Убойная примета

На трамвае Лиза доехала до остановки «Мира – выезда из города». На автовокзал она решила даже не соваться: пятница, все билеты на проходящие автобусы давно раскуплены, а если не раскуплены, так остались места в самом конце – в духоте, в тесноте, а потом еще проталкиваться к выходу, просить водителя остановиться, а он будет бурчать, что здесь остановка запрещена… А автобус до Кущино, где жила Лиза, будет только в восемь вечера – такое вот дурацкое летнее расписание. Не шататься же ей до восьми по городу со своим счастьем! Маму надо скорее обрадовать. Сейчас мобильного телефона у Лизы нет – дорого, но раз она поступила, то станет жить в общежитии института, телефон нужен обязательно, чтобы разговаривать с мамой, да и вообще… Лиза давно хотела мобильный, признаться, она его заслужила.

Став возле знакомого баннера, у которого она постоянно ловила попутки, Лиза принялась голосовать. Так называемым автостопом она начала ездить недавно, с того момента, как решила поступать в медицинский, приходилось мотаться то в городскую библиотеку за учебниками, которых в станице в глаза никто не видел, то подавать документы, то записываться на курсы, то сдавать экзамены… Никаких денег на автобус не напасешься, вот и приходилось тормозить направлявшихся на работу в город водителей и просить подвезти.

Поток шел, не останавливаясь, в пятницу все спешили, кто закончить дела и с чистой совестью приступить к выходным, кто по магазинам, а кто уже ехал в сторону моря.

Одна тонированная иномарка начала было притормаживать перед баннером, но Лиза торопливо отвернулась, и повернулась только тогда, когда подозрительная машина отъехала.

Но вот ей повезло: почти сразу же рядом притормозил непритязательный отечественный автомобиль.

– Куда едем?

Водитель, выглядывающий из машины, Лизе показался знакомым, а, может, именно показался: деревенский крепкий мужичок, каких много. И машина у него обыкновенная – «Жигули» шестой модели, заднее крыло неумело покрашено, видно, где был скол краски. Лиза на попутках ездила нечасто, и уж если приходилось, то выбирала те, где сидели несколько человек – лучше, чтобы большинство женщины. И предпочитала ездить с пожилыми людьми. О том, что случается на дорогах с легкомысленными девчонками, она была наслышана, поэтому всегда проявляла осторожность: если водитель казался сомнительным – решительно отказывалась, даже от проезжей части отходила подальше, на всякий случай.

– В Борисовский район.

Она всегда говорила сначала район – мало ли, может, человеку вообще в другую сторону.

Мужичок кивнул:

– Я тоже туда, могу подвезти до Афанасьевки.

Станица Афанасьевская была намного дальше, чем было нужно Лизе, и она обрадовалась. Мужчина выглядел прилично, не навязывался, район знал – значит, не приставать собрался по дороге, а действительно по делам едет.

– Мне в Торопки, – сказала она, – а сколько возьмете?

Водитель скорчил смешную рожицу:

– Что с тебя взять? Пирожков в Демидовском купишь. – Демидовское славилось своей выпечкой, и Лиза окончательно расслабилась: денег с собой было не так чтобы много, если удастся сэкономить, будет просто замечательно. А пирожков она купит, сама их обожает.

Она села на переднее сиденье и дисциплинированно пристегнулась. Мужичок включил левый поворотник и вывернул на среднюю полосу.

– Меня Лиза зовут, – представилась девушка, чтобы не молчать. Пусть она впервые в жизни видит этого человека, но ей так хочется хоть с кем-то поделиться своей радостью.

– Прямо как мою племянницу.

– Да? – Почему-то все вызывало у нее радость – так пела душа. – А сколько ей лет?

Мужичок искоса посмотрел на попутчицу:

– Да как ты примерно. Может, постарше. Ты в школу еще ходишь?

– Что ты, уже окончила. В этом году.

– И что дальше будешь делать? Работать?

– Продолжать учиться! Только на более высоком уровне.

– Так ты теперь студентка?

– Да, – Лиза счастливо улыбнулась, – студентка медицинского института. Мама еще не знает, сейчас приеду, плакать будет, потом такой пир устроит!

– Прямо-таки пир? – улыбнулся в ответ мужичок. – Прямо-таки устроит?

– Ну, конечно! Все думали, что не получится, мама одна верила, что я поступлю. Тяжело было – ужас! – Лиза была в восторге, что есть кому рассказать о переполнявшей ее радости, и начала тараторить без остановки: – Я последние два месяца каждую ночь плакала даже, потому что мне снился один и тот же сон: я сдаю все экзамены, а потом прихожу к дверям, вот как сегодня, а моей фамилии нет. А я подхожу – и она есть!

Мужчина вел машину, изредка поглядывая на нее с одобрением. Лиза подумала, что он тоже поступал когда-то в вуз, переживал те же чувства, и спросила:

– А вы где учились?

– В политехническом институте. – Он улыбнулся. – Давно это было. Сто лет назад. Старый я уже.

Лиза засмеялась.

Июньское солнце светило вовсю – ласковое, еще не обжигающее, – лето только вступало в свои права. Изумрудные листья были просвечены до самых тоненьких прожилок, небо синело над уходящей вперед как стрела трассой, и так же синели Лизины глаза.

Километров за двадцать до Торопков, от которых Лиза рассчитывала доехать домой со знакомыми колхозниками – они часто ездили в Кущино на обед, кто на мопедах, кто на велосипедах, ей и на раме посидеть не лень, лишь бы скорее, – водитель сделал радио потише и спросил:

– Куда, ты сказала, тебя везти?

– В Торопках высадите, пожалуйста. Там знакомых много, они меня докинут.

– Как – докинут? Ты не в Торопках живешь?

– Нет, я живу в Кущино, – принялась объяснять Лиза. – Автобусы туда не заворачивают, только один, но он идет в восемь вечера, так от Торопков я с колхозниками на мопедах добираюсь. Один раз даже на тракторе ездила!

– Кущино. – Мужичок сосредоточенно нахмурил брови, глянул на нее и вновь стал смотреть на дорогу. – Слушай, а ты сильно спешишь? – Увидев Лизино удивленное лицо, он заторопился: – Я бы довез тебя до самой станицы, очень удачно получится: мне как раз сегодня нужно заехать в те края, у брата поросенка забрать. Давай завернем? А потом скорости прибавлю, вмиг домчимся.

– А… куда мы поросенка денем?

– В багажник положим.

– Живого? – Лиза заулыбалась. – Он же в багажнике бояться станет, визжать будет всю дорогу…

– Ну так тем более, поедешь со мной: мне одному, что ли, этот визг слушать? Считай это оплатой за проезд!

– Думаю, она завышена, – пошутила Лиза. – Конечно, давайте заедем.

Мелькнул указатель «Торопки», мужик на перекрестке повернул налево, в сторону Кирпилиевки. Машина подпрыгивала на ухабах: асфальт закончился на трассе, теперь они ехали по пыльной проселочной дороге. Метров через триста он свернул на какую-то совсем уж узкую тропку между деревьями, проехал немного вглубь и остановился.

– Сейчас, место в багажнике освобожу, – пояснил он. – Там брат мой торопыга, начнет ворчать, что долго вожусь, а так мы – раз, порося туда закинем и поедем. – Он выдернул ключи из замка зажигания, вылез из машины и пошел к багажнику.

Слушая, как он гремит железками, Лиза думала, как же сейчас обрадуется мама. Слез будет – поток, это уж точно, мама у нее любительница поплакать по любому пустяку: от сбежавшего молока до ссоры телевизионных героев, а уж если счастье – так она рыдать будет час, не меньше. Скорее бы уже домой…

– Лиза! – крикнул водитель. – Иди помоги, нужно мешок расстелить!

Она выбралась из машины, подошла к нему. Мужик показал на свернутый в тугую колбаску мешок в багажнике – руки у него были заняты канистрой и ящичком, у Лизиного соседа был такой – с разводными ключами.

– Мешок разверни и расстели, чтобы поросенок не поранился, а я его прижму с двух сторон железками. Он ножками дрыгать начнет, может поцарапаться, заразиться, видишь, багажник какой ржавый.

– Если он начнет дергаться, то он, скорее, о железки ударится, – справедливо возразила Лиза, наклоняясь за мешком.

И вдруг получила страшный удар справа, по почке. Она захлебнулась криком, сгибаясь пополам, следом обрушился новый удар – по позвоночнику, что-то хрустнуло у нее сзади.

Лиза повалилась возле машины, на миг ее сознание уплыло, только соленый вкус крови чувствовался во рту – она сильно прикусила язык. Сквозь пелену тумана от разрывающей боли она видела, как мужик торопливо расстегивает и спускает с себя джинсы. Он наклонился над ней и дернул кофточку так, что полетели пуговицы. Шевелиться Лиза не могла, горящее от боли тело стало чужим, а в горле будто застрял огромный камень: изо рта вырывался только страшный хрип. Она уже ничего не чувствовала, когда сильные руки сомкнулись на ее шее, не видела, как мужчина, содрогаясь от оргазма, кончил ей на грудь.

Когда он разжал руки и без сил опустился, накрыв ее своим телом, Лиза была уже мертва.

…Поскольку студентка Романова в деканат в установленный срок не явилась, на ее бюджетное место взяли другую девушку, которая уже и не надеялась стать хирургом. В семье новоиспеченной студентки по этому поводу был большой праздник.

Постовенцева заинтересовала история с маньяком-серийником, но вернуться он к ней смог только под вечер. В одиннадцать из политехнического училища № 45 поступило заявление о пропаже трех несовершеннолетних учащихся. Бегали оттуда детишки пачками, в основном в день выплаты стипендий или пособий. Сегодня был второй случай – все трое получали пенсии по потере кормильца, вот и «сделали ноги», как неофициально предположила директор училища, «на юга».

– Аня Луцкая последнее время только и говорила, что на море можно и отдохнуть, и заработать, – пожимала плечами директор. – Мы и беседы проводили, и пугали – все без толку. А парни эти с ней хоть на край света, такая вот команда.

Учащихся или ловили сразу по выходе из поездов-автобусов, или, если они пользовались услугами попуток, при патрулировании пляжей; в исключительных случаях ребята, как только у них заканчивались деньги, сами обращались в милицию, и оттуда их уже переправляли в родные пенаты.

Постовенцев надеялся на то, что этих беглецов вернут в ближайшее время, потому что соседка Луцкой по комнате упоминала об электричке, а в ЛОВДТ ориентировки оперативник подал незамедлительно.

После «потеряшек» из училища поступило еще одно заявление. Правда, его удалось «отбить» – возмущенная женщина утверждала, что ее сын пропал без вести, хотя и оставил записку, что устал жить с ней и уходит к отцу.

В кабинете розыска был сделан звонок, в ходе которого женщина удостоверилась в решимости своего сына не возвращаться, после чего устроила истерику с требованием немедленно отвезти ее к бывшему мужу, который насильно удерживает ребенка. Постовенцев с небольшими угрызениями совести послал ее в отдел по делам несовершеннолетних.

Наступило затишье, которое было прервано гражданкой Зуминой.

Элина Зумина с детства хотела стать известной. Актрисой, певицей, депутатом, футболисткой, да хоть кем – лишь бы о ней говорили и все ее знали. Родилась и росла она в поселке Тихоньком: тридцать домов, церковь и кладбище; детей в населенном пункте было всего трое. Каждое утро, когда Элина шла пешком два километра до автобусной остановки, где детей забирал школьный автобус, она повторяла про себя свою мечту – хочу прославиться.

Отчасти желание сбылось: в восемнадцать лет Зумина выиграла местечковый конкурс красоты, потом вышла в финал на районном конкурсе, после даже попала в тройку первых красавиц края. В двадцать она удачно вышла замуж, записала пару песенок, сняла пару клипов, которые, правда, прокрутили опять же только на краевом телевидении, да и то три раза – сколько заплатил муж.

Сейчас Элина была владелицей единственного в Борисовске приличного салона красоты, у нее была только одна беда – дети: два подростка с серьезными отклонениями в развитии. Обычно эти спокойные, меланхоличные девочка и мальчик бо́льшую часть своего времени проводили в интернате. Но, чтобы не портить репутацию, на лето Зумина забирала детей и в домашней атмосфере – очень далекой от распорядка и режима – меланхолия детей давала сбой. Они не были агрессивными или неуправляемыми, они просто сбегали из дома, предварительно испортив что-то из техники. Правда, находились дети быстро, потому что их тянуло или к реке, или к железнодорожным путям, но это создавало дополнительную нервотрепку, места там были не самые безопасные.

– Ушли утром, – не здороваясь, сообщила Зумина. Постовенцева бесила ее манера не представляться и напрочь игнорировать нормы этикета. Пусть так, он знал мамашу в лицо и по фамилии, как и всех «постоянных», но раздражала ее уверенность в собственной известности. – Как только увидела – сразу в милицию. Я вернулась с корпоратива в восемь. Разбили два телевизора. – Она не сдержалась: – Уроды.

– Что-то из дома взяли?

– Взяли. Сумочку с украшениями. Там не все, но достаточно.

– Конфликтов не было?

– Какие конфликты с этими слабоумными!

– Как вы думаете, почему они сумочку взяли? Они же не могут продать украшения?

– Потому что она нравится Эле! – раздраженно сказала Зумина. – Материал приятный. Хорошо, там сложный замочек, они открыть не смогут, а то бы высыпали уже все.

– Разрезать смогут, – не удержался Постовенцев.

Зумина отмахнулась:

– Ума не хватит.

Потрясающий пофигизм.

Оперативник мысленно развел руками и принялся заполнять заявление. В этот момент на мобильный позвонила дежурка. Он выслушал внимательно, отложил ручку, поблагодарил.

– Заявление можно не писать, – сообщил он Элине, раздраженно тыкающей ногтями в экранчик телефона. – Дети нашлись.

– А сумочка при них?

– Участковый нашел их возле речки, на опасном участке, – продолжал Постовенцев, не обращая внимания на женщину. – Мальчик физически в порядке, у девочки сломана рука. Обоих отвезли в больницу.

– Так, а украшения? Сумка где?

– При детях ничего не было.

– И где мне ее теперь искать?

Постовенцев посмотрел на заявительницу:

– Вы серьезно?

– Очень серьезно, – зло бросила Элина, поднимаясь. – Там одни серьги девяносто тысяч стоят.

– У вас дети нашлись.

– Лучше бы сумочка. Вы меня осуждаете, – вдруг переменила она тон, – и я вас понимаю. Но если бы вы знали, как я устала. Это несправедливо.

– Больница вторая детская, – только и успел сообщить ей в спину Постовенцев.

Дальше время пошло еще быстрее. О «серии» оперативник вспомнил только проходя мимо кабинета Дягилева; тот сосредоточенно что-то печатал, иногда сверяясь со своими записями.

Максим постучал в дверь:

– Минута есть?

Дягилев оторвался от компьютера, потер глаза:

– Говори.

– Расскажи, что за «серия». Весь день хожу, думаю. Я ни разу не слышал, чтобы у нас были так объединены ДОУ.

– Они и не объединены, – сказал Дягилев. – Какой-то мудак периодически насилует баб в районе двух хуторов, душит их и поджигает. Найти не можем, но и объективных оснований полагать, что это один и тот же человек, нет.

– Как, а место, способ?

– И что – «место», «способ»? Ни улик, ни отпечатков, свидетели если и есть, то все разное говорят.

Постовенцев задумался.

– И это продолжается уже много лет?

– Да, достаточно. Что примечательно – только с июня по август.

– Ну, если с сексуальной окраской, то это понятно – вокруг юбочки там, кофточки с декольте.

– Не знаю, Макс. У нас четверо убитых за этим уродом точно числятся, еще трое – под вопросом.

– Это как – под вопросом?

Дягилев посмотрел на коллегу, потом на монитор, потом снова на коллегу.

– Тебе вот прям срочно?

– Отвлекаю, да? – Постовенцеву стало неловко; он сам не любил, когда за работой ему начинали морочить голову тем, что не относилось к текущей задаче.

Но Дягилев покачал головой:

– Нет, я не о том. Есть хорошая такая выписка по всем этим делам, но ее искать надо. Газиев тогда доклад делал. «Под вопросом» – имеется в виду, что старые трупы, уже и не понять, наш ли это маньяк или просто залетный кто. Плюс почерк схожий, а место нет. Там много нюансов.

– А хоть кого-то задерживали?

– Считай, половину двух хуторов сюда перетягали. Все мимо.

– Интересно. Ладно, работай. А справку я как-нибудь почитаю.

Первое в тот день убийство, по жестокой классификации сотрудников правоохранительных органов, относилось к категории простых.

Простые убийства совершаются на бытовой почве: два «синяка» в ходе распития очередной бутылки вспомнили прошлые обиды; в драке один из соперников не рассчитал силу удара, а может, у товарища оказался слабый череп. Муж из-за вспыхнувшей ревности пырнул ножиком супругу, всего-то разок, а та возьми да скончайся. Никаких пистолетных выстрелов, никаких сгоревших автомобилей с неопознанными трупами внутри, никаких закопанных в лесополосах коммерсантов или бандитов: вот – холодный труп, вот – убийца, чаще всего пьяный в стельку, вот – статья 91 УПК РФ, то бишь задержание с препровождением в ИВС на целых двое суток, а после – ходатайство об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, судебное заседание и постановление судьи: ходатайство следователя обосновано, иди, голубчик, на два месяца в СИЗО – а там разберемся.

Такие убийства расследуются в первые три дня: допросы обвиняемого, свидетелей, потерпевшего; проверка показаний на месте; назначение экспертиз – и дело ложится в сейф на месяц, пока не придут экспертные заключения.

Сложнее, когда убийца отказывается признаваться, но и это не беда, если есть доказательственная база. Да и редко в простых убийствах не признаются…

В этот раз оперативникам все было до боли знакомо, даже азарта сыскного не появилось. Что называется, классика жанра. Приехав на место происшествия, им даже не пришлось трудиться, чтобы устанавливать виновного: он сам кинулся на грудь сотрудникам милиции, орошая их форму крокодиловыми слезами. Тут же, не отходя от кассы, повел оперов за угол дома, где показал орудие убийства – нож с узким лезвием, измазанный кровью; на одежде и руках бурые подсыхающие пятна, взгляд безумный, слезы, искреннее раскаяние. Чего тут ловить?

Ситуация была ясна как божий день. В доме № 45 по улице Центральной поселка Крайнего проживала одинокая женщина Кравцова Тамара Борисовна, тридцати восьми лет от роду, работавшая упаковщицей на городской конфетной фабрике – в Борисове была такая, три цеха, один другого меньше, восемь труб и сладкий запах на километры вокруг.

Кравцова была женщиной положительной, спиртными напитками не злоупотребляла, мужиков к себе не водила, по характеру слыла доброй и отзывчивой. Со слов подозреваемого Минченкова Александра Федоровича, который рыдал крупными слезами возле патрульного «уазика», он пришел домой к Кравцовой около семи часов вечера. Знакомы они были давно, лет двадцать, раньше были соседями, потом Кравцова – в девичестве Кузина – вышла замуж и переехала, а Минченков по старой памяти иногда наведывался к ней.

Женщиной Тамара Кравцова была видной, статная блондинка с пышными формами. Этим летним вечером Минченков, выпив для храбрости, решил навестить старую знакомую, которая года полтора назад овдовела и теперь жила, по слухам, совсем без мужчины.

Тамара встретила друга радостно, повела в дом, покормила салатами собственного приготовления – тарелки действительно стояли на столе в небольшом зальчике, – потом налила немного водочки. Минченков опьянел и стал к Кравцовой приставать с недвусмысленными намерениями. Та вроде не шибко и сопротивлялась, только хихикала да подбадривала приятеля. Но когда тот начал задирать ей подол платья и лезть в трусы, возмутилась, надавала Минченкову по щекам и велела убираться.

Но водка уже попала в кровь, и убираться тот не захотел: повалил Тамару на пол, стал стаскивать платье. Кравцова сопротивлялась, потом крикнула: «Не хочу я с тобой трахаться, с импотентом!» Этого оказалось достаточно, чтобы Минченков разъярился, схватил со стола кухонный нож и три раза ударил им Кравцову: дважды в грудь, где сердце, один раз – в живот. Потом выбросил нож за угол дома, решил сбежать, но тут его взгляд упал на неподвижно лежащую в луже крови женщину, и Минченков понял, что жить с этим грехом на душе не сможет, после чего сел на крыльцо дома и стал плакать.

Минут через пятнадцать во двор заглянула старушка-соседка, приковылявшая к Кравцовой за обещанными конфетами. Минченков кротко попросил ее вызвать милицию, потому что он убил Тамару. Старушка оказалась из бывших партийных, поэтому сначала заглянула в дом, увидела труп, после чего недрогнувшей рукой залепила Минченкову по уху и заорала на полпоселка: «Убивают!» На крик сбежались соседи. Минченкова, который даже не сопротивлялся, повязали, и вот теперь он взахлеб давал показания о совершенном преступлении.

Красота, да и только. Ни тебе беготни в поисках преступника, ни тебе тяжелой работы по выбиванию показаний. Не убийство – мечта, если можно так говорить об убийстве.

Оперативники покрутились возле дома, посмотрели на распростертый в зальчике труп, залитый кровью, – глаза Кравцовой были широко открыты, на лице застыло выражение растерянности, – взяли под белы рученьки Минченкова и отвезли в райотдел, где он собственноручно, как образцовый кающийся преступник, написал явку с повинной. После этого его с чистой совестью передали на руки дежурившему в тот день следователю районного отдела Следственного комитета Королеву и об убийстве забыли, благо преступность на месте не стояла, и работы хватало всегда.

Летом долго не темнеет, а особенно в июле – когда солнце, даже садясь, ласкает длинными лучами пыльные улицы. Вот оно уже опустилось за горизонт, а его отсвет на облаках еще падает на землю. Летом и работается охотнее – разве сравнить шесть часов декабрьского вечера с шестью часами июльского? В декабре с тоской поглядываешь в окно, видишь только свое отражение в стекле – на улице темнота и холод, и блекло-желтые фонари едва пробиваются сквозь промозглую черную сырость. Уже не видишь разницы – пять часов вечера или восемь, уже после обеда начинают наваливаться с неба сумерки.

То ли дело – июль. Восемнадцать ноль-ноль – а светло как днем, жара почти спала, остался только теплый ветерок и последние, ласковые солнечные лучи. Кажется, что впереди еще много времени, и тоска не одолевает: можно все успеть засветло, и домой вернуться не в промозглой темноте, а по светлой дороге.

Есть, конечно, счастливые люди, которым любое время года нипочем. К таким относился сегодняшний дежурный опер капитан Терещенко. Весной, осенью, в метель, в дождь, в жару или в слякоть – его настроение оставалось ровным: отвратительным. Терещенко вечно был чем-то недоволен, бурчал под нос, спорил с начальством, огрызался на критику и был воистину образцом худшего подчиненного. На любые замечания в свой адрес он незамедлительно начинал высказывать, что ему по большому счету наплевать на мнение говорящего, что у него опыт работы такой, что сопляки розыскные должны перед ним на коленях ползать и разговаривать исключительно шепотом – в общем, зануду в коллективе не любили, но и поделать с ним ничего не могли: он был любимчиком бывшего начальника криминальной милиции Бортюкова. Они вместе начинали работать, вместе пришли в Борисовский райотдел, где Терещенко плотно засел на направлении разыскиваемых преступников, а Бортюков ушел в вышестоящее начальство, в связи с чем делал старому другу всяческие поблажки. Терещенко с удовольствием ими пользовался, а при случае еще и постукивал на коллег, вот и терпели его, стиснув зубы, хотя всем давно хотелось устроить капитану «темную».

Самым нелюбимым занятием Терещенко были суточные дежурства. Его и так старались ставить на сутки как можно реже, чтобы не выслушивать каждый раз нытье и жалобы, но как тут уменьшишь количество дежурств, если личного состава – всего ничего? Словно не понимая этого, увидев свою фамилию в списках дежурных более двух раз в месяц, Терещенко поднимал крик, будто его резали. Незамедлительно падали и его показатели. В конце концов, поняв, что с ним дешевле согласиться, чем переспорить, капитана стали ставить на дежурства совсем редко. Но в этот июльский день Терещенко все же пришлось выйти в суточный наряд, в связи с этим настроение он портил всем присутствующим.

Демьяненко эту его особенность прекрасно знал и старался с капитаном общаться как можно меньше. Поэтому, когда тот возник на пороге его кабинета, он внутренне приготовился к очередной неприятности. Так и вышло.

– Я никуда не поеду.

В этом был весь Терещенко. Что – не поеду, куда – не поеду, из-за чего – не поеду? Объясни, в чем дело, потом начинай свое «не хочу, не буду».

Демьяненко поднял голову от бумаг и посмотрел на него:

– Куда – «никуда»?

– На происшествие.

– На какое происшествие?

– Ты что, не слышал? – вытаращил глаза Терещенко. – Группу собирают!

– Саш, раз я спрашиваю, что случилось, значит, не слышал.

– Ну, не знаю. Только я никуда не поеду. Я ездил уже сегодня на две кражи, больше никуда не поеду.