Мертвыми не становятся

– Я бы лопнул от злости!

– Сколько нам еще ехать, смычок?

– Вёрст семь, около того.

– Мой муженёк величайший знаток древности, – с любовью произнесла Анна, возвращаясь обратно к окну.

– Ну, не величайший, но знаток уж точно.

– Сто лет не слышала этого выражения, кстати, – буднично произнесла Анна, приоткрыв окно и, высунув в него руку, успев схватить за тонкую ножку, летящий навстречу пожелтевший лист орешника.

– Раньше столько не жили, – ответил Стас, принимая из рук жены ее подношение. Сжав в кулак ладонь с листком и растерев его в крошку, Стас высыпал то, что осталось от листка себе за пазуху, осыпав тем самым пуповину своей дочери.

– Она будет любить осень, – Анна гладила левую руку мужа, которой он дотрагивался до пуповины. Ей нельзя было трогать пуповину все эти восемь дней.

– Знаешь, мне не очень-то по душе эта поездка, – Стас скривил лицо, будто бы увидел картину, которую он рисовал опять же таки разминки ради. Картина называлась «Пук». На пуке были изображены люди, едущие в общественном транспорте. Там были женщины, дети, старики и старухи… Содержимое салона автобуса было самым разномастным, проще говоря. Были изображены даже парочка животных: маленькая, ничем не примечательная на вид собачка, которую держала в руках женщина неопределенного возраста и летучая черная мышь, уцепившаяся за поручень своими лапками, болтающаяся в самом дальнем углу. Впрочем, не присмотревшись, ее совершенно элементарно можно было и не заметить. Автор картины любил себя, свою жену, что родила ему дочь, так же он любил изображать себя на своих творениях. В пуке лица у всех были одинаковы и это было лицо автора. Различались они друг от друга разве что мимикой, ну и конечно же прической.

– С чего же? – спросила Аня и, завидев гримасу мужа, коротко хохотнула. Она поняла это выражение лица и знала суть его природы. Она тоже вспомнила «Пук», от того и рассмеялась. – Мы быстро управимся, скрипка, вот увидишь. Тем более мой папочка нас внес в списки заранее. Так что нам совершенно не предстоит дожидаться своей очереди.

– Надеюсь, он не забыл при этом снять своих очков.

Стас ловко припарковал машину недалеко от центрального входа и заглушил мотор. Напротив него висел предупреждающий знак. На знаке был изображен перечеркнуто водитель, выходящий из автомобиля.

– Здесь даже парковка странная, – вновь принялся ворчать Стас.

– Ничего странного. Всякому миру нужно дать к нам привыкнуть. Каков бы мал он не был, – голос Анны звучал успокаивающе. Муж часто называл ее гипнотизером. Стоило ей сменить тембр и частоту, как все вокруг молниеносно успокаивалось и приходило в равновесие. – Все, можно смело выходить.

Двери Министерства автоматически распахнулись перед своими посетителями, впуская их в свою обитель. Внутри было тихо, малолюдно и даже немногим прохладно. Слегка опешив от раскрывшегося перед восприятием Стаса огромного ограниченного пространства, тот сделал неуверенный шаг назад, но, наткнувшись на маленький кулачок жены, вернулся на исходную. В этом гигантском кубе было лишь четыре стены и, теряющийся в километрах силовых кабелей, потолок. Огромное пространство заключенное в стены, которое Стас всегда хотел разрушить, дабы выпустить на свободу человекосферу заключенную здесь. Вдалеке располагался ресепшен, за которым сидел клерк с всегда учтивым выражением лица, облаченный в строгий костюм серого цвета. Костюм выглядел так, будто бы его обладатель в нем родился. Может оно и в самом деле было так. Стас часто подшучивал над клерками, еще будучи студентом. Ходили слухи, будто бы Министерство само порождает своих работников. Ведь решив стать служителем Министерства ты уже никогда не покинешь его стены. Странное решение для абсолютно любого человека. Стас этого никогда не понимал. Для него это было сродни с желанием стать проктологом. Но, такова цена за местное бессмертие.

Клер ненавязчиво коснулся мыслей Стаса, как бы напоминая о себе и давая заодно тому понять, что он не занят в данную минуту. Отвергнув телепатию сотрудника, Стас переступил желтую линию и, изображая уверенную и твердую походку, отправился в сторону ресепшена. Аня осталась дожидаться мужа возле линии. Она взглядом поддерживала спину своего мужа, не давая тому провалиться под гнетом окружающего умиротворения, что так пагубно действовало на Стаса.

– Чай с малиной, он так прекрасен, даже вдалеке от крова моего, – повторял едва слышно себе под нос свои священные мантры Стас. Он верил, что они ему помогают избавиться от разрастающейся внутренней тревоги, что возникала в его светлой душе совершенно беспричинно. – Дверь закрыта, пахнет медом и в округе никого. Лишь только взгляд жены мне свято верен… Гм! День добрый!

Клер лишь учтиво улыбнулся, пододвинув в сторону прибывшего планшет для заполнения стандартной формы, и его смиренное лицо украсила улыбка учтивости. Человек за стойкой информации был молод, его бледное, никогда не видавшее Солнца лицо, было гладким, как лампочка. Впрочем, и таким же безволосым. В форме нужно было заполнить данные о родившемся ребенке. Данных было всего три: наличие жизни; дата появления; длинна пуповины.

Заполнив первые два и бросив взгляд на крайний пункт, ноги прибывшего в очередной раз превратились в спагетти и никакой уже взгляд не мог помочь справиться с осознанностью собственной невнимательности. Он забыл померить пуповину своей дочери. Страх и тревога обвили липкими и холодными объятия душу Стаса. Он поднял испуганные глаза на сотрудника Министерства и дрожащими руками протянул тому планшет указывая пальцем на крайний пункт.

Оглянувшись по сторонам, клер улыбнулся выразительнее, наклонился через стойку, призывая Стаса сделать тоже самое. Стас сделал тоже самое, только наоборот.

– Папки всегда теряют голову при рождении первенца, – бархатным голосом проговорил клерк, вернувшись на исходную. – Вы у нас не первый такой. Пишите: 0,75. Это совершенно стандартное значение. Уверяю вас: важна лишь только дата. Остальное – формальность. Ах да, и передайте, я вас искренне прошу, привет вашей матери.

Камень, свалившийся с души Стаса, проломил пол Министерства и с грохотом полетел вниз. Обратно Стас шел уже с другой походкой. Это была походка уверенного в себе мужа, которому чужды страх и тревога. Данная перемена очень позабавила Аню, которая наблюдала за этим в первом ряду. Зная своего мужа от пят до макушки, она снова влюбилась в него.

– Ты пижон, Стаааас! – ответила Анна, прогоняя прочь сомнения, что хвостом волочились за ее мужем и заключила его в свои нежные и уютные, как чай с малиной, объятия.

– Ты – мой чай с малиной, – Стас крепко обнял жену и приподнял ее.

– Ну вот. Все прошло, как по сливочному маслу!

– Ну, не совсем, – смутившись, ответил Стас, ставя жену на место. – Я забыл померить ее. – Он похлопал себя рукой по шее.

– И?

– А ничего, собственно. Клерк мне велел написать 0,75, аргументировав это ничего не значащей формальностью.

– Ну вот и чудненько! Итак. Чем мы теперь займемся, мой герой? – задав риторический вопрос, Анна, как бы невзначай, принялась изучать свой причудливый маникюр и хмыкать себе под нос знакомую мелодию. Видимо ту самую, что играла по радио на их пути в Министерство.

– Эм, – Стас замялся и занял свои руки поиском ключей от машины, которые были у его жены и оба это прекрасно знали. – Поедем… Куда-нибудь поедем. Да. – Подытожил Стас, направляясь к автомобилю, все еще продолжая безнадежно хлопать себя по карманам. Можно было подумать, что, отыскав ключи, он бы уехал без Ани.

– Ах! Куда-нибудь! – иронично воскликнула Аня, догоняя Стаса. – Вот почему мужчины так не любят навещать родителей своей жены? Это же так банально! – Взмолилась Анна, протягивая мужу ключи.

– Да не то, чтобы я не люблю навещать твоих родичей, – начал было оправдываться Стас. Но выходило у него это так же, как и с ключами. – Я их люблю. Они милые люди…

– Но, – под ее строгим взглядом, сердце художника пролило все краски мимо холста.

– Я до жути боюсь, когда вижу твоего отче в солнцезащитных очках, – потупившись, признался Стас и заспешил за руль. Но, вовремя спохватившись, сперва открыл пассажирскую дверь.

– Дурилка, – ответила Аня и, поцеловав колючую щеку мужа, выхватила у него из рук ключи. – А дай я поведу!

– Только не гони!

– Сам не гони! – показав Стасу язык, Аня в один миг оказалась за рулем их машины.

Смирившись со своим безнадежным положением, Стас уселся на Анькино место и принялся листать тысячу парсеков. Картинки ему нравились. Он принялся крутить журнал в разные стороны, моментально позабыв обо всем. Теперь Стас был космонавтом и глядел в иллюминатор своего собственного космического корабля. Взглянув на мужа, Аня улыбнулась и дала машине ход. Она ощутила вкус мыслей своего мужа.

– Пап! – прикрикнула Анна, спустя четверть часа. Ничего не подозревающий Стас, вздрогнул от неожиданности и чуть было не потерял контроль над своим кораблем, который он лихо маневрировал сквозь пояс астероидов далекой Галактики. – Пап, мы едем!

Отец Ани был телепатом. Наполовину. Так что сигналы он принимал лишь в одну только сторону. Видимо, из-за этого его и не взяли, в свое время, работником в Министерство. Все думают, что из-за этого. Истинная же причина этого храниться в секрете.

– Ань, – Стас отложил журнал в сторону, решив, что корабль справится благодаря автопилоту и уставился на жену.

– Да-да, – отозвалась Аня, почесав свой курносый нос. – Ну говори же.

– А твой папка может блокировать входящий поток? Ведь к нему можно обратиться в не совсем удачный момент, знаешь. Может он спит, к примеру. Или пытается уснуть. А тут ему: Пап! Мы едем, пап!.. Па-а-ап!

– Ахах! Дурилка! – Аня громко рассмеялась и не глядя, тюкнул своим маленьким кулачком в плечо мужа. – Там своя методика.

– Ну ка! – Стас заерзал в сиденье, в предвкушении интересного разъяснения. Он любил, когда Аня ему что-нибудь объясняла. А она любила ему объяснять, что знала сама.

– Там поначалу идет касание. Знаешь, ты сначала человека аккуратно тронешь, как бы, предупреждая его о своем намерении обратиться, а уж затем делаешь это обращение. Так и здесь. После того, как на мое прикосновение откликнулись, я смело могу вещать вовсю. Ты понял?

– Куда уж, не понять то, – скептично отозвался Стас. – Понял. А как это происходит на фоне ощущений? Каков привкус отдачи?

– Папка мне рассказывал, что это как во сне. Ты можешь проснуться и выслушать человека, а можешь отвернуться на другой бок и продолжить видеть сны.

Стас призадумался, рисуя у себя в голове картину, теми красками, которыми ему разъяснилась Аня.

– А если тот, кто дотрагивается, проигнорирует то, что человек отвернулся и не желает контакта? Что произойдет тогда?

– Не знаю. Но папка точно в курсе на этот счет. Я спрашивала, – предупреждая вопрос мужа, ответила Аня.

Остаток пути супруги ехали молча. Анька восстанавливалась после короткого сеанса связи со своим отцом. Стас не смел тревожить ее в такой момент. Поначалу, когда они только-только стали обживаться друг с другом, Стасу было некомфортно в такие моменты. Ему хотелось разговаривать с женой. И как бы он тщательно не скрывал этого своего неумолимого желания – ему это ну никак не удавалось свершить. Журнал не листался, музыка в плеере напрягала, а картины в голове получались мазня мазней. И вся эта мазня неумолимо переваливалась через края ауры мужчины. Со временем подобное его поведение сгладилось. Внутри все как-то само по себе успокоилось. Стас всецело принял этот момент и пережидать подобные паузы ему удавалось непринужденно. Не станешь же пузыриться всякий раз, стоит любимому человеку удалиться, скажем, для принятия ванны, к примеру. Стас стал гибким. Как бублик.

Анна же являла собой лишь только начинающего астромиуса. Но ей повезло в этом. Во-первых – гены. Ее отец был потомственным связным. В том возрасте, сколько сейчас его дочери – он уже поддерживал каналы связи аж с четырьмя звездными Системами. Подобная способность всецело передается из поколения в поколение практически нерушимо. Единственным минусом этого является то, что Анна, в виду своего пола, вынуждена этот ген в себе возбудить, а иначе он так и останется в ней в зачаточном состоянии. Родись же она мужчиной – этого бы делать не пришлось. Ген был бы активен в полную свою силу, будучи находясь еще даже в чреве матери. В таком случае, если руководствоваться теорией – любой из родителей астромиус может начать прямое общение со своим ребенком, пускай тот и еще не сформировался даже толком. Но это лишь теория. На практике же все совершенно иначе. Ведь еще не было ни единого случая живорождения. А вот случаи, когда ребенок, будучи оживленный полученной Министерством душой, подтверждал попытки своих родителей выйти с ним на контакт, находясь в чреве матери – были. А вот прямого доказательства, подтверждающие сие событие научно – отсутствовали. Посему, совершенно неминуемо угодили в раздел занимательных историй Карла Бергнома – популярнейшего в свое время писателя-фантаста.

Стас взглянул на часы и принялся считать до четырнадцати. На счете тринадцать лицо его жены, до сей поры имевшее весьма напряженный вид, расслабилось. В салоне автомобиля стало светлее – Анька улыбалась.

Припарковав машину возле открытого гаража родителей, Аня вытащила ключи из замка зажигания, смущенно улыбнулась и передала их мужу. То одобряюще закивал ей в ответ и убрал ключи в нагрудный карман на замке. Прошлый раз она забыла отдать ему их и они провалились в диванную щель, выпав из кармана ее джинс. А так как ее отец питал никому непонятную любовь к этому дивану, соответственно, проникать в недра излюбленного ложа он никому не позволил. Мама Ани лишь отмахнулась в ответ на недоумевающие взгляды детей и предложила им пройтись пешком. Тем более что пройти было всего-то три перекрестка. В тот вечер, вернувшись домой от родителей жены, Стас заперся у себя в мастерской и принялся портить полотно в очередной своей разминки. Он нарисовал тот самый диван, из щели которого торчала недовольная голова его тестя. Кроме него этой картины не видел ни один глаз.

Открыв дверь мобиля со своей стороны и высунув из нее голову, Стас расплылся в блаженной улыбки, закрыв глаза. Он как довольный мартовский кот замурлыкал от предвкушения того удовольствия, которое им (хотя, что конечно же и скорее всего ему) готовила на ранний ужин Анькина мама. Запах был настолько осязаем, что хотелось буквально кусать пропитанный им воздух. Казалось, можно было им же и наесться. Но это все лишь иллюзия. По факту же в животах обоих запели песни киты. У Стаса запел целый китовый хор. В какой-то момент ему даже неловко стало. Но заметив туже самую неловкость на лице супруги, он успокоился и принялся вновь дирижировать своими спазмами.

Стас хоть и вредничал порою, относительно наведывания к Анькиным родным, но в самом же деле он считал это делом исключительной важности, так как всякий раз его одолевало ощущение детства и некого празднества. Анна являла собой консистенцию этого празднества, ибо провела в нем всю свою сознательную жизнь. Она была подпиткой мужа.

– И да начнется пир желудка моего, – громко и весело заявил молодой художник, предоставляя жене треугольник своей левой руки. – И моего! – Добавил тот, погладив Анькин живот.

Дверь в дом была по обыкновению своему не заперта. Остановившись на пороге, молодые не спешили разуваться и снимать пальто. Атмосфера тепла и уюта этого жилища, потревоженная гостями, едва ощутимо коснулась их, словно бы обнюхав, и любезно приняла их в свои теплые объятия. Аня и Стас стояли бок о бок прижавшись друг к другу и, закрыв глаза в блаженной улыбке, вдыхали удивительные ароматы. До их уха донеслась приглушенная спокойная музыка. Все, можно было разуваться.

По звукам, доносившимся с кухни, было понятно, что родители их дожидаются именно там. Взяв Аню за руку, Стас устремился по зову своего голодного инстинкта.

Валентина, встретила своих детей (а ни кем другим она и не могла считать их, ибо молодожены были для нее единым целым уже на протяжении восьмидесяти восьми лет) в своем праздничном обмундировании: сиреневый легкий сарафан, поверх которого был накинут, уже испачканный чем-то вкусным, фартук ярко-красного цвета с огромной викторией. Голову ее украшала эгретка, выполненная из крыльев венерианской стрекозы. Украшение переливалось всеми цветами радуги, чувствуя гостей. Даже после своей смерти, крылья венерианской стрекозы имели способность реагировать на энергетическое изменение окружающей среды. Насекомое считалось бессмертным.

Почувствовав детей у себя за спиной, Валентина отодвинула от себя разделочную доску, отряхнула руки о фартук, поправила эгрет и повернулась, расставив руки в стороны, приглашая гостей в свои объятия.

– Как же бесконечно долго вы добирались, родные мои, – произнесла Валентина, возвращаясь на передовую приготовления своих изысканных блюд. – Как все прошло в Министерстве? Уверена, что все прошло, как и должно было пройти. – Не дожидаясь ответа, подытожила мама.

– Я, как бы, – слегка замявшись, начал Стас, – я как бы это, слегка заменьжевал.

– Да, он слегка заменьжевал, – задиристо ответила Анька, закидывая себе в рот горошину.

– Но вообще-то все прошло гладко! – оправдываясь, ответил Стас, незаметно толкая Аньку в бок.

Ничего не ответив на это, Валентина повернулась к рядом сидящему Георгию и, поправив ему темные очки, перелистнула страницу тысячи парсеков. Собравшись было вернуться к своим кухонным делам, Валю задержала рука мужа, которая успела ухватиться за фартук хозяйки очага.

– Чего ничего! Собравшись было безумствам поток преградив! Пространство извечно прогнувшись под гнетом смотрящих прозрачных зеркал! – на одном дыхании выпалил папа Ани. Быстрым движением сняв с себя очки и брезгливо отбросив их в сторону, он переменился в лице, завидев пред собою своих родных. Бесцветные глаза Леонида стали приобретать свой привычный фиолетовый окрас (типичный цвет глаз потомственных связных), уголки его тонких и плотно сжатых губ принялись натягивать улыбку.

– Папка! – тихо произнесла Аня, присаживаясь подле его левой руки. – Папулечка! Ты так долго там блуждал!

Завидев, что Анна сидит прямо на полу, Стас приподнялся, вытягивая из-под себя подушку и принялся подпихивать ее своей жене.

– Где это там? – с наигранным удивлением ответил Леонид, продолжая улыбаться. Он положил руку на голову своей дочери и поцеловал ее. – Здравствуй, родной мой. – Леонид обратился к мужу своей дочери, привставая и протягивая тому через столик открытую ладонь.

– Как дела в заледеневшем кубике пространства? – спросил Стас, принимая крепкое приветствие отца.

– Уф, – отмахнулся тот, усаживаясь обратно в удобное кресло. Аня была все еще под рукой. – Существует немало теорий, касаемо, как ты выразился, кубичности. Но каждая из них относительна. И относительна относительно друг друга. Эдакий лимб.

– Самое время посмотреть на него сбоку! – забористо произнес Стас, подмигивая своей жене.

– Эх! Люблю я твоего мужа, Анька, как родного! Дорогая! – он обратился к Валентине. – Я готов, моя стихия!

Аня хохотнула и присела обратно подле мужа.

Стас приобнял ее под руку и тихо произнес на ухо:

– Стихия. А я это запомню, пожалуй.

Стихия Валентиновна, тем временем, в призывающем жесте заманивала всех немедля оказаться в гостиной и занять свои места за столом. Еды за столом было не много. Но все было определенно сытно. Много было всеразличных напитков. Каждый напиток был разлит в красивые прозрачные сосуды. В самом центре стола стоял огромный кувшин, наполовину заполненный кристаллической жидкостью. Каждый кристаллик словно бы жил своей жизнью. То был мерцианит. Структура мерцианита всячески видоизменялась под воздействием на него различных факторов: в данном случае это была вода. Кристаллики ударялись друг о друга и порождали микровспышки.

– Такого я еще не видел, – изумленно произнес Стас, заворожено уставившись на красивый сосуд.

– Это все лишь предисловие, – буднично ответил Леонид, помогая своей жене занять место за столом. – Самое интересное потом начнется, когда домой приедешь и в кровать уляжешься.

Оба ребенка удивленно переглянулись.

Вечер протекал исключительно уютно и бережно. Плотно поужинав (оба родителя, кстати, к еде практически не притронулись), все семейство переместилось к камину, возле которого стояли заранее приготовленные три мягких кресла. Стас и Аня уселись в одно, обняв друг друга, Валя и ее муж сели порознь, взявшись за руки. Все четверо молча принялись смотреть на играющие языки пламени. Огонь гипнотизирует не только тело, но и разум. Каждый думал о своем. Аня думала о тех кристаллах, что мерно дрейфовали по ее маленькому желудку и уже начинали излучать слабое свечение, которое усилиться в сто крат, стоит ей сделать лишь маленький глоток воды. А она обязательно захочет напиться перед сном. Ее муж принялся рисовать в своей голове величайшее соитие стихий: огня и незримого ветра, что блуждал по его голове, принося в нее то вдохновение, то опавшую листву. Валентина едва заметно раскачивалась и напевала про себя свою любимую песню, которую, давным-давно, сочинила и исполнила на открытие заповедника Седны. Мама Анны была не только замечательной домохозяйкой и добропорядочной женщиной. В свое время она была обладательницей удивительного (даже для того времени, который считается бриллиантовый тысячелетием классической оперы) голоса. Голос ее был поистине своей неподражаемым, волшебным. Своим пением юная певица очаровывала послов с далеких Галактик, ее голос делал мысли слушателей прозрачными.

В возрасте тринадцати лет, Валентина также слышала внутри себя, по мимо своего, еще другой голос. То был голос ее единственной дочери. Говорили, что это попросту невозможно (что и по сей день является правдой, с поправкой лишь на одно в истории человечества исключение) и девочка фантазирует. Фантазировать, к слову говоря, на тот момент пришлось многим видным и нет ученым и исследователям. Появление Валентины на свет – загадка. Она просто появилась. В тот же самый момент в ее жизни и появился Леонид. Астромиус в те далекие года лишь только зарождался на свет и Леонид был истинным пионером этого дела. Самом собой разумеющееся, что юный исследователь (тогда ему только исполнилось семьдесят девять) обязался приложить максимум своих мысленных усилий для разгадки тайны появления Валентины на этой планете.

Бесконечные часы, проведенные за беседами дали свои плоды – Леонид бесконечно влюбился в, к тому моменту уже выросшую из девочки в девушку (женщины созревают гораздо быстрее мужчин во всех аспектах этого понятия), Валентину. Именно в этот момент пика их влюбленности, Леониду и удалось выяснить природу появления своей возлюбленной. С тех пор Леонид периодически надевает на себя темные очки (те самые, что и тогда) и все вокруг считают его олицетворением абсолютной невидимости. Просто потому, что всем так удобнее считать.

Молчание нарушил глава семейства:

– Я вот тут подумал, – начал отец Ани ненавязчиво, как бы промежду прочим. – 118 километров. – Леонид многозначительно замолчал, продолжая отрешенно наблюдать за игрой пламени.

– О! Кстати! – подхватила Валя, оживившись. – Это отличная тема, мой юный исследователь! – Она всегда его так называла, когда хотела подбодрить его рассуждения. Валя была гораздо старше своего мужа, хоть и выглядела моложе.

– Именно, – продолжил юный исследователь. – Я как раз-таки именно эту тему хотел с детьми обсудить. Вот смотрите, дорогие мои, облака плывут, так? Так. Наблюдаемая стая плывет с одинаковой скоростью, плоскостью вперед, острым углом – это неважно, поверьте. Скорость одна. Мы же, при наблюдении, автоматически приучили себя следовать тем законам физики, которые сами же и выдумали! Острый край – он обтекаем, он легче вонзается в встречный поток. Воздух – это тоже физика. Космические корабли нашего же флота – они огромны! И им не нужна обтекаемость. Все, что мы выдумали – рассыпается через 118 километров от поверхности нашей планеты. Вообще все, прошу заметить. В особенности это касается убеждений.

– И рекордов Ставинского, – добавила мама, воспользовавшись паузой.

– Ага! Кстати, этот негодник рекордирует теперь будучи находясь в открытом космосе.

– Каков хитрец!

– Не то слово! Ну ничего. С упреками мы его и там достанем! – подытожил Леонид и надвинул себе на глаза темные очки. Его лицо украшала самодовольная улыбка и нежный поцелуй жены.

– Пока ты завариваешь чай, произойти может все, что угодно, – произнесла Валя, гладя руку мужа и наблюдая за костром.

– Или кто угодно, – Анька тихонько хихикнула и слегка повалилась на Стаса телом.

Совершенно неожиданно для всех троих, Леонид резко покинул силы притяжения своего вместилища, попутно снимая с себя очки. Валентина не успела отреагировать на подобную неожиданность и не убрала свою ладонь с руки мужа, от чего та, словно невесомая, вспорхнула вслед за мужем, и опустилась обратно на подлокотник так же безмятежно, как и подлетела вверх.