Цвет надежды

Пёс Оливер смотрит на Хоуп сияющими глазами. Он дёргает одним из своих стоячих ушей.

– Не хотите ли прогуляться со мной?

Хоуп соскальзывает с деревянной скамьи кибитки. Она невысокого роста для своего возраста, с тёмно-серой кожей, копной спутанных волос и большими бесстрашными глазами, такими чистыми и яркими, что они почти светятся.

– Пошли, – кивает она.

Они идут к противоположному концу поляны, подальше от Сэнди, следуя за извилистым узким ручьём среди деревьев. Сейчас середина лета, день погожий и тёплый.

– Знаешь, Сэнди прав, – говорит Оливер, обнюхивая основание дерева. – Тебе действительно не стоит связываться с его заклинаниями. Ты можешь пораниться.

Хоуп поднимает веточку и бросает её в ручей, наблюдая, как бесцветная вода уносит её прочь.

– Он никогда не позволяет мне творить настоящую магию.

– Ты помогаешь ему собирать ингредиенты для заклинаний, разве нет?

– Но это же скучно.

Она садится на мягкий мшисто-серый ковёр леса. Оливер потягивается, ложится рядом с ней и переворачивается на другой бок. Хоуп начинает поглаживать его живот.

– Это может казаться скучным, – говорит он, – но это важно. Он учит тебя, понимаешь? Передаёт мудрость. Убеждается, что ты понимаешь основы магии, прежде чем будешь использовать её.

Хоуп морщит нос.

Оливер садится.

– Дело в том, что Сэнди защищает тебя, как и всегда.

Хоуп взъерошивает неухоженную шерсть у него на макушке, а он протягивает руку и лижет её подбородок влажным языком, заставляя хихикать.

– Хочешь поиграть в «принеси»? – спрашивает она.

Он вздыхает.

– А я должен?

– Это то, что делают собаки! И я знаю, тебе нравится.

Она встаёт, запрыгивает на поваленный ствол дерева и проходит по нему на цыпочках, раскинув руки в стороны для равновесия. Затем она спрыгивает вниз, подбирает подходящую палку и бросает её.

Оливер наблюдает, как она кружится между деревьями и приземляется на землю среди каких-то узловатых древесных корней. Хоуп с улыбкой наблюдает за ним. Она знает, что он изо всех сил старается оставаться на месте. Она также знает, что, независимо от того, сколько книг он может прочитать или какие причудливые слова он может использовать, Оливер – собака и каждая его частичка кричит, чтобы он погнался за этой палкой.

Наконец-то он больше не может бороться с этим желанием. Оливер бросается прочь между деревьями и возвращается через несколько секунд с палкой, зажатой в зубах. Он кладёт её к ногам девочки и смотрит на неё снизу вверх, высунув язык и бешено виляя хвостом.

Она делает вид, что удивлена.

– О, ты хочешь, чтобы я бросила её ещё раз?

– Я презираю себя за это, – отвечает он, – но да. Пожалуйста.

Хоуп хватает палку с земли, делает шаг назад и бросает. Оливер снова устремляется за ней. Однако на этот раз на обратном пути он замирает. Палка выпадает у него изо рта и лежит забытая на земле, пока он смотрит на девочку.

– Твоя рука, – мягко произносит он.

Хоуп поднимает обе руки вверх. Вскоре её левая рука снова опускается. Но правую она продолжает держать поднятой, даже когда у неё перехватывает дыхание и бешено бьётся сердце. Что-то происходит с этой рукой. Серые кончики её пальцев медленно наполняются странным, тёплым сиянием, настолько отличным от остального мира, что поначалу у неё режет глаза. Это нечто, эта ползучая прекрасная странность заполняет все её пальцы и перемещается на ладонь, а затем на запястье. И на этом останавливается.

– Оставайся на месте, – говорит Оливер, и страх в его голосе ощутим. – Я приведу Сэнди.

Он убегает обратно к поляне, оставляя Хоуп наедине с её необычной рукой. Должна ли она испугаться? Возможно. Но после того как она внимательнее рассматривает потепление кожи, то совсем не чувствует страха. Это не больно, не щекочет, ничего подобного. Это просто есть. Она снова поднимает левую руку, кладёт её рядом с правой, которая точно такая, какой была всегда, гладкая и тёмно-серая.

Шорох приближающихся шагов, и Сэнди прорывается через деревья и останавливается, тараща глаза на руку Хоуп. Он подходит, берёт её и осторожно вертит в руках, глаза его блестят из-под полей шляпы.

– Ты приняла своё лекарство сегодня утром? – спрашивает он, слегка задыхаясь.

Хоуп морщит нос.

– Что?

– Ты приняла своё лекарство, душенька? – Его хватка на её руке усиливается, и впервые игла беспокойства пронзает её позвоночник.

– Ага. Каждое утро, как ты мне всегда говоришь.

Сэнди ведёт её за руку на серую поляну, вверх по ступенькам и в тёмно-серую кибитку. Внутри она больше, чем должна быть. Это потому, что, как Сэнди сто раз говорил ей, она сделана из заколдованного дерева. Слева – письменный стол Сэнди, заваленный бумагами и безделушками, а справа – буфетный шкаф и маленькая печь с дымоходом, уходящим под потолок. В дальнем конце – аккуратно застеленная кровать Сэнди. Кровать Хоуп находится в мезонине[4] наверху, куда ведёт деревянная винтовая лестница. Вся закруглённая внутренняя стена и потолок представляют собой один гигантский книжный шкаф, изгибающийся вверх и по кругу. И там, где книги должны были бы вываливаться прямо на голову, они цепляются корешками вниз к блестящим серым половицам.

– Принеси своё лекарство, – говорит ей Сэнди.

Хоуп бросает на него озадаченный взгляд, а затем делает, как он просит, поднимаясь по ступенькам в маленький мезонин, где она спит. Опустившись на колени, она лезет под кровать, достаёт деревянную шкатулку и поднимает откидную крышку, открывая россыпь безделушек. Там есть несколько бесцветных шариков, горсть монет, несколько чёрно-белых рыболовных приманок и тускло-серый металлический игрушечный солдатик. А ещё там есть крошечная бутылочка, на которую Сэнди наклеил этикетку и нацарапал своим неряшливым почерком:

Лекарство Хоуп

Она тянется за флаконом, и то, что изменило её руку, распространяется вверх до локтя, наполняя кожу этим шелковистым сиянием. Когда её пальцы касаются коробки, деревянные края на мгновение вспыхивают, и она резко вздыхает и отдёргивает руку.

– Хоуп? Что такое? Что-то ещё случилось?

– Нет, – отвечает она. – Уже иду.

Она дотрагивается до коробки снова и с удивлением наблюдает, как она тоже наполняется странным веществом из её руки, намного более темным, чем её кожа. Оно распространяется по всем сторонам коробки и на крышку, а затем и на предметы внутри. Шарики выглядят холодными. Почему-то они заставляют её думать о льде. Куртка игрушечного солдатика яркая и кричащая и заставляет её представлять жару. Когда она разрывает контакт с коробкой, всё возвращается к безжизненным оттенкам серого.

И теперь флакон меняется, когда ложится ей на ладонь. Стекло остаётся прозрачным, но жидкость внутри наполнена летним теплом.

Она относит бутылку Сэнди, вкладывает её в его ожидающую руку и наблюдает, как она снова приобретает те оттенки серого, которые она всегда знала.

Сэнди поднимает бутылку, встряхивает её, откупоривает и нюхает.

– Ну? – спрашивает Оливер, садясь у ног Сэнди.

– С лекарством всё в порядке, – говорит Сэнди, поднося бутылку к свету и рассматривая её одним глазом. – Всё как надо.

Хоуп внимательно наблюдает за ним. Хотя ей всего шесть лет, Сэнди уже научил её разбираться в людях. Он сказал ей, что людей читать гораздо проще, чем книги. Хоуп согласна. Слова – хитрая штука. Люди просты по сравнению со словами. История человека написана на его лице, теле и руках. Отражается в том, как он двигается. Быстрый взгляд. Лёгкое подёргивание головой. И это всегда говорит правду – даже когда рот человека пытается сделать обратное.

Сейчас она читает Сэнди. Она понимает, что он в ужасе, и это, в свою очередь, пугает её, ведь она никогда не думала, что Сэнди может чего-то бояться.

– Я сделала что-то не так? – спрашивает она.

– Ась? – Сэнди отрывает взгляд от пузырька с лекарством, смотрит на неё сверху вниз, и его плечи немного опускаются. – Нет, душенька, ты не сделала ничего плохого. – Он проскальзывает мимо неё, садится на край своей кровати. – Иди сюда.

Она садится рядом с ним. Он держит маленький пузырёк с лекарством на раскрытой ладони.

– Почему ты пьёшь это каждое утро? – спрашивает он.

Хоуп на мгновение задумывается.

– Потому что у меня особое… состязание.

– Состояние. – Сэнди кивает. – Ага. И что это значит?

Хоуп снова морщит нос, когда думает.

– Это значит, что со мной что-то не так?

Сэнди протягивает ей бутылку.

– Возьми её.

Она слушается, и как только пузырёк касается её изменившейся руки, жидкость внутри снова вспыхивает тёплым светом. Она ещё не знает почему, но это заставляет её думать о пчёлах, мёде и летнем утре.

Сэнди наблюдает за происходящим, и на его лице снова появляется страх.

– Это то, что со мной не так? – спрашивает она, поднимая руку.

Оливер запрыгивает на кровать и нежно тыкается мордочкой ей в бок.

– Я думаю, пришло время сказать ей, Сэнди.

Сэнди вздыхает.

– Я надеялся, что она станет немного старше, прежде чем я взвалю такой груз на её маленькие плечи. Но ты прав.

Хоуп переводит взгляд с одного на другого.

– Ты уверен, что у меня нет проблем?

– Да, душенька, я уверен. – Сэнди подбирает слова. – Ты была права, когда сказала, что наличие особого состояния означает, что что-то не так. По крайней мере, в обычных обстоятельствах. Твои обстоятельства необычны. Очень необычны. Послушай, Хоуп, с тобой всё в порядке. На самом деле с тобой всё отлично, а вот с остальным миром всё не очень хорошо.

Хоуп хмурится.

– Я не понимаю.

– Вот, – говорит Сэнди, беря её за руку. Когда их кожа соприкасается, его собственная рука тоже меняется, наполняясь красками. – Вот каким должен быть мир, Хоуп.

Она пытается понять, но его слова никак не укладываются у неё в голове. Всё ещё сжимая её руку, он выводит её обратно на улицу в высокую траву. Сэнди обводит свободной рукой поляну.

– Ты всегда видела мир таким. Но это ложь. Видишь свою руку? Ту странную штуку, которая наполнила её теплом? Это называется цветом, душенька. Цветом!

Он отпускает Хоуп, и тепло – цвет – исчезает с его собственной руки.

– Раньше он раскрашивал весь мир. Так много оттенков, что трудно поверить.

Сэнди бежит через поляну к деревьям, срывает широкий лист со свисающей ветки и возвращается. Он протягивает лист ей. Когда Хоуп берёт его, она видит, как яркий, ослепительный цвет наполняет каждую его частичку.

– Это, – говорит Сэнди, – зелёный цвет. Зелёный – это природа, Хоуп. Раньше весь этот лес был морем зелени – конечно, до осени, когда листья приобретали огненный оттенок. И посмотри сюда, душенька.

Теперь он довольно оживлён, снова уходит, на этот раз срывая нежный цветок с поляны среди высокой травы. Хоуп берёт его из раскрытой ладони. У цветка длинный стебель, который изгибается вверху, и с этого изгиба свисают около дюжины крошечных колокольчиков. Краска стекает с её руки на стебель, делая его зелёным, как и лист, но когда она достигает цветов, то наполняет их другим цветом, таким прекрасным, что у Хоуп перехватывает дыхание.

– А этот цвет голубой, – рассказывает ей Сэнди.

Хоуп не может оторвать взгляда от цветов, от их красоты. Что-то дёргается глубоко внутри её. Каким-то образом, в какой-то потаённой части себя, она знает, что это правильно. Именно так всё и должно быть.

– Голубой, – продолжает Сэнди, – это цвет летнего неба. Моря, озера, Кристальных прудов на западе. Голубые. Все они. По крайней мере, так было раньше. – Он присаживается на корточки рядом с ней, и Хоуп потрясена, увидев, что его глаза наполняются слезами.

Она никогда раньше не видела его плачущим. Она роняет цветок, протягивает руку и нежно касается обветренного лица Сэнди. Он закрывает глаза, из них текут слёзы, а она наблюдает, как краска разливается по его лицу, освещая кожу, губы, тёмные волосы и усы. Он открывает глаза, и она резко, удивлённо вздыхает, когда видит, что они зелёные.

– Почему весь цвет исчез? – спрашивает она.

Он сжимает её маленькие ручки в своих.

– Император забрал его, – говорит он.

Хоуп снова морщит нос, пока её маленький мозг пытается разобраться в происходящем. Конечно, она слышала об Императоре, в основном из разговоров людей во многих местах, которые они с Сэнди посетили. Император берёт с них что-то, называемое налогами, а взамен позволяет жить на его земле и обрабатывать её – хотя она не может понять, кто вообще решил, что земля принадлежит ему.

– Зачем он это сделал? – спрашивает она. – Он хотел, чтобы весь цвет принадлежал только ему?

Сэнди качает головой. Хоуп понимает, что эта тема его сильно беспокоит.

– Он сделал это из-за зависти. Видишь ли, Хоуп, Император родился в семье могущественных магов. Но он появился на свет в чёрном, белом и сером цветах. В нём не было ни единого цвета, и никто не мог помочь ему, даже его всемогущие мама и папа. Старые Император и Императрица спрятали его. Они пытались защитить его, понимаешь, потому что знали, что его никогда не примут, что люди будут бояться его – а страх и невежество могут заставить людей совершать ужасные поступки. Но он был одинок, и сердце его стало холодным и ожесточённым. Когда умерли его родители… – Сэнди замолкает, и Хоуп видит, что он дрожит. «Это печальная история», – думает она, но не может понять, почему она так действует на него. – Когда они умерли, трон занял мальчик, и он сделал свою тётю единственным советником. Она сильна в тёмном искусстве некромантии.

– Что это? – спрашивает Хоуп.

– Это когда кто-то вмешивается в то, во что не следует, – отвечает Сэнди.

– Во что именно?

Сэнди замолкает, и Хоуп видит, что он раздумывает, стоит ли ей говорить. Наконец он продолжает:

– Некромант использует магию так, как ему не следует. Некроманты разговаривают с мёртвыми. Они вызывают духов, демонов и им подобных. И никогда ещё не было никого настолько могущественного, как тётушка Императора. Вместе они использовали некромантию, чтобы украсть весь цвет и призвать армию Чёрных Мундиров и Псов-потрошителей, чтобы уничтожить любого, кто попытается вернуть цвет. Тебя могут посадить в тюрьму только за разговоры о цвете, Хоуп.

Она поднимает свою маленькую ручку, и её глаза расширяются. Живот скручивает от страха.

– Я не хочу в тюрьму.

– И я никогда не позволю этому случиться, – говорит Сэнди. – Вот почему ты принимаешь лекарство с самого детства. Оно скрывает твой цвет, Хоуп. Скрывает, что ты другая.

Она размышляет об этом.

– Почему я другая?

Сэнди стоит, засунув руки в карманы.

– Я не знаю, душенька. Хотел бы я знать. И хотел бы, чтобы тебе не приходилось это скрывать. Но ничего не попишешь.

Хоуп думает ещё немного. В её голове загорается новый вопрос:

– Как ты думаешь, мои мамочка и папочка были такими же, как я?

Она сидит на краю кровати, а Сэнди расхаживает взад-вперёд, пока говорит. Теперь он приседает и снова берёт её за руки, и краска с её ладоней переходит на его. У него большие и печальные глаза.

– В ту ночь, когда я нашёл тебя, – начинает он, – твои мама и папа пытались вывезти тебя из города. Они, должно быть, испугались, что Император убьёт тебя, как только узнает о тебе, и они были правы. Его Псы-потрошители и Чёрные Мундиры последовали за твоими родителями и настигли их в лесу недалеко от городских стен.

– Они поранили их?

Маленькие глазки Хоуп широко раскрыты.

Сэнди сжимает её руку.

– Да, душенька. Поранили. Мне не нравится приближаться к городу, но в ту ночь, когда это случилось, я собирал травы для зелий, которые растут только в той части леса. К тому времени, когда я наткнулся на твоих родителей, было уже слишком поздно. Твои мамочка и папочка погибли, пытаясь защитить тебя. Я подобрал тебя и увёз оттуда, и с тех пор я защищаю тебя.

Хоуп вытирает глаза костяшками пальцев.

– Это моя вина.

– Что? – хмурясь, спрашивает Сэнди.

– Ну, с моими мамочкой и папочкой всё было бы в порядке, если бы не я, так ведь?

Сэнди мягко приподнимает её подбородок, так, чтобы её глаза смотрели прямо в его.

– Никогда так не думай, слышишь меня? Никто не может контролировать то, как появляется на свет. Но ты можешь контролировать то, кем становишься, и след, который оставляешь. Во всём виноваты Император и его Некромант, душенька. Не ты. Ни в коем случае не ты. Это они похитили цвета. Это они испугались тебя и решили убить. И они всё ещё будут бояться тебя, если когда-нибудь узнают, что ты жива.

– Бояться меня? – Эта идея слишком нелепа, чтобы в неё можно было поверить. – С чего бы им бояться маленькой девочки?

– Потому что, – говорит Сэнди, – есть множество людей, которые восприняли бы твой дар как чудо, которые вспомнили бы, как всё было раньше. Это делает тебя могущественной. Но ты должна скрывать свой цвет, пока ещё маленькая. Ты должны защищать его до тех пор, пока не решишь использовать. И это должен быть твой выбор.

Она кивает, но многое из сказанного Сэнди ей непонятно. Он много говорит. Она зевает.

– Я устала.

– Угу, – кивает он. – Прими своё лекарство, будь хорошей девочкой.

Он протягивает ей крошечный флакончик, она откупоривает его и капает несколько капель жидкости себе на язык. Вкус у неё медово-сладкий, и она согревает, пока скатывается по горлу вниз. Почти сразу же цвет на её кисти начинает исчезать, покидая запястье, ладонь, костяшки пальцев. Покидая её пальцы до самых кончиков.

Хоуп осматривает каждую часть своей руки, видя только оттенки серого. Цвет исчез.

– Отныне, – говорит Сэнди, – ты всегда должна носить лекарство с собой. Поняла? И, я думаю, тебе следует принимать его по несколько капель утром, днём и вечером. – Всё ещё сидя на корточках рядом с ней, он похлопывает её по плечу. – Я знаю, что это нелегко принять, душенька. И я не ожидаю, что ты поймёшь всё. Но знай одно: пока я дышу, у тебя есть место, которое ты можешь назвать домом.

Хоуп кивает. Она прячет флакон в карман, а Сэнди встаёт и возвращается к своему месту кучера в передней части кибитки. Вскоре колёса снова загрохотали по неровной земле, когда лошадь вытащила их обратно на дорогу.

Хоуп сворачивается калачиком на кровати, а пёс Оливер заскакивает наверх и прижимается к ней.

– С тобой всё в порядке? – спрашивает он.

– Нет. Я не хочу отличаться от всех остальных.

– Я понимаю. Ты боишься?

– Нет. Может быть. Совсем чуть-чуть.

– Я тоже буду защищать тебя, – говорит Оливер.

Она чешет его за ушами, и он прижимается к её руке.

– Я знаю.

Оливер кладёт голову ей на ноги, закрывает глаза и, как способна только собака, засыпает за три секунды. Хоуп оглядывает кибитку, удивляясь, почему всего полчаса назад её жизнь казалась такой безопасной, серой и будничной.

Теперь она знает великую и ужасную правду: мир носит маску. То, что она видит, нереально. А то, что скрывается за маской, – это цвет, чудесная, сияющая вещь. Она видела его всего несколько минут, но её сердце уже чувствует себя немного пустым без него. Это несправедливо, думает она, что каждый в Доминионе должен жить без цвета только потому, что так решил один человек.

И её сердце становится ещё более пустым, потому что тот же самый человек, Император, украл у Хоуп её жизнь. Призрачная жизнь с мамочкой и папочкой разворачивается в её голове. Может быть, жизнь со школой, друзьями её возраста и настоящим каменным домом.

Хотя не то чтобы эта жизнь была такой уж ужасной, думает она, почёсывая дремлющего Оливера за ушами. Но всё же…

Однажды она хотела бы встретиться с Императором. Она не уверена точно, что будет делать, когда этот день настанет, но в глубине души знает: для Императора этот день не будет хорошим.

Глава 5. В которой Дэррок начинает новый проект

Вдали от каравана Сэнди, на окраине сияющего серого города, Дэррок Гвендл подметает мощёный двор фермы своей бабушки. День жаркий, и, расхаживая взад-вперёд, взад-вперёд, Дэррок наблюдает, как капельки пота стекают по пологому склону его носа и капают на камень.

Он сметает всё в угол двора к уже образовавшейся куче рассыпанного сена и грязи, а затем останавливается, опирается на метлу и смотрит вверх. Небо – это необъятное, бескрайнее полотно бриллиантово-серого цвета. Но пока Дэррок наслаждается теплом солнечных лучей на своём лице, его гложет острая печаль. «Оно не должно быть серым, – думает он. – Оно должно быть голубым – на что бы ни был похож голубой цвет».

– Ты витаешь в облаках. – Голос бабушки пугает его.

Она идёт через двор фермы, держа в руках стакан воды для него. Он жадно выпивает его.

– Ты проделал отличную работу во дворе, – говорит она, оглядываясь. – Чистота и порядок. – Она постукивает ногой по булыжной мостовой. – Да. Отличную. Тогда, думаю, на сегодня ты можешь быть свободен.

Дэррок переводит взгляд с пустого стакана на свою бабушку.

– На сегодня всё? Так рано?

Миссис Гвендл кивает.

– Ну, вряд ли я могу ожидать, что ты будешь работать весь день, не так ли? Только не в твой день рождения.

Дэррок моргает.

– Ты имеешь в виду… Но я думал…

– Ты думал, я забыла об одиннадцатом дне рождения моего единственного внука? Батюшки, сынок, я не настолько старая и немощная. Пока нет. – Она улыбается ему. – Идём же.

Дэррок следует за старушкой в дом, на кухню, где запах морковного супа с пряностями ловит его в объятия.

– Мой любимый, – говорит он, заглядывая в бурлящую кастрюлю и глубоко вдыхая.

– Закрой глаза.

Он поворачивается лицом к бабушке.

– Что?

– Закрой глаза, мальчик.

Как всегда, он делает то, что она говорит. Он слышит, как открывается дверца шкафа, слышит какой-то шорох, но не осмеливается украдкой взглянуть.

Наконец, как раз в тот момент, когда он думает, что может взорваться от любопытства, она говорит:

– Хорошо. Открывай.

Он смотрит. Она стоит перед ним, протягивая ему что-то. Это длинный кожаный мешочек. Медленно он протягивает руку и берёт его, ощущая мягкую кожу в своих руках, вдыхая её запах. А внутри что-то ещё. Его сердце начинает биться быстрее, пока пальцы обводят форму тонких, твёрдых предметов, лежащих внутри.

– Скорее открывай! – хихикает миссис Гвендл.

Дрожащие руки Дэррока находят проём и растягивают его. Он заглядывает внутрь и находит пять совершенно новых кистей для рисования. Не те, что для покраски стен или заборов вокруг фермы. А другого вида. Те кисти, что используются для рисования картин.

Он достаёт каждую кисть, изучая её гладкую деревянную ручку, проводя пальцами по мягкой соболиной щетине разных размеров.

– Я знаю, что старые кисти твоего дедушки уже немного истрепались, – говорит она ему. – И хотя ты за ними ухаживал, у всего есть свой срок. Я подумала, что пришло время тебе приобрести что-то своё. Несколько кистей, которые принадлежат только тебе.

Дэррок не знает, что сказать. Слёзы застилают ему глаза.

– Спасибо тебе, бабуля. – Он обнимает её. – Я всегда буду хранить дедушкины кисти. Я бы никогда их не выбросил.

– О, я знаю, – говорит она, шмыгая носом. – А теперь иди. Опробуй их!

Она прогоняет его, и он мчится наверх, в свою комнату. Он аккуратно кладёт кожаный мешочек на кровать, открывает его и раскладывает свои новые кисти по размеру, улыбаясь. Затем он смотрит на дальнюю стену своей спальни, где стоит покосившийся мольберт, окружённый кусками старого холста и дерева. Рядом с мольбертом маленький письменный стол Дэррока почти полностью скрыт под грудой других деревянных обрезков, баночками с серой краской, палитрой и старыми потрёпанными кистями его дедушки. Именно здесь, в этой маленькой комнате, Дэррок в течение последних нескольких лет учился рисовать.

Его дедушка любил рисовать, по крайней мере так ему рассказывала бабушка. По всему дому развешаны дедушкины картины. Они красивые, в основном с изображением фермы, моря и пологих холмов. Есть даже портрет бабушки, написанный давно, когда она была намного моложе.

Он подходит к заваленному бумагами столу, его пальцы касаются баночек с краской с названиями, от которых у него становится легче на сердце. Жёлтая охра. Сырая умбра. Сожжённая сиена. Для зрения Дэррока эти краски – не что иное, как различные оттенки серого. Сейчас он задаётся вопросом, как задавался им бесчисленное количество раз до этого: как же выглядели эти краски, когда на них смотрел его дедушка? Когда в мире ещё были цвета.

Жажда этого знания почти болезненна.

Дэррок выходит из-за стола, берёт несколько своих начатых картин. На одной из них изображена ферма в лучах восходящего солнца с самой высокой точки бабушкиного участка. Ему нравится эта картина. На другой нарисованы лодки для ловли крабов, направляющиеся из города в открытое море. Хотя Дэррок никогда бы этого не сказал, он считает, что у него неплохо получается. Его последняя картина, всё ещё стоящая на мольберте, – автопортрет. Когда бабушка увидела его, в её глазах стояли слезы. Слезы гордости.