Неаполитанская кошка

Нежная миниатюрная блондинка по имени Тамара, щурясь на солнце, двигалась с видеокамерой по берегу Тирренского залива и рассказывала о том, как ей повезло, что они с мужем сняли номер в гостинице с видом на Везувий.

Прогуливаясь по набережной, она обратила внимание на греющихся на солнышке кошек, затем объектив видеокамеры сдвинулся и словно уткнулся в лицо мужчины, сосредоточенно открывающего коробку с кошачьим кормом.

Затем – крупным планом – его руки, загорелые, с длинными пальцами. Корм, как кофейные зерна, рассыпался на гладком камне, и сразу три кошки, серая, черная и трехцветная, принялись подбирать гранулы.

Камера отъехала назад, и я увидела Алекса, худого и слегка постаревшего. Он кормил неаполитанских кошек.

У меня закружилась голова, и я едва не потеряла сознание.

– Ну, что я говорила? – тихо спросила меня Лада. Никакого торжества в ее голосе не было, она была напряжена. Вероятно, боялась за меня. – Скажи, похож?

Но он не был похож, это был точно он.

Многое можно изменить в человеке, если постараться. Хирургическим путем. Или же это сделают годы, и тогда шевелюра на голове побелеет, кожа станет сухой и морщинистой, даже лицо может измениться, либо щеки надуются, либо, наоборот, от худобы станут впалыми. Да и нос тоже может пострадать, скажем, при травме. Да много чего может измениться и повлиять на внешность. Но только не уши.

У Алекса были маленькие, аккуратные, прижатые к черепу уши своеобразной формы, как сплюснутые улитки.

Я прокрутила видео обратно, чтобы снова увидеть ту часть, где его засняли крупным планом.

Вот его лицо вполоборота, его профиль, подбородок, нос с горбинкой, высокие скулы и впалые щеки.

Да, он заметно поседел, но волосы его оставались такими же густыми, слегка вьющимися. Он отрастил их почти по плечи, да и вообще выглядел как свободный художник. В голубых широких джинсах, белой рубахе с большим вырезом, сквозь который видна была коричневая от загара грудь.

Блондиночка с камерой двинулась дальше вдоль набережной, и я успела увидеть Алекса уже издали – он поглаживал кошек с видом человека, которому ничего в жизни больше и не осталось, как эти морские прогулки с кошачьим кормом в кармане…

– Лада, это не он, – сказал мой рот. Да, я произнесла это помимо моей воли. Словно кто-то внутри меня предупредил о том, что мне лучше помалкивать. Никто, даже Лада не должна знать о том, что я увидела Алекса. – Но очень похож, действительно… Уф, ну и напугала ты меня. Я уж подумала, что ты увидела его призрак…

Я говорила еще какую-то чепуху, суетилась, открывая и закрывая кухонные шкафчики, протирая и без того чистые и сухие кофейные чашки и при этом боясь взглянуть Ладе в глаза.

– Но скажи – похож? – Голос ее звучал уже разочарованно.

Она несколько раз тяжко вздохнула.

Интересно, если бы она могла знать, что последует за этим ее визитом, если бы ей хоть на миг приоткрылось будущее, стала бы она печь лимонный кекс и дальше интересоваться жизнью русской женщины Тамары, зарабатывающей себе на карманные расходы, записывая видео своих кремов, тортов или кексов, или постаралась бы забыть все это, как страшный сон?

– Алекс не такой высокий, да и форма головы другая… Просто типаж… К тому же этот итальянец, скорее всего, бомж, хоть и ходит в чистой одежде. Обрати внимание на его распущенные спутанные волосы, этот крупный орлиный нос… – произнося эти слова, я готова была разрыдаться.

Хотя на самом деле мне, думаю, в тот момент хотелось еще раз и прямо сейчас прокрутить видео и увидеть его снова и снова.

Непонятно, зачем я вообще, записав Алекса в бомжи, упомянула его нос, словно его «орлиность» являлась непременным признаком всех бездомных. Но больше всего мне тогда хотелось, чтобы Лада как можно скорее ушла.

Мысленно я ее просто вытолкнула за дверь.

Хотя реально она продолжала сидеть на своем месте возле окна и пить кофе маленькими глотками.

– Между прочим, здесь очень вкусная глазурь… Я об этом лимонном кексе, – она наконец вынырнула из своих раздумий и вернулась к нарезанному кусочками кексу. – Помимо сахарной пудры и лимонного сока я добавила туда, угадай, что?

Я думала об Алексе.

Как он мог оказаться в Неаполе? Или же это все-таки не он, и уши у этого итальянца просто похожи на уши Алекса?

Человек так устроен, что иногда видит то, что хочет видеть. Это факт. Вот и я, измученная своими воспоминаниями о любимом человеке, была бы не против увидеть даже его тень, призрак, а тут – целый двойник!

– Ау, ты слышишь меня? Я спрашиваю, ты догадалась, что я добавила в глазурь?

– Цианид? – неудачно пошутила я.

– Ой, ну ты даешь! Ликер «Амаретто»!!! Разве ты не почувствовала аромат миндаля?

3

После ухода Лады я несколько часов провела, разглядывая кадр за кадром видео с Алексом, точнее, с его двойником. И чего только мне не приходило в голову!

Я представляла себе, как приезжаю в Неаполь, нахожу этого человека, влюбляю его в себя и приглашаю поехать с собой в Москву.

Поскольку тело настоящего Алекса не найдено, я обращаюсь к одному моему хорошему знакомому журналисту, которому подкидываю интереснейший материал о воскресшем ученом Александре Максимовиче Валентинове, предварительно придумав этому сенсационное объяснение.

К примеру, напишу, что его продержал на своей даче какой-то его коллега, который заставил его передать ему свои разработки, но ему удалось сбежать, и вот теперь он на свободе. Однако с ним случилась беда, у него повредился мозг, и он потерял память.

Или, если этот вариант не прокатит, придумаю сказку о том, что сбежавший из плена Алекс готов рассказать, где он был, кто его похитил, ранил, сбил машиной…

Подробности надо будет хорошенько обдумать.

Моей целью было заставить настоящих преступников, убивших моего мужа, зашевелиться, как-то проявиться…

Возможно, я придумаю, что на самом деле погиб не сам Алекс, а его брат-близнец…

Да, согласна, в голову лезли самые дурацкие и абсолютно нереальные истории, в которые не поверила бы даже я сама. Но что-то ведь я должна была сделать, предпринять, хотя бы потому, что мне был подан знак.

Неслучайно Лада наткнулась на эту Тамару с ее рецептами и прогулкой по Неаполю. И там, в этом красивом городке, на самом деле живет (хотя, может, приехал в качестве туриста) человек, удивительным образом похожий на Алекса.

Я в тот день долго не могла уснуть.

Болезненные воспоминания накрыли меня с головой. И я снова стала мерзнуть.

Несмотря на то что ночь выдалась теплая и сад за окном плавал в лунных голубых сумерках, я забралась под свою любимую перину с головой и, задыхаясь без воздуха, пыталась согреться.

Иногда перина, огромная, два на два метра, складывалась таким образом, что принимала форму человеческого тела, лежащего рядом со мной, и тогда я представляла себе, что лежу вместе с Алексом.

Слезы текли по щекам, впитываясь в подушку, – с закрытыми глазами я все равно продолжала «видеть» Алекса.

А утром, выпив чашку кофе, я села в машину и поехала туда, где видела моего мужа в последний раз.

Это примерно в пятидесяти километрах от Москвы (какое направление, не скажу).

Место странное, но очень красивое. Густой хвойный лес, переходящий в некое подобие заросшей густой травой горы, резко обрывающейся глубоким карьером. Место, просто созданное для дельтапланеристов. Такой живописный, но опасный трамплин, откуда можно сорваться и разбиться в пыль…

Вот там мы с Алексом отдыхали, устроив пикник. Пили вино, ели бутерброды, слушали музыку, доносящуюся из машины. Моя голова лежала на его коленях, он травинкой щекотал мне нос… А потом случилось то, то случилось…

Следователю я сказала, что Алекс пошел в сторону обрыва, поднялся на самую высокую часть горы, он любил там бывать, оттуда открывается чудесный вид на ближний лес, и облака кажутся там совсем низко и близко, до них так и хочется дотронуться рукой… и больше я его не видела. И никто не видел.

Я посидела еще какое-то время на пледе, возможно, уснула на несколько минут, потом поднялась и стала звать Алекса. Но он мне не ответил.

Я побежала к краю обрыва, но и там его не обнаружила. И только спустя несколько часов моих блужданий по окрестностям привели меня на шоссе, расположенное по другую сторону ближнего леса, шоссе, до которого дойти пешком было просто невозможно.

Повторяю – невозможно.

Потому что тогда пришлось бы миновать карьер. Или же обойти несколько километров с той стороны, где мы расположились на пикник, чтобы оказаться на той дороге, где были обнаружены кроссовки Алекса.

Говорю же – следствие велось слишком вяло.

Я расстелила плед на том самом месте, что и семь лет тому назад. Села. Открыла ноутбук, подключила Интернет с телефона и снова включила «неаполитанское» видео.

Алекс с рассеянным видом кормил кошек.

Что это? Почему? Как он там оказался?

Неужели Лада права, и он меня просто бросил? Но зачем? Со мной всегда можно договориться. Так говорил Алекс. И если бы у него были какие-нибудь проблемы и ему понадобилось бы уехать, ему стоило бы просто рассказать мне, и я без вопросов отпустила бы его.

Я доверяла ему полностью. Я растворилась в нем.

Пожалуй, он без труда мог бы убедить меня в чем угодно, настолько я была предана ему и открыта для всего нового. И знала, что он никогда не сможет причинить мне боль.

Однако же – причинил своей смертью. Или исчезновением?

Солнце припекало, плед нагрелся, а мне все равно было холодно.

Я сидела на опушке леса в теплом свитере и до боли в глазах смотрела в бледный, призрачно-негативный на солнце экран монитора, на котором мужчина, удивительным образом напоминающий моего мужа, кормил кошек…

Вернувшись домой вечером, уставшая, с опухшим от слез лицом, я сразу же заметила возле ворот автомобиль Гольдмана. Приехал. Вот чего ему здесь надо?

– У меня для тебя есть информация, – сказал мне Миша, едва я вышла из машины, чтобы открыть ворота.

Миша, высокий брюнет с красивым, но каким-то скучным лицом, с которого невозможно стереть выражение брезгливости.

Он был во всем белом, хотя и не медицинском.

Мне показалось, или от него действительно пахло больницей?

Скорее всего, от нас, от медиков, всегда пахнет больницей, лекарствами или чем-то горьким и сухим, и этот запах уже въелся в кожу.

– Какая еще информация, – отмахнулась я от него, и тотчас молнией сверкнула мысль: а что, если и его жена тоже обнаружила на ютубе рецепт того самого лимонного кекса и узнала в следующем видео «русской итальянки» Алекса!

Я медленно повернулась и посмотрела на Мишу.

Да уж, по степени эмоциональности он явно отставал от интригующе-завораживающего вида Лады, принесшей мне вчерашним утром в клюве благую весть.

– Ты о чем вообще?

– Я развелся, так что теперь мы сможем пожениться.

Я вернулась в машину, заехала во двор, сделала Мише знак, чтобы входил. Поднялась на крыльцо, открыла дверь.

– Тебе в свитере не жарко?

– Нет, мне холодно. Проходи, – я впустила его в дом. – Поговорим.

Нет, конечно, он не мог видеть этого видео. А чтобы он случайно не увидел его уже в моем доме, сунув нос, куда не следует, я отнесла ноутбук, с которым ездила в лес, в спальню и сунула его в шкаф.

Мало ли.

– Есть будешь?

Миша очень любил поесть, и я, зная эту его слабость, всегда, когда он приходил ко мне, угощала его, чем могла.

– Буду. Ты чего молчишь? Говорю же – я развелся, теперь мне ничего не мешает жениться на тебе. Как я и обещал. Ты же помнишь, я пришел к тебе сразу после похорон Алекса и сделал предложение. Я же понимал, как тебе трудно.

Он не всегда вспоминал, что в ответственные моменты разговора со мной надо хотя бы пару слов сказать о любви. Для порядка.

– Я люблю тебя, Зоя. Выходи за меня.

И тут Миша, семь лет копивший силы для развода и наконец освободившийся от жены, протянул мне раскрытую раковиной волнистую бархатную коробочку с кольцом внутри.

– У меня только салат и клубника, – сказала я, сделав вид, что не заметила кольца.

Он спрятал коробочку в карман белых льняных штанов, прошел за мной на кухню, занял место Лады возле окна, принялся вертеть пальцами солонку, понемногу рассыпая соль.

– Миша, мы с тобой никогда не разговаривали об этом. Я – потому что просто не было сил, ты – потому что тебе было все равно, что случилось с Алексом…

– Зойка, ты несешь самую настоящую чушь! Алекс был хорошим мужиком.

– Вот ты скажи мне, как он мог оказаться на том шоссе? Там вообще ничего нет, глухое место, просто лес, и все. Это почти пара километров от того места, где мы с ним пили вино, расстелив плед… И почему он пошел туда пешком, если предположить, что у него там с кем-то была встреча, а не поехал на машине?

– Да какая еще встреча?! Зоя, что с тобой? Ты серьезно считаешь, что он мог назначить кому-то встречу в глухом лесу на шоссе?

– Но тогда получается, что это не он… И что кроссовки не его.

– Зоя!

– Да… у него были точно такие же кроссовки. Белоснежные. Потом в крови… И кровь, как показала экспертиза, его. Они брали ДНК с волос на его расческе. Миша, ты хотел мне что-то сказать.

– Так я уже сказал вообще-то. Ты выйдешь за меня?

Я не понимала, зачем ему был нужен этот брак. Как не понимала и то, как можно вот так: в течение нескольких лет ухаживать за женщиной, которая тебя не любит, не хочет и всячески противится каким-либо отношениям.

– Миша, зачем тебе я? Почему именно я? И что тебе мешало тогда, когда я еще не встретила Алекса, развестись со своей женой и жениться на мне? Это гипотетически, как ты понимаешь.

– Я не тороплю тебя. Подумай. Да, я понимаю, ты за эти годы стала самостоятельной, научилась, так сказать, жить одна. Ты не голодаешь, кроме того, у тебя есть занятие, которое доставляет тебе удовольствие. Знаю, что ты иногда встречаешься с другими мужчинами… Все это так, но, по моему твердому убеждению, каждая женщина в душе мечтает о замужестве, о хорошем и надежном муже, о детях, наконец.

– Как ты сказал, «о надежном муже»? Точно подмечено. Наверное, ты и себя причислил к подобным мужчинам, да? Ты, женатый человек, который за спиной своей жены навещаешь меня здесь с вполне определенной целью, добиваешься меня, звонишь мне каждое утро, выпив приготовленный твоей женой кофе… Миша!

Он снова достал бархатную коробочку, извлек кольцо с небольшим брильянтом и протянул мне.

– Возьми, надень… И подумай хорошенько. В случае если ты согласишься, мы поженимся, и ты переедешь ко мне. Пока в мою квартиру, нет-нет, не в ту, где я проживаю с семьей, другую… А потом, если ты захочешь, мы переедем в дом, чтобы ты могла и там выращивать свои розы. Зоя, не торопись мне отказывать, это ты всегда успеешь сделать. Подумай. Если хочешь, посоветуйся с кем-нибудь, и ты увидишь – все, кто тебя знает и любит, посоветуют тебе этот брак. У меня своя клиника, я не беден, но главное, я люблю тебя.

Я не верила ему.

Нет, конечно, он не обманывал меня в том, что касалось его финансовой состоятельности и квартиры, которую он купил втайне от своей жены. Но он не любил меня.

Возможно, он испытывал ко мне чувство, названия которого еще просто нет, его не придумали.

Может быть, его сердце начинало биться в груди, когда он видел меня, и чувство необъяснимой радости охватывало его при мысли обо мне и о том, как бы мы жили вместе. Но что-то все-таки во всем этом, в его желании жениться на мне, было странным и неестественным.

Хотя, скорее всего, все дело было во мне, в моих сомнениях и каком-то искаженном восприятии реальности. И я не верила, что такой человек, как Гольдман, который зажимал в углах медсестер и снимал квартиры для своих любовниц в двух шагах от клиники, чтобы удобно было с ними встречаться, способен на такое сильное чувство, как любовь, к одной-единственной женщине, ради которой он даже развелся с женой и, по сути, бросил свою семью.

Я поставила перед ним салатницу, дала вилку и хлеб. И вдруг представила себе, что мы с ним уже женаты, живем вместе и я кормлю его.

Вот он сидит напротив меня, жует, а мне почему-то хочется его ударить…

Что это, как неосознанное желание наказать его за что-то страшное, подлое, то, что превратило мою жизнь в ад.

– Миша, а где ты был тогда, в тот день, когда Алекса не стало?

Другой мужчина встал бы, отшвырнув от себя тарелку, наговорил бы грубостей, обозвал бы меня, мол, что ты такое несешь, да как ты можешь подумать, будто бы я имею отношение к смерти твоего мужа, ты психопатка, тебе надо лечиться и все в таком духе. Но только не Гольдман.

– А я думал, что ты уже излечилась от своего Алекса. Зоя, его больше нет, понимаешь? Он погиб. И те головоломки, которые ты сама себе создаешь, задавая дурацкие вопросы, мол, как он мог оказаться на том шоссе, могут лишь навредить тебе. Ты молодая, красивая и относительно здоровая женщина, ты должна жить, понимаешь?

– Молодая? Мне тридцать семь лет, Миша.

– О чем и речь! Ты должна рожать. Давно уже пора. И вот когда родишь, поймешь, что я был прав, – у тебя начнется совершенно другая жизнь!

– Ну, хорошо, я рожу, и у меня действительно появится новый смысл в жизни. А тебе-то это зачем, Миша? Мог бы найти кого помоложе и повеселее!

Воображение продолжало разыгрывать меня, и вот уже передо мной, подчиняясь моей отчаянной фантазии, сидел не скучный и непонятный Гольдман, жующий салат, а тот красивый неаполитанец – он улыбался мне, а на плече его сидела черная кошка – и она тоже улыбалась. И надо сказать, что эта компания показалась мне куда симпатичнее.

– Хорошо, Миша, ты прав, чтобы принять такое решение, надо хорошенько подумать. Но я услышала тебя.

И мысленно добавила:

«Поняла, что ты развелся, и теперь готов вскарабкаться в следующую семейную лодку. Тогда и ты тоже подумай, куда мы сможем потратить те сэкономленные на подарках твоим любовницам деньги, может быть, поедем путешествовать по замкам Франции или отправимся на Бали? Хотя, может, ты не собираешься изменять своим привычкам и, женившись на мне, продолжишь свою активную половую жизнь в радиусе километра от клиники?»

– Зоя, у тебя никогда не возникало вопроса, почему Валентинов женился на тебе?

– В смысле? – вспыхнула я, предположив, что Миша имеет в виду огромную пропасть между ученым-физиком и хирургической медсестрой. – Что ты хочешь сказать?

– Ты очень красива, Зоя. Вот почему он выбрал тебя.

– В твоей клинике полно красивых медсестер и женщин-врачей.

– В тебе есть что-то такое… Не знаю, как сказать…

…

Я закрыла глаза и перенеслась в лес, в тот волшебный лес, в котором нам с Алексом всегда было так хорошо.

Воображение заработало с такой силой, что я почувствовала даже прикосновение руки Алекса и аромат хвои. Вот мы стоим, прижавшись друг к другу, и я ощущаю, как мы словно превращаемся в одно целое.

– Тебе никто не говорил, что ты очень красива, – слышу я голос Алекса, и на мои глаза наворачиваются слезы. – В тебе есть что-то такое… волшебное…

– Эти таблетки не опасны? – теперь уже я слышу свой голос и чувствую на языке сладость маленькой красной таблетки, с помощью которой буквально через пару минут мы отправимся в рай…

…

– Миша, думаю, тебе лучше уйти. И кольцо свое забери. И вообще – уходи и больше никогда не приходи. Я обо всем подумала. Я никогда не стану твоей женой. Подозреваю, что это ты убил Алекса. Вот так. Вот теперь я тебе все сказала.

– Я даю тебе месяц, – сказал он таким примирительным, спокойным тоном, словно и не слышал меня. – Подумай хорошенько.

– Ты даже не возмутился… Тебе что, все равно, что я подозреваю тебя в убийстве?

– В тебе говорит твоя тоска. А еще ты хочешь узнать, действительно ли Алекса убили.

– В смысле?

– А что, если он попросту сбежал от тебя? Ты вообще о нем хоть что-нибудь знаешь? Он рассказывал тебе, как прожил жизнь до тебя? Был ли женат? Есть ли у него дети?

– Да, он был женат, но его жена разбилась где-то в горах, кажется… Детей нет. Гольдман, что ты хочешь сказать? Что Алекс сбежал от меня?

– Почему бы и нет?

– Но я не стала бы его удерживать, если бы он захотел сам уйти. Какой смысл было ему устраивать это представление?

Но ответа на этот вопрос у него явно не было. Просто ему напоследок захотелось причинить мне боль.

– Не приходи ко мне больше, слышишь? Никогда.

– Месяц! – Он встал из-за стола, подошел ко мне и по-свойски поцеловал в щеку. – Спасибо за салат. Было очень вкусно. А кольцо надень, иначе мне придется выбросить его за забор…

4

После ухода Гольдмана я позвонила Алику Банку, договорилась с ним о встрече.

Приехала к нему, когда уже стемнело.

Москва вечерняя, летняя, подсвеченная электричеством и закатной оранжевостью, была так красива, что я спросила себя, почему я так редко совершаю прогулки, почему так редко вообще бываю здесь.

Сижу в своей деревне, словно меня кто арестовал. И сколько еще должно пройти времени, чтобы я начала находить вокруг себя все то прекрасное, что замечала, когда еще был жив Алекс.

Алик жил один в большой холостяцкой квартире. Его дом был удачно расположен в одном из тихих переулков, выходящих прямо на Тверскую.

Имя Алик ему очень подходило.

Он был невысоким, хрупким, похожим на повзрослевшего мальчика. Так выглядят вундеркинды. Большие карие глаза, шапка кудрей, и, если бы не синь гладко выбритых щек, он действительно в свой полтинник выглядел бы подростком.

После смерти Алекса мы виделись редко.

Нам словно было больно видеть друг друга, и эти встречи наверняка лишь усилили бы боль потери. Но время от времени Алик сам звонил мне, спрашивал, как я, не надо ли мне чего, приглашал поужинать с ним в Москву, и, когда мы встречались, наши ужины напоминали тихие поминки по близкому человеку.

На этот раз мы договорились встретиться у него дома.

Алик сообщил по телефону, что прямо сейчас будет заваривать чай, я же, выехав из дома, по дороге купила пирожные (любимые Аликом эклеры).

Да, мы редко с ним виделись, но я почему-то всегда знала, что если мне нужно будет получить дельный совет или просто понадобится поддержка, то я всегда смогу к нему обратиться. Ведь Алик был самым близким другом моего мужа и знал его много лет, а это означало, что и мысли его могли быть созвучны мыслям Алекса.

Конечно, это было заблуждением, но как приятно иногда заблудиться в собственных мыслях и предположениях, если это могло принести облегчение.

Паркет в большой комнате, той самой, где они годами встречались, чтобы поиграть в преферанс, а заодно и поспорить, подискутировать на свои интеллектуальные темы, был выщерблен.

Конечно, таким людям, настоящим ученым, одержимым своими идеями, не до паркета. И не до занавесок, которые за долгие годы из белых превращаются почти в коричневые.

У Алика никогда не было жены, те же девушки, которые время от времени ночевали у него, не брали на себя труд хоть как-то помочь ему по хозяйству.

Алекс рассказывал даже, как собственными глазами видел, как одна поэтесса, находясь у него в гостях и сидя на подлокотнике его кресла, стряхивала пепел своей сигареты прямо на пол, туда же выливала и остатки заварки из стакана…

– Хочешь, я помогу тебе с ремонтом, мебелью, занавесками? – спросила я, выкладывая покрытые густой шоколадной глазурью эклеры из пластиковой коробки на блюдо.

Стол был уже накрыт, Алику оставалось только разложить салфетки.

Он был рад моему приходу, глаза его блестели, он улыбался.

Старинный пыльный абажур над нашими головами придавал всему, что стояло на столе, теплый розовый оттенок. У меня просто руки чесались снять уже этот абажур и выбросить, заменить его на более современный и стильный светильник.

– Ты не представляешь себе, как я рад твоему звонку и приходу! – Алик смотрел на меня восторженным, радостным взглядом. – Надеюсь, ты пришла просто так, у тебя ничего не случилось?

– Гольдман сделал предложение, хотел подарить мне кольцо, но я отказалась.

– Снова?

– Но теперь он разведен. Алик, как ты думаешь, зачем я ему?

– А ты уже и не веришь в любовь?

– Но Миша не способен на это чувство. У него вообще нет чувств. Разве что ощущения самца… Уж извини. Никак не могу от него избавиться. Ты знаешь, все эти годы он постоянно звонит мне, приезжает, привозит деньги, продукты, лекарства…

– Думаешь, вину свою заглаживает? Ты по-прежнему подозреваешь его в убийстве Алекса?

– Да я уже и не знаю… Просто он ведет себя неестественно. Он никогда не был ни моим другом, ни другом Алекса…

– А я предполагал, что между вами что-то было… ну, до Алекса…

– Никогда и ничего. Это тебе Алекс сказал?

– Что ты, он о тебе вообще никогда и ничего не рассказывал, – с грустью произнес Алик.