Иоганн ван Роттенхерц – охотник на монстров

Недостаток света скрадывал детали, губы уже начали гнить, под чёрными волосами наверняка не хватало ушей, на тонких руках выступали пятна разложения, а тонкие артистичные пальцы были лишены плоти до второй фаланги, но снабжены длинными прямыми когтями.

Она обернулась. Невидяще. И не замечая гостей, посмотрела на распахнутую дверь. Охотник навел мушкетон. Тёмные губы девушки произнесли:

– Я не вижу тебя. Но знаю. Ты здесь, – куклы заволновались. – Ты всё равно убьешь меня, и это будет благо. Это будет… Справедливо. Но сперва, выслушай.

Иоганн ван Роттенхерц был профессионалом. Он имел дело с вампирами, суккубами, льстивыми тварями Пучины и хитрыми келпи. Он не общался с монстрами. Он их уничтожал. Сухой палец потянул курок. Потянул и отпустил… Не выстрелив.

***

В небольших городках редко бывают кукольные магазины. Чаще всего в такие места, как Штальвесс, кукол привозят бродячие торговцы или коробейники в числе прочего товара, их покупают на ярмарках, люди побогаче заказывают кукол из больших городов от известных мастеров, в крайнем случае, просят друзей, что живут в местах покрупнее, прислать. Иногда в таких городах куклы могут изготавливать местные умельцы – плотник или портной, в качестве хобби или приработка.

Однако такое положение дел само собой делает маловероятным появление особенного монстра, вроде кукольной девочки. Потому Иоганна на некоторое время, пока он ждал посылки от друга, в процессе подготовки похода на логово твари, очень занял вопрос – откуда собственно кукольная девочка взялась.

В случае с такими редкими "именными" монстрами выяснение причин их возникновения было лишним – обстоятельства для каждого уникальны, чтобы повториться. Но профессиональный подход и безделье заставили ван Роттенхерца потратить пару свободных дней на дополнительные расспросы. Узнавать о причинах происхождения монстров в целом было довольно полезно. По двум причинам. Первая – если есть стабильная причина появления чудовищ, можно рассчитывать на более или менее регулярный заработок. Вторая – как это называл Иоганн, "изредка выпадает возможность спасти мир", выискивая такие причины иногда можно было обнаружить любопытные обстоятельства. Всё что угодно – начиная от алтаря древних тёмных богов и заканчивая действиями чернокнижника. В первом случае необходимо было быстро принять меры, пока дело не перешло допустимые границы, и соответственно можно было требовать повышенный гонорар. Во втором – инквизиция хорошо платила за действительно важные доносы. Иногда, много чаще, чем хотелось бы, охотник просто не мог оставить дело незавершённым. Многие его коллеги, убив, например, с десяток зомби в какой-нибудь захолустной дыре, отправлялись дальше, прекрасно зная, что поблизости есть «неупокоенное» кладбище, и через пару месяцев кадавры полезут снова. Принципиальный, и за это частенько себя ненавидевший, ван Роттенхерц так не мог.

В деле с кукольной девочкой ему всё тоже показалось не до конца ясным. Во-первых, в городе довольно долго (до появления монстра само собой) не умирали дети. Во-вторых, большая часть кукол в городе явно относилась к работам одного и того же мастера. И в-третьих, и охотника этот вопрос смущал более всего: оказывается, здесь располагалась кукольная мастерская, более того, известнейшая кукольная мастерская, работы которой заказывали чуть ли не со всей империи. Уже некоторое время мастерская была закрыта.

Выяснение причин навело Иоганна на мысли о нежелании продолжать их выяснять. Оказывается, куклы делала приемная дочь бургомистра. Уже довольно взрослая девушка, некоторое время назад захворавшая, и потому отправленная лечиться на воды своим любимым опекуном. При том, большая часть жителей города знала, что скоро готовилась свадьба между бургомистром и приемной его дочерью. Даже одобренная местным священником. И свадьба эта должна была произойти почти тогда же, когда девушка заболела. Буквально несколько месяцев назад. От всего этого дела начинало попахивать мрачной провинциальной историей. Иоганн уже рад бы был перестать её «копать», но любопытство взяло верх.

Финал его расследования был довольно неприятен – бургомистр при вопросе о дочери сказал «заниматься своим делом и помнить о возможности найма молодого повесы в ремнях и портупеях». Полицмейстер – друг бургомистра – просто послал охотника в неведомые тёмные дали. Прислуга испуганно молчала. Городской священник – милый, круглолицый бриглан чуть за сорок, скромно сообщил, что не имеет права раскрывать подробности жизни своих прихожан, его, правда, расспрашивал Гиттемшпиц. А большинство горожан помимо прочего сетовали, что мол, так и не сумели погулять на свадьбе, а ведь она была уже почти готова.

Всё это добавило мрачных, хуже того, гнусных вопросов, и старик, как раз получив посылку с амулетами, просто решил плюнуть на это дело и заняться чем-нибудь полезным.

***

Мушкетон молчал. За спиной шумно сопел хальст. Куклы немигающими, неживыми глазами смотрели в дверной проём. Охотник вспомнил о градоначальнике и его дочери. Вспомнил и не выстрелил. Промолчал. Решил услышать продолжение истории мёртвой девицы в подвенечном замызганном платье. Он корил себя за глупость и непрофессионализм, подозревал начало маразма, но всё же не стрелял. Лишь молча глядел на труп с изодранной фатой в чёрных волосах:

– Меня зовут, – голос трупа был хриплым, таким же мёртвым и угасающим, как и тело из которого исходил, – меня звали Ребекка Гиттези.

Фамилия подтвердила подозрения Иоганна – девушка происходила из кихан, народа, обитающего на островах, на севере империи. Далеко её, однако, занесло, на беду к тому же.

– Мы с отцом приехали в город давно, я была совсем маленькой, ещё не ходила в школу, – продолжал мертвенный голос. – Он был кукольным мастером. Любил горы. Хотел тихой, спокойной жизни. В тихом городе. Говорил… Говорил, что чужие люди не могут обидеть сильнее, чем свои. Он от чего-то бежал. И я вместе с ним. Не помню. Он делал игрушки, любые, самые разные. Очень хорошие игрушки. Дети их любили. Взрослые любили. Помню, все восхищались. Люди приезжали издалека за его игрушками. А потом и за моими. Он учил меня. Показывал, как нужно шить, как резать по дереву, как плавить фарфор и стекло, как работать с металлом. Всему в своём ремесле научил.

К нам часто приходил бургомистр. Он давал мне конфеты. Хвалил моих кукол. Говорил, у меня талант. А потом они с отцом обсуждали дела. Мне всегда казалось, что он как-то недобро смотрит на отца.

Потом отец умер. А он, – мёртвая девушка надолго замолчала, похоже, пыталась что-то вспомнить. – Мальбор. Удочерил меня. Я плакала, когда отца зарывали в землю. Светило солнце. Птицы пели. А гроб забрасывали землёй. Он обнял меня и сказал, что всё будет хорошо. Почему-то ему не хотелось верить.

Мне было двенадцать. Через месяц после похорон Мальбор пришёл ко мне. Принес конфет. Попросил. Попросил продолжить делать куклы. Говорил, что дело отца должно жить, что людям нужны игрушки, чтобы радоваться. Что я должна дарить людям радость. Называл хорошей девочкой. И дышал жадностью.

Я не верила ему. Но продолжала делать кукол. Это помогало забыться. Но когда подросла… Поняла, что забыть нельзя. Я жила в его доме. Он почасту уезжал. Кабинет запирал. Но ключ выточить было несложно, легче, чем доспехи кукле-генералу для сына эрцгерцога, – её глаза полыхнули синим пламенем, руки с длинными когтями сжались в кулаки, густая, гнилая кровь полилась с ладоней, пропитывая кружевные перчатки. Мёртвая память, отголоски прошедших эмоций переполняли кукольную девочку, обида, нанесённая при жизни, была велика. – Красная коробочка! С синими цветами. Церковь! – речь её стала сбивчивой и несвязной. – Моя комната! Моя темница! Шестой камень от входа, левая стена. Всё там.

Я знала, что ничего не докажу. Я узнала кто он на самом деле. Я читала… Я видела его бухгалтерские книги. А позже… Позже начала замечать огонь похоти в его глазах. Он желал меня. Вожделел.

Я ненавидела его. Это грязное чудовище без чести и совести, – похоже, она цитировала что-то из прочитанного или услышанного при жизни. – А он меня вожделел.

Я всё узнала. Узнала его вину, узрела его грехи. Но могла ли девочка требовать справедливости от бургомистра. Я знала – мне не поверят. Высмеют. Обманут. Предадут. Но у меня был нож. Я вырезала им марионетки. Да, вот эти. Что висят здесь.

Моя спальня. Я позвала его прийти вечером. Нож был острый. А он дрожал от похоти. Удар в сердце. Рука дрогнула. Не страх – отвращение. Он озверел. Бил меня. Рвал одежду. Дважды порезал тем ножом.

Потом отправил в тюрьму. Для острастки. Полицмейстер, – она хрипло, неприятно, истерически рассмеялась. – Полицмейстер оказался смелее своего друга. Двое солдат не пускали никого в тюремные помещения. А он насиловал меня всю ночь. Потом бил и запрещал об этом кому-либо рассказывать. Грозил убить. Теперь я мертва.

Мальбор боялся, что я сбегу. Не хотел привлекать внимание к скандалу. Но куклы. Они дорого стоили. Они были ему нужны. Мне оставался год до совершеннолетия. У него были планы.

Священник. Авелан. Трус. Он трясся перед бургомистром, стелился ковром. Заискивал и уверял, что всё будет в лучшем виде. Потом он уверял меня, что делал это ради общины. Ради своей паствы. Ради общего блага. Ради общего блага он запер меня на год в тесной келье в церкви, за крепким забором. Послушники носили мне еду, меняли горшок. Приносили материалы и инструменты, уносили кукол. Надо было что-то делать. Чтоб не сойти с ума. Целый год. Несколько раз меня выпускали гулять в парк. Все знали, где я. Всем было наплевать.

Он благословил Мальбора. Они даже нашли адвоката. Тот нашёл лазейку в законах. Они готовили свадьбу. Церковь и закон. Всё на стороне бургомистра. В тот день он выпустил меня из церкви, показал платье. Говорил красивые слова. Убеждал, что всё будет хорошо. Гладил по волосам. Восхищался, тем как я подросла и похорошела. За год. В келье.

Дом не монастырь. Я бежала ночью. Наутро должна быть свадьба. Но он не мог торжествовать. Я просто не верила в это.

Потом помню ночь, горная дорога, стук копыт за спиной. Они выследили меня. Догнали. Но так не должно быть. Я не хотела. Не собиралась так жить.

Обрыв над горной рекой. Холодная вода. Острые камни. А потом голод. Голод и куклы. Голод и плоть. И мои куклы кормят меня. И месть всё ближе.

Мёртвая девушка замолчала. Это было немыслимо. Но имело смысл – она ничего не любила в жизни, кроме кукол, и ничего, кроме кукол, в жизни не имела. Уникальный случай. Возможно, позже Иоганн даже его запишет.

Перед ним стояло живое воплощение человеческой жестокости, чёрствости, алчности. Всего гнусного, что есть в живых. Но палец на курке больше не дрожал. Она была мертва. Её нежизнь стала наказанием для безразличного города.

Он понимал её. Ван Роттенхерц почти чувствовал горе этой девушки. Но пол красивой комнаты с прекрасно выполненными куклами и старинной мебелью, был липким от крови. В центре комнаты перед говорившей навалом лежали тела. Тела и частички тел. Изломанные, выпотрошенные, с мёртвыми глазами, в которых застыл ужас, детские силуэты. Вот голова девочки лет шести, с соломенно-светлыми волосами. Вот мальчик в школьной форме, его живот разорван, внутренности и чёрная кровь вываливаются на старый паркет. Вот свежий труп – последняя пропавшая девочка двенадцати лет. Анна. Тоже очень любила куклы. Она боролась до последнего – всё тело в рваных, колотых, резаных ранах, руки отпилены, платье с бантами и оборками изорвано.

Перед Иоганном ван Роттенхерцем был монстр. Уже давно это была не несчастная девушка с грустной жизненной историей, а кровожадное чудовище. Наполненная нечестивой силой, алчущая живой плоти тварь.

Залп. Пороховой дым. Крупная дробь превращает тело хозяйки марионеток в груду фарша в белом платье. Куклы издают синхронный вой, огонь в их игрушечных глазах медленно гаснет.

…И вот за спиной догорает старый особняк. Он уносит все свои истории – добрые, злые, кошмарные. Уносит в пламенное небытие. Иногда душа поверженной кукольной девочки может вселиться в любимую куклу. Потому всегда необходимо уничтожать всё логово монстра. Все куклы. Даже если они созданы гением.

Город заплатил за безразличие, монстр заплатил за злодеяния. Но виновные, создавшие монстра, всё ещё в неоплатном долгу. Скрипит инвалидное кресло, подпрыгивая на дорожных камешках. Ворчит за спиной старый хальст. Но Иоганн этого не замечает, его мысли направлены в непривычное русло. Он думает о справедливости.

* * *

Церковь была довольно приличной – кряжистое каменное строение с высоким шпилем, как принято у бригланов, резные фигуры святых на карнизах, мозаика со священным кругом над входом, двустворчатые двери из лакированного дерева приветливо распахнуты.

Закрыты были ворота в окружавшей территорию церкви каменной стене. Оставалась лишь узкая кованая калитка, похоже, большого притока верующих тут не ожидали.

Инвалидное кресло с трудом протиснулось в калитку, за ней оказался ухоженный сад с извилистыми каменными дорожками и несколькими потемневшими от времени статуями святых. Глубже виднелся огород с теплицами, колодец, несколько хозяйственных строений. В том числе длинное жилое здание с кельями. Где, скорее всего, и держали в своё время Ребекку.

Было около пяти часов вечера, солнце клонилось к закату, до ближайшей службы оставался час, времени для беседы должно было хватить.

Иоганн много думал на обратном пути к городу, и решил перед тем, как забрать заслуженный гонорар у бургомистра, неплохо бы посетить городского священника.

Охотник кивнул хальсту, они переглянулись, напарник кивнул в ответ. Гиттемшпиц отправился в сторону жилого строения, кресло покатилось силами своего "наездника" в сторону церкви.

Отец Авелан нашёлся у алтаря, рядом с чашей святой воды. Это был высокий тёмноволосый мужчина средних лет, с благообразным круглым лицом и добрыми глазами. Он отдавал распоряжения нескольким церковным служкам, касающимся уборки помещения. Следовало отдать должное – церковь выглядела ухоженной и очень чистой, о здании очевидно хорошо заботились.

– Отец Авелан? – проскрипел старческий голос, говоривший кашлянул.

– Да, сын мой, – откликнулся священник и, обернувшись, был несколько удивлен, увидев перед собой старика на кресле-каталке, даже подумал, уместно ли такого называть сыном.

– Я хотел бы поговорить о Ребекке Гиттези, – реакция святого отца позабавила охотника на монстров, и он сразу решил усилить замешательство собеседника.

– Я, вы… Но. А как же. Само собой, – священник побледнел, у него сразу сел голос. Жестами пригласив гостя следовать за собой, Авелан провёл его в свой кабинет, расположенный в глубине церкви.

Кабинет был таким же чистым и ухоженным, как вся церковь, похоже, у священника не было недостатка в помощниках. При том, место было довольно аскетично обставлено. Только необходимое – стол тёмного дерева, шкаф для одежды и книг. Простая деревянная кровать. Полочка с Книгой многих ликов и бронзовый круг над ней.

– Так о чём именно вы хотели поговорить… эээ, сын мой? – священник запер за гостем дверь на засов, затем прошёл за свой стол и опустился в рабочее кресло с низкой спинкой.

– Иоганн ван Роттенхерц, – было даже немного обидно, что Авелан до сих пор не слышал о нем, в конце концов, охотник работал в городе уже больше двух недель. – Я хочу поговорить о девушке, которую год держали взаперти на территории вашей церкви. Пару раз, правда, выпускали погулять по саду. Девушке, которую как рабыню держали здесь взаперти и заставляли работать.

– Но откуда вы? – священник замешкался, его румяное лицо начало краснеть. – Как вы это всё узнали?!

– Она сама рассказала, – мрачно наслаждаясь эффектом, ответил Иоганн.

– Но я слышал… – священник поражённо смотрел на собеседника.

– И правильно слышали. Она рассказала мне об этом. А затем я её упокоил, – Старик флегматично потянулся и хрустнул костями сцеплённых рук.

– О, – сконфуженно кивнул Авелан.

– Я не собираюсь вас судить, святой отец, – спокойным, чуть грустным голосом продолжил ван Роттенхерц. – Просто хочу узнать, почему? Что заставило вас, человека, принявшего сан, пойти на подобный поступок?

– Не ожидал я, – глухо проговорил священник, – что умертвия способны к исповеди. Вы хотите знать причину? – Взгляд тёмных глаз Авелана пересекся с взглядом Иоганна, – Дело в бургомистре. Дело в моей пастве. Дело в тех, за кого я взял ответственность! – он распалял сам себя, судорожно искал аргументы, вскочил, размахивая руками. – Я должен думать о благополучии общины! О своих прихожанах. Я должен заботиться о мужчинах и женщинах этого города, о тех, кто вверил себя моим заботам. О тех, кто надеялся на меня!

– И как это связанно? – с улыбкой на тусклых сморщенных губах поинтересовался охотник.

– А вы и правда, не понимаете? – вяло рассмеялся священник. – Мы бригланы. Я и моя паства. А здесь, – он чуть помолчал, – здесь почти алмарская земля. Здесь они – бургомистр, полицмейстер, граф, который над ними. Здесь они сильнее меня. Неужели вы думали, что я стану воевать с имперской властью, которую, как ни печально, представляет здесь Мальбор, ради какой-то безродной девицы?

– Ясно, – Иоганн давным-давно разучился злиться, он просто становился всё мрачнее. – И сколько он вам заплатил?

– Вы думаете, дело в деньгах? – расхохотавшись, отец Авелан снова опустился в кресло, облокотился о стол, вновь посмотрел в глаза охотника на монстров. – Я бы не взял у него денег. Пусть сам купается в своём неправедном золоте. Я уже сказал. Я защищал свою паству. Эта вздорная девица и так принесла многовато проблем. Гарольд Ригхофф возмущался её положением. Теперь он, бедный горшечник и его семья, ещё двадцать лет будут платить полуторный налог. Марта прилюдно обругала бургомистра, за то, что он удочерил девочку только из-за денег. На следующий год её сына забрили в рекруты. Единственных детей в рекруты обычно не берут. Ещё примеры? Или вы всё поняли? Каждый из нас делает то, что должен. Пока эта девица была у меня в приходе, всей общине дышалось легче, Мальбор не смел даже слова поперек мне сказать. Если бы понадобилось всё повторить, я бы не сомневался ни секунды.

– Ясно, – кивнул Иоганн, – и всё же. Имперская власть? У вас же тоже есть друзья. Кардинал? Епископ? Синодские священники? И вы жалуетесь на недостаток защиты? – улыбка играла на тонких губах.

– Нет, – Отрицательно помотал головой отец Авелан. – Если бы речь шла о бриглане, если бы речь шла о человеке, чья жизнь оправдывает борьбу, я бы не сомневался ни секунды. Но это был безродный северянин, почти язычник, они и в церкви то бывали не каждую неделю. А по пьяни он богохульствовал. Жадный, вороватый, хитрый, как все кихане. Ни он, ни его отродье не заслуживали защиты.

– А как же любовь и всепрощение Единого? – криво усмехнулся ван Роттенхерц.

– Любовь Единого безгранична. В данном случае, я думаю, Господь даровал несчастным новое, благополучное рождение! – пожал плечами священник.

– Что ж, ваша позиция мне ясна, святой отец, – Охотник начал разворачивать коляску, собираясь уезжать, – но есть ещё один момент… – будто опомнившись, старик остановил движение. – Эта девушка. Ребекка. Погибла в горах. Убегая от погони. А затем вернулась. Вернулась в виде опасной нежити – кукольной девочки. И в этом есть ваша вина, святой отец, вина не меньше, чем вина бургомистра или полицмейстера, который её насиловал. Вы об этом тоже не знали? Сомневаюсь. Она вернулась и из-за вашей чёрствости, трусости, глупости, в конце концов. Из-за неё пропадали дети, которые уже не вернутся в свои семьи. Дети людей из вашей паствы. Возможно, теперь вы что-то переосмыслите, святой отец. Вы защитили общину от бургомистра, но навлекли на неё более страшную участь. Тот факт, что ответственность за произошедшее вы разделяете с двумя алмарами, возможно облегчит вам совесть, или поможет понять – гнусность не имеет народности.

Священник молчал.

– Доброго вечера, святой отец, – скрип колёс инвалидного кресла медленно удалился по коридору.

В тот день отец Авелан впервые опоздал на проповедь.

На каменной дорожке, ведущей к выходу, охотника на монстров нагнал напарник.

– Достал? – весело поинтересовался Иоганн, после беседы со священником ему стало легче.

– Обижаешь! – ответствовал хальст, протягивая ван Роттенхерцу красную лакированную коробочку с синими цветами.

* * *

В коробочке и правда нашлось немало. Ребекка была очень смышлёной девочкой. И от того было ещё печальней, что её ум уже никому не принесёт ни пользы, ни радости. Там были выписки из счетов, было письмо полицмейстера бургомистру, было, как ни странно, завещание отца Ребекки и многое другое. Шел Гиттези. Так звали кукольного мастера. Он составил неглупое завещание и даже нотариально удостоверил его в столице. Важный документ. Немалое наследство – пятьдесят тысяч рейхсталеров и все доходы от кукольного магазина должны были достаться дочери, и только ей. Она уже почти владела всем, но до совершеннолетия не могла воспользоваться. Опекуном-то стал Мальбор. Он же был владельцем серьёзной доли в кукольном магазинчике. По всему выходило, что градоначальник решил избавиться от кукольника, когда понял, что магазин на плаву может поддерживать дочь. И успешно провернул дело. По крайней мере, в письме полицмейстера пространно об этом упоминалось, а также о том, что исполнитель уехал из города и ни о чём никому не расскажет. Интересно, зачем Мальбор вообще хранил такие вещи. Опереточный злодей прямо.

Дальше всё было ясно – ван Рогзен ждал совершеннолетия девушки, чтобы насильно жениться. Не совсем ясно, двигала ли им лишь жадность, или что-то ещё, однако оправдания для его поступка найти не представлялось.

Оставалось ещё изнасилование. Мёртвые, сохранившие память, часто помнят факты искажёнными, смешивают то, что было ими где-то услышано, прочитано, увидено на сцене с фактами из собственной жизни. Иоганну сложно было поверить в столь сильную разнузданность полицмейстера, толкнувшую его изнасиловать девушку, на которую имел виды бургомистр.

Поскольку беседовать с самим Дуко Штольбрассом было бесполезно, охотник на монстров опять решил прибегнуть к услугам капрала Ульриха. Торгмутт оказался очень ценным свидетелем. На него никто не обращал особого внимания, и полицмейстер не видел в капрале-бриглане особой угрозы. А меж тем честный труженик внимательно подмечал ошибки своего патрона – мелкий тиранишка-полицмейстер давно сидел парню поперёк горла. Ульрих был свидетелем изнасилования – двое солдат-алмаров стояло на часах, а он меж тем занимался бумагами в своём маленьком кабинетике. Капрал слышал и приглушённые женские крики, и громкую ругань полицмейстера. Он даже подходил к караульным – спросить всё ли в порядке, за что был грубо и матерно послан заниматься своими делами.

Но это было ещё не всё. Днём, когда Ребекку доставили в тюрьму, Ульрих слышал, как полицмейстер и бургомистр долго беседовали, уединившись в кабинете последнего. Как уже было сказано, парень имел зуб на начальство, он даже и не скрывал, что подслушивал. Бургомистр сам попросил изнасиловать девушку, правда, предлагал, чтобы это проделал кто-то из солдат. Он хотел позже выступить для неё защитником и спасителем, «вытащившим» её из страшных застенков. К тому же, Мальбор терпеть не мог иметь дело с девственницами.

Вдобавок Торгмутт рассказал, что действительно, один из «любимчиков» Дуко почти сразу после смерти кукольного мастера был переведён в большой город (графскую столицу) на повышение с рекомендациями. Капрал запомнил это, ибо сам хотел попытаться получить такое назначение, но над ним ожидаемо посмеялись.

Беседа происходила в небольшом кабаке напротив полицейского участка. Уезжая, в дверях Иоганн столкнулся с полицмейстером собственной персоной.

– Ооо! – расплылся в наигранной улыбке Дуко. – Приветствую, мэтр! Ну как идут дела? Поймали своего монструма? – Штольбрасс гулко, особенно для его небольшого роста, рассмеялся.

– Почти, мой дорогой полицмейстер, почти, – весело откликнулся старик. – Я уже буквально вижу его перед собой!

– Ну-ну, – покровительственно кивнул мелкий грешник и, хлопнув охотника на монстров по плечу, прошествовал внутрь, бросив вскользь: – Удачи вам!

* * *

В кабинете бургомистра было по-своему уютно, через распахнутое окно лился свет уличного фонаря и вечерняя прохлада, наружу уносило дым от большой сигары, которую изволил курить герр ван Рогзен.

– Итак, – поинтересовался градоначальник, рассматривая вечернего посетителя, настроение у него было расслабленное и благодушное – похоже, мокрое дельце с детишками близилось к завершению, – каковы ваши успехи, герр ван Роттенхерц?

– Всё готово, – отвечал старик в инвалидном кресле. – Свои обязательства я исполнил. Монстра уничтожил. Его логово сжёг.

– Отрадно! Весьма отрадно это слышать, герр ван Роттенхерц! – отвечает Мальбор и улыбается. – А где же, позвольте спросить, доказательства? Ведь должны же быть какие-то вещественные улики сотворённого вами благодеяния?