Утраченное искусство воспитания. Чему древние культуры могут научить современных родителей

То, что делала я с дочкой, можно сравнить со спуском без вёсел по крутому горному руслу, полным ужаса, дикого стресса, криков, слёз, бесконечных уговоров и пикировок. Общаясь же с мамами-майя, я чувствовала, будто плыву по широкой безмятежной реке, плавно петляющей по горной долине. Ни криков, ни помыканий ни от одной из сторон. Крайне мало придирок. Мягко. Легко. Расслабленно. И очень эффективно! Дети были уважительными, добрыми и отзывчивыми не только с мамой и папой, но и с братьями и сёстрами. Чёрт возьми, да в половине случаев родителям даже не нужно было просить ребенка поделиться чипсами с младшими. Он делал это сам. Добровольно. Без подсказок и намеков.

Потрясало и то, как охотно ребята всех возрастов помогали родителям и включались в дела по хозяйству. Девочка лет 9 спрыгнула с велика и подбежала включить маме поливочный шланг. Четырёхлетка вызвалась сгонять на рынок за помидорами – не без обещания награды в виде конфет, но всё же.

В последнее утро моего визита я узрела наивысшее проявление отзывчивости, и его источник был совершенно неожиданным – девочка-подросток на каникулах.

Я разговаривала с ее мамой – Марией де лос Анхелес Тун Бургос, пока та готовила черную фасоль на открытом огне. У Марии были длинные смоляные волосы, собранные в гладкий хвост, а одета она была в темно-синее платье с поясом, расклешенное от талии. Накануне ее дочери засиделись допоздна за ужастиком про акулу.

– Я нашла их в полночь. Они спали, прижавшись друг к другу, в одном гамаке, – сказала Мария, тепло улыбаясь. – Так что пусть сегодня встанут попозже.

Мария очень много работает. Она занимается всеми делами по дому, готовит всю еду (а это как минимум каждый день, лепешки из кукурузы, перемолотой вручную каменными жерновами), – и помогает в семейном бизнесе. Какой бы хаос ни царил вокруг, Мария была спокойна как слон. Даже убеждая Алексу, младшую, не совать руки в пламя, она не бросалась срочно спасать, не сходила с ума от беспокойства и не вопила от стресса, – а говорила тихо и оставалась расслабленной. Дети обожали ее. Исполняли просьбы (в основном). Не спорили, не дерзили.

Мы поболтали еще несколько минут. Только я собралась уходить, как из спальни вышла 12-летняя Анжела. В черных капри, красной футболке и золотых серьгах-кольцах. Совсем как девчонка из Калифорнии, подумала я и тут же осеклась. Едва перешагнув порог кухни, она сделала то, чего в Калифорнии я никогда не наблюдала: пройдя мимо меня и мамы, не говоря ни слова, взяла таз с мыльной водой и стала домывать оставшуюся после завтрака посуду. Никто не просил. На стене не висело расписания домашних обязанностей. (Мы узнаем чуть позже, что такие графики могут сводить к нулю подобные акты доброй воли.) Вчитайтесь еще раз: Анжела – ей 12, у нее каникулы! – проснулась, заметила стоящую в раковине посуду и просто начала мыть.

– Ух ты! – воскликнула я в полном изумлении. – И часто она так?

– Не каждый день, но довольно часто, – Мария совсем не удивилась происходящему. – Если видит, что нужно что-то сделать, – берет и делает. Однажды я отвезла ее сестру в больницу, а когда вернулась, весь дом был убран.

Я подошла к Анжеле и спросила прямо:

– Почему ты начала мыть посуду?

И ее ответ растопил мое сердце.

– Мне нравится помогать маме, – вытирая желтую тарелку, мягко сказала она по-испански.

– А когда не помогаешь маме, чем любишь заниматься? – не унималась я.

– Мне нравится помогать младшей сестре, – с гордостью ответила она.

Я застыла с отвисшей челюстью. Неужели это и вправду самая обычная девчонка 12 лет? Такое бывает?

И вот я в загруженном аэропорту Канкуна, жду объявления посадки, глядя на самолеты, и не могу перестать думать об Анжеле и о ее нежной любви к семье, об искреннем желании помочь. Но как Мария и другие мамы-майя этого добиваются? Как они воспитывают таких предупредительных и почтительных детей? Как выполняют свои родительские обязанности так легко?

Мне захотелось узнать их секреты. Я хотела, чтобы мои отношения с Рози стали такими же спокойными и расслабленными. Я мечтала выбраться из своей бешеной горной речки и войти в их – широкую, неторопливо вьющуюся по долине.

Я посмотрела на сидящих напротив американских туристов, готовящихся лететь со мной обратно в Сан-Франциско, – и меня осенило. Может, с Рози такие проблемы, не потому, что я плохая мама, а потому, что не нашлось никого, кто научил бы быть хорошей? Или вообще дело не во мне? Может, вся моя культура больше не умеет легко и счастливо воспитывать детей?

* * *

Небольшой эксперимент. Взгляните на эти две линии. Какая короче? А? Б?

Ответ очевиден, не правда ли? Или не совсем?..

Что если предложить выбрать пастуху в Кении? Или охотнику-собирателю на крошечном филиппинском острове? Кто ответит правильно? И кого эта иллюзия способна обмануть?

Еще в 1880-х годах Франц Карл Мюллер-Лайер хотел понять, как человеческий мозг воспринимает мир (1). Этому немецкому психиатру едва исполнилось 30, а он уже был светилом. В то время оптические иллюзии были в психологии последним криком моды, и Франц полагал, что может использовать их для своих изысканий. И начал чертить.

Он нарисовал две равные линии, но один отрезок заканчивался с обеих сторон обычными стрелками, и их острия были направлены в разные стороны (примерно как на рисунке А), а стрелки на концах второго были хвостовыми – остриями упирались в концы отрезка и смотрели друг на друга, как бы указывая внутрь линии (рисунок Б). Франц быстро понял, что линии выглядят разными, хотя точно были одинаковыми. Направление стрелок заставляло мозг полагать, что линия Б длиннее, чем A.

Этот рисунок и стал, пожалуй, самой известной оптической иллюзией в истории.

Франц опубликовал его в 1889 году, и ученые бросились выяснять, почему же мы не видим линии такими, какие они есть, – одинаковой длины. И почему наши глаза – или мозг – так подводят. Простой рисунок, казалось, открыл универсальный закон перцепции.

Но прошло больше века, и благодаря группе исследователей психология оказалось перевернутой с ног на голову, а восприятие иллюзии Мюллера-Лайера и понимание человеческого мозга изменились навсегда.

* * *

В 2006 году Джо Хенрич только переехал в новый офис в Университете Британской Колумбии в Ванкувере и сразу подружился с коллегой-психологом из кабинета на этом же этаже. Он и не подозревал, что эта дружба приведет к фундаментальному сдвигу в психологии – или, как выразился сам Джо, к «настоящему удару в самое ее сердце».

Джо – серьезный ученый. Он исследует, что побуждает людей сотрудничать или воевать и как эти решения помогли нашему виду стать самым доминирующим на Земле.

Джо из той редкой породы психологов, которых называют «кросс-культурными». Он проводит эксперименты не только с участием американцев или европейцев, но и отправляется в отдаленные уголки – на Фиджи или Амазонку, – чтобы увидеть, как в предложенных им условиях поведут себя люди других культур.

А соседом по коридору у Джо был Стив Хайн – еще один кросс-культурный психолог. Он изучал, в чём для людей «смысл» их жизни и насколько это представление различается от народа к народу. Как и Джо, Стиву хотелось выяснить, как работает мозг человека – а не только европейца или американца.

Поскольку оба интересовались иными культурами, Джо и Стив начали каждый месяц встречаться за обедом. Они шли в университетскую столовую, покупали китайскую еду навынос, а затем обсуждали свои текущие исследования. Так, в беседах, психологи выявили закономерность: европейцы и американцы, как правило, вели себя иначе, чем представители других культур.

«Наши резко выделялись во всех экспериментах, – признался Джо. – Стив и я были ошеломлены, и нас начало одолевать сомнение: а что если североамериканцы – самые странные люди на свете?»

На тот момент эта идея была лишь гипотезой, всплывшей за обедом. Но она настолько заинтриговала психологов, что они решили провести несколько экспериментов. Друзья связались с их коллегой Арой Норензаяном, изучающим влияние религии на сотрудничество и конфликты, и трио приступило к методичному анализу десятков исследований в области психологии, когнитивных наук, экономики и социологии.

Вскоре они заметили серьезную проблему: психология страшно предвзята. Подавляющее большинство исследований – примерно 96 % – рассматривали только людей европейского происхождения (2), несмотря на то что они составляют всего около 12 % населения мира. «Оказалось, психология на самом деле изучает лишь тонкий срез человечества», – пояснил Джо.

Подобный уклон не страшен, если цель исследования – выяснить, как думают и ведут себя люди западной цивилизации. Но если нужно понять, как думают и ведут себя вообще люди, то есть человеческие существа как таковые, эта призма становится предвзятостью – и оборачивается катастрофой, которая начинается с несостоятельности получаемых данных. Чтобы понять лучше, представьте, что заходите в кафе Baskin Robbins, пробуете из 30 вариантов только «Баблгам», а затем публикуете статью, в которой утверждаете, что всё мороженое похоже по вкусу на жвачку.

А если попробуете остальные 30?

Чтобы проверить себя, Джо, Стив и Ара сличили результаты одинаковых экспериментов, проведенных с западными людьми и с представителями коренных культур, живущих за пределами США. Они не совпали. Первая группа размещалась на одном конце спектра поведения, а вторая – в основном ближе к его середине.

Из этого последовал поразительный вывод, который команда опубликовала в 2010 году (3): люди западного общества, «включая маленьких детей, – самая нерепрезентативная группа, какую только можно было подобрать для обобщения информации о людях в целом». Для описания этого феномена команда придумала броскую аббревиатуру – WEIRD[7].

Так из-за статьи на 23 страницы под названием «Самые странные люди в мире?» в одно мгновение этноцентрический взгляд на психологию дал трещину. Дело не в том, что король был голым. Скорее он танцевал в западной одежде, притворяясь, что это танец во славу всего человечества.

Исследователи обнаружили, что СТРАННЫЕ люди являются таковыми по очень многим аспектам, включая способы сотрудничать, выносить решения о наказаниях, рассуждать о сути справедливости, размышлять о собственном «Я», совершать ценностный выбор и видеть трёхмерное пространство. И оптическая иллюзия Мюллера-Лайера это доказывает.

Ещё в 1950–1960-х годах ученые из Индианаполиса проверили, как ее воспринимают представители по меньшей мере 14 культур, включая рыбаков в Нигерии, собирателей в пустыне Калахари и охотников-собирателей в сельских районах Австралии (4). Контрольными группами стали южноафриканцы европейского происхождения, а также взрослые и дети в Эванстоне, штат Иллинойс. Обнаруженное в результате простого вопроса – «Насколько разными кажутся вам эти две линии?» – до сих пор вызывает споры о причинах, а некоторые психологи и вовсе отказываются в это верить.

Американцы оказались весьма восприимчивы к этой иллюзии: добровольцы из Иллинойса считали, что отрезок Б в среднем примерно на 20 % длиннее отрезка A. Ничего нового: это полностью совпадает с данными более ранних исследований.

Психология изучает лишь тонкий срез человечества – представителей западного общества. А это самая нерепрезентативная группа, какую только можно было подобрать для обобщения информации о людях в целом.

А вот при тестировании представителей незападного мира обнаружилось кое-что интересное. В некоторых коренных народах – например, охотников-собирателей на юге Африки и фермеров в Кот-д’Ивуаре[8] – люди вовсе не были обмануты иллюзией (6). Они видели две линии такими, какие они есть на самом деле, – одинаковыми. Так образовалось 2 полюса реакций: на одном – одураченные американцы, на другом – не сбитые с толку африканцы. Участники эксперимента из других 14 культур оказались где-то посередине: они считали, что отрезки отличаются по длине, но не так сильно, как полагали жители США.

Исследователи выдвинули гипотезу: американцы обманываются иллюзией сильнее, потому что живут в искусственной среде, созданной человеком, окруженные прямоугольными предметами (7). Куда ни брось взгляд – повсюду коробки. Мы живем в коробках, называемых домами, на коробках-кроватях спим, на коробках-плитах готовим, в коробках-поездах мчим в другой город и коробками же – комодами, столами, диванами, шкафами – заполняем свой дом-коробку.

Ученые предположили, что именно воздействие всех этих коробок учит наш мозг воспринимать иллюзию Мюллера-Лайера особым образом – точнее, просто идти по самому короткому пути рассуждения (8). Мы будто автоматически видим нарисованные линии как грани параллелепипеда, мысленно переводя их из двухмерного пространства в трёхмерное. Но почему же тогда при этом верхний отрезок кажется короче нижнего? Если продолжить острия стрелок на концах обеих линий, то они станут похожи на углы, что образуются на стыке двух граней – например, какого-то здания. Линия Б, с хвостовыми стрелками, напоминает внутренний, тупой угол, то есть удаляющийся от нас. Линия А похожа на угол внешний, острый, который как бы указывает на нас и потому воспринимается как находящийся ближе. А тут уже подключается наше неосознанное знание геометрической перспективы: если нижняя дальше, а выглядит почти одинаковой с ближней верхней, то стопроцентно окажется длиннее ее, если разместить их в одной плоскости, – уверенно решает наш мозг.

Но во многих культурах мира восприятие людей так не натренировано ежеминутным наблюдением коробок и прямых углов, граней и параллелограммов. Напротив, их скорее окружают изогнутые, плавные линии. Дома и постройки часто куполообразны, сделаны из податливых материалов – тростника, глины. Там нет тротуаров с фонарными столбами. Повсюду деревья, растения, животные, естественный ландшафт и никакой геометрии: природа не питает слабости к коробкам и прямым углам. Она любит изгибы. И дает более широкое и более реальное представление о мире.

Поэтому, если женщина племени сан в Калахари[9] смотрит на лист бумаги с двумя линиями Мюллера-Лайера, острия и хвосты стрел ее не обманывают. Ее мозг не приходит к быстрому выводу, что эти линии похожи на углы зданий. Она просто видит то, что есть на самом деле: отрезки одинаковой длины.

Протестировав иллюзией представителей различных культур, исследователи нашли огромную трещину в фундаменте доказательной психологии. Их выводы показали, что культура и среда, в которой вы растете, могут сильно влиять на функции мозга (и даже на зрительное восприятие), а наука это вообще не учитывает.

И если они правы, то как еще культура может управлять нашим мозгом? Какие еще «человеческие универсалии» или «основные принципы» психологии на самом деле не основные и не универсальные, а скорее являются уникальными последствиями жизни и воспитания в особо СТРАННОЙ среде?

Другими словами, если принадлежность к определенной культуре искажает нечто столь простое, как восприятие двух черных линий на листе бумаги, то как же это может влиять на более сложные психологические процессы? Как культура способна отразиться на нашей философии воспитания или на том, как мы судим о поведении детей? Что если некоторые из идей, которые мы считаем «универсалиями» применительно к воспитанию детей, на самом деле являются «оптическими иллюзиями», созданными нашей культурой?

* * *

Вернувшись из деревни майя на Юкатане, я ощутила огромный прилив сил и воодушевления. Впервые за несколько лет появилась надежда. Возможно, мне всё-таки удастся овладеть искусством воспитания и не только приручить живущую в нашем доме дикую кошку, но и научить ее быть отзывчивой и уважительной. От этой умопомрачительной перспективы кружилась голова.

Так что я начала заниматься тем, что у меня получается лучше всего: исследованиями. Я хотела узнать как можно больше о подходе майя к воспитанию. Копалась в научной литературе, разговаривала с учеными, читала академическую литературу, внимательнейшим образом изучала современные книги для родителей.

В последних почти сразу разочаровалась: в них не нашлось практически ничего о традициях воспитания детей у народов майя – хотя я изо всех сил пыталась отыскать хоть какие-то сообщения о стилях воспитания в незападных культурах. Их обычаи упоминались крайне редко, и авторы видели в них скорее диковинное знание, чем ценную информацию, действительно способную помочь отчаявшимся мамам и папам.

Вот тогда-то я и осознала размер пробела в современных советах для родителей. Все руководства и наставления даются почти исключительно с позиции западного человека. Огромное количество голосов и точек зрения просто отсутствует. А есть у меня подозрение, что для поиска ответов на вопросы о том, что необходимо младенцам для сна, как управляться с непослушными малышами и что делать, если они ложатся ничком на тротуар (интересуюсь для одной подруги), западный мир – не самое лучшее место.

Начнем с того, что вопросами воспитания наша культура занимается относительно недавно. На мировой родительской арене мы новички. Многие из наших методов существуют всего лет сто, а иногда и вообще несколько десятилетий и просто не могли пройти «проверку временем». Часто советы так быстро меняются на противоположные, что просто не укладывается в голове. Возьмем, к примеру, рекомендованное положение для сна младенца. Моей маме врачи советовали укладывать новорожденную меня на живот. Сегодня такая рекомендация будет считаться невероятно опасной и даже свидетельствовать о халатности советчика, поскольку, пока я росла, обнаружилось, что сон на животе увеличивает у новорожденных риск синдрома внезапной детской смерти.

Вдобавок ко всему стоит сравнить западные методы воспитания со стратегиями, применяемыми во всём мире – и на протяжении всей истории человечества, и станет очевидно: во многих случаях наши действия и вправду довольно СТРАННЫЕ.

Задолго до того, как Джо, Стив и Ара опубликовали свое новаторское исследование, провозгласившее Запад самой СТРАННОЙ культурой, антрополог Дэвид Лэнси задавался вопросом: а не выглядят ли столь же СТРАННЫМИ и наши традиции воспитания (9)? И не является ли наш подход исключением из правил? Не маргиналы ли мы часом?

Дэвид десятилетиями работал над анализом антропологических данных, этнографических описаний и исторических записей и понял, что да, являются и да, маргиналы. Многие общепринятые практики, которые, по нашему мнению, необходимы или имеют решающее значение в воспитании детей, отсутствуют в других сообществах или начали там появляться лишь недавно. Все найденные контрасты он зафиксировал в своем фундаментальном труде «Антропология детства: херувимы, снадобья, подменыши».

«Список отличий действительно очень длинный, – рассказывает мне Дэвид. – Полагаю, мы используем 40–50 приемов, которых не встретить больше нигде в мире».

Например, разве похвала – лучший способ мотивировать детей? Обязанности родителей и вправду в том, чтобы постоянно поощрять и развлекать своих детей? А речь – идеальный способ общения с малышами? Действительно ли для их обучения лучше всего подходят словесные инструкции? Дэвид уверен: многие из этих западных идей на самом деле лишь усложняют воспитание и часто идут вразрез с естественным поведением детей.

Возьмем, к примеру, привычный нам тип семьи, считающийся в западной культуре идеалом, – нуклеарный: одна мама, один папа и их маленькие дети, живущие под одной крышей. Некоторые могут добавить (видимо, чтобы сделать структуру совсем эталонной), что мама остается дома и уделяет все свое внимание хозяйству и уходу за детьми. Это ведь наиболее «традиционно»[10], правда?

Не совсем. Если посмотрите вокруг (и исследуете историю человечества), то обнаружите, что нуклеарная семья (а с ней и мама, единственная работа которой воспитание детей) является, возможно, одной из самых нетрадиционных структур. 99, 9 % времени пребывания человечества на Земле нуклеарной семьи попросту не существовало (11).

«Этот тип семейной организации можно сравнить с наростом величиной с булавочную головку на теле истории человечества, – предлагает смелое сравнение историк Джон Гиллис из Университета Ратгерса, более 30 лет изучающий эволюцию западных семей. – Она не старая. Не традиционная. У нее вообще нет в прошлом никаких подлинных корней».

На протяжении многих веков человеческих детей растили определенно не по этой модели. Ребенку в нуклеарной семье не хватает важных – и разных – учителей. На протяжении сотен тысяч лет воспитание и развитие детей было задачей нескольких поколений, людей всех возрастов и разных степеней близости – бабушек и дедушек (в том числе и пра-), дядей и тётей, друзей семьи, соседей, двоюродных братьев и всевозможных сверстников.

От подобного «шведского стола» западная семья начала отходить только в последнюю тысячу лет и в итоге сейчас довольствуется скудными закусками, состоящими исключительно из ма, па, двух детей и, возможно, собаки или кошки. Мы потеряли не только бабушку, дедушку, тётю Фэй и дядю Билла, но и няню Лену, повара Дэна и кучу соседей и гостей, просто слонявшихся по дому или спавших на диване. Как только все они исчезли из поля зрения, бо́льшая часть бремени легла на маму и папу. В результате – и впервые в истории человечества – эти двое (а то и вообще кто-то один) внезапно должны без посторонней помощи тащить тяжеленный мешок под названием «воспитание детей».

«Эта идея совершенно абсурдна, – добавляет Джон. – Двое вынуждены делать всю ту работу, которая была рассчитана на множество людей».

Дэвид Лэнси сравнивает такой подход к воспитанию с ситуацией, когда во время бурана мама и ребенок оказываются заблокированными в доме. Изоляция вынуждает мать быть единственным товарищем по играм и единственным источником любви, социальных связей, развлечений и стимулирования. Это может быстро привести к напряжению и истощению. «Есть все основания полагать, что современные условия жизни, при которых младенцы и малыши отгорожены от сверстников в неполных и нуклеарных семьях, вызывают “параллельный эффект”[11]», – написал в своей книге Дэвид (12).

Заточение семей в замкнутом пространстве из-за виртуальной бури, очевидно, не слишком хорошо сказывается на психическом здоровье родителей и детей. Многие психологи, с которыми я беседовала, считают, что разрушение расширенной модели семьи стало основной причиной высокого уровня послеродовой депрессии, а также растущей эпидемии тревожности и депрессии среди детей и подростков в США, поскольку все эти проблемы коррелируют с одиночеством.

У такой изоляции есть еще одно негативное последствие: родители потеряли и своих наставников тоже. И даже, возможно, забыли, насколько они важны.

В западной культуре мы склонны думать о материнстве как об «инстинкте, настолько же естественном для женщин, как сексуальное влечение для мужчин», – пишет Джон Гиллис в книге «Мир, созданный своими руками» (13). Но на самом деле воспитание детей – это приобретенный навык. А традиционные источники знаний о нём – это женщины и мужчины, которые уже сами вырастили нескольких: бабушки, дедушки, тётушки, дядюшки и любопытные, отзывчивые соседи. Старшее поколение не просто съехало из дома – оно прихватило и свой родительский багаж. Так что молодые мамы и папы теперь вынуждены самостоятельно догадываться, как помочь младенцу спать всю ночь, как успокоить бьющегося в истерике ребенка и научить старшую сестру любить, а не лупить своего братика.

В результате имеем маму, оказавшуюся между молотом и детской прогулочной коляской: в наше время на нее возложено больше родительских обязанностей, чем когда-либо прежде в истории, несмотря на то что сейчас она подготовлена к этому хуже всего.

«Никогда еще матери не были так обременены материнством», – заключает Джон.

На самом деле воспитание детей – это приобретенный навык, а не инстинкт. К тому же эта работа рассчитана на множество людей, а не на двоих.

Неудивительно, что к вечеру воскресенья я чувствую себя совершенно разбитой после проведенных с Рози выходных. 2 дня подряд я выполняю работу минимум 3–4 человек. Я не только ее мама, но и бабушка, двоюродная сестра и старший брат – и все роли исполняю в значительной степени по наитию. То есть максимально непрофессионально.