Взлёт и падение. Книга первая. На высоте.

– Так точно! – и Лёвка дёрнулся в сторону входа.

– Стой! Я ещё не всё сказал. Посидишь до вечера, будешь отвечать на телефонные звонки. Кто бы ни пришёл – отвечай: ничего не знаю. Приказал, мол, командир тут сидеть на телефонные звонки отвечать – вот и сижу. Всё понял?

– Так точно! – ответил Лёвка, гордый оказанным доверием. – Ничего не знаю.

– Правильно! – подтвердил Бек и оглядел его с ног до головы. – Что-то ты какой-то растрёпанный. Приведи себя в порядок, галстук поправь. Из штаба никуда не отлучаться. Всех праздношатающихся, каков ты сегодня, если придут в эскадрилью – гони в шею. Придёт комиссия – говори, что никого нет.

– Комиссия? – ахнул Лёва и пожалел, что приехал сюда. – Но я боюсь комиссий.

– А ты не бойся, не надо их бояться, – с нажимом произнёс Бек. – Это я их боюсь. Нервы не те стали.

Лёвка был много наслышан о коварстве инспекторов, которые беспощадно наказывают лётчиков за любое нарушение и даже отклонение. А что таковой будет в составе комиссии, он не сомневался. И ещё раз пожалев, что приехал сюда и попался на глаза командиру, он вздохнул и походкой обречённого на гильотину поплёлся на второй этаж.

Дверь открылась неожиданно. Один за другим в комнату входили высокие чины, сверкая золотом погон и нагрудными знаками, каких Лёвка никогда не видел. Из всех вошедших он знал только одного – заместителя по лётной службе Заболотного. Его охватило оцепенение. Он понимал, что нужно встать и представиться, но ноги вдруг отказались повиноваться. За всю свою жизнь он впервые видел столько начальников, сосредоточенных в одном месте. Наконец оцепенение прошло, он вскочил и по курсантской привычке вытянулся по стойке «Смирно!».

– Вы кто? – подступил к нему Поливанов.

– Я? Я пилот, – пролепетал Лёва. – То есть лётчик.

– Где твоё начальство, пилот-лётчик?

– Никого нет. А я сижу вот здесь, командир приказал. Но я ничего не знаю!

– Вот видите, – повернулся Поливанов к председателю комиссии, – и здесь никого нет. – Как ваша фамилия? – снова обратился к Лёве.

– М-муромцев, – ответил тот.

– А свидетельство у вас имеется?

«Отлетался! – мелькнуло в мозгу у Лёвки. – Сейчас пытать начнут. Значит, командир меня под танки бросил».

Дрожащей рукой он достал свидетельство и протянул Поливанову. Но его неожиданно перехватил заместитель министра, погоны которого были все в сплошных широких лыках. Открыл, посмотрел фото и штампы.

– Третий год работаешь, пилот? Как работается?

– Работается хорошо, – ответил Лёва, думая про себя: «Мягко стелет, сейчас экзекуцию начнёт».

– А что же ты так побледнел, Муромцев? Начальства испугался? Ты же лётчик.

– Испугался, – согласился он. – Всё как-то неожиданно.

– Ничего, бывает. Докладывай тогда обстановку, раз командир тебя старшим тут оставил.

– Командир улетел, начальник штаба – заболел, а мне приказано только на телефонные звонки отвечать, – обретая уверенность, ответил Лёва. – А больше я ничего не знаю.

– Что-то сегодня все начальники штабов болеют, – улыбнулся заместитель министра.

– Они же все пенсионеры, – пояснил один из сопровождающих, – бывшие лётчики. Службу чётко знают. На проверяющих у них аллергия.

– Да кто ж их любит, проверяющих. Я вот тоже не люблю. Но приходится терпеть.

Все засмеялись, а Заболотный сказал.

– Ну, вас-то уже и проверять некому.

– Ещё как есть кому, – возразил председатель комиссии и посмотрел в потолок. – Есть кому.

– Понятно, – закивал Заболотный и тоже задрал голову в потолок.

Председатель оглядел многочисленные графики, потрогал запылённый вымпел с надписью «Победитель социалистического соревнования» и окинул взором помещение. Из мебели в эскадрилье стояло несколько обшарпанных старых канцелярских столов и времён Куликовской битвы шкаф без дверок, набитый бумагами. Разглядывая график, замминистра опёрся на один из столов. Стол немедленно завалился в правый крен и дал дифферент на корму, так как у него давно не было четвёртой ножки. От неожиданности высокий чин пошатнулся и опёрся на соседний стол. К счастью у того с ножками было всё в порядке. Край накренившегося стола ударил заместителю министра по ступне, и он слегка поморщился. Заболотный поморщился ещё больше, словно стол ударил по его ноге. Лёва снова побледнел.

– Вы бы хоть мебель обновили, – резко проговорил председатель комиссии, восстановив равновесие. – Здесь же лётные кадры куются, а не такелажников готовят. И везде, во всех эскадрильях такая мебель. У вас что же, лётная служба по остаточному принципу финансируется? – повернулся он к Заболотному.

В Аэрофлот этот человек пришёл из военной авиации недавно в звании генерала и часто, переодевшись в гражданскую одежду, летал по предприятиям, знакомясь, таким образом, с обстановкой. Ходили слухи, что за разгильдяйство и недисциплинированность в нескольких портах он уволил не одного человека. Особенно это коснулось отдела перевозок, где давно забыли, что значит улыбнуться клиенту и вежливо ему ответить. С первого вопроса они просто не обращали на него внимания. Со второго презрительно поднимали взор – кто ещё такой? – и тут же отворачивались. С третьего – кончалось терпение – могли так далеко послать, куда не летали ни советские, ни иностранные самолёты. Если конечно клиент не протягивал паспорт с определённой суммой денег. Билетов нет – это был самый вежливый в то время ответ. Служебным же пассажирам, имеющим билеты с открытой датой, говорили, что на ближайшие рейсы мест нет. Когда оказывалось, что эти пассажиры – министерские, места находились. Виновные плакали, пытались доказывать, что произошла ошибка, просили их извинить. Замминистра, человек военный, в ошибки не верил. И правильно делал. И увольнял прямо тут же, как говорят, не отходя от кассы.

Он ещё раз прошёлся по комнате и остановился напротив Муромцева.

– Ну, что тебе хорошо работается – я уверен. Мне тоже в таком возрасте хорошо работалось. Но не всё же у вас тут хорошо. Рассказывай, какие есть проблемы? Быть может, жалобы есть, пожелания?

Лёвка по неопытности своей едва не брякнул, что есть и жалобы и пожелания. Слышал он – судачат старые летчики – о дурных приказах, о море ненужных бумаг. Даже по его, Лёвкиному представлению, многие документы нужно отменить, как тормозящие производственный процесс. Например, излишество бумаг на АХР. Это он на себе испытал. Ведь вторые пилоты на химии не лётчики – бухгалтеры. Их так и зовут. Зачем они в кабине сидят – непонятно. Им даже запрещено пилотировать над полем. А как учиться этому? Как опыта набираться?

Это он и хотел высказать высокому начальству, но вспомнил наказ Бека: ничего не знаю. Повернув голову в сторону Заболотного, встретил его угрожающий взгляд: попробуй, скажи – долго не пролетаешь.

– Я ничего не знаю, – промямлил Лёва, – а жалоб нет. Всё хорошо.

– Так уж и всё? – улыбался замминистра. – Не верю. У меня вот и то не всё хорошо.

– Может, и у вас не всё хорошо, – вдруг улыбнувшись, с намёком сказал Лёва, – но оттого, что я скажу о недостатках, они не перестанут быть таковыми.

– Ого! – не то угрожающе, не то удивлённо пропел Поливанов и многозначительно посмотрел на Заболотного.

– Откуда же у молодого человека такое мнение? – махнул председатель Поливанову, приказывая молчать.

– Из наблюдений нашей действительности.

– Тебе ещё рано делать выводы э-м… Муренцов, – не выдержал Заболотный, угрожающе глядя на Лёвку. – Надо выполнять, что приказывают, а не рассуждать.

– А я всё выполняю, – сказал Лёва, – только иногда не знаю зачем? А фамилия моя Муромцев, она легко запоминается.

Замминистра вдруг рассмеялся, а Заболотный покраснел.

– Всё-таки хотелось бы услышать, какие недостатки видят в отрасли рядовые пилоты? Говорите, Муромцев, не стесняйтесь. Для этого мы сюда и прилетели.

Лёвка буквально шкурой ощутил на себе взгляд Заболотного и с тоской подумал, что уж теперь-то ему точно не видеть левого командирского сидения. Из правого бы не вытурили.

– Извините меня, но я не хочу говорить, – немного подумав, ответил он. – Потому что всё равно ничего не изменится.

Замминистра присел на стул и с интересом посмотрел на Лёву. Ему нравился этот парень, чем-то напоминающий его самого в молодости.

– Сколько вам лет, Муромцев?

– Двадцать два.

– Двадцать два, – задумчиво проговорил бывший военный генерал. – На становление хорошего лётчика нужно лет пять – шесть. Значит, будет тебе 27-28 лет. По авиационным меркам не так уж много.

– Кто сильно чего-то хочет, может добиться и раньше, – возразил Лёва и сам испугался такой дерзости.

– Да ты просто вундеркинд! – не выдержал Поливанов.

– Да нет, просто мне нравится летать.

– Но не нравятся некоторые порядки в отрасли, – докончил председатель. – Вот незадача-то! Кому нравятся порядки – не любит летать, кто любит летать – не нравятся порядки. Извечная проблема.

Он встал со стула, расстегнул пиджак, сунул руки в карманы брюк, прошёлся по комнате, остановился у окна и с минуту молча смотрел на улицу. Все присутствующие молчали.

– Ну что же, – повернулся он от окна, – раз тут нет хозяина – и нам делать нечего. Пойдёмте, товарищи. А мебель вы всё же замените.

– Непременно заменим, – заверил Заболотный.

Мебель так и не заменили.

– А вам, Муромцев, желаю не терять принципиальности и здоровья до лет преклонных.

И председатель комиссии вышел в коридор. За ним потянулись остальные. Когда все вышли, Заболотный задержался и, постучав себя по лбу, спросил Лёвку:

– Ты хоть знаешь, с кем разговаривал?

– Не-а, – мотнул головой тот.

– Это первый заместитель министра, а ты с ним тары-бары развёл. Я ещё поговорю с тобой.

Заместитель министра был ещё и психологом и, выходя из комнаты, подумал, что зря он вызвал парня на откровенный разговор. Сказал-то парень всё верно, но он видел, как смотрел на парня Заболотный. А всё-таки хорошо, что молодёжь не умеет кривить душой и говорит, что думает. Молодости чужда завуалированность человеческих отношений, где порой много говорится, но мало делается. Или, что ещё хуже, говорится одно, а делается другое. Он придержал за локоть Заболотного:

– Вот что: этот Муромцев хороший парень. И всё верно сказал. Не надо с ним никаких обработок проводить. Я вот тоже не со всем согласен, что у нас делается. Вы меня поняли?

– Да, да, конечно, – поспешил ответить Заболотный. – Мы стараемся прививать молодёжи чувство честности. Ведь это наша смена.

– Вот именно, наша смена, – почему-то вздохнул замминистра.

Это было редко, очень редко, когда руководителями комиссий были чиновники такого высокого ранга. В Бронском отряде ещё долго вспоминали об этом.

Председатель комиссии в этот же день улетел в Москву вечерним рейсом, оставив вместо себя уже известного нам Поливанова.

––

Комиссия работала четыре дня. На пятый Поливанов назначил разбор по итогам проверки.

В зале собрались все начальники служб, командиры отрядов и эскадрилий и их заместители, комсомольские, профсоюзные и партийные боссы. Разбор на правах хозяина открыл командир объединённого отряда Бобров. Как всегда он был элегантен. На форменном пиджаке красовался знак заслуженного пилота СССР.

Первому слово дали представителю технической инспекции, которая проверяла авиационно-техническую базу.

– Коллектив базы выполняет большой объём работ, – начал тот. – Здесь обслуживаются семь типов воздушных судов, не считая транзитных. Не буду говорить о положительных моментах в работе коллектива, ни мало. Но мы призваны вскрывать недостатки. Вот о них и поговорим. Итак, по существу. При фактическом отсутствии резерва летательных аппаратов под рейсы самолёты, тем не менее, простаивают на регламентах сверхнормативное время. Особенно Ту-154.

– Людей не хватает, и нет ангара под этот самолёт, никак не достроят его. А на морозе много не наработаешь, – сразу же завёлся Дрыгало.

– Сергей Максимович, вас пока не спрашивают о причинах простоя, – остановил его Бобров.

– В нашу задачу и не входило искать причины, – продолжал проверяющий. Наша задача – вскрывать недостатки и нарушения. А уж причины вы сами вскроете и устраните.

– Мы их давно знаем, – ворчал Дрыгало, – что толку-то?

– В АТБ есть случаи работы не маркированным инструментом, а это серьёзное нарушение и оправдания ему нет. Сами знаете, к чему это может привести. Всем известны катастрофы из-за забытых ключей в двигателях и других жизненно важных агрегатах.

– Разберёмся, – проворчал Дрыгало, что-то записывая в блокнот.

– Ряд документов оформляется с нарушениями. Нарушается и технология работ при обслуживании самолётов при кратковременной стоянке. В АТБ имеются случаи прогулов, попаданий в вытрезвитель. И явления эти растут год от года. Командованию нужно больше уделять времени для профилактики этого позорного явления.

– Пусть уберут вытрезвители – не будет и попаданий туда, – выкрикнул кто-то из зала. – Вытрезвители как раз и есть наше позорное явление.

В зале послышалось оживление, раздался смех. Все знали, что водка, как и все продукты, продается по талонам, да и по ним, чтобы её купить нужно простоять не один час в очереди.

– Не полностью укомплектованы штаты на участках трудоёмких регламентов, – продолжал проверяющий, не обращая внимание на оживление зала. – Особенно трудное положение создалось на самолётах Ан-2, где не хватает до 40% технического состава. Но вот что интересно. В отделе кадров мне дали справку о наличии техников, я сравнил её с фактически имеющимися в АТБ людьми и обнаружил… мёртвых, простите, душ.

В зале раздались смешки.

– Да, товарищи, не смейтесь. Откуда они? Объясняю, на должностях техников трудятся люди, принятые по протекциям или ещё как-то. Но в АТБ их нет. Они там только числятся. А работают ещё где-то. Возможно, их вообще нет. За них просто кто-то получает зарплату. В более глубокие подробности я не вдавался – не моя компетенция. Кстати – большинство из мёртвых душ – женщины. А техников-женщин я не видел ни разу за 30 лет работы в Аэрофлоте.

В зале снова раздались смешки, кто-то откровенно захихикал. Бобров сидел в президиуме с непроницаемым видом. Дрыгало встал с намерением что-то сказать и уже открыл рот, но так ничего и не сказав, обратно сел.

Этот маленький, кругленький и на вид такой безобидный инспектор, словно в воду глядел. Для многих в порту не было секретом, что Бобров принимал на работу по протекциям так называемых нужных людей. Оформляли их в те службы, штаты которых были не полностью заполнены. А работали они в другом «тёплом» месте. Так появились лжетехники и лжемеханики. Они получали деньги, как техники, но работали в других местах. А, может, как заметил проверяющий, нигде не работали. Но деньги получали.

Смешки в зале продолжались, и Бобров понял, что должен отреагировать. Он гневно насупился, дал знак говорившему человечку замолчать, Встал и, прекрасно зная, что из кадровиков в зале никого нет, спросил:

– С отдела кадров кто-нибудь присутствует? Нет? Шилов, почему не пригласили на разбор начальника отдела кадров?

– Так мы их никогда не приглашаем, – растерянно произнёс тот.

– Ну что же, мы разберёмся с этим в рабочем порядке. Продолжайте, – кивнул он оратору.

Тот тем временем успел снять с носа очки, протереть их и снова водрузить на место. Как будто его и не прерывали, он продолжал:

– Я взял для проверки бортовые журналы нескольких типов самолётов. И вот какая картина получилась. На одном из Ан-2 один и тот же дефект проявлялся тринадцать (!!!) раз в течение месяца. Тринадцать! Это тряска двигателя в полёте. Опаснейший дефект. И каждый раз там была отписка: проверено – тряска не подтвердилась. Что же, её лётчики, простите, от балды пишут? И только на четырнадцатый раз кто-то из лётчиков – подпись не разборчива, что тоже нарушение – красной пастой написал целое письмо начальнику АТБ. Цитирую: «Тов. начальник АТБ! Доколе с тряской летать будем? Пока не упадём?». Глас вопиющего на сей раз был услышан и самолёт загнали в ангар. А теперь я спрошу: что это такое? Что же командиры нарочно этот дефект записывали?

– Сгною! – прорычал с первого ряда Дрыгало. – Выясню, кто виноват и сгною.

Наказывать он умел. Вызвав провинившегося в кабинет, костерил его в хвост и в гриву, не стесняясь в выражениях. О премиальных же за этот месяц можно было не думать.

– Тогда вам многих придётся сгноить, – впервые улыбнулся человечек. – Вот дефект по автопилоту на Ту-134. Лётчики записывали этот дефект пять раз подряд. Я посмотрел по прилётам-вылетам, и получилась такая штука. Когда после прилета самолёт стоит часов 5-6, то запись всегда есть. Когда же после посадки через час самолёт должен отправиться в рейс – записей нет. Это говорит о том, что дефект существует до сих пор. Лётчики его знают и не записывают, не желая устраивать задержки вылетов своим коллегам. На словах они, конечно, всё друг другу передают, но не записывают. Похвальная солидарность. Но они же идут на поводу технического состава, который просит их не записывать. Мол, будет большая стоянка – сделаем. Уверяю – не сделают. Лётчики просто развращают этим техников и инженеров. Те, видя, что лётчики летают с таким дефектом, будут и дальше писать отписки. Может это и не влияет на безопасность – я не лётчик – но нарушение требований документов налицо. Но мне памятны несколько катастроф именно из-за автопилота. Выступающий снова снял очки, протёр их и закончил:

– Есть подобные замечания и на других типах, но я не буду о них говорить, всё отразится в предписании.

Вторым выступал с анализом работы лётных служб инспектор управления. Этот набросился на бумаги, которые ведутся с нарушениями и отклонениями от требований министерства и управления.

– Особенно неудовлетворительно ведётся документация в третьем отряде ПАНХ, где командиром является товарищ Байкалов. Вероятно, это отражается и на лётных делах. В этом подразделении с начала года имеются уже две предпосылки к лётным происшествиям – оторванные хвостовые лыжи на самолетах Ан-2. Ущерб незначительный, но дело в безопасности полётов.

Задняя лыжа – это бич на самолёте Ан-2. За всю историю эксплуатации этого самолета их оторвали не одну тысячу. Ибо сконструирована она так, что рано или поздно должна оторваться, просто не может не оторваться. На рыхлом не укатанном снегу она зарывается под снег и ныряет под него, как подводная лодка на большой скорости в воду. Но снег не однороден. Где-то мягкий, а где-то очень жёсткий. И лыжа, попавшая под такой слой снега, неминуемо отрывалась. Все это знали, но ничего не делалось, чтобы исправить недоработку. Да и лётчиков за это особенно не наказывали, но разбирательствами трепали нервы.

– В этом подразделении крайне слабо работает общественный совет командиров воздушных судов, а также общественные инспекторы по безопасности полётов.

Байкалов, сидящий во втором ряду, вспомнил, что только за весну прошлого года общественные инспектора провели около 10 рейдов, исписали гору бумаги, сочиняя акты об отсутствии на стоянках противопожарных средств и по уши утонувших в грязи самолётах, так как стоянки не асфальтированы. Без сапог там невозможно ходить. Заправщики – мощные КРАЗы – и те не могут проехать, буксуют. А самолёты вытаскивают тракторами на взлётную полосу. Работа – смеются лётчики – во фронтовых условиях.

А Бобров только морщится, когда приносят ему эти акты. А если про это же задают вопросы на разборах, он отвечает неопределённо, ссылаясь на недостаток средств, Хотя находятся средства на привокзальной площади строить всякие показушные стелы и мемориалы. Видя такое отношение, все бросили проводить рейды и писать акты. А на какой хрен, если нет реакции? И вот, пожалуйста: не работают общественные инспектора.

Стоянки Ан-2 – это самый дальний угол аэропорта. Кроме лётчиков и обслуживающего персонала сюда никто не ходит. Весной и осенью тут по уши грязь, летом – пыль клубами от винтов двигателем, зимой – сугробы снега, которые начинают убирать только тогда, когда самые рисковые командиры отказываются рулить.

Замполит ОАО тут бывает в лучшем случае раз в году в хорошую погоду. Как-то весной туда попытался пройти Бобров, но, вывозив в грязи свои щегольские туфли, «ушёл на запасной».

Да и сам Байкалов всегда ли внимательно слушал общественных инспекторов, прекрасно понимая, что от них абсолютно ничего не зависит. Они бы были и не нужны, их бы и не придумали, если бы каждый занимался своим делом, как положено. За годы, что он работает, актами инспекторов можно выстелить все 60 стоянок. В несколько слоёв. Вместо асфальта.

Байкалов вздохнул. Порой хотелось написать разгромную статью в газету, излить крик души, поделиться опытом и сказать: не так стали работать, не так. Но кому это надо? Это не хвалебная ода, не напечатают. А вот показушное публикуют всегда. Но кого обмануть хотят?

Вот умники какие-то придумали: авиация – эталон на транспорте. Летчики тут же переиначили – анекдот на транспорте.

Да, пожалуй, добились своего чиновники, написавшие море инструкций. Голова пилота стала работать не в направлении, как лучше полёт выполнить, а как бы чего-то не нарушить. Ибо даже за малейшее отклонение измотают, заставят писать объяснительные записки, издёргают массу нервов. Не стало доверия лётчику. А всё потому, что изначально страдает отбор в лётные училища. А потом твердят командирам: не работаете с людьми, не воспитываете. А воспитывать уже поздно, раньше надо было воспитывать, когда перед глазами была школьная парта, а не приборная доска самолёта…

– Часть экипажей не знают причины летных происшествий в отрасли, – продолжал выступающий. – Более того, они не знают, летая, указаний министерства в области безопасности полётов и предотвращения повторяемости лётных происшествий. За это, товарищи, надо наказывать.

– Если голова на плечах есть – человек всю жизнь пролетает без происшествий, даже если что-то не помнит из ваших указаний, – не выдержал Бек. – За что же его наказывать, если ничего не произошло? Да летчики сейчас и без этого всего боятся.

– А я и не говорю, что лётчика наказывать надо,– отыскав взглядом нахмуренного и начинающего чернеть Бека, пояснил инспектор. – Наказывать надо вас, командиров, за то, что не вовремя доводите требования вышестоящих органов. А экипажи не наказывать – отстранять от полётов нужно.

– Да с ваших вышестоящих органов порой такая, простите, чушь идёт! – повысил голос Бек. – А потом вы что же считаете, что отстранение лётчика, профессионала, между прочим, от полётов – это не наказание? – ехидно осведомился Бек, ещё больше чернея.

Волосы на его загривке стали подниматься, что говорило о большом несогласии с выступающим.

Заболотный, сидевший в первом ряду, повернулся и уставился на Бека, словно удав на кролика. А Бобров – умница – величественно поднявшись со своего места, вежливо, но твёрдо проговорил:

– Нурислам Хамзиевич, нужно прислушиваться к членам комиссии, а не спорить с ними. Вы меня поняли?

– А я и не спорю, товарищ командир, я просто задаю вопрос и требую ответа.

– Садитесь, Бек. Я вам потом всё объясню, – уже не сдерживаясь, произнёс Бобров.

Но Бека неожиданно поддержал командир 1-го отряда Шахов. Несмотря на протестующий жест Боброва, он прокричал из зала:

– Бек прав! С каких это пор отстранение лётчика не стало наказанием? Да это самое горькое наказание!

По залу прошла волна ропота, раздались реплики, посыпались неопределённые возгласы.

– Что же тогда наказание, если не это?

– Никто не имеет права профессии лишать.

– Можно, но по решению суда, а не какого-то инспектора.

– Хватит с нас примеров из устава о дисциплине. Здесь не армия.

– Правильно Шахов говорит…

Встал оставшийся за председателя комиссии Поливанов, поднял руку, успокаивая аудиторию.

– Я объясню: отстранение от полётов есть акт, направленный на укрепление их безопасности. И любому командиру дано такое право, если он видит, что может пострадать безопасность полётов. Мало того – это обязанность командира. Это своего рода профилактика, а не наказание.

В зале снова возмущённо загудели.

– А тебе самому понравится такая профилактика?

– Отстранить можно за что угодно. Какая угроза безопасности, если человек какой-то параграф забыл? Он же не машина.

– За носки не того цвета отстраняют – это безопасность?

– Тогда поясните, какую угрозу вы усмотрели в экипаже Васина, которого отстранили от полётов четыре дня назад? – не унимался Шахов.

Поливанов на миг смутился, затем дослал свой блокнот, полистал.

– В этом экипаже, как мне кажется, не всё хорошо обстоит с дисциплиной, но от полётов я его не отстранял.

– Это я его отстранил, – встал Заболотный, – за незнание требований министерства. Да и дисциплина, как правильно заметил товарищ Поливанов, в этом экипаже не на высоте. Возможно, мы его расформируем. Попозже определимся. Они сдадут зачеты по знанию документов и начнут летать. И вы зря о них беспокоитесь, Владислав Дмитриевич.