Готика

– Здесь пахнет олифой, но немного мягче, – потянув воздух, с глубоким трепетом, заметила Лилит. – Сумбурность творческого поиска поражает своей глубиной.

Я знала, о чём она говорит. Для меня аромат художественной галереи пах годами упорного труда, высыхающего льняного масла с нотками благородного дерева и смолы. Это создавало тот самый вакуум, в который погружаешься, беря в руки кисть.

– Тот, кто способен создавать подобные картины, рано или поздно входит в летопись истории.

– Признание после смерти не то, что я бы выбрала, – поморщившись ответила.

– Тогда следует исправить это, – она вскинула брови, посмотрев на меня с предвкушением в глазах. – Я хочу выставить несколько твоих работ в одной галерее…

– Нет, – твёрдый отказ заставил Лилит сощурить глаза в неверии.

Я знала, она ждёт объяснений, но как рассказать всё и не выдать себя? Моя история казалась слишком шокирующей и запутанной, чтобы открывать её своей новой знакомой. И хоть это было для меня самым сильным желанием показать миру то, на что способна, отказ всегда был первой реакцией на подобное предложение. Поль именно поэтому подарил мне целую студию, где я могу рисовать и выставлять свои картины пусть заглядывало ко мне только солнце, а иногда дожди, что, барабаня по стёклам, стекали серыми каплями вниз.

– Это прозвучало весьма не аргументировано и резко, – тон Лилит немного смягчился, из глаз ушла вся резкость и толика осуждения. – Тогда, если позволишь, я стану твоим единственным гостем, который будет любоваться на картины и обсуждать их с тобой.

Не думала, что наше знакомство может иметь продолжение и перерасти в привязанность. Ростки дружбы робко выползали на поверхность, боясь осуждения и отказа, но я запретила себе сомневаться.

– Тогда я буду ждать тебя.

После этого знакомства мы с Лилит проводили много времени вместе. Рисовали картины, она скорее наброски делала карандашом и довольно неплохие. Лилит любила наблюдать за моей работой. Она могла часами стоять позади, сохраняя полную тишину, пока я набирала палитру и выводила линии на холсте. Я даже забывала, что нахожусь одна, а когда то палящее безумное желание рисовать отступало, видела довольную, одобряющую улыбку.

Лилит стала моим якорем. Нарисовать картину для меня словно вдохнуть, настолько процесс создания увлекал, что порой я не замечала времени. Но в последние дни всё стало гораздо хуже. Сны парализовали меня своей тёмной атмосферой. Паутина мрачности вокруг сознания туманила разум и казалась слишком запутанной.

***

Мы с Лилит сидели в уютном кафе, потягивая горячий кофе, пока на улице спешно шагали прохожие. Я наблюдала за листком жёлто-зелёного цвета, который оторвавшись от ветки, плавно скользил, подхватываемый потоками ветра, к земле. Воспоминания медленно кружили в мыслях, не пытаясь свести с ума.

Потягивая кофе, я разбирала горячий напиток на всевозможные оттенки. Сладко-горькие нотки мягко касались языка, терпкий, даже вяжущий вкус с едва слышным ароматом зёрен, пьянил сознание.

– У меня есть заказ, – небрежно бросила Лилит. – И прежде чем откажешься, послушай.

На кончике языка уже сидел тот самый отказ, но что-то в её взгляде заставило меня остановиться. Поток волны, грозящей захлестнуть меня паникой, замедлился. Кивнув, я увидела довольную, даже победную улыбку Лилит.

– Я поняла, откуда дует ветер, поэтому не разглашала никак имён. Просто некоторые заинтересовались твоими работами. Сейчас это может показаться слишком сумбурным, но подумай, Дея, твоё искусство волнует, трогает, заставляет остановиться и задуматься. Нельзя вечно прятать свои картины в том амбаре.

Пока она говорила, кровь в моих венах забурлила от предвкушения и страха. Каждая эмоция казалась слишком сильной и уничтожающей. Они сплелись в толстый жгут, похожий на клубок змей, который извивался и шипел.

– Постой, о чём ты говоришь? – вдруг поняла смысл её слов. – Как они могли заинтересоваться моим работами…

Окончание предложения я проглотила, заметив виноватый взгляд Лилит. Она подалась вперёд, словно хотела коснуться моей руки.

– Даже не думай о том, что я предала тебя. Прежде чем принимать решение, посмотри на ситуацию моими глазами и подумай.

– Что ты предлагаешь?

– Хочу тебе кое-что показать. Пойдём.

Мы вышли на улицу, тёплый воздух обернулся вокруг тела, словно мягкие объятия. Осень пахла по-особенному для меня, но здесь не хватало той дикой природы, которая царила в Шартре. Костров, что мы зажигали по вечерам, вскользь, касаясь его жара, смотрели на искры, вздымающиеся в небеса, считали звёзды, пытаясь найти ту самую падающую комету, чтобы загадать желание.

Лилит привела меня в небольшую галерею, в которой были работы многих художников. Но самое невероятное заключалось в том, что среди них оказались мои картины.

– Не паникуй, здесь нет имён и подписей, только работы, о которых никто не узнает. Связаться с их автором можно через меня и никак по-другому. Мне больно смотреть на то, как ты мучаешься, желая выставить свои работы на всеобщее обозрение и не смея сделать этого.

– Ты сумасшедшая, – выдохнула от переполнявших меня чувств.

Я так часто представляла свои картины, выставленные в галерее для глаз других людей, но никогда не могла сделать этого. Учёба, в которую вкладывала все силы, порой не спала ночами, читая, изучая, рисуя, потом бегство из родного города, снова учёба, игра в прятки, давили тяжёлым грузом ответственности. Всё это никак не способствовало исполнению моих желаний.

– Скорее я волшебница, исполняющая мечты, – с явной гордостью объявила Лилит.

От её нахального тона я только скривила губы и покачала головой. Мой взгляд выхватывал каждую линию, росчерк, ломанную кривую, что я находила на своих картинах. Они висели среди Каналетто, Ренуара Пьера, Бугера, это было просто восхитительно. И, казалось, мне выдумкой, сном, в который я нечаянно забрела.

– Теперь жди заказов на свои картины.

– Что ты имеешь в виду?

– Обычно в подобных случаях тех, кто оценит мастерство и подачу в рисунках, будет гораздо больше, чем тех, кто станет критиковать. И они обязательно захотят обзавестись картиной твоего авторства, чтобы повесить в своём богатом доме и хвастаться перед друзьями.

Моя голова отказывалась верить в её мнимое предсказание, но я была по-настоящему счастлива впервые за три года. Это казалось чем-то сладким, тягучим, как патока, осязаемым, как мёд, на кончике языка.

Лилит отвезла меня домой, но я ещё долго не могла остыть. Возбуждение, трепет, волнение бродили под кожей взрывоопасным коктейлем, мешая выдохнуть и успокоиться. От той перспективы, которую создала в моей голове своими словами Лилит, будоражило, будто я выпила шампанского.

Перестав метаться, позволила телу остыть, когда вода обрушилась на меня. Подняв голову, я ловила те капли, что стекали по коже, и улыбалась не в силах остановиться. Прохлада, что дарила вода, помогла остудить пыл мыслей, метавшихся в голове. Завернувшись в тёплое полотенце, я вышла и присела за комод.

Смотреть в зеркало и видеть, как движется твоё отражение, может быть пугающе, но я привыкла к призрачной фигуре, преследующей меня, будто кто-то накинул невидимую мантию на мои плечи. Сидя неподвижно, смотрела, как тени смещаются, и я каждый раз, будто завороженная, видела то парадоксальное действие, и не могла оторваться. Нечто зловещее шептало вокруг меня, холодок бежал по коже, хладными прикосновениями, касаясь каждого голого участка.

Я расчёсывала волосы, перекинув их через плечо, пока отражение повторяло мои движения. Каждый взмах руки казался гипнотизирующим. Каждое действие сопровождалось мягким звуком, когда через щетинки расчёски, скользили пряди волос. Иногда я думала, что стоит отвернуться и моё отражение не последует тому движению. Оно оскалится в безумной улыбке, пока я не вижу.

Отложив расчёску, заплела волосы в косы и, покачав головой, отправилась в постель. Мой лихорадочный мозг, возбуждённый после всех манипуляций Лилит, требовал отдыха.

Посреди зелёного луга появилась та самая дубовая дверь с тяжёлым железным засовом. Дверь, которая настойчиво привлекала к себе внимание, как только я проваливалась в сон. Самое чёткое воспоминание, я бреду босиком по холодному каменному коридору, пока не вижу впереди дверь. Она такая массивная, из тёмного дуба, почти чёрная. Такие раньше были в подземельях. Сон из средневековья, который на что-то указывал, но я не понимала его значения.

Проснувшись, осознала, что всю ночь бродила в том сне, словно в лабиринте. Как бы сильно и отчаянно ни старалась сбежать, дорога снова превращалась в тоннель и вела меня к дубовой двери.

Не позволив себе остаться в том пугающем до дрожи по позвоночнику сне, я быстро привела себя в порядок и вернулась в мастерскую. Как только аромат оливы и растворителя коснулся тела, окутав в успокаивающую вуаль, смогла расслабиться. Сжимая в руках горячий стаканчик с кофе, позволила ароматам завладеть моим телом. Новый холст с белоснежной текстурой смотрел на меня выжидающе, а я не торопилась, смешивая на палитре краски. Кримсон – малиновый, иногда бордовый оттенок, который я любила использовать, рисуя солнце на закате.

Чувствуя сладковатый привкус краски на губах, посмотрела на полотно, понимая, что снова нарисовала ту картину. В момент, когда садилась за чистый белоснежный холст, всё остальное меркло. Мир за окном, посторонние шорохи, даже тёплое дыхание ветра, всё затмевало мгновение, момент, когда я брала в руки кисть, набирала краску, выводила линии. Старый подвал, по бокам серый камень, а в центре тяжёлая дубовая дверь с круглой железной ручкой.

– Ты задавалась вопросом, почему злодеи более привлекательны? – рассматривая картину, где был изображён Дракмор, спросила Лилит. – Будоражат, тревожат те чувства, к которым ты не подпускал никого?

Я пожевала губу, не совсем понимая, как правильно ответить на тот вопрос. В моей жизни определённо был такой злодей, но я никогда не задавала себе подобный вопрос. Действительно, что в Иерихоне так привлекло меня? Ведь когда мы познакомились, были ещё подростками, но в тот миг, сидя на дереве, сжимая ногами ветку с перепачканным краской лицом, я определённо хотела той связи.

– Думаю, это из-за того, что, когда злодеи встают на колени ради неё и только ради неё одной, что-то внутри пробуждается. Ведь герой, положительный, пожертвует всем ради спасения мира, доказывая своё благородство, в то время как злодей, разрушит мир, если ей навредят, – выуживая мысли, как тонкую нить, позволила словам правды сорваться с языка. – По отношению ко всем остальным он ведёт себя как эгоист, законченный манипулятор, злодей и только к ней относится как к королеве, что сидит на троне вместе с ним.

Лилит оторвалась от прямых росчерков мрачной картины и посмотрела мне в глаза. Её губы дрогнули в улыбке, будто одобряя подобный ответ. С ней мне всегда казалось, что хожу по тонкой грани между жерлом вулкана и бездонной, поглощающей синевой моря.

– Часто злодеев недооценивают, не в полной мере, рассказывая их историю. Как известно, монстрами не рождаются, а становятся. И того, кого однажды сломали, возможно, не было времени страдать, только взять себя в руки, заковать в титановую броню и бороться. Так что, когда я влюбляюсь в злодеев, помню одно, однажды они тоже были сломлены.

Глубокая мысль, которая надоедливой пластинкой засела у меня в голове. Я начала прокручивать её снова и снова, чувствуя, зудящую необходимость реализовать то слово «сломленный». Хотелось поднять рукав кофты и написать те десять букв на коже. Позволить чернилам впитаться в кровоток и осесть правдой внутри. И я знала, как только Лилит уйдёт, я непременно сделаю это.

Глава 4

Иерихон

Как бы сильно я ни хотел отстраниться, забыть, она всегда преследовала меня в моменты бодрствования и во снах. В каждом чёртовом мгновении Медея находилась рядом и не отпускала. Я как дикий зверь желал, чтобы в реальности всё было именно так. Она не должна меня отпускать. Никогда. Ведь я не отпустил и не смогу.

– Пройдись со мной, – мягкий голос Арлин Коваль вырвал безжалостно те опасные мысли. Чем больше проходило времени, тем отчаяние я желал приступить к поискам, наплевав на запрет Тристана. – Я всё ещё здесь, Иерихон. И не уйду.

– Вот как, – сменив мрачную задумчивость на милую улыбку, ответил. – Тогда как я могу отказать? Это же сама Арлин Коваль пригласила меня на прогулку.

Она засмеялась, откинув голову назад, и то с каким весельем звучал тот смех, зацепило нечто тёмное внутри. Я по-настоящему смеялся только с Медеей, в остальных случаях моя наигранная весёлость была маской. Красивой профессиональной маской убийцы.

Тристан никогда не выражал свои чувства, предпочитая угрюмость и загадочность. Он не пытался играть с людьми, показывая, что ему неинтересно, но я всегда носил маску, и со временем она настолько сильно прикипела к лицу, что снять её даже не представлял как. Медее это удавалось, но только ей одной.

– Мне кажется или тебе нужно сопровождение, чтобы передвигаться по территории Дракмора?

Арлин напряглась от моего вопроса, но не ответила. Она шла рядом, сжимая своими холодными ладонями мою руку.

– Та игра, которую вы вели с Тристаном, уже закончилась. Так скажи мне, тебе нужно продолжение?

Арлин сбилась, и мне пришлось придержать её, чтобы не упала. Её тонкий силуэт в строгом костюме на высоких каблуках, казался чересчур пафосным. Я понимал подобный выбор, когда мы преподавали, Академия диктовала свои правила как студентам, так и преподавателям, но сейчас, когда здесь остались только те, кто не хотел уезжать, подобный выбор наряда меня удивлял.

– Не молчи. Поговори со мной, Арлин.

– Я просто хотела пройтись с тобой и обсудить некоторые вопросы, связанные с программой на будущий учебный год, – мягким тоном, без тени дрожи, ответила Арлин. – Ты слишком много думаешь и хочешь помочь каждому, но это просто невозможно.

– Если помощь требуется тем, кто мне дорог, нет ничего невозможного.

Она как-то грустно улыбнулась и перевела тему на будущие занятия. Мы обсуждали её план действий, я внёс свои предложения и корректировки, которые должны помочь осуществить то, что задумала Арлин. Академия Дракмор требовала не только полной уникальности и своеобразной подачи каждого предмета. Все преподаватели должны были углубляться в свои темы нестандартным образом мыслить креативно, чтобы заинтересовать молодые умы, которые жаждали развлечений и секса, а не поглощения знаний.

– Если тебе когда-нибудь нужна будет помощь, пообещай, что обратишься ко мне.

Арлин отстранилась и долго стояла ко мне спиной. Казалось, она поглощена тёмными водами озера боли, но я знал, что девушка обдумывала мои слова. Взяв её за плечо, мягко развернул и заставил встретить мой взгляд.

– Пообещай.

Тихо выдохнув, она кивнула, будто тем самым обрекла меня на некие мучения. Арлин так многого не знала обо мне и не представляла, на что я способен. И как глубоко уже упал в тот самый чёрный омут, где кроме боли растворялись другие чувства. Не было ничего, что могло бы пробиться сквозь толстый слой пережитых неудач.

– Обещаю.

– Вот и отлично. Не заставляй меня принуждать тебя обратиться за помощью. Ведь даже если ты не попросишь, я пойму, что должен вмешаться.

В её глазах сверкнуло нечто похожее на испуг, но я не стал углубляться в ту щекотливую тему. Тристан не рассказал мне о том, что между ними произошло, а я и не настаивал, понимая, если Арлин будет нуждаться во мне, расскажет всё сама, но я догадывался о том, что происходит.

Мы все играли не по правилам, нарушали запреты и установки, которых требовали правила Академии, и каждый платил за свои поступки. Выбор, который сделал Тристан, подвергнув своё сознание воздействию ноктюрны, был той самой высокой платой.

Арлин металась как тигрица, запертая в клетку, желая выбраться на свободу, но её история казалась настолько пугающей, что даже я не знал, как ей выбраться. А моя дорога всегда была вымощена осколками, и наступая на каждый из них, я получал новые раны, которые с каждым днём кровоточили всё больше и уходили глубже, меняя мою душу. Затягивая тьмой.

***

Уже знакомый шум капель, разбивающихся о каменный пол, заставил меня яростно сжать зубы. Я знал, что будет, когда открою глаза. Знал и не хотел этого. Старый серый каменный потолок с современной люстрой, которая давала слишком мало света, позволяя черноте бродить по углам – вот что я увижу, стоит открыть глаза. Металлический стол, на котором каждая склянка и пробирка всегда занимала своё место. Чёртов перфекционист.

Последний раз Тристан нашёл меня на чёрном пляже обнажённого и избитого. Я смутно помнил, что произошло, и с каждым днём те воспоминания тускнели, всё больше уходя так далеко, что, если бы захотел, я бы не вспомнил. А теперь всё повториться, только я сомневался, что Тристан сможет найти меня. Не в этот раз.

– Я вижу, что ты проснулся. Не затягивай, Иерихон, у меня слишком много дел и мало времени, – голос Квентина Вирмора резал, как тупая рапира, каждый раз, больно прорезая связки, сухожилия и доставая до костей. – Ты даже не представляешь, насколько круто повернётся твоя жизнь. Я готовился к этому моменту так долго. Пришло время исполнить заключительную роль в моей ужасающе-потрясающей постановке. Я ведь так упорно готовил те декорации.

Слишком долго, по-моему, мнению, но я никогда не мог избавиться от влияния Квентина Вирмора. Он появлялся, как дьявол из ниоткуда, просто представал передо мной, прежде чем дать очередной приказ, которому я не мог сопротивляться.

Открыв глаза, посмотрел на свои руки, чистая загорелая кожа, но сколько крови она впитала в себя.

– Тебе стало интересно? – приподняв густые чёрные брови, с самодовольством, спросил Квентин, поймав мой взгляд.

Откинувшись на спинку кресла, в котором меня оставили, я только оскалился, прекрасно понимая каждый ход своего противника. Проходил по этому пути сотни раз и знал, Квентин уже ввёл в мои вены ноктюрну, так что препятствовать ему или попробовать напасть не получится. Он успеет отдать приказ до того, как я встану. Но я каждый раз пытался, отказываясь верить, что проиграю. Величина моей ярости и гнева прямо пропорциональна той тьме, что он словно зёрнышко заронил в душу.

– Я знаю, где она, – не было необходимости называть имена, мы оба понимали, о ком говорит Квентин. – Тристан спрятал Медею, но я-то знаю, где твоё сердце, Иерихон Вирмор.

Моё тело скала – неподвижная и напряжённая. Я не позволю ему увидеть свою реакцию это единственное, что осталось – эмоции, которые я мог контролировать, когда не находился под влиянием ноктюрны. И я не отдам ему свою ярость, боль и страх.

Квентин усмехнулся, черты его лица исказились, напоминая мне тех демонов, что властвовали в аду: чёрные брови, в тон им волосы, с лёгкой проседью, прямой нос и полные губы, которые отдавали мне столько приказов, что я ненавидел его. Мечтал вырвать трахею, лишить воздуха, надорвать связки и смотреть, как он захлёбывается собственной кровью.

– Не удивлён, что я знаю, где Тристан спрятал её?

Если дам ответ, он поймёт. Если промолчу результат тот же, потому я выбрал второй вариант. Когда он назвал её имя, внутри меня словно огненный дьявол, воспламенилось каждое чувство. Единственный ответ, который Квентин никогда не услышит, она была для меня всем.

– Пришло время вам снова увидеться, ведь настала твоя очередь вступить в игру. Медея уже послушно выполняет свою роль, так что осталось только выпустить главного злодея, который либо всё погубит, либо…

Он безразлично пожал плечами. Для Квентина неважно было увидеть конечный результат, он хотел насладиться основной игрой, в которой главную роль придётся вести мне.

– Скажи вот что, как близко мой сын подошёл к разгадке ноктюрны? Он уже придумал антидот, чтобы освободить тебя от моих зверских оков?

Он знал, что без прямого приказа моим ответом всегда будет молчание, потому не удивился, когда я промолчал.

– Впрочем, неважно, ведь я знаю каждый его шаг. А теперь могу воздействовать на него с помощью очень милой девушки, – его смех всегда вызывал во мне желание закрыть уши. Режущий, как тонкий лист стали, мерзкий и скрипучий. Слишком высокий, с противоречивыми штрихами. – В любом случае это моя игра и никто не смеет вмешиваться, а ведь он попробует, но я знаю, как его задержать.

Он кинул взгляд на часы, словно всё в его жизни было поделено на определённые временные участки.

– Пришло время узнать истину, которой я лишил каждого из вас.

Первая мысль, он говорит обо мне и Тристане. Следом за ней, как мощная волна пришла вторая – Медея. Но то, как поблёскивали в предвкушении его глаза, заставило меня задуматься. Чего именно я не знаю? Какая истина может разрушить меня ещё больше, чем я уже был?

– Нет, – мой отказ жёг гортань, но в тот момент, когда Квентин решил снова поиграть моей жизнью, которая с самого начала принадлежала ему, я не смог сдержать трёх ядовитых букв.

– О, я надеялся на подобный ответ, – оскалив зубы, выплюнул он. – Но это не тебе решать, ведь я слишком долго ждал, чтобы заключительное крещендо прозвучало в нужный момент и по моим правилам. Прошлое никогда не оставит тебя, пока ты не узнаешь истины, мой мальчик.

Иногда меня так дико поражало, насколько Квентин мог быть мягким. В подобные моменты, когда он говорил со мной спокойным голосом и называл ласковым прозвищем, казалось, я придумываю себе злого дьявола, довлеющего над моими мыслями. Дуальность его образа всегда заставляла меня усомниться в здравом уме. Это пугало и чертовски бесило.

– Она в Леборе. Какое совпадение, не находишь? – видя, как мои зубы сжались, он склонился вперёд и мрачным шёпотом выдохнул. – Ты поедешь туда, найдёшь Медею и будешь рядом. Ты поймёшь, когда придёт время вступить в игру, ведь всё должно идти своим чередом. Не к чему торопить то, что и так грядёт.

Меня пугало только одно, Квентин не дал никаких инструкций. В обычных обстоятельствах, с которыми сталкивался каждый раз при нашей встречи, Квентин чётко аргументировал мои действия и чаще всего велел забыть о том, что я делал, после исполнения приказа. Так действовала ноктюрна, подавляя абсолютно каждую эмоцию, стирала всё, чем и кем я был, оставляла пустым с тем, что надиктовал кукловод.

Тристан уже так долго искал противоядие, но я не думал, что он приблизился к ответу. Сегодня Квентин просто решил кинуть меня в очередной омут, не дав никаких инструкций.

***

Тристан определённо знал, как спрятать Медею, чтобы даже такой всезнайка, как я не нашёл, ведь после кровавой луны, я искал. Отчаянно нуждался хотя бы в минимальном подтверждении, что Медея в полном порядке. После того как оставил на её теле раны, что не скроешь, не удалишь, особенно из памяти, чувствовал себя проклятым. Она никогда не должна была стать мишенью, но после того, как мы познакомились, судьба уже всё решила.

Медея в тот день забралась на дерево, что росло на северной стороне поместья Виршем. Я наблюдал за ней несколько долгих часов через окно, пока наши взгляды не встретились. Это был тот момент, когда мы решили, что дружба станет настоящей. Не придуманной. Не лживой. Не обманчивой. Ведь кроме Тристана рядом со мной никогда не было других детей. Она стала первым и последним звеном, за которое я зацепился. Якорь, что позволил мне непросто бушевать каждый раз, когда Квентин проводил очередной эксперимент.

Я даже не мог представить, что найду Медею в городе, где последний раз была зафиксирована ноктюрна, когда её украли. А она была прямо у меня под носом, но Тристан слишком хорошо смог стереть любые следы её пребывания, чтобы я не нашёл.

Вспомнив о нём, почувствовал вибрацию телефона. Тристан звонил уже несколько дней, пытаясь понять, что происходит, но я не мог ответить. Квентин запретил упоминать о том, куда я отправился и зачем.

Когда я не ответил на звонок, пришло злобное сообщение. Даже читая его, я слышал в голове пронизанный гневом голос Тристана.

«Ты же знаешь, я найду тебя, где бы ты ни прятался, Иерихон. Не заставляй меня злиться ещё больше, чем уже есть. Если натворил дел, просто скажи, мы всё решим. Перестань избегать разговоров со мной».

Прошло уже три дня, но я так и не подошёл к Медее. Она чувствовала меня, знала, за ней следят, но я слишком рано научился скрывать своё присутствие в тени. Она моя вторая душа, которая всегда была рядом. Ведь не было приказа подойти, только найти, так что я просто наблюдал, понимая, что тщетно пытаюсь противостоять приказу Квентина. Он не оставит это просто так, я слишком хорошо его знал.

Воскресное утро привело меня к Академии Морвир. Вот оно то самое учебное заведение, в котором Медея провела последние три года, оттачивая своё мастерство. Я догадывался, почему к восьми утра она пришла именно сюда, очевидно, преподавала уроки рисования, вот только не знал, для кого? Может, в стенах Морвира была воскресная школа для детей? Представив Медею в их окружении, я не знал, что испытал волнение, гордость или надежду?