Треволнения Сени Пчелкина. Попытка пошутить

– Но, ты ведь рассказывал как по тексту, подобное и нужно издавать, такие истории из самой жизни, в составе сборника, конечно. Ты же не лежал на диване и не рассуждал примерно так: «вот бы сейчас историю придумать, да чтобы там юмору было через край». Нет, ты вспомнил то, что жизнь сама преподнесла, а это самое живое, – сказал Михаил, и кивком указал на разлитый по стаканам коньяк.

– И что, думаешь, это будет иметь спрос? В юморе специальных авторов целая армия кормится.

– Во-первых, в этой армии, не столь много успешных авторов, но кроме того, они занимаются тем, чтобы придумывать смешные обороты и ситуации вне историй и сюжетов. А это значит, что такие шутки, тут же вылетают из головы, ведь они не связаны логикой с неким сюжетом. Ты заметил, что младшее поколение анекдоты не всегда понимают, и не запоминают. А зачем им? анекдоты нынешние юмористы со сцены рассказывают, да в тик токах…, этих бес их подери. Это и вовсе не юмор, а ржач какой-то. Но в жизни чего только не случается, успей приметить, пойми, да излагай, если получается.

– Например…? – прервал я его пространные, не очень связные рассуждения.

– Да сколько угодно, – с готовностью, которую я предугадывал в нем, произнес Михаил. – Вот, и пример, – он приосанился, широко улыбнулся, видно вспомнил самую уморительную историю: – Очень простенькая ситуация. Лет пять тому назад, мне стукнуло пятьдесят. Родственники понаехали со всех краев, за неделю до даты. Накануне похода в кафе, две мои сестры устроили со мной опрос на предмет, чего бы я хотел получить в подарок. Так как, по их мнению, я у них, еще достаточно молод, то должен выглядеть соответственно. Затащили они меня в отдел мужской одежды торгового центра, и там полчаса или даже более того, мне пришлось, преодолевая смущение, бессчетное количество раз, рядится в подходящие, «для их неотразимого брата», джинсовые шмотки. С первого же раза я одобрил предложенный вариант, и принялся было натягивать на себя мою привычную одежду, как старшая, возраст которой перевалил уже за шестьдесят, остановила меня, и примерка продолжилась. Трижды я одобрял их выбор, но одной из них, что-то обязательно не нравилось. Но вот, все- таки, настал момент когда, удалившись из примерочной после жаркого обсуждения вновь выявленных недостатков, сестрички пошептались, и я услышал, – одевайся. Всучив мне сверток, они на некоторое время задержались в магазине, а я ожидал их сидя в машине, бросив сверток на заднее сидение. В это время рядом со мной, ближе к входу, остановилась черная, как и моя девятка, Волга, и из нее вышла молодая женщина, лет тридцати пяти, и тоже направилась в торговый центр. Вскоре мои сестренки, живо обсуждая, наверное, вопрос в какой степени они угодили мне, подошли к Волге, и, не прекращая разговора, уселись в чужую машину. Не успел я придумать подходящую шутку для такого случая, как сестры сотрясаясь истерическим смехом, птичками выпорхнули на воздух. Немного успокоившись, они сели в мою машину и одновременно выдохнув, – «ох», – вновь рассмеялись. Мне ничего не оставалось, как только переждать их неуемную смешливость. Наконец Надя, та, что постарше, сказала, – ошиблись. Тут наступил момент посмеяться и мне. – Миша, ты представляешь, что там произошло, – сказала Полина, которой пятьдесят восемь, – сели, а Наденька и спрашивает, – «Ну…, и как тебе подарок»? обращаясь как бы к тебе. Водитель, медленно поворачивая шеей голову, все шире раскрывая глаза, посмотрел внимательно на двух наглых старух, будто бы принюхиваясь, не кривые ли эти бабки. Видимо потерявшись в догадках, он, по-военному четко произнес, – несколько староваты…, сейчас жена подойдет – посоветуемся, – завершил свой рассказ Михаил.

Я от души расхохотался, – веселый и находчивый водитель у Волги, – смеясь, проговорил я, – чего только в жизни не бывает. Тогда…, еще из студенческой поры, пока из головы не вылетело? – предложил я, основательно подавив смех. И стал рассказывать, пришедшую в голову именно в тот момент, историю, столько лет не всплывавшую в моей памяти. А вот ведь вспомнилось, видно по той причине, что история это, правда, весьма отдаленно но, все-таки, тоже с химией немного связана, со странной стороны.

– Давай, давай. Только, коньяк перегревается.

Мы исправили подмеченную Михаилом оплошность, поговорили о достоинствах этого сорта коньяка, понимая при этом, что каждый из нас, в силу не слишком великого пристрастия к частым застольям, не очень-то большой специалист в этой сфере знаний. Еще долго болтали о всякой всячине, потом как-то незаметно интересные темы иссякли, и мы, будто очнувшись, продолжили обмен веселыми историями.

– Был непростой период в студенчестве, – вспомнил я, – когда меня выселили из общежития, и мне пришлось уйти на частную квартиру. Но найти подходящую, сразу не получалось, и руку помощи мне протянул однокашник Гоша Крайнов. Сам он был крайне спортивным парнем, занимался тяжелой атлетикой. Стены того закутка, метр на два, который он мне предложил во временное пользование, были сплошь увешаны портретами спортивных звезд; тяжелой атлетики, советского и мирового хоккея, гимнастики. Все, как у очень, страстного болельщика. В «тещиной комнате», как иногда называют подобные клетушки, я обитал около месяца, и, за это время, моя дружба, зародившаяся еще на уборочной, с Гоней, как чаще всего его звали в группе, серьезно укрепилась. Наш стиль общения в основе коего лежало обоюдное подтрунивание, в компаниях, всегда добавлял некоторой живости, и окружающие частенько, заводили нас, дабы потом вдоволь повеселиться над нашими потугами. Он меня называл Дыхот, а я в ответ говорил ему, Пансо, но так бывало только наедине. Это возникло не на пустом месте. Однажды Гошкина мама, выглянув в окно, увидала нас на пару плетущихся домой после занятий. – Георгий, – встретила она нас на пороге, – ты до старости будешь Гоней или, в лучшем случае Гошей.

– Почему это? – простодушно улыбнувшись, полюбопытствовал любимый сынок.

– Горе ты мое, я сейчас наблюдала, как вы шли домой вместе, – сказала Мария Ивановна. – Так вот, Шурик, шел степенно, гордо, словно граф или барон какой-то, ну, одно слово – «ступает Александр». А ты…, пылишь рядышком, своими клешами, косолапишь, ссутулившись, словно штангу какую-то свою, за собой тащишь на веревочке – Гоша, да и только. А вместе, как будто бы, вы, Дон Кихот и Санчо Пансо.

– Но…, Мария Ивановна…, – застеснялся я, – Гоша на полголовы выше меня.

– Ну что Саша, это когда он выпрямится, что бывает крайне редко, тогда выше. Хоть уж ты бы на него повлиял, или познакомил с девушкой хорошенькой, чтобы он слегка подтянул выправку. А то, только и знает свои железки, да по стадионам на матчи бегать, – толи в шутку, толи в серьез предлагала Гошкина мать, заняться мне исправлением сына.

– Хорошо, – подмигнув Гоне, согласился я, сегодня идем в недельный загул.

– В загул не надо, но от бродяжничества по хоккеям да футболам оторвать надо.

– Не, не, – встрял в разговор, раскритикованный сын, – обязательно идем. Так Александр, граф Сдыхот? – ехидно отбивал мой друг, свою «поруганную» мужскую честь.

– Так, так, Пансо, – согласился я. С тех пор, мы с ним на каких только соревнованиях ни бывали, а уж его тренировки, я и вовсе, не пропускал – в ожидании читая книжки. Штангу он тягал неподалеку от собственного дома, в полуподвальном помещении, а в том же здании через стенку, постоянно репетировала вокальная инструментальная группа, где играл на гитаре наш однокашник. Частенько, после тренировки и репетиции, мы объединялись в сквере по соседству, и музыканты, уступая просьбам атлетов, исполняли песни по заявкам. Чаще всего это были новые песни Антонова. Иногда на музыку подходили и «химики», ребята из соседнего общежития, проживающие там, находясь на вольном поселении, после отбытия некоторого срока по приговору суда. Однажды Гоша немного задержался на тренировке, и мы подошли к скверику чуть позже. Там слышался непривычный для этого места шум, похожий на беспорядочное собрание жильцов многоквартирного дома после серьезной аварии водопровода или канализации. Оказалось, по рассказу нашего сокурсника, что произошла драка между «химиком» и посторонним парнем, присевшим послушать музыку. Будто бы, этот посторонний, когда-то обидел какую-то девушку, и сейчас он должен ответить за такое «свинство». В завязавшейся драке, «посторонний» изрядно навалял «химику». Да так навалял, что тот, прихрамывая вприпрыжку понесся в сторону общаги, горланя, – «я тебя зарою – сука». Видимо за лопатой, побежал. Мы разошлись вслед за другими, и в разные стороны. Проходя вдоль торца дома соседствующего с Гошкиным, мы услыхали беспорядочные крики. Обернувшись и завидев, что в нашу сторону бежит грязно ругающийся мужик и размахивает, здоровенным ножом, я остолбенел. Сообразив, что если я начну убегать, то этот верзила, таким он мне показался, непременно догонит меня, не спортсмена Гошку ведь. Поэтому, мне нужно лишить верзилу мотивации к преследованию – не виновный не убегает. Я остановился, и, подавшись чуть к стене, с опаской ожидал своей участи, надеясь на остаток разума преследователя. Я ведь заметил, что бежавшая за ним девица громко кричала, – это не он, это не он. Верзила, подскочил вплотную и высоко замахнулся правой рукой с ножом, но его спутница уже весела на нем, повторяя, – это не он, Гена, не он, тот бугай, а этот заморыш какой-то. – У…, у, – промычал мужик, и, не убирая занесенного надо мной ножа, бросил свой взгляд налево. А там, вдоль торца собственного дома уносил свои косолапые ноги, в сторону проспекта, Гоша, не проявляя ни малейшего интереса, к тому, что же происходит с его трусливым товарищем. Мужик, оттолкнув спутницу, пустился вослед, но метров через пятьдесят, осознав тщетность погони, остановился, и, резко поменяв направление, поплелся навстречу отставшей подружке. Проходя мимо, он выкатил в мою сторону кулак, в котором ножа уже видно не было. – Тот тоже не причем, – сказал я и продолжил свой первоначальный путь. Выйдя на проспект и осмотревшись, я разглядел в полукилометре одинокую фигуру, которую перепутать было невозможно. Он не торопясь брел по тротуару, то снимая то, вновь надевая очки, пытался разглядеть обстановку в том месте откуда могла исходить опасность. Узнав меня, идущего к нему навстречу, он вопреки моему ожиданию приостановился, сняв еще раз очки, и, вновь надев их, двинулся мне навстречу. Улица была пустынна, поэтому ему ничего не мешало, издали крикнуть, – штаны, уже поменял.

– Поменял, поменял, – сквозь смех отозвался я.

– Так ты, видно, стеснялся с голым задом бежать, штанишки-то сразу отяжелели – могли слететь, – наседал Гоша, не слишком весело шутя.

– Да ладно, Гоня, не напрягайся, я зуб даю, никому не расскажу, от кого из нас зайчатиной запахло, и чьи пяточки только и сверкали, как в мультике.

– Рассказывай, сколько влезет, Дыхот, все равно, все признают тебя обделавшимся. До такой степени обделался, что и двигаться не мог, вот героизм-то. Просто обхохочешься, – чуть веселее сказал Гоша. Он начинал понемногу приходить в себя.

– А чего бежать-то, чего мы сотворили?

– Ни фига себе…, «химик» с тесаком, словно лев несется, выпучив глазища, не так ведь просто…, конечно убегать нужно, если ты не парализован страхом.

– Ладно, Пансо, я никому…, буду нем как рыба кит, – не стал я пытаться углублять разгорающуюся дискуссию. До квартиры мы шли, молча, каждый думал о своем, но оба думали о том, как бы было хорошо сейчас плотно поужинать. Только на пороге квартиры Гоша вымученно произнес, – ты, наверное, прав.

– Я и не сомневался, – уверенно ответил я.

– Нет, ты не понял, это я о том, что тоже никому не расскажу. Ну, их к черту, начнут болтать языками, почем зря. Правда? – спросил Гоша. Вот такая история

– Да, история поучительная, героизм он разный бывает, – сквозь легкий смех произнес мой замечательный, остроумный попутчик Михаил.

– Весело тут у вас, – услышал я голос проводника выглянувшего из-за перегородки и моей спины, – а вам, через десять минут выходить, – оповестил он, обращаясь ко мне.

– Да неужели? Как время промелькнуло, как одно мгновение. Вот, что значит, повезло с попутчиком, – надевая куртку, и стаскивая с верхней полки рюкзак, сказал я.

– Это неоспоримо, – поддержал мои слова Михаил, и наскоро разлив по сто грамм, протянул мне бутылку с остатком коньяка.

– Нет, – отказался я забрать коньяк, и, выпив на посошок, поблагодарил Михаила за интересное общение, я сказал, – ты лучше выпей да ложись – поспи, я проводника попрошу – разбудит.

Прошло, около полугода. Я закончил и издал книгу о судьбах поколения наших отцов, которым досталась лихая доля; коллективизация, война, и послевоенное голодное время. Этот продолжительный труд меня изрядно опустошил, и я несколько месяцев бездельничал, постепенно начиная подумывать о новой работе. Но пара сюжетов, когда-то давно казавшихся мне интересными, теперь перестали меня устраивать, а свежие истории, никак не приходили в мою голову. И вот, вдруг, мне вспомнилась эта встреча в общем вагоне поезда. Тогда я и решил, дабы не мучиться бездельем в утомительном ожидании забывшего обо мне озарения, прислушаться к непреднамеренному совету моего славного попутчика. А вот что из этого в результате получилось, судить тому, кто может быть, от скуки или ради интереса, прочтет все эти мои воспоминания.

08.01.2022

Нельзя по-настоящему полюбить человека, с которымникогда не смеешься.

Треволнения Сени Пчелкина

У природы нет плохой погоды – истина известная каждому россиянину. Но он, этот самый россиянин, не может отрицать и того факта, что в деревне Гадюкино, по-прежнему идут дожди, невзирая на то, что означенный злосчастный населенный пункт уж тридцать лет как смыло. Не повезло Гадюкино, в отличие от Амстердама, Сан-Франциско, и особенно, Лондона, где количество осадков на душу населения как раз подходящее, для того, чтобы тамошний народец не грустил понапрасну. А россиянин, да Бог с ним, пусть грустит. Это светлая грусть, русскому она к лицу, тем более что поводов нахмуриться ему, как известно, не всегда достает. А посему, подкорректировав бессмертные строки классика, как-то мимоходом высказанные им по поводу погоды-благодати, неблагодарный, несколько циничный любитель советской киноклассики самонадеянно умозаключил, – «у природы нет плохой погоды, плохая погода всегда наготове у скверного климата». С таким пониманием воззрений мэтров, да различных трактовок этих воззрений, живем в своем не очень разнообразном климате, обреченными благодарно принимать любые сюрпризы непогоды.

А вот, Сеня Пчелкин, счастливый абитуриент политехнического института, не мог в те стародавние времена, в такой же степени, как и мы с вами, быть обремененным излишними познаниями в сфере погодно-климатической тематики. По этой внятной причине он в означенный час бесстрастно взирал сквозь распахнутое окно на медленно истощающиеся ручейки, вяло уносящие остатки дождя за угол обшарпанного здания соседней общаги. Было похоже на то, что природный катаклизм в виде настоящего ливня, безвозвратно, на сегодняшний день, отступил, ибо в подтверждение этой мысли, сквозь заметно побледневшие тучи пробилось ясное солнышко. Студенческий городок вынужденно вздрогнул и зашевелился – ни голодом ведь сидеть. Произошедшее природное изменение вселило в истерзанную чрезмерно разгулявшимся аппетитом Сенину душу, надежду на то, что теперь-то уж его друзья-приятели вот-вот подойдут, и будет пир. Сеня-то, свою весомую лепту уже внес, прикупив на последние деньги девятнадцать куриных яиц: все что смог. Мысленно присовокупив к сему «богатству» еще три четверти, чего-нибудь съестного, (резонно полагая, что его взнос и есть примерно четверть), остался довольным результатами прикидки. Он с надеждой посматривал в ту сторону, куда утекал последний, жиденький ручеек, но его не очень-то расторопные соседи по комнате все не появлялись, будто специально, назло ему, прятались за весьма подмоченным углом. С его второго этажа, где он томился, послышалось, как входная дверь в общежитие номер два напряглась пружинным звяком, и, выдержав достаточно времени для того, чтобы пропустить четверых или пятерых жильцов, с почтением, надежно прихлопнулась.

– Вот сволочи, – вырвался из Сениной груди вопль справедливого возмущения, едва только он разглядел состав этой шайки-лейки. С крылечка спустилась вся его, теперь уже почти ненавидимая им братия, слегка приукрашенная двумя симпатичными девушками. Компания казалась бодрой, веселой и спаянной, но это, к Сениному удовлетворению, действительно только показалось – в следующее мгновение девушки, взявшись за руки, звонко рассмеялись и круто свернули за угол.

– Так вам и надо, а то разгулялись тут, – вслух негодовал Сеня.

Завидев, что Генка, старший из них, недавний таежный ракетчик, бросив беглый взгляд в окно и наигранно смутившись, втянул голову в плечи, Сеня выкатил перед взором этих наглецов, огромный кулачище. Друзья дружно прыснули, однако, резко ускорили шаг.

Сеня, плотоядно посмотрел на кулек с яйцами, но решил терпеть дальше, ведь все равно, приготовить яичницу было не на чем, да если по правде и некому. Он тоскливо улыбнулся себе горемычному выглядывающему из обломка зеркала, приклеенного к цветастым обоям, бесцеремонно исписанными какими-то замысловатыми вычислениями. Подмигнув своему жалкому подобию, Сеня шлепнулся на кровать, намереваясь тут же уснуть. Время, как он понимал, было предостаточно. Да и куда его девать-то, на голодный желудок? Уж, сейчас-то спешить некуда. Вот завтра; появится приказ о зачислении, и ты вечерней электричкой укатишь к маме под крылышко, на откорм. Будешь щеголять своим новеньким статусом, перед друзьями-подружками, целую неделю с лишком, пока не отчалишь, как осведомили прошлогодние первокурсники, на картошку. Но это уже в сентябре. Ух, какое все-таки лето семьдесят первого года, выпало. Сумасшедшее лето, – гонка с препятствиями, или с барьерами. Очень намешано в нем, всякого с избытком. Надоевшую до крайности школу, наконец-то, одолел, даже по биологии с химией экзамены сдал – чудом, не иначе. Не аттестованному по иностранному языку, тебе аттестат вручили. Да еще в институт, будто между делом, поступил, нежданно порадовал родителей. Чего же еще-то нужно!? Благодать!

Но, сквозь протяжную, начинающую главенствовать над всем, теплую уверенно наползающую дрему, плавно, неторопливо проявляла себя легкая тревога, понимаемая им, но не выпускаемая до сих пор на свободу – не до того было.

– Ну что ж теперь делать? – спрашивал себя Сеня, окончательно разогнав, начинающий было завладевать размягчающимся сознанием сон. – Жениться придется, а как же иначе, не проходимец ведь ты какой-нибудь, – рассудил образцовый, уже с завтрашнего дня студент, Сеня Пчелкин. Он имел в виду свое наивысшее достижение минувшего лета – Сеня влюбился, да еще как, – по уши. Не так, как в девятом классе, в Лидку «Молекулу», прозванную так по причине ее чрезвычайной миниатюрности. Совсем не так, без чрезмерного трепета и страха приблизится, из-за боязни быть отвергнутым, с последующей оглаской. Теперь-то он, умом своим, который, как оказалось у него есть, понимал, что сотворил нечто не особенно нужное именно сейчас, без чего можно было бы как-то обойтись. Но любовный сладкий туман, окутавший его с потрохами, не давал покоя. А тогда, не только обойтись, оторваться на день было ох как тяжко. Все закружилось, завертелось, произошло, как-то легко, и совершенно неожиданно, а потом не отпускало до тех пор, пока родители ни снарядили, «вперед и с песней, за знаниями». Очень даже вовремя спохватились, вернее сказать, наконец-то проявили настойчивость – едва успел Сеня к предпоследнему дню приема документов.

– Что Сеня, как от сиси оторвали родители – ироды. Не переживай, на твой век этого добра хватит. Учись паря, ты говорят не совсем дурачок, а кралей…, хотя конечно…, – резануло по слуху, язвительное наставление соседа, деда Прокопа, первого сквернослова на всю округу, беззаветного друга и наставника молодежи. Проводив хитроватым взглядом спешащего на вокзал, весьма удрученного подкравшейся незаметно разлукой, Сеню, дед бросил вдогонку, – не переживай там, я за Нюсей твоей присмотрю кха, ха, – очень «удачно успокоил» он парня.

В приемной комиссии вначале не поняли, чего этот вихрастый, суетливый паренек хочет спросить. А после, когда наконец-то сообразили, еще некоторое время рядились о том, кто же должен оставить все «важные дела»; чай, кроссворды, да девчачью болтовню. Пожертвовали темноглазой девчушкой величиной в метр пятьдесят на тридцать сантиметров ширины, не иначе вчерашней первокурсницей.

– Ты бы, лучше уж завтра поступать приехал. Мы б тебя, чайком напоили, да к маме отправили, – сказала девушка, протягивая наполовину раскрытую ладонь левой руки. – К нам последний чудак три дня назад ненароком заглянул, да и то факультеты перепутал.

– Я не перепутал, на двери прочитал, – бодро ответил Сеня, и вопросительно кивнул в направлении руки собеседницы.

– Документы давай, и на тебе бланк, заполняй заявление, – первокурсница для начала расправила свернутую вдвое характеристику, и углубилась в ее изучение – видно для порядка. Сделав весьма изумленное лицо, она раскрыла аттестат, и, изумившись еще больше, спросила, будто бы сама у себя, – зачем это?

– Что, зачем? Все что нужно привез, – тут же разъяснил Сеня.

– Да нет, твоя классная руководительница, «красиво пишет»: «…особых способностей и наклонностей не проявил, …общественные обязанности эпизодические», о, как здорово. Слышали? – обратилась она к коллегам. – Чего это ты такого ей сотворил? – уставила она «квадратные» глазища на Сеню.

– Да вообще-то, мою классную зовут Александр Григорьевич, – расплылся в обворожительной улыбке, заключительный абитуриент семьдесят первого года.

– Еще лучше, – звонко засмеялась Лена – имя было написано на табличке, прикрепленной к ее блузке. – Ни разу такой классной характеристики не встречала. Он, наверное «немец» – у тебя вижу прочерк по инязу, – предположила Лена.

– Да должен быть гораздо злонамереннее немца, но по какому-то недоразумению – математик.

– Тут четверка, и по физике тоже – нормально. Пытайся, конкурс, правда, уже под пять человек – у нас в прошлом году чуть за три было. Вот тебе направление на койко-место, это как выйдешь, справа третий корпус, на раскладушке в гардеробной будешь спать. Завтра с утра заберешь экзаменационные листы и расписание узнаешь. Иди, устраивайся, если все понятно, а если что, то потом подскажем, – сказала девушка и стремительно засеменила на помощь бездельничающим подружкам.

Гардеробная-ночлежка встретила слегка опешившего Сеню, чрезмерным многолюдьем, не слишком бодрящим запахом и размеренным дружным шуршанием страницами учебников. Откуда-то из глубины помещения послышался хорошо поставленный начальственный голос, – вы чего хотели, молодой человек, – голос принадлежал, тут же, как будто выкатившейся навстречу, черноброво-седовласой даме почтенного возраста.

– Мне бы раскладушку, – не очень настойчиво попросил даму Сеня, и протянул ей направление.

– Так через два дня, молодой человек, уже экзамены, видите, сколько серьезного народа, больше трех недель, день и ночь грызут и грызут, гранитную науку.

– Чувствуется, – сказал Сеня, потянув спертый воздух через растопыренные ноздри.

– Это вы потом будете принюхиваться, когда экзамен провалите, да к маме с папой за поддержкой подадитесь, – будто по заранее заготовленному шаблону, съехидничала, как впоследствии выяснилось, добрейшей души человек, Клавдия Ивановна. Она окинула взглядом обе части гардеробной заключающих между собой ни малой длинны коридор, и скомандовала, – вон в угол у окна пристраивайся, пусть тот кудрявый слегка подвинется. Видишь раскладушки, выбирай любую, правда, все три сами могут складываться, во время медленной стадии сна, так что, не ерзай, а то испугаешься спросонья, еще и заикой к маме вернешься.

Когда дней через десять, с утра пораньше Сеня, спешащий за направлением в общежитие, где появились свободные места, столкнулся на крылечке с Клавдией Ивановной, та добродушно съязвила, – все еще умудряешься до сих пор принюхиваться? Какой молодец, настырный, оказывается.

– Нет, Клавдия Ивановна, в общагу пошел, а то опасаюсь, последний экзамен завалить, если еще раз среди ночи пополам сложусь, – бодро отчитался Сеня.

– Как ты только эти экзамены сдал, такой бестолковый, не догадался даже раскладушку поменять, их, уже после первого экзамена, полно стало.

– Сдал да сдал, повезло, наверное, с билетами, либо с помощью вашей чудо кроватки, перепуг помог, не иначе, – самодовольно отшутился Сеня, и поспешил улучшать свои жилищные условия.

Условия эти были до такой степени улучшены, что они позволили Сене сейчас благополучно отрешиться от благостных и всех иных мыслей, забывшись молодецким сном.

– Ты что же меня не дождался, разлегся тут без спросу один одинешенек. Я так спешила, подожди чуть-чуть, – говорила Аня, не торопясь прилечь рядышком. В трепетном предвкушении прикосновения Сеня с хрустом потянулся, подаваясь навстречу. – Да ладно уже, просыпайся, – весело произнесла девушка и с шумом опустилась на мгновенно провалившуюся чуть ли ни к полу, панцирную сетку кровати, рядом со слегка обескураженным Сеней. Тот, мгновенно проснувшись, тут же оценил ситуацию, и разочарованно вздохнув, порывисто отвернулся лицом к изувеченной мелким шрифтом стене.