Голоса Стамбула

Мария держалась офицера, чтобы не потеряться в этом потоке экипажей и пешеходов, спешивших по своим делам. Она старалась не заглядываться на витрины, ломившиеся от сладостей, выпечки и фруктов. Поспешно проходила мимо чистильщиков обуви, стыдясь своих рваных башмачков. Уже сходя моста, она увидела среди мусора, валявшегося у обочины, целый апельсин и, воровато озираясь, спрятала его в карман. Но никто не обратил внимания на маленькую девочку в черном платье с заплатками – прохожие шли своей дорогой и никому не было до нее дела.

Дойдя до Гран-Рю-де-Пера, Мария уже успела привыкнуть к шуму города, к сверкающим на солнце стеклам трамваев и людям в фесках. Она быстро добралась до столовой с красным крестом на вывеске. Во дворе особняка полная дама в широкополой шляпе, усыпанной свежесрезанными розами, подала ей небольшой сверток. Отойдя в сторону, Мария развернула его. Там были какао, бисквиты, молоко, морковь и пара картофелин. Целое богатство. А от аромата еще горячей лепешки у Марии закружилась голова.

Она поспешила обратно. Сперва заглянула на пристань к своему котенку. Он все так же лежал ничком под обломками бочки, из которых Софие и Мария соорудили домик. Она оставила ему молока с кусочками лепешки. Осторожно провела пальчиком по лапке, которая была тоньше, чем ее мизинец. Ей показалось, что котенок моргнул в ответ. В мечети неподалеку муэдзин начал читать азан. Мария прикоснулась к своему крестику и тоже зашептала молитву. Она благодарила Бога за этот день, за Софие, за выжившего котенка, за еду, которой им с матерью хватит на неделю.

Теперь нужно возвращаться в барак, где ее ждали душная комнатушка и худой тюфяк. Но она больше не заметит этого. Воздух вокруг наполняется жизнью. Она несет для них с мамой еду. Много еды. К тому же та дама в шляпе с цветами сказала, что можно приходить каждую неделю.

Мария долетела до барака, словно легкое облачко, гонимое ветром. В дверях она столкнулась с незнакомым мужчиной в треснувшем пенсне, а в их комнате было темно от толпы незнакомых людей. Мать лежала на дырявом тюфяке, точь-в-точь как ее котенок утром. Мария все крепче сжимала в руках свой драгоценный кулек, а мимо проносились слова соседей об обмороке, свежем воздухе и гриппе. И зря она шептала по ночам, что им теперь будет что есть. Зря отдала врачу в обмен на лекарства какао и бисквиты. Зря бегала за водой каждые два часа. Мать сгорела от болезни еще быстрее отца, оставив на память лишь холодные объятия.

Последнее имущество – серебряный крестик, ушло на похороны. Мария не хотела расставаться с ним и сперва подала пришедшему на помощь с погребением священнику отцовский медальон. Но тот повертел его в руках, оценивая, и ответил, что медальон не золотой и ничего не стоит. За свою работу он не брал платы, но место на кладбище просто так не давали. Через пару лет она узнала, что священник ошибся. Или же намеренно сказал неправду, чтобы сохранить ей память об отце и матери. Но тогда Мария поверила ему и вместо медальона попрощалась со своим крестиком. От ее веры больше ничего не осталось.

Та ночь стала последней в бараке, куда они приехали с матерью. Оставаться там Мария не хотела да и не могла. А потому пошла на берег, где ее ждал единственный друг – потрепанный котенок. Пока мать болела, Мария ненадолго прибегала к лодкам и оставляла ему то немного молока, то кусочек лепешки. Она все делила поровну – на троих. Малыш поправился уже на второй день. Бегал среди лодок, играл с ящерицами, призывно урчал, когда девочка начинала его гладить. Он таскал мелкую рыбешку с лодок, легко уворачиваясь от летящих вслед за ним чаек. Рыбаки прозвали его Гамсис – беззаботный. Неприятности были ему нипочем.

Однако, придя вечером к мосту, Мария не нашла там котенка. В одиночестве она расстелила свой тюфяк, укрылась маминым черным газовым шарфом, сжимая в руке отцовский медальон. А утром проснулась от резкого запаха рыбы и громкого урчания. Перед ней сидел Гамсис. Рядом лежала серебристая, как ее крестик, рыба и пучок белых перышек. Мария провела рукой по шерсти кота. Тот изогнул спину и поднял голову, жмурясь то ли от удовольствия, то ли от солнца.

– Ты мне принес? – спросила она. Кот приподнял хвост кверху и мяукнул. Уголки ее губ дрогнули, но улыбки не получилось.

***

– Бабуля, ты что? Все хорошо? – Юля теребила Марию за рукав. – Я всех накормила. Гроза так и не началась. Первый раз ты ошиблась. Теперь рассказывай про Константинополь.

– Конечно, дорогая, – женщина снова погрузилась в воспоминания. Она рассказала внучке о том, как выглядел Стамбул. Сколько она видела там разных кошек: персидских, сиамских, гладкошерстных и лохматых, даже трехцветных «черепаховых». И как Гамсис помог ей.

***

Мария приняла дар Гамсиса – рыбешку, которой она не знала. Решила довериться котенку. Тем более что живот уже не только урчал, но и болел. Мария побродила по пристани и, соорудив из камней горку, вполне годную для жарки рыбы, приготовила себе завтрак. Не зная, чем еще заняться, она решила пойти в свой старый барак. Чистая вода была нужна людям. Они, возможно, сжалятся и дадут ей за работу пол-лиры.

Когда она шла по улице, на дереве кто-то мяукнул. Это оказался Гамсис. Он спрыгнул с дерева и побежал в переулок. Мария бросилась за ним. Он вскочил на скамейку под окнами небольшого особнячка. Мария присела рядом и услышала из открытого окна:

– Хорошо тем, кто знает языки или умеет рисовать.

– Да, вы правы. Нам же приходится довольствоваться этими цветами.

– А их и так стали продавать все.

– Что может быть проще? Свежие цветы украшают шляпки. Они быстро увядают, а потому дамы испытывают в них ежедневную необходимость.

– Вот только несчастных девушек, которым нужно как-то выживать, теперь становится все больше. То малое из драгоценностей, что им удалось сохранить при столь спешном отъезде, уже продано. Чтобы выручить достаточно денег на пропитание, нужно торговать в пассаже до позднего вечера.

– Я недавно стояла до последнего цветка, и ко мне уже стали подходить мужчины. Пришлось прятаться от этих назойливых ухажеров. Но позже один господин сжалился надо мной и показал путь через черный ход. Возвращалась уже в темноте, по каким-то грязным закоулкам. Не приведи господь.

– Но что возможно придумать еще?

– Я хотела предложить цветы из бумаги, но они недолговечны и мало интересны здесь. Из чего же еще их можно сделать?

Гамсис, уже задремавший на коленях Марии, вдруг открыл глаза, замяукал и стал тереться о карман платья девочки.

– Гамсис, куда ты? – Мария испугалась, что котенок снова захочет убежать, и она останется одна в незнакомом районе. Но тот не убегал. Он сунул нос ей в карман, и из него вылезла кучка перышек, принесенных им утром.

– Ты же просто умница! Ну конечно, как я не догадалась сама! Цветы из перьев! Я сейчас же пойду к ним, а ты сиди здесь и не вздумай убегать! – она строго посмотрела на котенка, взяла находку в руку и постучала в дверь.

***

Мария замолкла на секунду. Пряный аромат пирога из духовки наполнил кухню и пытался вырваться на улицу.

– Что же, бабуля? Что было дальше? Он убежал? Бросил тебя? – тут же спросила Юля.

– Нет, дорогая. Он дождался меня. Я предложила тем дамам создавать цветы из перьев. Сказала, что смогу доставать их. Так и договорились. Каждый день я бегала по пристани в поисках. Лазила на чердаки и под мостами. Гамсис мне помогал. Необычные украшения завоевали сердца американок и француженок. Дела наши поправились, и дамы выделили мне угол в доме, а вскоре одна из них взяла меня с собой во Францию.

– А что Гамсис? Что с ним стало?

– Я видела его последний раз перед отъездом. Пришла покормить. Он долго крутился рядом, терся о мои ноги. Я сказала, что уезжаю из Константинополя. Навсегда. И что мы больше никогда не увидимся. Но я буду помнить и любить его всю жизнь. Ведь в те дни он помог мне. Открыл глаза моего сердца, когда я думала, что оно больше не сможет любить. Потом Гамсис долго сидел на одном месте и смотрел мне вслед. Это была наша последняя встреча. Но надеюсь, что он…

– Живой! Упал с крыши, а мы нашли его, – раздался громкий крик с улицы, и скоро два запыхавшихся мальчика, кузены Юлии, остановились в дверях кухни. В руках у них был маленький котенок.

Светлана Громович. МЕЛОДИИ СУДЕБ

Посвящается моей дорогой маме.

– Что слышишь? – спросила Мерткан.

– Благоухание Стамбула и его голоса, – ответила Севжи, прикрыв глаза и разглаживая складки своего нежно-зеленого искрящегося платья.

Босфор поблескивал и дарил приятную прохладу. Со всех сторон доносились запахи и звуки: терпкие ароматы чая и кофе, смешанный букет специй и жареной рыбы, сладость сахарной ваты пишмание, шелест крыльев пролетающих чаек, сигналы приплывающих пароходов, звонкий детский смех, восторженные возгласы жителей и гостей города. Стамбул гудел от многообразия.

Они решили провести здесь немного времени, но это был далеко не первый их визит в многомиллионный город, раскинутый, подобно Риму, на холмах. У каждой из них на эти мгновения имелся четкий план.

– Какие они? – Мерткан, одетая в строгое темно-синее платье с воротником-стойкой и шляпу с вуалью, выдернула Севжи из мечтательного состояния.

– Живые, непредсказуемые, бархатистые, обволакивающие, – нараспев отвечала та. – Они играют по-особенному, в каждом аккорде заложена история. Истории никогда не заканчиваются, зевнул – и уже следующая.

Сидя на скамейке возле мечети в районе Ортакёй, дамы вели размеренную беседу, которая имела смысл только для них. А еще для тех, кого они сегодня коснутся. Ни один человек не мог заметить их присутствия, однако всякому суждено их почувствовать.

В туманной дымке разливался пламенный закат. Блеск догорающего солнца играл бликами на мечети Меджидие. В стеклах собора, как в зеркалах, плескалась вода, над которой с шумом пролетали белокрылые птицы. Когда-то это место, где сейчас стоит святыня, называли «ключом от Босфора».

– Чем они наполнены? – послышался глубокий, чуть хриплый голос Мерткан.

Тем временем из дверей мечети вышла темноволосая девушка и направилась в сторону причала. Проходя мимо скамейки, она остановилась, приложила руку к сердцу и пристально посмотрела на пустое сиденье, будто что-то заметила.

– Теплом, рассветом, предвкушением, волнением, смехом, счастьем… – Севжи вздохнула, наблюдая за той, из-за которой они сегодня здесь. – Но, к сожалению, и горечью, поражением, тревогой, тоской, безысходностью, последним взмахом ресниц, скатившейся по щеке слезой… И моим дыханием.

– Этим ты всех спасаешь. Даже когда нет никакой надежды, – произнесла Мерткан.

– По-другому не может быть, – Севжи посмотрела на собеседницу. – Иначе ты возьмешь верх, не оставляя выбора и посыпая пеплом все вокруг. Порой совсем несвоевременно.

– Таков закон. Когда ты исчезаешь – приходит мой черед. У кого-то я вынуждена забирать все живое, а у кого-то и саму жизнь. Однако я не всегда сурова, ты знаешь. Иногда случаются удивительные вещи, и я на время отступаю. Как с нашей Акгюль, – заключила Мерткан и кивнула в сторону миниатюрной девушки.

Севжи рассмеялась:

– Она научилась с тобой договариваться и держаться на расстоянии. Еще до рождения Акгюль показала, что способна бороться вопреки всему. Непревзойденная воительница.

– Да, Севжи, – голос Мерткан стал еще более глубоким, – девочку спасла ее мама, беззаветно полюбив свою дочь с самого зачатия. Она была готова отречься от всего, лишь бы та появилась на свет. Ты победила.

– Каждый раз эта девочка превосходит саму себя, – в голосе Севжи слышались гордые нотки.

– Если у любого другого человека будет хотя бы четверть ее стремления жить, то я стану нечастой гостьей в домах, – Мерткан сосредоточенно смотрела вдаль на противоположный берег Босфора. Ничто не укрывалось от ее всевидящего взора. В азиатской части раскинулись изумрудные владения района Ускюдар. С набережной Саладжак до нее долетал манящий запах хрустящего симита как символ возвращения к повседневной жизни.

***

Надвигались сумерки. Глаза Мерткан потемнели, почти слились с ее туманно-синим платьем, словно своим взглядом она была способна поглотить заходящее солнце и накрыть город траурным покрывалом. Навсегда. Она повела носом.

– Что чувствуешь? – поинтересовалась Севжи.

– Насыщенные ароматы пряностей. Они передают состояние души и близость конца. Шафран – горячий, пленительный, чувственный, он кружит голову и пробуждает желание. Обжигающая горечь красного перца, она по-особенному раскрывается, когда людей мучает совесть или жажда мести. Куркума – ее сладость и терпкость вселяет веру и приносит покой, когда люди расстаются. Только в Стамбуле удается услышать самую суть. Город пропитан страстью, завоеванием, борьбой, освобождением, любовью. Его дух до сих пор хранит память былых империй. Атмосфера так и притягивает к себе.

– Я слышу, как из района Бебек доносится немой крик и бешеный ритм зажатого в тиски сердца, оно вот-вот разорвется от горя, – произнесла Севжи. – Может, сегодня не стоило забирать у нее дитя? Мне с такими исходами никогда не смириться. Что испытывает мать, когда у нее умирает ребенок?

– Боль потери парализует тело, разъедающая соленая испарина покрывает каждый его миллиметр. Она задыхается от раздирающих горло слез, от нее тянет сладковатым молоком и прелой полынью, – перечислила Мерткан сухо. – Мы сами видели, с каким пренебрежением эта женщина относилась к своему здоровью и здоровью будущего ребенка. Не познав сейчас этой муки, она не станет любящей матерью. Тогда мне пришлось бы забрать и ее. Вскоре ты позаботишься о ней и спасешь от утраты.

– Ты жестока, – бросила с укоризной Севжи.

– Не тебе говорить о жестокости, милая, – усмехнулась Мерткан. – Порой и ты бываешь несправедлива к тем, кто искренне любит, разводя их навсегда. В те минуты наступает маленькая смерть. Мне приходится с корнем вырывать остатки надежды, затуманивая на время разочарованные души, лишь бы только они выжили. А затем все повторяется снова: загорается искра, воспламеняется новое чувство, вспыхивает взаимное влечение, и ты вступаешь в свои права.

– Человеческая любовь связана с потерями, как ни крути, – произнесла Севжи. – Для кого-то они незначительные и проходят бесследно, а кому-то разбивают сердца. Однако не лишившись, человек никогда не поймет истинную ценность любви.

– Ты строга и с нашей Акгюль. Прямо сейчас ты могла бы поселиться в ее сердце. Тогда в аэропорту, несколько месяцев назад, их встреча не была случайной. Мимолетной, однако хорошо спланированной тобой, – произнесла Мерткан, вспомнив, как почувствовала огонь, который вспыхнул между молодыми.

– Ты тоже приложила к этому свою руку. Тот мужчина познал горечь предательства. А она – вновь испытала на себе твою близость, – Севжи знала, что раньше Акгюль не верила в такие случайности, к тому же, до сих пор предпочитала быть одна. Много раз она зажигала маленькую искорку в душе девушки, но безрезультатно, до сего дня Севжи не могла на нее повлиять.

– Одиночество является испытанием человека в этом мире. Он либо сам выбирает, либо к этому приводят его поступки, – произнесла Мерткан. – Но ведь только ты решаешь, к кому прийти, а кого покинуть. Человеку не под силу по щелчку присвоить себе любовь, ее не купить, не продать и не подарить. Только от тебя зависит, кого и когда ты настигнешь.

– Акгюль не похожа на остальных, – вздохнула Севжи. – Она убедила меня, что наконец-то готова открыть свое сердце.

– Сегодня должна состояться их встреча, ты обещала. Он прилетел всего на один день и остановился в соседнем квартале. Или мне придется вмешаться и навсегда потушить их огонь. Он не может гореть вечно, ничем не поддерживаясь.

– Всему свое время, тебе ли не знать?! Даже догорающие угольки в определенный момент вспыхивают с новой страстью и дают много жара. Подожди. Для них это единственная возможность испытать на себе всю красоту взаимной любви. И в данном случае крепкая выдержка только на пользу. Тем выше будет ценность их отношений.

– Что слышишь? – вновь спросила Мерткан.

– Великолепный шелест, доносящийся издалека. Муж развязывает алую ленту на платье своей жены. Сегодня их первая ночь. Они влюблены и счастливы, – ответила Севжи.

– Однако их счастье не продлится долго, я заберу ее от него навсегда ровно через год, – предупредила Мерткан.

– Он все равно продолжит любить, не виня тебя. Это будет придавать ему силы в воспитании их сына, – сказала Севжи.

***

Небо было покрыто ярким звездным ковром. Оставались считанные минуты до того, как дамы покинут это место.

Мерткан снова легонько повела носом. Она уже почувствовала приятный древесный аромат. Мужчина шел по площади Ортакёй в направлении причала возле мечети. Рядом с дамами на скамеечке сидела Акгюль, ни о чем не подозревая, и, подняв голову, разглядывала мерцающий небосвод. Она испытывала приятное волнение, в груди что-то закручивалось как по спирали и трепетало.

– Ты готова? – спросила Мерткан у Севжи, и та загадочно улыбнулась. Сейчас, как никогда, она слышала запах свежих цветов, пачули и сандала, исходящий от девушки.

Подул легкий ветерок. «Леванте», – подумала Акгюль и поднялась со скамейки, погруженная в свои мысли.

– Осторожно, я поддержу, – мужчина вовремя успел протянуть руку и подхватить темноволосую девушку. – Всегда, – добавил он, узнав в ней ту, которая несколько месяцев назад всколыхнула его сердце.

Севжи по-детски рассмеялась. Мерткан поняла, чья проделка камень, попавший под ногу Акгюль. И почему та споткнулась и упала прямо в руки к мужчине, о котором грезила со встречи в аэропорту.

– Стамбул… – с удовлетворением шепнула Мерткан и сделала глубокий вдох. – Постоянно меняющийся и расцветающий, таинственный и гостеприимный в одно и то же время.

– Прекрасная обитель, куда мы заглянем еще не раз, – вторила Севжи. – Закроешь глаза? Может, теперь и ты услышишь мелодии судеб…

– И их благоухание, – только и ответила Мерткан.

На горизонте уже разгоралась новая заря, украшая солнечной пылью воды пролива.

Севжи и Мерткан всегда есть и их нет. Путешествуя по разным местам и одновременно находясь везде, они день и ночь вместе, но никогда не держатся за руки. Как два течения Босфора, соприкасаясь на одно лишь мгновение, каждая идет в своем направлении.

Зульфия Штрак. КАМНИ

– Пора спать, джаным, завтра будет новый день, – мама наклонилась, чтобы поцеловать Мерием. Та надула щеки, с головой укрылась и отвернулась к стене. Малышка Эсин хотела повторить то же самое за старшей сестрой, но в последний момент развернулась, крепко обняла маму и через несколько минут уже спала.

На следующий день к ним в гости зашел любимый дядя Аяз, живший на соседней улице.

– Ты знаешь, который час? – спросил он у Мерием.

Та стушевалась.

– Не умеешь определять время? – Аяз удивленно посмотрел на девочку. А потом за пару минут научил.

– Возьми! – он протянул ей синий амулет в форме глаза. – Это Назар. Береги его, он приносит удачу.

От радости всегда сдержанная Мерием приняла участие в концерте, который затеяла младшая сестра Эсин. Вертелась на одном месте, голова кружилась, и почему-то было немного стыдно, но она уже вошла в раж – как же трудно остановиться! Отсюда и разногласия с мамой. Спать не хотелось, за дверью слышны голоса папы и дяди Аяза…

Тук-тук, тук, тук, тук. Мерием открыла глаза, не сразу сообразив, откуда идет звук. Тук-тук – стучали колеса поезда Измир-Эскишехир, в котором она ехала на встречу с Эсин по пути в Стамбул.

Ей часто снился этот звук и темнота. Однажды, заснув обиженной девочкой в своей комнате, она проснулась в каменном мешке. Мерием теперь уже не помнит, откуда ей было известно, что нужно беречь силы и не стоит кричать, и как удалось уговорить не плакать восьмилетнюю Эсин. Слышала ли она этот звук рядом или сама догадалась – стучать синим стеклянным камнем по нависшей над ними плитой, чтобы их услышали. Правой ногой старалась удержать панель – казалось, она вот-вот опустится на них. Когда рука и нога затекали, Мерием просила сестру немного пошуметь, затем все повторялось снова.

Резкий свет на несколько секунд ослепил ее, а потом она увидела плачущих людей. Мерием обняла Эсин и вдруг заметила рядом с ней любимый мамин цветок – адлай. Обрушились стены, плиты, перекрытия, а его колосовидная кисть и корни не пострадали, разбился только горшок. Так, в обнимку с этим цветком, и забрала их к себе в Стамбул бабушка Акджан.

Чуть позже Мерием узнала, что их Измитское землетрясение унесло больше семнадцати тысяч жизней, что там погибли родители и семья дяди Аяза, что их спасли соседи. Не дожидаясь техники, те вручную разбирали разрушенные дома, сбивая руки в кровь. Оказалось, что они просидели под завалами девять часов, а маленький камень спас им жизнь. Теперь он стерся, осталась только кисточка и узкая полоска синего стекла.

Правая нога ныла, пришлось снять сапог и приложить ее к холодному полу. Боль немного утихла. Тук-тук, тук-тук. Поезд продолжал уносить Мерием в далекий детский Стамбул.

Бабушка Акджан жила на Истикляль. Тогда, в конце девяностых, улица отстраивалась заново, постепенно приобретая черты, знакомые сегодня. По ней уже ездил красный трамвайчик, собирая на подножку чумазых местных детишек. Узкие соседние улочки, цветы в горшках, пальмы с попугаями, лавки с коврами, сладостями и специями, море кафе и ресторанов с приставучими зазывалами.

Акджан устроила девочек в Галатасарайский лицей. «Если бы у меня была возможность учиться, – постоянно говорила она, – я бы сделала сто шагов вместо одного».

Бабушка часто готовила манты и яблочный чай. Иногда во время Рамадана, накрывая стол впопыхах, она спрашивала:

– Мне показалось, или я отхлебнула немного чая?

– Нет, нет, – отвечали девочки, – мы ничего не видели.

После вечернего намаза бабушка открывала маленькую зеленую тетрадку, в которой писала грустные истории в стихах. Она начинала протяжно их напевать. Песни получались длинные, и девчонки засыпали, не дождавшись конца.

Нене7 выводила слова на арабском языке справа налево. Мерием всегда удивлялась, когда Акджан просила ее заполнить адрес на конверте для письма сестре в Измир: «Как можно не уметь писать на турецком, освоив такую вязь?!»

Со временем тетрадь затерялась.

– Ах, как жаль, что она не сохранилась! – сокрушалась Мерием. – Выучив арабский, я могла бы прочитать ее баллады!

Адлай, мамин цветок, прижился на новом месте. Девчонки радовались каждой его бусинке и, наконец, набрав тридцать три штуки, сделали бабушке четки-теспи. Они бережно прокалывали каждую горошинку горячей иглой, раскаленной над огнем. К четкам Мерием привязала кисточку от своего оберега, который носила на тонкой шнуровке вместо подвески.

– Маш Аллах! – удивилась Акджан, увидев подарок.

Она берегла четки до самого конца и всегда пользовалась только ими.

Мерием любила смотреть на камни. Даже сейчас она не смогла бы объяснить себе, чем ее привлекал Милий – столб, выставленный напоказ во дворе собора Святой Софии. Ведь вокруг столько колоритных мечетей, храмов и музеев! Ей же почему-то нравились именно руины. Она могла часами бродить у церкви Святой Троицы. Эсин часто увязывалась за ней. Однажды, чтобы спокойно посидеть возле разрушенных стен, Мерием построила из песка маленькую квартирку со столом, стульями и кроватью. Она украсила ее цветами и выдавила аккуратные, едва заметные следы, сказав, что тут живут крошечные человечки. Если не шевелиться и сидеть бесшумно, они появятся. Сестры тихо провели полдня среди древних камней и почерневшего дерева.

Мерием всегда нравилась красота разбитого источника, полуразрушенного деревянного особняка столетней давности, изъеденная временем стена мечети, затейливое переплетение чинар – красота случайная и поэтому настоящая.

– Нене, почему разрушили церковь? – спрашивала она у Акджан.

– Великий город потерял свои краски, потерял свой голос, – с горечью отвечала бабушка, вспоминая Стамбульский погром пятьдесят пятого года. Ее муж Азат стоял тогда перед мятежниками, с удивительным мужеством защищая соседа грека, и говорил толпе: «Уходите отсюда! Они живут здесь шесть поколений. У вас нет права их беспокоить!»

Эти слова были последними в его жизни. Акджан и дети спрятались в углу, поэтому и выжили.

Бабушка умерла восемь лет назад, когда девчонки уже оперились. Мерием стала археологом. Теперь она живет в Измире и занимается любимыми камнями на центральной площади древней Смирны. Эсин – медсестра. Она растит двух дочерей: худую и строгую, как Мерием, и веселую кругленькую, как сама.

– Поехали в Стамбул! Пройдемся по Истикляль, – недавно предложила Эсин, позвонив сестре. – Поставим фонтанчик с водой для нене рядом с родительским. Прохожие попьют из него и помолятся. Наверху все будет зачтено.