Адийоги. Источник Йоги

Однажды, работая в культурном центре, я обмолвилась старшей коллеге о том, что пишу стихи. Она по-доброму улыбнулась. Прежде чем выйти из комнаты, она в утешительном тоне произнесла: «Уверена, рано или поздно вы чего-нибудь добьетесь в жизни».

Я поблагодарила ее, сожалея, что не могу похвастаться изобретением зубной пасты, отказом от работы в NASA или даже написанным романом. Стихи – это ведь так несерьезно!

К счастью, мне не довелось сообщить ей о том, что у меня есть гуру.

Но оставим коллег. Признаюсь в собственных сомнениях относительно духовных просветителей и авторитетов, пытающихся заключить сакральное в клетку. Я часто задаю себе вопрос: как, черт возьми, я превратилась в человека, у которого есть гуру?

Наверное, честнее всего сказать, что я не воспринимаю себя как скептика, который превратился в преданную. И если я считаю Садхгуру своим проводником, то это потому, что он никогда не просил меня прекратить быть скептиком и стать преданной. Мое состояние переменчиво. Иногда я больше сомневаюсь, чем учусь. Или, точнее говоря, иногда я больше боюсь, чем удивляюсь, больше отвлекаюсь, чем испытываю преданность, больше сопротивляюсь, чем воспринимаю. А иногда – наоборот.

Но содержание моих сомнений, страхов и отвлечений изменилось. Как и мои вопросы. Теперь они основываются на фундаменте доверия.

И это подводит меня к следующему вопросу. Подозреваю, что гуру появился у меня потому, что он – единственный известный мне человек, преданный моей свободе больше, чем я сама.

Для многих людей, вдохновленных им, Садхгуру – святой непостижимого величия. Тем, кто воспринимает его иначе, эта книга покажет еще один ракурс, позволит окунуться в другое мировоззрение, даже если оно не совпадает с вашим.

Я воспринимаю Садхгуру как своего гуру. Но при всем моем самопровозглашенном ученичестве я не способна писать ни жития святых, ни разоблачения. Слово «гуру» часто заставляет нас поверить в отсутствие выбора. Но стоит ли считать, что, ограничивая себя выбором «или-или», вы обеспечите себе вечную молодость? Наверняка есть и другие варианты, кроме как: непререкаемое презрение или слепая вера, злословие или ода, жесткая критика или канонизация?

Пока я писала биографию Садхгуру, которая частенько повергала меня в недоумение, ориентиром мне служила его ясная фраза: «Не смотри ни на что свысока. Не смотри ни на что снизу вверх». Услышав ее впервые, я почувствовала глубокий отклик, поскольку никогда не доверяла иерархиям. Эта фраза до сих пор приходит мне на помощь время от времени.

Я осознала: помимо подозрительности и послушания, существуют и другие варианты реакции на тайну.

Любопытство. Добровольное прекращение неверия. Восприимчивость, которая не переходит в легковерие. Исследование, которое не ведет к жестким умозаключениям.

Я люблю слушать, но не отказываюсь от критики. Часто я с удовольствием принимаю несогласие. Мне нравится сочетание рационального и нерационального, в чем так искусен Садхгуру. Последнее преобладает, это правда. Иногда я воспринимаю сказанное им как поучительный миф. Иногда задаю вопросы. Бо́льшую часть времени я не то чтобы все понимаю. Но предпочитаю отступить. Не потому, что «есть многое на свете, друг Горацио» (Гамлет часто приходил мне на помощь во время бесед с Садхгуру), но потому, что у меня есть основополагающее доверие к Садхгуру.

А доверие не возникает за один вечер.

* * *

Позвольте напомнить. Это напоминание лишь для тех читателей, которые, как и я, являются искателями. Для тех, кто пытается преодолеть свое сопротивление, вызванное страхом потерять независимость и свободу.

«Зачем нужен гуру? Почему бы не учиться у самой жизни?» – спросила одна воодушевленная девушка после моего выступления в Лондоне. Этот вопрос понятен моему сердцу. Было время, когда я тоже его задавала.

Я могла бы ответить, что гуру высвобождает те части вас, которые скрыты, лишены права голоса, забыты и недоступны жизни. Он помогает открыть те двери, которые вы открыть боитесь, а также те, о существовании которых вы даже не подозревали. И я не имею в виду те порталы, на которые обычно указывают психотерапевты.

Я знала, что вопрос той девушки серьезен и достоин подробного, полноценного ответа. Косвенно эта книга может послужить таким ответом.

Когда в 2004 году я встретила Садхгуру, я мало что о себе знала. Знала, что нахожу большую часть ответов в поэзии и искусстве. И что мне повезло зарабатывать на жизнь любимым делом. Границы между работой и досугом были, к моему счастью, размыты. Жизнь в большом городе под названием Бомбей или Мумбаи, этом мегаполисе со многими именами и ликами, была насыщенной, захватывающей, всепоглощающей. Мне нравились ее разнообразие, яркость, непредсказуемость.

Но было и то, что мне не нравилось в себе. Я думала, что поэзия постепенно заполнит эти пустоты. Но оказалось, что пустота и есть суть поэзии. Этого я не ожидала. Мне потребовалось время, чтобы понять: поэзия – темное искусство, потому что, по сути, представляет собой высказывания, полные пустот.

Увлекшись в детстве поэзией, я ощущала головокружительное вдохновение от стремительного полета слов. Текстура речи, подобная то взбитым сливкам, то хрустящим чипсам, то легкому шелку, приносила мне высшее чувственное наслаждение.

Но потом вмешалась жизнь. И постепенно градус наслаждения снизился. Некоторые друзья из культурной среды тоже этому поспособствовали. Мы убеждали себя, что живем как творцы. В отличие от большинства людей, мы не так уж зависели от страховок, клубных карт и отпусков. Но, как бы я ни нуждалась в творческом окружении, я видела его невысказанное беспокойство, имперские замашки и ритуалы самовосхваления. Я была частью всего этого.

Тогда я решила (возможно, ошибочно), что большинство счастливых людей вокруг меня не очень-то интересны. Они были либо чрезмерно возбужденными, либо банально скучными. Я не доверяла ни тем, ни другим. Казалось, что первые пребывают в отчаянии, а вторые живут как послушные овцы.

В стихах есть паузы, подобные пробелам между словами на странице. В какой-то момент я нырнула в один из этих кратеров. И поняла, с чем приходится иметь дело алхимикам речи: они вынуждены сойти с колеи. Я начала открывать пустые, пугающие сферы самой себя, которые не могла определить словами.

Должен быть другой путь.

Всеядное штудирование философии больше не помогало. Я начала осознавать, что не могу жить полноценной жизнью, используя лишь одну часть своего мозга. Мне стало очевидно: нужен путь, который задействует не только фрагменты ума или сердца, но все мое существо, полностью. Если я не хочу жить раздробленной жизнью, нужно принять тот факт, что я заблудилась.

Так я стала искателем – осознанным искателем. Я могла продолжать обманывать себя, утверждая, будто учусь у жизни. Бо́льшую часть времени я старалась не совершать прежних ошибок, а все оставшееся время я их совершала. Я могла говорить себе, что я – резкая и оригинальная, но в действительности то и дело воспроизводить многолетние паттерны самозащиты.

Меня потянуло к людям, которые задавали вопросы и сталкивались с ужасами жизни, лишенной смысла. Эти люди ставили под сомнение то же, что и все мы, но им хватило безумия превратить свою жизнь в знак вопроса. Эти безумцы и бунтари были мистиками. И все они, похоже, уже умерли.

Участие в медитациях и программах самопомощи не поднимало мой дух. После них я чувствовала себя жалкой. Ведь я опустилась до того, что всегда презирала: искала ответов у стильных самопровозглашенных профессионалов, хотя раньше гордилась тем, что я – независимая индивидуальность, свободный искатель. И теперь, в свои тридцать с лишним лет, спрашиваю их о «смысле жизни»? Это было унизительно.

Но вопросы продолжали меня терзать. И постепенно прогрызли в жизни огромную дыру. Так что, когда я в 2004 году пришла на публичную лекцию человека по имени Садхгуру в Южном Мумбаи, я уже превратилась из убежденного дилетанта в побитого жизнью искателя. Я еще не была готова раствориться в самоотрицании, но хотела, чтобы меня удивили.

Садхгуру меня поразил: он был первым, в ком я увидела сочетание разумности и ощутимой радости. И, несмотря на все его знание, он не утратил способности удивляться. Это помогло усмирить сомнения, которые регулярно возникали относительно его общепризнанной самореализации.

Кроме того, его радость не была раздражающе монохромной. Он был способен как на мистическое откровение, так и на грубоватый здравый смысл. Он мог быть как мудрым взрослым, так и ребенком. Молчаливым и взрывным, глубоким и игривым, созерцательным и страстным. И я понимала, что все эти состояния друг друга не исключают. Его осведомленность о внутренней жизни казалась неисчерпаемой, а жажда знаний – безграничной. Он был единственным «просветленным», которого я когда-либо видела, и при этом не вел себя так, будто «достиг цели». Похоже, он знал внутренний мир от А до Я и при этом не был пресыщен. Подтверждением тому служили любознательность и живость, которые он привносил в каждый момент.

Он был живым доказательством того, что свежесть восприятия и опытность могут сосуществовать. Или, говоря метафорически, того, что нирвана и сансара, эдемский сад и миры падших взаимосвязаны гораздо больше, чем я могла вообразить. Дело не в том, что он был идеальным. Это было бы скучно. Он казался – и это единственное определение, которое приходит мне на ум, – целостным.

Я поняла, что не обязана все время с ним соглашаться (в делах, не связанных с духовностью, у нас были разногласия, порой довольно жаркие, и они не утихли). Меня поразило, что он не ищет поклонников. Не ищет помощников. Вообще, насколько я видела, он не ищет никого и ничего. То, насколько комфортно он чувствовал себя в собственной шкуре, заинтриговало меня. Может быть, он действительно такой, как о нем говорят, – освобожденный?

Жизнь вокруг него всегда сбивает с толку. «Никаких правил», – так он однажды охарактеризовал свой образ действий. Это жизнь ускоренных внутренних открытий. Точно так же чувствуешь себя в машине, когда он сидит за рулем. Импульсивность и контроль, беспечность и точность, радостное возбуждение и аккуратность – как водитель машин и навигатор судеб, рядом с которым волосы встают дыбом, Садхгуру воплощает собой все противоположности в одном безумном замесе.

Он ворвался в мою жизнь, как вихрь. В стихотворении, которое я написала в то время, сказано, что я как будто открыла кофеварку и обнаружила, что у меня сносит крышу. Когда я оправилась от страха и радости этого потрясения, ветра вокруг задули сильнее, и я поняла, что больше не могу жить двойной жизнью обычного поэта и тайного искателя. Если я хочу отправиться в путешествие к целостности, то должна принять свою неопределенность, привыкнуть к «безбашенности».

Я больше не могла жить в мирах, которые казались либо полностью светскими, либо непроницаемо сакральными. Мне требовалось что-то между ними. Мост. «Двойное гражданство» вдруг стало необходимостью – опасное и пугающее, оно лучше всего соответствовало моему состоянию.

Следующие двенадцать лет с Садхгуру были посвящены пониманию того, что, помимо книг и исследования мозга, есть и другие пути познания. Пребывание рядом с мистиком позволило увидеть более глубокие источники для наполнения, тонкие методы понимания себя, пути к подлинности. Как я потом поняла, выбрасывать прочь все «духовное», руководствуясь недоверием к ложной набожности, – все равно что вместе с водой выплескивать ребенка.

Кто-то однажды сообщил мне, что в моем отношении к Садхгуру недостает скептицизма. Я задумалась. Парадоксально, но я подозреваю, что некоторые преданные воспринимают меня как довольно нетипичную ученицу: слишком угловатую, слишком дерзкую. Я постоянно была готова противоречить, спорить, задавать неудобные вопросы, даже когда осознала, что самые глубокие ответы Садхгуру – всегда невербальные.

Я поняла, что для меня скептицизм не сводится к рассудительности. Я ценю возможность сомневаться, но мои сомнения обусловлены не только логикой. Я ценю свободу задавать вопросы, но не ищу общедоступности, не требую освещения с яркостью в сто ватт.

Так что я не скептик, если быть скептиком означает стремиться «расшифровать» Вселенную. Я достаточно знаю о поэзии (и о любви) чтобы понимать: лучший способ познать что-то – это объять, а не разобрать на части. Но я скептик в том смысле, что ощущаю потребность задавать вопросы, жгущие меня изнутри. Вопросы, которые я задаю Садхгуру, порождены не только лихорадочной любознательностью или терзающей меня тревогой, но и простым изумлением. И это изумление не нуждается в корсете нормальности или чопорности благоразумия, во взломанных кодах и решенных кроссвордах. Его обитель – сфера мистики.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Адийоги переводится с санскрита как «изначальный йог», а также является именем собственным, поэтому приводится в русском переводе так же, как в оригинале.

2

Доса – распространенное у народов Южной Индии блюдо; тонкие хрустящие блинчики из чечевичной и рисовой муки с разными начинками, испеченные на круглой литой чугунной сковороде.