со мной.

Потом я был в педучилище, строго, как директор, осматривал библиотеку, гонял Евгению Петровну, отдавал распоряжение топить печи. Потом Константин Федорович Бондарев угощал меня в кабинете вином и бутербродами с колбасой из французских булок. Я собирался угощать и Тамару, и Лиду, но видел, что вина и бутербродов мало, и ругал Константина Федоровича.

Третий раз мне снится за эти дни Т. А. в окружении каких-то вечеров73. Сейчас Новый год, Рождество. В эти дни мы, бывало, с нею хорошо встречались. Возможно, она об этом вспоминает. Возможно. Как был бы я рад сообщить ей, что постоянно о ней мечтаю.

8 января 1943 г.

Сегодня сообщили «в последний час», что наши войска заняли Георгиевск, Минеральные Воды, Пятигорск, Кисловодск. Родные места, где протекала моя юность и любовь к Марийке, где я учился74, а затем работал в расцвете своих сил, где влюблялся. Сейчас пронеслись слухи, что сводка не совсем правильна. В чем дело, не знаю. Но мне хочется, чтоб сводка была правильной. Я радостно, лирически и несколько мечтательно настроился.