Рекло. Роман об именах

Голова у Василя от такого рассказа заболела ещё больше прежнего. Весь этот поток информации трудно влезал в уши и усваивался в сознании. Понятно было то, что находился он в каком-то подобии плена. Предельно ясным представлялось то, что пленители его были совсем непростые, какие-то представители какого-то неясного странного культа. Туманно всё. Зачем кого-то похищать? Зачем всё это устраивалось? Вопросов было, конечно, бесконечное множество. Василе молчал, обрабатывая все сказанное. Сокамерник, казалось, понял это и даже перестал стучать ногой по жестяному полу. Всё вокруг казалось дурацкой книженцией про попаданцев. Глядя в маленькое окошко своей импровизированной клетки, Василе вспоминал своих маму, своё детство и юность. Какая же простая судьба. Средние оценки, увлечённость фильмами и странными вещами, первая любовь по имени Света, первое расставание, обычный выпускной и самое типичное поступление. А потом мой друг оказался в этом вагончике и задумался. Хлынули вопросы на него.

«Если я сегодня выживу, то проживу свою жизнь достойно», – мысль каждого пленника и узника. Мне кажется, что все самые мудрые мысли на нашей планете ползут прямиком из капкана. Насколько же абсурдно всё вокруг. Вот был мальчик Василе, ходил и жил он в каких-то смысловых потемках, всё спрашивал себя о разном. И вот миру почему-то нужно покалечить его, чтобы потом привнести хотя бы какое-то понимание. Сплошное скотство. Размышления Василе были прерваны звуком шагов. Направлялись явно в сторону пленников. Дверь в «камеру» распахнулась, дневной свет залил тесную и затхлую железную комнатушку. На пороге стояла худая фигура в светлой робе. В лице культиста читалась усталость, во взгляде чувствовалось пренебрежение, а в голосе сухое безразличие:

– Так, ты сейчас пойдешь со мной.

Особой церемонии ждать не приходилось. Новому заключенному надели мешок на голову и поволочили за шиворот прямо по земле. Транспортировка продолжалась довольно долго, за всё время не было произнесено ни одного слова, всё вокруг будто затихло. Даже листья деревьев в этот момент не двигались под натиском сильного утреннего ветра. Солнце уже светило достаточно ярко, поэтому Василе мог смутно осматривать окружающую его действительность. Они находились в заброшенном детском лагере, здесь не нужно было гадать дважды. Типовые «бараки», оставшиеся рисунки на стенах, доска объявления, абсолютно всё указывало на это. Приволокли Василе, стало быть, прямо в домик директора лагеря, если такой вообще существовал. Теперь это был кабинет главы культа.

– Снимите с него мешок, – сказал повелительно чей-то хриплый голос.

Перед Василе стоял лысый мужчина средних лет. Щетина подчеркивала острые контуры его лица. Глаза злобно блестели.

– Садись-садись, в ногах правды нет, правда? – холодно начал диалог лидер культа.

– Если вам что-то от меня нужно, то я всё отдам. У меня нет никого, клянусь.

– Тс. Ты не волнуйся, парень. Всё, что нужно уже у нас было бы, если бы не ты. Сейчас уже не поделаешь ничего. Ты сиди себе и слушай, внимательно слушай, особо не трясись и отвечай. Проверка связи, ты меня понял?

Василе кивнул.

– Хорошо. Вчера лично тобою был прерван ритуал, носящий показательный характер. Мы не хотели призвать демона или приносить всю деревню в жертву. Это был акт захвата территории. Видишь ли, сейчас ты находишься на нашей территории. Ты вот откуда?

– Из Москвы.

– Из Москвы. А в этой вашей Москве про тотемы слышали что-то?

– О каких тотемах?

– Не слышали про тотемы? Удивлён-удивлён. Что уж тут, это основы, окружающие нас, которым, к сожалению, не учат. Но к твоему счастью, настал твой черёд познавать мир. Добро пожаловать в жизненный этап осознания окружающей действительности. Уверен, что у тебя множество вопросов, я постараюсь ответить на каждый, но перед этим стоит провести с тобой небольшую вводную беседу. Учение, которому я посвятил всю свою жизнь, многие с небрежностью называют анимизм, спутывая понятия. Начну свой рассказ с небольшой истории: когда-то давно десятки тысяч лет назад жил змей, что опоясывал всю землю, он ведал всё и был всюду. Однажды он встретился с людьми. Люди плодились и плодили имена для всего, что окружало их. Сам змей получил целую сотню разных имен. К этим именам прикреплялись и разные функции. И чем больше людей называло его, тем сильнее чувствовал себя змей. Только вот он и без людей знал, как его зовут. Но на зовы он откликался и спустя многое время его настоящее имя забылось. Даже в нашем языке. Ты только представь. Змей – это имя, заменяющее собой реальное табуированное имя, от которого ничего не осталось. И вот наступают новые времена. Какие-то животные меняются под ветрами времени, адаптируясь и выживая. Так было и со змеем. Хватку свою он не ослаблял, более того, великий змей лишь расширял свои владения, впиваясь в виде образов в людские умы. Что касается меня. С самого рождения мне было предрешено вести людей к славному и лучшему миру. Зовут меня Олег Чуабоков. С Чуабоковом и так всё стало понятно, с индийского слово Чуа означает «змей», а вот истинное значение моего имени открылось мне только в седьмом классе во время чтения «Песни о вещем Олеге». Смерть Олега окутана мифами, самый известный гласит о том, он погиб от змеи, что вылезла из останков его любимого коня. Змея! Из коня! Сходится же! А теперь мы подходим к самому интересному. В ночь на двенадцатое декабря двенадцатого года людям из разных уголков нашей страны приснился один и тот же сон. Гигантский змей зарывался в выжженную землю, после чего всё оживало, и было на том месте цветущее царство. Мне при этом приснилось, что я указываю змею путь, стоя у него на голове. Более того, во сне он назвал мне своё имя. Обо всём этом, я написал в интернете, там я и нашёл своих первых единомышленников. Сначала мы просто на даче решили посидеть, но змей послал знамение. Когда мы собрались на моей веранде, я заметил, что умершее дерево груши начало цвести, виднелись даже первые плоды. Я подметил это, а после назвал имя змея. Яркий столб молнии ударил в грушу. Мы глазам не верили. Смотрим мы на древо, а груша ничуть не пострадала. Уже через неделю я продал всё, что имел и купил территорию этого старого детского лагеря. Здесь, среди этих лесов, вдали от всей цивилизации мы живём в полном процветании. Здесь растёт абсолютно всё. Если потребуется, то можно здесь вырастить даже тропические фрукты. И это в обмен на скромные подношения, дары и веру. Ты сейчас можешь посчитать нас всех фанатичными безумцами, но ведь всё работает, тут поспорить нельзя. Даже больше, наши ряды пополняются. А чем больше людей, тем больше нужно места. Однажды житель нашей коммуны во время рыбалки наткнулся на деревушку в лесу. Ты уже начинаешь, наверное, понимать. Жителей мало, домов достаточно. Имелось даже место для столба. Да, та самая мельница, возвышавшаяся над деревней. Убивать цели у нас не было, мы связали жителей только для того, чтобы объяснить, с кем придётся соседствовать. Все несогласные могли бы просто покинуть деревню. А потом ты уже всё знаешь, пришел ты, устроил то, что устроил и сжёг наш столб. Нам пришлось уйти, а ближайшие месяцы нам придётся держаться тише. Это идёт вразрез со всеми планами. Вопросы остались?

– А я зачем вам? Что вы собрались делать?

–К столбу поведём вечером. Чего ещё.

– К какому столбу?

– Ну смотри, тебя и твоего «сокамерника» мы отпустить не можем, нам свидетели не нужны. Мы хотим продолжить мирно жить. Убивать мы тоже не хотим. Остаётся только обратить вас. Обряд пройдёт, ты воспрепятствовать не можешь. Придётся еще чуть- чуть побыть связанным, но скоро всё закончится и начнётся новый этап твоей жизни. Учти, удумаешь что-то сделать, за всю мою жизнь у меня сложилась крепкая система связей. Я найду тебя. Везде. Родителям, если они есть, отправишь какое-нибудь письмо, у тебя будет возможность иногда видеться с ними. А теперь уведите его, у меня ещё много дел. Все вопросы можешь задать уже после обряда.

На голову Василе снова надели мешок. На его лице все это время была гримаса, говорившая: «Что я тут делаю?». Принимать в свою жизнь тотемизм московский студент не хотел, как и подобный образ жизни. Василе тоже часто снились животные. Быть может, он тайно связан с каким-то древним духом? Тогда будет ли предательством этого духа принятие нового покровителя? И вообще, Василе был крещёным, бабушка такое предательство точно не одобрит. Получается, вечером его ожидало мероприятие тотальной несправедливости. Выращивает себе древний дух черепахи или великое религиозное учение послушника, а тут его в лет эдак двадцать перехватывает вероломный дух гигантского змея вместе со своими послушниками. Да ещё и не по своей воле обращает, а угрожающе так. Если говорить коротко, возможность принадлежать к этому месту была очень сомнительной во всех аспектах. Не только духовном, вдруг они тут не моются и грязь должна спадать сама, подобно змеиной чешуе? Нет, такого точно не нужно. Когда Василе привели обратно в жестяной барак, его сокамерник будто бы спал. Он не стучал ногой, не посвистывал и не кряхтел как обычно. Оказалось, что он выжидал, пока они останутся наедине.

– Ну чё, рассказал тебе? – начал разговор сокамерник.

– Да, – ответил Василе.

– И про сон рассказал? И про молнию в грушу тоже?

– Да, про это тоже.

– Паря, я тебе серьезно сейчас скажу, без хихонек и хаханек. Ты обо мне судить можешь, я – суеверный пропойца, но даже мне эта лабуда показалось хернёй полной. Какие-то сны, тотемы, имена. Да всё это бредятина, а даже если нет, то свои убеждения я предавать не буду. Навыращивали тут яблонь и папоротников каких, думают своими уродскими головешками, что природу в бараний рог скрутили? Ага, как бы ни так. Эта куча тупарей даже книжек в руки не брала. Сидят тут и думают, что вера – это просто какой-то обмен ресурсами. Я тебе вот веру, а ты мне вот дыню давай, да? Детский сад какой-то, вырядились, как кончуги какие-то. У нас был вот смурной типок в части в девяносто девятом году, чёт ходил пытался какую-то свою истину проповедовать. Говорил, что он так может наколдовать, что в ночную ставить вообще не будут. Ага, уже на следующий день дежурил в ночную. Короче, я тебе что говорю, если вот так подходить к этому всему важному, да? Обмен какой-то, как на базаре, а это не дело, я тебе говорю. Смотри, я тут уже побольше твоего буду, я успел рассмотреть, что тут и как. Сбежим мы с тобой, Васёк, сбежим из этого дерьмограда, я тебе зуб даю свой, понял, да? Только вечера дождёмся, как смеркнется, у меня уже схвачено всё. Этих уродов, наверное, узлы вязать учил кто-то типа меня, гы-гы, понял? Покумекаем уже потом, будем так вот шуршаться, они точно внимание обратят. Я тебе план пока просто обрисую. Как темнеть начнёт, я тебя пну. Ты заори протяжно так и громко, как будто у тебя аппендицит выскочил, понял, да? Ну вот ори, а там дело дальше за мной будет.

Василе кивнул. Появилась хоть какая-то смутная надежда, а предложение посидеть молча подчеркивало серьёзность операции. Время до сумерек тянулось невероятно долго. В такие моменты, наверное, хочется просто завыть. Ведь обдумать что-то серьёзное в такой ситуации совсем не выйдет. Не думаю, что в каком-то металлическом бараке можно действительно осознанно подумать про природу тотемизма, про окружающий наш мир, про природу возникновения всех этих безумных людей. Василе, ты же ведь сам сказал мне, что думалось только: «Как там мама? Надеюсь, что она не волнуется», про другое мыслить не хотелось совсем. Сумерки начали спускаться на землю. Небо заволокли тучи. В окне барака виднелось, как где-то зажигаются светлые жёлтые огоньки. Жизнь к вечеру в старом детском лагере начала кипеть. Будто все пришли с полей и начали организовать вечернюю культурную деятельность. Сокамерник Василе после их разговора принялся дремать, поэтому для него время до наступления сумерек прошло довольно скоротечно. В комнате стемнело очень сильно, когда Василе почувствовал увесистый пинок. Он готовился к этому моменты уже несколько часов и завопил, что есть мочи. Он кричал и причитал о том, что его живот вот-вот взорвётся. На его крики тут же прибежал кто-то. Это было ясно по огоньку за дверью. Дверь отворилась, фигура в саване подошла к Василю. Над фигурой возвысилась длинная тень. На голову человека в саване обрушилось сразу два кулака. Для верности, сразу после этого в ту же анатомическую точку прилетел удар ноги.

– Меня, кстати, Лёха зовут – сказал сокамерник Василе, развязывая его.

На полу жестяной камеры лежал старый фонарик и бездыханное тело неизвестного культиста.

– Так, смотри дальше, Васек, они все шныряют вот там. Похоже готовят что-то, а мы с тобой побежим вон туда, я видел там тропинку, а там уж недалеко может и до твоей деревни, понял? Готов? – проговорил тихо Леха

– Готов. Пойдём уже, – тихо прошипел Василе.

– Двинули. Фонарик-то не забудь, пригодится ещё.

Старый лагерь окутала лёгкая ночная мгла. Силуэты и огни отчётливо различались, но более мелкие детали растворялись в дымке и сумерках. Двое беглецов вышли из своей кибитки и оглядели всё вокруг. Фонарные огоньки стягивались в центр лагеря. Их шествие было медленным и напоминало похоронную процессию. В этот момент требовалось лишь определить направление побега. Культисты были повсюду, каждая секунда была важна. Рано или поздно за пленниками должны были прийти. Без них ритуал попросту не состоится. Побег через чащу выглядел как самый адекватный вариант. К тому же огней в тени лесных массивов не наблюдалось. Конечно, сразу же появлялась трудность с тем, чтобы найти спасительную тропу, ведущую в деревню, но сокамерник успокоил Василе словами: «Че я не найду что ли? Со мной деревья говорят, а я им верю. Не трясись, короче. Тсс». Не нашел. Спустя десять минут ходьбы, Василе осознал, что они плутают в непроглядном тёмном лесу. Фонари в старом лагере виднелись до сих пор. Они и выступали ориентиром для продвижения, но тропы так и не было видно. В какой-то момент было решено включить фонарик. Ушли они достаточно далеко, но всё равно это было довольно опрометчивым решением. Их ведь могли увидеть. Хотя кто я такой, чтобы судить о поступках людей в критических ситуациях? Я, конечно, в ситуациях похуже бывал и даже удавалось оставлять свой ум хладным. Вспомнить только, как на меня недавно стая кабанья выскочила, вот это была история. Всем селом на следующий день хохотали. Но стоит понимать, что на Василе чуть не выскочила стая культурно и ментально бедных людей в балахонах. Здесь ситуация более щепетильная. Вот, к примеру, тогда я самого большого кабана кастрюлей-то огрел, все и разбежались. Мне совестно не было. А вот человека если так стукнуть, даже плохого, так стыд сразу возьмет. Думаю, Василе и его товарищ про насилие даже не думали. Тем более, врагов было больше. Поэтому, когда Василе со своим братом по несчастью заметили, что огоньки начали приближаться к ним довольно быстро, то приняли они единственное верное тактическое решение – бежать. Очевидно, что включенный фонарик попросту раскрыл их. Василе, конечно, сразу выключил его, но это не мешало людям в балахонах преследовать их. Я думаю, что бежали они с такой скоростью, что листья деревьев, темнота и зелёная трава смешалась в их восприятии в один большой ком. Без оглядки они бежали прямо, не думая о направлении движения. Они бежали пока не наткнулись на отвесный обрыв. Снизу была широкая река. Большим везением оказалось то, что прибежали они прямо к верёвочному мосту, который вёл на другую сторону. После небольшой передышки, Василе первый ступил на мост. Ненадежная конструкция ходила под ним ходуном. Может, дело было в том, что его трясло и колотило от гнетущего страха, а, может, дело было в возрасте этого «моста». Его новый товарищ на несколько шагов отставал, в этом ему повезло. На середине пути одна из досок с невероятным хрустом сломалась под ногами Василе. Он полетел вперед и проломил своим корпусом ещё одну доску. Юный студент даже не смог схватиться за что-то. Шокированный и безмолвный, прямо как летящий с горы солдат из отряда Спартака, Василе летел вниз к реке. Плавать он не умел, поэтому махал руками, пока не наткнулся на одну из досок. Не представляю, сколько он на ней дрейфовал. На мой берег его прибило около полуночи. Я услышал протяжный, полный грусти, крик. В ту ночь мне совсем не спалось. И естественно, я выбежал из дома, как только услышал его голос. На береге возле своего дома моему взору представилась ужасающая картина. Промокший молодой человек в джинсах и модной футболке лежал на песке, обнявшись с доской, и горько плакал. Я подошёл к нему и сказал: «Всё хорошо». Василе сказал, что и не слышал этого. Помнит он всё только с того момента, как проснулся у меня в кровати. Оно и не мудрено. Мало, кто вот так попадает в нашу станицу. Дальше всё было прозаично. До дома я сам его донес. Моя Машенька проснулась и принялась охать, разбудила всех остальных, пока я раздевал и укладывал Василе. Уже через минуты десять в гостиной стоял Никита Соломонович со своим саквояжем. Он мужчина обстоятельный и славный, я ему доверился полностью. В тот день до самого утра глаза сомкнуть не могли мы. Верно, до полудня Василе спал. Тогда уж весь поселок почти собрался посмотреть на него, да я никого не пускал. Знаю, что в таких вещах покой прежде всего нужен. Затем молодой студент наконец проснулся. С того времени мы и стали знакомы с тобой, Василе. Надеюсь, ты сохранишь дневник. Не страшись пути, что стоит перед тобой и всегда следуй вперед.

День 1

Пишу всё это из глубокой признательности к спасшему меня Богдану Алексеевичу. Он назвал весь этот процесс старой традицией. Сказал: «От часика-двух писанины в день от тебя не убудет. К тому же, позволит держать свой разум в тонусе». На самом деле, я с ним даже согласен. Особенно на фоне предписаний местного врача, Никиты Соломоновича. Прошёл день с моего прибытия сюда. Нервы слегка успокоились, голова чуть-чуть очистилась, но ни то, ни другое в норму, я уверен, никогда не придут. Я невероятно смутно помню всё, что произошло после того, как тогда ночью в деревне меня окружили люди в чёрных балахонах. Богдан Алексеевич говорит, что я заработал себе помимо физических травм психологические раны. Это очевидно. Нужно обязательно позвонить маме. Только, насколько я понимаю, нормальных телефонов здесь нет. В каждом доме есть стационарные телефоны с громоздкими трубками, но звонить по ним можно исключительно внутри деревни. Странно, конечно. Вроде, сотовыми вышками сейчас стараются покрыть вообще всё пространство на свете. Я немного слукавил, нормальный телефон здесь есть. Находится он совсем недалеко, в здании почты. Излишняя старомодность меня, если честно, пугает, но забота хозяев дома мою настороженность усыпляет. Больше всё-таки волнуюсь за маму, продолжу писать после того, как позвоню ей.

Странно, но мама совсем не волновалась. Напротив, её голос был очень спокойным. С другой стороны, причин для волнения и нет. Я её предупредил заранее, звонил до этого исправно. Похоже, что после произошедшего моя подозрительность возросла. Путь был близкий. Я не успел рассмотреть и четверти станицы. Прошёл пару улочек и уткнулся в здание почты. Её архаичный дизайн даже ввёл меня в ступор на пару минут. Она была полностью деревянная, выкрашенная в каштановый цвет. И выглядела при этом ничуть не старой. Совсем наоборот, её будто вчера построили. Внутри всё тоже выглядело опрятно. Не похоже совсем на типовые здания почты. Внутри никого не было, но я сразу увидел телефон, он был совсем один и стоял в проходной. На обратном пути я встретил Никиту Соломоновича. С ним я поговорил совсем немного. Он поинтересовался моим самочувствием, а я выяснил, что здесь врачей кроме него не имеется. А нужно ли ещё? Потом Никита Соломонович заспешил вниз по брусчатой дороге. Точно! Дорога. Как у меня сразу не зацепилось внимание? Она здесь есть! И даже очень неплохая. Я был удивлён, когда увидел её. Конечно, может это только на этой улице дорога такая, но подсказывает мне нутро, что во всей станице все обстоит похожим образом. Как странно, вся деревня пока что пышет благополучием, но при всём этом не имеет вышки сотовой связи? Что-то здесь точно не так. Нужно было спросить об этом Богдана Алексеевича за чаем, но он со своей женой так увлёк меня беседой, что я совсем забылся.

Дом, в котором меня приютили, по стилю очень похож на американские дома из шестидесятых. Правда, когда я сказал об этом хозяину дома, тот с хохотом ответил: «Ничего подобного. Меня бы такое обидело, да обижаться настроения нет». В любом случае, чувствуется любовь хозяев дома к дереву. Солнце уже скрывается за холмами деревни, быстро же пробежало время. Перед домом меня встретила жена Богдана Алексеевича – Мария Семеновна. Она проводила меня в кухню. На дубовом столе уже стояли три фарфоровых стакана с чаем. За столом на резном кресле сидел сам Богдан Алексеевич, который выглядел под стать своему дому: чёрные усы, затасканный зеленый свитер с рубашкой и коричневые домашние брюки с пятнами. Со словами: «Все же нечасто у нас гости бывают!», он пригласил меня за стол. Было видно, что никто за столом не хотел касаться темы произошедшего прошлой ночью, поэтому мне задавали обтекаемые вопросы. Беседа началась с вопроса хозяина дома:

– А вот ты зачем поехал в даль такую и глушь?

– Меня отправили от университета на практику в Уфу. А потом я дедушке одному помог, поезд без меня ушел и как-то всё закрутилось. Потом всё смутно. Помню лишь, что бежал сквозь лес от кого-то. А потом. Потом вот берег. И всё.

– У нас теперь на практику в Уфу отправляют? А вы на кого учитесь?

– На филолога.

– Интересно. Далековато вас от Москвы и от Уфы забросило. И чему сейчас филологов учат?

– Там много дисциплин разных. Много дисциплин непрофильных, поэтому я прогуливал много. Ходил в литературный кружок, там стихи писали, можно сказать, что по специальности всё.

– Стихи я люблю, – сказал Богдан Алексеевич и громко отхлебнул. – Расскажите хоть один, уважьте.

Я вспомнил не самый лучший стих девочки, которая вот-вот недавно вступила в литературный кружок. Рифмы были не самая лучшая. Что уж говорить, если стихотворение начинается со слов «Тополечек мой любимый».

– Мдам-с. Лучше б стихи про краску на стене писалии. Ну что уж, пусть тешатся своими обрезками слов, пока настоящие люди действиями превращают свою жизнь в настоящую речь. Как вам наша деревенька? – спросил Богдан Алексеевич.

– Выглядит благополучно! Мне говорили, что русская провинция умирает.

– Нам определенно свезло. Свезло во многом. Да и вам повезло, что вы к нам попали. А насчёт различных «умираний», если так подумать, то про абсолютно каждый материальный и нематериальный объект можно так сказать. Высказывание: «Культура потребления пива за 25 рублей умирает» абсолютно равноценно высказыванию: «Современная проза умирает». Всё куда-то движется, верно? Интересовать более должен путь, а не конечная точка. Вам ли это не знать?

– Я всё же следовал за конечной точкой, – возразил я.

– А где она была?

– Где-то в области Уфы. У меня там живет мой руководитель практики.

– Но все дороги ведут сюда! Что же. Тут тоже найдется материалов для практики. В чём она у вас там заключалась?

– По идее, мы должны были собирать предания, поговорки или еще что-то. Я первый раз во всём этом участвую, если честно, – ответил я.

– Думаю, здесь вы найдете искомое. Гляньте, уже и фонари зажигаются. Темнеет совсем. Я надеюсь, что наше общество вас не стесняет.

– Нет, совсем. Я вас обязательно отблагодарю. У вас тут транспорт ходит? Может автобусы какие?

– О, этим у нас Алексей Митрич занимается. Он каждую неделю ездит то в райцентр, то в город какой, как подвернется. Вы, наверное, устали совсем? Не буду вас беспокоить на сегодня. Не забудьте все в дневничок записать. Унесёте с собой потом бесценные упорядоченные воспоминания. К тому же, пригодится для сдачи вашей практики! Если что, то у нас можем всё подписать и поставить любые печати, с этим проблем не будет.

Затем после небольшого молчания Богдан Алексеевич достал из внешнего кармана своей фланелевой рубашки маленький блокнот и принялся записывать в него что-то невероятно быстро.

– Иными словами, Василе, выдохните. Не смею вас больше беспокоить, мне еще нужно заняться лампами, которые мне сегодня принесли на починку.

После этих слов хозяин дома поднялся и покинул место чаепития, оставив меня наедине с его женой. Волосы на её голове слегка тронула седина. Глаза у неё были выразительные и полные какого-то тайного, недоступного остальным знания. Крепкая худая женщина сидела напротив меня молча и наслаждалась прекрасной погодой. Затем она прервала молчание:

– Удалось дозвониться?

– Да. Мама даже не беспокоилась, – ответил я.

– А чего стоит беспокойство в нашем абсурдном мире? Абсолютный ноль. Думаете, Сизиф беспокоился из-за того, что толкал камень?

Повеяло французской философией двадцатого века. Я утверждающе хмыкнул, Мария Семёновна продолжила: