Война красного знамени

Деминова Светлана

Война красного знамени

Дневник I

"Со дня Великого Разлома прошла уже тысяча лет. Приближение этой зловещей даты вызывает трепет у всех жителей нашего континента: от южных своенравных эльфов Масдары до северян Ковдора, от стольного града Мирова до мрачных земель Дикого Востока. Говорят, даже среди жестоких и воинственных альвов, ходят пророчества о скором возвращении ранее погибших богов и начале грядущей разрушительной войны всех против всех, когда небеса воспылают огнём и даже стихии природы будут бороться друг с другом. Эти слухи перетекают даже в умы добропорядочного люда, помутняя их рассудок. Нынче даже обычный гром и грозу испуганные люди принимают за начало конца мира. В облаках они видят чудовищные образы огромных ужасных богов, несущих смерть всему живому в жажде отомстить за переход народа в Истинную веру Всесоздателя Триединого. Иные, отличающиеся особым рвением, совершают один из самых тягчайших грехов: убивают самих себя, страшась грядущей даты. Именно поэтому мы, слуги нашего отца-создателя Триединого, созданные по образу и подобию его должны сейчас трудиться с большим рвением, проповедуя наше истинное слово и успокаивая умы заблудших…»

Несколько капель чернил некрасивыми кляксами размазались на пергаменте. По всей видимости, автор дневника задумался на этом моменте.

«Недавно судили ведьму за связь с темными силами. Лик этой девушки до сих пор стоит у меня перед глазами. Её предали огню, я должен был забыть её, но не могу до сих пор… Уже давно в наших землях не видели колдунов. Но коли есть она, значит есть и другие… Она чувствовала мою силу также как и я её. Холодная. Могильная. Не такая, как у меня… Но что то рвало меня к ней. Я желал… заполучить её, эту силу… Странное, грешное желание… Могла ли она попытаться меня очаровать, дабы сбить с пути истины? Могла… Однако… клянусь до сих пор меня терзает любопытство. Она словно рвалась мне что-то сказать. Но что? Этого я не узнаю никогда. Они убили её.»

Пара клякс вновь упала на пергамент. Нельзя было сказать, что хозяин записей был неаккуратен. Почерк ровный, красивый. Но видимо эти тексты были значимы для кого-то кроме него. Можно позволить себе расслабиться.

«Не редко наши чувства бывают ложными. Несмотря на то, что мы давно избавились от гнёта старых богов, до сих пор некоторые злые духи, скрываются в тенях, чтобы совратить наши души и заставить сойти с истинного пути. Однако как отличить истину ото лжи? Чем было то странное чувство? Триединый наделил меня даром чудотворца, но я до сих пор не могу считать себя достойным… Как не сбиться иной раз с пути? Как не спутать навь со знаками всевышнего? Тревожно…»

Кляксы испачкали пергамент после этого слов ещё раз, мешая прочитать, то что было под ними.

Андрей I

Конец месяца серпеня, как и весь прошедший год, был теплым и солнечным. Недавно побеленные стены лубянского монастыря святого Михаила, казалось, светились под лучами хорса. Нежный утренний ветерок трепетал деревья, гнал опавшие ранние листья вдоль каменных пустующих дорожек. Пусто во дворе, в каменных коридорах, в комнатах служек. Но монастырь не был заброшен. Утренняя служба стала причиной опустения дворов и коридоров.

Сплетенные вместе страницы пергамента в мягкой кожаной обложке лежали на очень древнем, но крепком столе. Спешно откинутое перо немного испачкало дубовую поверхность, чернила не закрыты – хозяин рукописи уходил куда-то в спешке.

Это была маленькая комната в мужском монастыре, куда юный благородный отрок был сослан братом своего отца. В десять лет ему пришлось смириться с тем, что впредь он не увидит он княжьих палат и шёлковых одеяний. Не испробует он изысканную пищу, не обучится воинскому искусству. Он не унаследует той части земель, что должна была принадлежать ему по праву. Служение Триединому – вот теперь его судьба. Со временем в учении, что давала ему церковь, он нашёл отдушину. В нём начал пробуждаться талант истинного священника: через ежедневные молитвы, переписывание книг, он начал познавать дар Триединого. Чудотворство проявилось в нём неожиданно. Он откуда-то знал, что нужно делать, будто бы занимался этим всю жизнь. Он приложил ладони к сломанной ноге кобылы, а в следующее мгновение обнаружил, что она смогла встать. Окружающие изумлённо глядели на него и рассказывали про то, как изменились его глаза, говорили, что они стали светлее. Говорили о том, что лицо его становилось подобным серафимскому благому лику. Рассказывали, будто видели некий едва уловимый свет вокруг его ладоней. Так была спасена лошадь, что везла их в монастырь из соседней деревни.

Помнил ли он то, что ему рассказали те, кто был рядом с ним? Нет. Он помнил другое. Нечто, что трудно было объяснить словами. Шёпот тысячи голосов, который он не слышал, а ощущал своим нутром. Видел нечто, что можно было бы назвать мерцающими огоньками в глубокой непроглядной тьме. Помнил своё странное тело, которое не чувствовал.

Андрей обучался в монастыре седьмой год. Дар чудотворства был редкостью среди господних слуг. Ещё реже его получали в столь юном возрасте. Освоить этот дар могли далеко не все. Ты обязан быть образованным, много читать, усердно молиться и самое главное: созидать. Стремиться познать сущность Триединого, открыв для него свой разум. Отринуть мирские блага было непросто многим господним слугам.

Андрей читал в воспоминаниях о том, что истинные святые, возведенные в пример торжества разума, были не от мира сего. Их речи сложно было понять обычному человеку, но они глаголили устами Всевышнего. Андрей видел юродивых – редких людей, наделенных Его даром, но не служивших в церкви. Они пугали его своим безумием, и где-то в глубине души он не желал им уподобляться.

Теперь батюшки чаще обращали на него внимание. Казалось, что к нему стали относиться более требовательно, а настоятель стал смотреть на него хитро, словно у него на Андрея был какой-то план. Теперь Андрею не оставалось ни единой возможности отдохнуть. Помимо службы он должен был проповедовать и лечить души деревенских. Нести им Свет, являя чудеса. Иногда ему казалось, что он был подобен скомороху. Настоятелю нужны были деньги, это он понимал.

Теперь, читая книги, воспринимая опыт предыдущих святых, вникая в их трактаты он научился исцелять глаголом и душу, и тело. Научился видеть следы нави, скоро научится её изгонять. Но главная его цель была только одна – научиться слышать Триединого и не лишиться рассудка, дабы верно донести его волю для остальных. И это давно бы у него получилось, если бы не житейская рутина.

С момента пробуждения его сил, все больше прихожан посещали их церковь, а в монастырь со всех соседних княжеств стекались паломники. Иной раз им было достаточно взглянуть на Андрея, чтобы припасть на колено. Но Дар был не безграничен, он отнимал у Андрея много сил и вскоре его лик был наделён типичными признаками чудотворца: тёмными мешками под глазами, худощавостью, припущенными уставшими веками. Говорили только, что взгляд его был иным, чем у других чудотворцев из юродивых. Его глаза отягощались тяжелыми думами. Мрачный взгляд, совсем не безумно светлый и благостный.

Во дворе монастыря звонили колокола, оповещая о начале службы. К куполам слетались алконосты – дивные птицы, слуги Триединого с женскими лицами и птичьими телами. Андрей уже давно к ним привык, но простой люд они пугали. Он часто слышал от прихожан, что душа их словно наружу выворачивается, когда те поворачивают к ним свой лик. «Это все греховные мысли изгоняются, вселенные в вас злыми духами» – отвечал наставник Андрея, слепой и сухой Константин Иванович.

До начала утренней службы Андрей, одолеваемый бессонницей, занимался тем, что позволил себе отвлечься от дум о Триедином, и записывал свои мысли. Он увлекся настолько, что позабыл взглянуть на песочные часы, которые уже давно утекли вниз.

Входящую толпу послушников он завидел ещё издалека и надеялся проскользнуть незамеченным для настоятеля, чтобы не испытывать муки телесного наказания. Его чаяния, кажется, были услышаны Святой Софией. Он быстро взбежал, придерживая темную рясу, по лестнице на полати. На софийский манер их называли хорами. Андрей увидел, как собратья косо на него посмотрели и начали перешептываться.

Он встал в стороне от юношей, не желая стеснять их своим обществом. На кафедрах уже были раскрыты молитвенники на нужной странице. Андрею они были не нужны, все молитвенные песни он уже давно выучил наизусть. Взгляд его скользнул вниз в сторону притвора.

Священнослужители высшего сана облаченные в черные рясы, поверх которых одеты золотистые фелони, величаво вошли в зал. Начали стекаться прихожане: деревенские мужчины, снимающие шапки и женщины в платках. Тихий гул разговоров эхом отражали стены, расписанные дивными сюжетами. Андрей каждый раз замечал восторженные взгляды прихожан. Говорят, глаза являются проводником в душу человека, и красивое внешнее и внутреннее убранство храма помогает истинной вере пробиться через омут невежества в сердца людей, большая часть которых едва умела различать буквы.

Постепенно голоса стихли, пока в стенах храма не воцарилась тишина. Начиналась воскресная литургия. На хоры поднялся батюшка Михаил, который обладал красивым низким голосом. Андрей вместе с остальными юношами приосанились. Все понимали, что сейчас им нужно будет петь. Михаил начал распевать молитву, жестикулируя руками, управляя хором словно инструментом.

– Славе Триединый, славе Триединый, славе Триединый.

– Славе, – вторил ему хор.

Ровное пение десятка голосов, слившись воедино, отражались в стенах крестово-купольного храма и наполняли воздух жизненной силой. Благодаря тишине можно было услышать тонкие переливы нот. Тексты молитвенных песен всегда пропевались, и все живые существа находящиеся в храме чувствовали воодушевление. Здесь всегда проходили душевные хвори. За этим люди и тянулись к храму.

После пения настоятель Алексий начал читать утреннюю проповедь.

– Во имя первого, второго и третьего начала единого я обращаюсь сегодня к вам. Знает ли кто из вас истинную сущность людской греховности? Что есть грех человеческий?

Батюшка обратился к прихожанам, люди начали переглядываться друг с другом опасливо.

– Иной раз люди путают грех и худой поступок. – продолжал он басовым голосом. – Человек, которому сосед задолжал три медяка и отказывается отдавать, будет считать соседа греховным! Однако как же великое прощение? Как же щедрость, что проповедует наша церковь? Стало быть, этот человек греховен в своей жадности? А если взять того же соседа? Кто он? Он не выполняет свои обещания, стало быть он лжец? Обманщик? Тоже грех. Так как же нам их судить?

Андрей находил речи настоятеля Алексия очень простыми и даже приземленными. Ему зачастую скучно слушать такие проповеди сплошь наполненные какими-то бытовыми ситуациями. Скорее всего в деревне неподалёку произошла драка и староста попросил провести настоятеля беседу с жителями.

Андрей тяжко вздохнул. Не редко он искажал в угоду простоте глубинный смысл священного писания. Вот сейчас он заговорил о такой проблеме, как человеческая греховность. Очень сложная тема, которая связана с силами, что людям не подвластны. С отравляющими душу заболеваниями, которые скатывают человека на уровень животных, лишая его истинно человеческой черты – разума. Болезни эти отделяют разум от тела и души и уничтожают его. Такой человек становится пустой оболочкой, которая отравляет окружающих. Андрей это понимает отнюдь не понаслышке. Иной раз он видит помутнения и внутри себя и старается всеми силами лечить их молитвами и самобичеванием. А здешние прихожане даже молитв не знают, предпочитая лишь ходить на исповедь, надеясь на отпущение грехов со стороны батюшек. И вот сейчас затаив дыхание, чуть ли не заглядывая в рот настоятелю они слушают его, даже смея дискутировать. Вот совсем недавно все преисполнялись благодатью молитвы Триединому, а теперь ведут праздные обыденные разговоры… Отвратительно.

Вздохнув, Андрей поднял свой взор на подкупольные храмовые изображения. Их создавал великий художник Илларион Родненский, чья святость проявлялась ещё в детском возрасте. Говорят этот вековой храм он начал расписывать в семнадцать лет. Андрею сейчас было столько же. Прямо под куполом, своим неморгающим взором на него смотрел лик Триединого, изображенного по Софийской иконографии как человеческая голова с тремя лицами и большими светящимися глазами без зрачков. Андрей с детства заглядывался в эти глаза. Они меняли свой цвет в течении дня, но вечером смотрели абсолютно человеческими глазами. Он сих пор не мог разгадать как именно художник подчинил себе лучи небесного светила, который недалёкие именуют Хорсом. Каждый раз он терзался в догадках, когда заходил сюда. Возможно, тоже магия?

– Вновь на Трёхликого созерцает, – донёсся пренебрежительный шёпот братьев, возвращая Андрея с небес на землю.

– И ведь надо иметь столько наглости…

Наглости? Почему наглости? Андрей часто замечал, что он один из немногих послушников может долго смотреть в глаза и алконостам или глядеть на лики святых, когда остальные, испытывая трепет, не выдерживали взгляда с иконы или фрески и смиренно отводили глаза. В какой-то момент послушники начали избегать по неведомым причинам зрительного контакта с ним. И теперь перешептываются, говоря о его "наглости", словно они что-то могут понимать о том, что угодно Всевышнему. Грозный взгляд отца Михаила в миг их приструнил.

Настоятель тем временем уже заканчивал проповедь:

– Всё земное очень хрупко. Любая жизнь может разрушится в один лишь миг! Мор, отзвуки которого мы до сих пор слышим и плоды которого пожинаем. Такие тяжелые бедствия попускаются за грехи. И лечение болезни – не хождение к знахарям, а покаяние. И лечит нас благость Триединого. Лечит нас через покаяние… Пусть покается задолжавший и обманувший, покается скупой и горделивый. Покайтесь в грехах своих ради своего душевного здоровья и здоровья близких! Троица единая славься во веки! Помилуй грешных и не пошли нам кары за прегрешения!

– Славе! – вразнобой раздались голоса крестьян и деревенских ремесленников. Синхронно все находящиеся в храме совершили знаменье: от сердца – символа души, к животу – символа тела, и ко лбу – символу разума.

Литургия закончилась, горожане поклонились, встав на колени перед святынями: софийской иконы двух названных сестёр: Марии и Софии.

***

Андрей вышел из церкви вместе с другими послушниками. Он остановился взглянув на светило, к которому подплывать большое облако в форме головы дракона. Андрей нахмурился.

– Я против этого, ему еще стоит учиться, такие как он должны служить Триединому, а не церкви, – услышал Андрей ворчание своего наставника вдалеке. – Вы хоть понимаете что отвлечение мирскими заботами может навсегда лишить его дара? Его дар даже не раскрылся в полную силу!

– Наша церковь служит Триединому не меньше, чем ваш послушник, отец Константин. – отвечал настоятель Алексий, сверкая жемчугом на фелони. – В Миров стечётся народ всего царства, чтобы узреть венчание царя. Кто как не чудотворец сможет благословить его на правление? Это прямая благость Триединого! Это наш долг отправить вашего ученика на венчание.

– Всё к царской казне подмазаться хотите… – буркнул в ответ старик. Он уже достиг того возраста, когда мог себе позволить остроты даже в отношении епископа… но не понимал, что подобными остротами он принижает сам себя в глазах окружающих.

В этот момент Андрей встретился взглядом с настоятелем Алексием.

– Вот же он! Андрей, подойди сюда.

– Ваше преосвященство, – поприветствовал Андрей епископа с поклоном.

– Тебе выпала большая честь быть представителем нашего монастыря на венчании царя Мирского царства и явить свой Дар всему Мирскому царству.

Андрей должен был радоваться. Иные послушники и правда были бы рады вырваться за пределы этих стен, тем более в Миров. В народе этот город называли второй Софией. Но радости он не ощутил, только внезапно помрачение в душе.

– Как… Вам будет угодно, Владыка, – с легким поклоном ответил он.

– Не переживай, – настоятель дружелюбно положил ему на плечо пухлую руку, в молодости видевшую тяжелый труд. – Ты будешь не один, помимо меня и других хорошо знакомых тебе сановников. И твой учитель, коли тот согласится, – со значением Алексий взглянул на старика.

– Благодарю, батюшка.

– И все же… – попытался возразить старик.

– Это не обсуждается, – убирая руку с плеча ответил Алексий. – Вам следует начать собираться в дорогу уже сейчас, – и с этими словами он оставил их наедине друг с другом.

– Все ему мало церковных владений… – выдохнув проворчал слепой Константин.

Сгорбленный, старый, с белыми выцветшими глазами. Андрей знал, что в молодости он тоже был одарен Триединым, но потерял свой дар, узнав о смерти родной семьи. Чудотворцам необходимо разорвать все мирские связи, чтобы те не мешали их основной цели – служению богу и стремлению услышать глас Всевышнего.

– Пути Господа неисповедимы, – ответил он.

– Там будет твой брат и дядя, Андрей.

– Брат? Дядя? – повернувшись к наставнику спросил Андрей без эмоций, – у меня нет семьи уже семь лет.

Андрей почувствовал внутри себя немой укор совести. Нет. Он не забыл о них.

– Может, ты и можешь обмануть мои слепые глаза, но мои уши ты не обманешь. Я знаю, что ты их не забыл, и я слышу ту злобу, что до сих пор теплиться внутри тебя.

– Мне следует… – хотел было предложить Андрей обряд усмирения тела, но наставник закончил предложение за него, предложив вещь куда более страшную чем телесное наказание.

– Тебе следует исповедаться под Оком Триединого.

Андрей дёрнулся, отшатнувшись от наставника словно ошпаренный и глядя на него широко раскрытыми полными страха глазами.

– Ритуал очистит твой разум, Андрей, от всех худых дум – заглядывая белыми катарактами глазами в его душу проговаривал Константин. – Усмирит твой пыл и чувства, поселит в тебе благость и смирение.

– Но… батюшка…

– Таков путь избранника Триединого, Андрей. – отрезал он все возражения так, что Андрей потерял всякое желание ему возражать.

Сергий I

Глухие удары деревянных мечей эхом отдавались во внутреннем дворе теремного дворца. Множество цветов, деревьев, посаженных здесь, радовали глаз своей яркой окраской. Вместе с тем они скрывали взгляды назойливых слуг и охраны, создавая иллюзию свободы, ощущение единения с самим собой или близким другом.

Проницательные черные глаза Ивана внимательно наблюдали за ним. Молодой царь не пропускал ни одного удара, но и Сергий не был промах, ему всегда удавалось сохранять спокойствие. И все же были у Сергия слабые места: в бою на мечах он редко использовал хитрости. Старался биться честно. Иван научил его обманывать, но у него это выходило довольно неловко.

Столкнувшись друг с другом, они вновь отпрянули. Начали ходить по кругу переступая.

– Неужели ты начал мне поддаваться, Сергий? – заиграла на губах Ивана ехидная улыбка.

Сергия давно не было при дворе царя и эта знакомая усмешка друга теплотой отозвалась в его сердце.

– Не поддаюсь я, уж больно юркий ты.

– А может следовало бы? Все же я без двух дней царь… а царская обида может стоит жизни… – злорадствовал Иван.

Он не боялся угроз Ивана, пусть и знал что иной раз его шутки шутками не являются. Под ними Иван маскировал намерения, но Сергий научился видеть, когда царь не шутит. Однажды он стеганул плетью по лицу Карагачского княжича за дерзость. Народ южный с норовом. Чуть дракой дело не окончилось, если бы не остановили юнцов царёвы воители. Шрам на лице сейчас должно быть зажил, но уезжал Нубар с ним и клялся, что в следующем бою победит Ивана. Отец княжича лишь смеялся, вспоминая свои юные годы. Зла на царя не держал, хотя иные при желании могли обозлиться и затеять месть. Уже год миновал с той поры. Быть может, эти горные альвийцы уже позабыли этот случай.

– Ты знаешь меня хорошо, царевич. Я всегда бьюсь в полную силу.

С этими словами Сергий ринулся вперед, нанося серию рубящих ударов по Ивану. Улыбка мгновенно спала с лица царевича. В какой-то момент острие меча просвистело перед его лицом на расстоянии мизинца. Удивленные взгляды юношей встретились друг с другом на мгновение. Отбиваясь от ударов, Иван резко перешел в наступление и ударил Сергия по гарде, заставляя выронить меч из рук. Следующим движением он направил острие на шею. Сергий поднял ладони на уровне лица. Иван самодовольно ухмыльнулся.

– За время отъезда ты потерял былой норов. Не уж то пропускал тренировки? – опуская меч спросил Иван.

– Противников, что силой сравнятся с тобой, не было… – объяснился Сергий.

– Даже не смей заискивать передо мной.

Сергий усмехнулся и стыдливо отвел взгляд. Он и не заискивал. Он никогда не заискивал перед царевичем и считал правдой все сказанные им слова. Даже неловко стало. Неужели его слова звучат неискренне?

– Ты же знаешь меня. Лесть отнюдь не моё оружие.

Иван закатил глаза и бесцеремонно кинул оружие в кусты с розами, потеряв всякий интерес к занятию и принялся слоняться по внутреннему двору теремного дворца. Сергий знал эту скучающую походку ещё с детства. Он медленно поднял свой меч с земли и положил его в корзину с тренировочным оружием.

– Ты словно не с той ноги встал, – сказал он Ивану, когда тот начал пинать какой то камень.

– Не то что бы. С чего ты решил?

– Да вид у тебя угрюмый с самого утра. Я уж было подумал, что ты рад моему приезду.

– Рад… Да только все равно тошно мне, – подобрал он, наконец, камень с земли, который пинал всё это время.

Сергий внимательно посмотрел на Ивана. Только сейчас он заметил эти нервные движения руками, чуть ссутулившиеся плечи, понуро опущенную голову. Серебристые волосы свисали, закрывая лицо. Заметил он это, лишь потому, что Иван, наконец, решил это показать.

Отец говорил Сергию, что дар “видеть людей насквозь” достался ему от него. Сергий читал людей как открытую книгу. Он мог угадать мысли и мотивы практически всех. Кроме Ивана. Тот с детства был сложным. Умело скрывал свои эмоции, хитро обманывал. С иными отроками Сергию было до боли скучно, но с Иваном – никогда. И даже с их взрослением это не изменилось, его лучший друг стал ещё сложнее с годами. Это не мудрено, если знать кто его окружает.

Он услышал шорох. Серый незаметный слуга, скрытый за кустами и деревьями, осторожно поднял меч, который Иван небрежно кинул в сторону минутой ранее. Сергий уже отвык от того, что стены теремного дворца могут “слушать” разговоры и следить за тобой.

– Ты здесь заперт подобно птице в золотой клетке.

Иван посмотрел на него усмехнувшись.

– Мысли читаешь, Сергий.

Они, поняв друг друга, вышли со двора внутрь дворца.

Теремной дворец в Мирове был самым большим из ныне существующих. Он более чем соответствовал городу Мирову, что являлся вторым по величию после Софии. Теремной дворец был начат ивановым прадедом и закончен ивановым отцом. Каждый этаж назначался для определенных нужд.

Первый для слуг. Там располагались кухни, мыльни, комнаты холопов: они выходили в сторону конюшен и сараев. Второй этаж для господних людей, там же была пиршественная и престольная палата и парадный вход резными оградами и украшенной росписями лестницей вёл именно туда. Третий этаж отведен для покоев гостей и придворных и разделен на множество крыльев. Четвертый отводился семье царя и его родне.

Снаружи было множество площадок, выходящие в разные части кремля. С них можно было спуститься или подняться на гульбище соседнего этажа. Некоторые выходили к соборной площади, стенам кремля, оружейным палатам. Знал Сергий также и то, что некоторые этажи уходили под землю. Там хранился лёд, еда, соленья.

Некоторые анфилады теремного дворца иной раз были столь продолжительными и просторными, что хотелось сесть на коня и разбежаться с копьём наперевес. На других этажах коридоры петляли, поднимались и опускались. Стражники в карауле, тут же выпрямлялись при виде Ивана, устремляя вперёд свои взоры. Царь их не замечал. Сергий приветственно кивал.

Сергий не уставал дивиться этому могучему сооружению, в котором путался до сих пор, пусть и пребывал здесь в качестве придворного с раннего детства. Но сейчас путь был знаком. Они с Иваном с детства часто проводили время на смотровой площадке. Там редко были люди, несмотря на замечательный вид. Ветер был настолько силён иной раз, что у бояр сносило дорогие соболиные шапки. Однако помимо этого ветер подхватывал с собой слова, не давая “любопытным стенам” их услышать.

Площадка была закрыта на замок, но у Ивана был ключ. Выкрал его однажды. Смены замков не помогали, остановить царя выйти на площадку никто не мог, но Сергий был уверен, что невидимые серые слуги доносят всё о перемещении царя тётке. Они вышли, и порыв ветра сразу же растрепал серебристые волосы Ивана. В лучах Хорса они, казалось, светились как нимбы Серафимов. Альвийская кровь рода Богомировых текла в его жилах, окрашивая волосы в серебристый цвет, даруя высокие скулы и темные глаза, но на альва он похож не был.