Мне уже не больно

Я встала с кровати, и первое, что пришло в голову, – что-то не так. Ощущение тревоги захватило меня, будто что-то было неладно. Окинув себя взглядом, я сразу поняла: я совсем голая. Чувство дискомфорта, словно холодный ветер, обожгло кожу. Нет, так точно не смогу выйти. Вдруг столкнусь с кем-нибудь? Глупо пытаться найти воду, когда твоя нагота кричит о беспомощности.

Быстро соорудила из простыни что-то вроде римской тоги. Ткань слишком велика, конечно, но лучше так, чем ничего. Ощущение материи на теле немного успокаивало, как будто эта импровизированная одежда могла защитить меня от всего внешнего мира. Наощупь я выбралась из комнаты в коридор. Лестница должна быть где-то справа. Направо, налево… пытаюсь вспомнить, как мы сюда пришли.

Свет на первом этаже горел. Лестница тоже была достаточно хорошо освещена, но страх споткнуться, запутаться в простыне и скатиться вниз не покидал меня. Пальцы вцепились в ткань, словно это могло дать мне дополнительную опору. Ноги двигались осторожно, почти бесшумно, как у зверя, который не хочет привлекать внимания. Казалось, дом следил за каждым моим шагом, и от этого по спине пробежала дрожь. Каждый скрип пола отзывался эхом в голове, напоминая, что я в чужом месте.

Приглушенные звуки доносились откуда-то издалека, словно из другого мира. Кто-то здесь был. В темноте мое воображение разыгралось, словно в детстве, когда я оставалась одна дома и боялась каждого шороха. Не хотелось думать о том, кто может скрываться за стенами этого дома. Лазарев казался надежным, но я знала, что за внешней добротой могут скрываться самые темные намерения.

Я свернула наугад в левый коридор, отходящий от широкого холла. Здесь все было хорошо освещено – свет казался спокойным, ровным, будто пытался убедить меня, что ничего страшного не произойдет. Но я уже давно не доверяла таким вещам. Свет, как и тишина, мог обмануть. Он мог быть просто маской, скрывающей что-то более темное за собой.

Одна из дверей была приоткрыта. Это могло быть то, что я искала. Вода? Кухня? Или кто-то, кто мог бы помочь. Медленно подхожу ближе, заглядываю внутрь. Мое сердце забилось быстрее, когда я увидела то, что было за дверью. Что-то… не то. Мои глаза расширились от ужаса.

Передо мной действительно оказалась кухня. Лазарев сидел на табурете, откинувшись назад и опираясь рукой на стол, как будто собирался вздремнуть.

Одной рукой он судорожно стискивал край столешницы, а его вторая рука по-хозяйски прижимала к паху светлую голову увлеченной процессом девушки.

Это эротическое представление сопровождалось старательным причмокиванием и напряженным дыханием Лазарева. Я его не узнавала, передо мной словно был совершенно другой человек!

Его лицо искривлялось в самых разных гримасах, словно не могло остановиться на одном выражении. И вот, когда его тело сотрясло резкой судорогой, он шумно выдохнул и резко рванул вперед. В этот момент все его лицо исказилось гневом, и он с размаху ударил светловолосую девушку в лицо.

Она отскочила назад, едва удержав равновесие, и, прижавшись спиной к тумбе, начала тереть скулу, на которой уже наливался синяк. Ее темные глаза на мгновение сверкнули злостью, но тотчас погасли, словно страх снова взял верх.

– Тварь, опять забыла про зубы! Сколько можно тебе повторять? – гневно вскрикнул Лазарев.

Мои внутренности словно перевернулись, затянувшись тугим узлом. В голове моментально всплыли самые ужасные мысли. Лазарев был таким же, как они. Те, кто разрушил мою жизнь, кто забрал у меня все. Он тоже лгал. Он будет заставлять меня. Использовать, как вещь, как игрушку, и, когда ему будет мало, он будет бить. Будет причинять боль так же, как они. Все возвращается. Подвал. Мрак. Только теперь это больше и… "комфортнее".

Оказалась не в том месте и не в то время

Мои руки судорожно вцепились в дверной косяк, как будто я могла удержаться за него, как за последний оплот здравомыслия. Деревянная поверхность под пальцами была единственным, что соединяло меня с реальностью. Не дай разуму уплыть. Не дай тьме снова захватить. Внутри разрастался панический крик. Нет! Я не хочу снова это переживать. Не хочу!

Бежать.

Я развернулась, неосторожно задевая дверь. Громкий удар, эхо разлетелось по комнате, словно что-то рушилось не только снаружи, но и внутри меня. Все замерло. Время остановилось на мгновение, лишенное звука, словно пространство сжалось до узкой точки, в которой было только я, дверь, и тот ужас, что завладел всем моим существом.

Мой взгляд встретился с ее глазами. Девушка, стоявшая у тумбы, сначала смотрела на меня с удивлением, а потом… ее лицо исказилось в странной, почти оценивающей усмешке. Как будто она видела все это раньше. Как будто она знала, что я здесь не случайно. Лазарев, напротив, поспешно запахнул полы своего махрового халата, словно это могло скрыть от меня его позор. В его глазах застрял неподдельный ужас, как у зверя, застигнутого в ловушке.

Он не ожидал, что я пойму. Не думал, что я узнаю его настоящую сущность. Конченый урод, как и все остальные. Все его ласковые слова, обещания, обернутые в дорогие машины и уютные комнаты – все это лишь ложь. Лицо Лазарева отражало страх разоблачения, как будто его собственный мир рушился вместе с моим.

Но, по сути, я оказалась не в том месте и не в то время.

Я почувствовала, как мир вокруг замер. Лазарев стоял, словно в ступоре, его глаза метались, но мысли явно застряли в каком-то тупике. Он не знал, что делать. Это был мой шанс. Шанс сбежать. Я медленно развернулась, тихо, едва дыша, будто боялась, что любое неверное движение вызовет бурю. Но он остался неподвижен, как статуя. Воспользовавшись его замешательством, я сделала несколько шагов назад и, не глядя на него больше, направилась к двери.

Мой разум лихорадочно искал выход. Уйти на улицу? Нет, это не вариант. Там охрана, они сразу меня схватят, и тогда будет все еще хуже. Эти люди не знают жалости, их не смущают мои слезы и крики. Я слишком много раз видела, как они действуют, как ловко ломают тебя, как ставят на место тем, что им под силу – болью. Нет, улица отпадает.

Мне нужен другой путь. Единственный, который казался правильным. Единственный, который мог бы положить конец всему этому кошмару. Я свернула в коридор, стараясь не привлекать внимание, шла медленно, размеренным шагом, но как только достигла лестницы, ноги сами понесли меня вниз. Я бежала, уже не думая о том, услышат ли меня. Лестница под ногами громко скрипела, но страх, что они могут меня остановить, придал мне сил.

Добежав до ванной, я начала лихорадочно рыться по полкам, переворачивая все, что попадалось под руку. Мои пальцы метались, хватаясь за все, что казалось нужным, но ничего не было подходящим. Мне нужно было лезвие. Обычное лезвие. Все просто – один быстрый порез, и все закончится. Но, конечно, здесь не было ничего подходящего. Разноцветные флакончики с шампунями, гели для душа, триммер, футляр с электробритвой. Я продолжала шарить по полкам, как загнанное животное, не находя выхода.

Взгляд упал на зеркало. Мое отражение – взъерошенное, с воспаленными глазами и побелевшими губами – испугало меня. Неужели это я? Как будто кто-то другой смотрел на меня из-за стекла. Лицо, искаженное страхом, с безумным огоньком в глазах. Нет, это не безумие. Это не может быть безумием. Я просто ищу выход. Мне нужно спастись. Лезвие – это спасение. Я не останусь здесь, в этом подвале, не буду рабыней Лазарева, как когда-то была рабыней тех людей, которые разбили мою жизнь.

Все, что мне нужно – всего лишь маленький предмет, и все закончится. Нет больше Лазарева, нет страха, нет боли. Я смогу уйти, раз и навсегда. Мои пальцы дрожали, когда я продолжала искать. Внутри меня нарастала паника, но ее сменяла решимость. В моей голове был только один четкий план. Я больше не позволю им управлять моей судьбой.

Когда мне казалось, что выхода нет, я посмотрела на свое лицо еще раз, и мысли начали запутываться. Может, это и правда безумие? Может, я схожу с ума? Нет, нет, это все просто страх. В моем сознании мелькали образы – темные коридоры, лица тех, кто когда-то причинял мне боль. Воспоминания вспыхивали, как картинки, с каждым мгновением становились ярче. Я снова в подвале, снова слышу их смех, их грязные, мерзкие руки тянутся ко мне. И этот ужас, который не отпускает меня. Я уже не могу бежать от него. Мне нужно что-то сделать.

«Я не вернусь в этот подвал», – думала я, скрипя зубами. Мой разум пытался удержаться на грани между отчаянием и решимостью, но все больше я ощущала, как контроль ускользает.

Я сдернула зеркало со стены, и в тот же миг оно с оглушительным звоном разбилось о кафельный пол. Осколки разлетелись по ванной, сверкая в тусклом свете. Это был момент отчаяния, последний крик души, который отражался в этих блестящих кусках стекла. Я склонилась над ними, трясущейся рукой выбирая самый подходящий – крупный осколок, вытянутый, словно треугольное лезвие. Острые грани сверкали, отражая холодный свет ванной, как последний шанс на свободу.

Прижав осколок к запястью, я замерла. Мысли метались в голове, но решение было принято. Этот осколок станет моим выходом из всего этого ужаса. Но вот тут, на грани, как будто что-то остановило меня. Страшно. Очень страшно решиться. Сердце колотилось, как загнанное в угол животное, а руки дрожали так сильно, что я едва удерживала осколок. Закрыв глаза, я сделала резкий взмах вниз.

Резкая боль пронзила запястье, как острый ток. Я вскрикнула, но тут же распахнула глаза, увидев, как кровь медленно, широкими темными струйками, начала стекать по руке. Широкая, теплая, густая – она капала на белый кафель, создавая контраст, как будто картина разрушения и освобождения разворачивалась прямо у меня перед глазами. Несколько секунд я стояла зачарованно, не сводя глаз с этой сцены, словно во сне. Но что-то было не так. Что-то я делаю неправильно.

Вода. В голове пронзила мысль. Должна быть вода. Холодная или теплая? В этот момент это казалось важным, словно последний штрих к финальной картине. Пусть будет холодная. Холодная вода – она очистит, смоет все, что осталось. Я повернула кран, и послышался приглушенный шум. Но ванна будет наполняться слишком долго. Внутри росло нетерпение. Я должна сделать это сейчас. Еще немного – и будет слишком поздно.

Поднявшись на ноги, я начала карабкаться через бортик ванны, оставляя на ее белоснежной поверхности кровавые следы. Алые потеки скользили по глянцевой поверхности, подобно дорожкам, которые я оставляла в прошлом. Пол покрывался такими же пятнами, терракотовая плитка казалась вымазанной в кровь. Но это не имело значения. Вода струилась, холодные капли начали стекать по телу, смешиваясь с кровью. Я стояла под душем, чувствуя, как этот леденящий поток обрушивался на меня, словно пытаясь смыть все.

Боль от раны в запястье усилилась. Холод еще больше обострил ее, превращая в пульсирующую волну, проникающую все глубже в тело. Сердце билось слишком быстро, но кровь текла медленно, обвивая руку вишневыми узорами, как последняя попытка жизни удержаться.

Я резко повернула вентиль до конца, и на меня обрушился поток ледяной воды. От шока я вскрикнула, инстинктивно пытаясь отскочить в сторону, но заставила себя остаться на месте. Так надо. Этот холодный душ – единственное, что может заглушить все остальное. Тело мелко трясло, как будто оно больше не принадлежало мне. Простыня, обмотанная вокруг, липла к коже, словно ловушка, еще больше усиливая ощущение дискомфорта. Зубы стучали так сильно, что казалось, вот-вот раскрошатся от ударов друг о друга.

Ледяные капли били по коже нещадно, пронизывая, словно маленькие иглы, но это было ничем по сравнению с той болью, что накатывала изнутри. Каждый раз, когда холодная вода касалась раны на запястье, ее пульсация усиливалась, но боль теперь уже не пугала. Она была словно частью этого ритуала.

Я опустила взгляд на розоватую воду, которая образовывала маленький водоворот у сливного отверстия. Кровь медленно стекала с запястья, смешиваясь с водой, и это зрелище захватило меня, как будто я смотрела фильм о своей жизни, где каждая капля – это мгновение моего существования, уходящее в никуда. Водоворот кружился все быстрее, унося с собой следы крови, а вместе с ними и части меня самой.

– Что ж ты творишь, а? – Лазарев появился так неожиданно, что я едва не отскочила в сторону. Он быстро перекрыл воду, а я, как могла, спрятала окровавленную руку за спину, будто надеялась, что он не заметит.

– Почему, Дашенька? – он казался сбитым с толку, растерянным.

– Потому что так должно быть, – ответила я тихо, чувствуя, как подступают слезы.

– Прости меня, дурака, – его голос дрожал, он протянул руку, но не приближался. – Это моя вина. Ты не должна была это видеть.

Он посмотрел на меня с явным сожалением, словно пытался проникнуть в мои мысли.

– Это больно? – осторожно спросил он, его слова звучали так мягко, что это стало раздражать.

– А ты попробуй, узнаешь, – выпалила я, пытаясь прикрыть свою боль грубостью.

Лазарев вздохнул, сняв с вешалки белый махровый халат и протянул мне. Я только сильнее прижалась к стене, словно кафель мог защитить меня. Он шагнул вперед, но остановился, видимо понимая, что мне нужно пространство. Мы застыли, будто боясь сделать неверный шаг.

– С ума сойти! – раздался внезапно резкий голос, заставив нас обоих вздрогнуть. Лазарев повернулся, а я посмотрела на девушку, которую видела раньше.

Она аккуратно пробиралась через стеклянные осколки, следя, куда ступает.

– Ну, как можно было так все загадить? – бросила она в сторону Лазарева, но ее злость явно была направлена на меня.

Не теряя времени, она решительно выхватила халат из рук Лазарева и, глядя ему в глаза, прошипела:

– Уйди отсюда.

Лазарев, хоть и хотел что-то сказать, сдался.

– Прежде чем пытаться убить себя, хотя бы выясни, как это правильно делается, – сухо заметила она, ее глаза, оказавшиеся не такими темными, как я думала, а скорее медового цвета, смотрели на меня без капли сочувствия. – Закутайся. Посмотри на себя, губы уже синие. Заболеешь еще.

Я никак не отреагировала на ее слова, и тогда она решительно залезла в ванну. Сдернув с меня мокрую простыню, она небрежно накинула халат на мои плечи. Тот самый халат, пропитанный знакомым запахом древесины и чем-то домашним, успокаивающим.

– Что это ты, режешь себя? – усмехнулась она, похлопывая по халату, словно пытаясь вытереть остатки воды.

– Он ударил тебя, – тихо сказала я, не отводя глаз.

– Ну и что? – хмыкнула она, будто это был пустяк. – Боль мне даже нравится. Это всего лишь часть игры. Взрослые так играют, не переживай.

– Мне не нравится боль, – процедила я сквозь зубы, чувствуя, как внутри разгорается злость на ее безразличие и покровительственный тон.

– Ага, конечно. И ты решила доказать это, порезав себе руку? У тебя, видимо, с головой не все в порядке. Прямо гений! – она фыркнула, кивая на мои запястья. – Кстати, я Лана. А ты как зовешься?

Я промолчала, отвернувшись и не желая отвечать на ее издевательский тон.

Встреча с Ланой

Она осторожно помогла мне выбраться из ванной, следя, чтобы я не наступила на битое стекло. Поддерживала всю дорогу, особенно крепко сжимая локоть на лестнице, словно боялась, что я упаду или снова сделаю что-то необдуманное. Пройдя через коридор, мы добрались до кухни, где меня усадили на табурет. Лазарев стоял у раскрытого окна, курил, пуская клубы дыма в серый предрассветный воздух.

Заметив нас, он с раздражением процедил:

– Покажи руку.

Я медленно протянула руку, а Лана, внимательно осмотрев рану, кивнула, как настоящий эксперт:

– Тут швы нужны, – уверенно сказала она, не отводя глаз от пореза. – Звони Ангелине. Что-то мне подсказывает, что в травмпункт ты ее не потащишь.

Лазарев тяжело вздохнул, явно недовольный ситуацией:

– Ангелина мне мозг вынесет. В первый же день такая сцена.

Лана, похоже, нашла это забавным, усмехнулась:

– Ну что ж, так тебе и надо, – ее улыбка словно говорила: "Сам виноват".

– Ладно, я пошла спать, – она равнодушно бросила через плечо и удалилась, не оборачиваясь.

Лазарев, нахмурившись, словно погруженный в свои мысли, молча заварил чай. Он не торопился, щедро насыпал сахар в чашку, а потом тихо поставил ее передо мной. Его взгляд был задумчивым, но от этого не менее напряженным.

– Слушай, – наконец, проговорил он, внимательно глядя мне в глаза, – все, что происходит между мной и Ланой, тебя не касается. Поняла? – он выдержал паузу, давая мне время осознать его слова. – Ты – это совсем другое.

***

Дом был большим, просторным, но, несмотря на свои размеры, поражал своей пустотой. Внутри все выглядело просто, без излишеств. Мебель, хотя и дорогая, не выделялась вычурностью или изысканностью. Все было сделано со вкусом, но без намека на роскошь. Однако эта простота создавала ощущение безжизненности. Здесь не было тепла или уюта, места, которое можно было бы назвать «домом». Это был просто красивый каркас, не имеющий души.

Время в этих стенах тянулось медленно, словно густой туман окутывал все вокруг. В каждом углу чувствовалась гнетущая тишина, и казалось, что сам воздух внутри дома заставлял тяжело дышать. Когда я спускалась по темной дубовой лестнице вслед за Ланой, внутри вспыхнула радость от того, что, наконец, закончился период моего заточения.

Эти несколько дней, проведенных в компании сиделки Наташи, были настоящей пыткой. Наташа, как будто вросшая в кресло в углу комнаты, смотрела на меня сверху вниз, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. Закинув ногу на ногу и покачивая тапкой на широкой ступне, она с ленивой небрежностью наблюдала за каждым моим движением, не давая мне ни малейшего шанса почувствовать себя свободной.

Она читала что-то в своих бесконечных толстых книгах и лишь изредка отрывалась от них, чтобы проверить, на месте ли я, не сбежала ли с кровати. Иногда ее взгляд, полный утомленной скуки, поднимался над линзами очков, а затем снова опускался к строчкам. Но была одна вещь, про которую Наташа никогда не забывала – это таблетки. Каждые несколько часов она протягивала мне горсть таблеток, требуя принять их с ледяной вежливостью. Эта «лекарственная терапия» вызывала во мне омерзение. Я чувствовала, как они убивают мое сознание, затуманивая разум. Руки дрожали, мышцы сводило, а комната начинала кружиться в диком вихре. Пища перестала быть для меня чем-то приятным – от одного ее запаха меня выворачивало наизнанку. Но Наташа, похоже, не беспокоилась об этом. Ее аппетит не страдал: она съедала мои порции с явным удовольствием, хотя на меня поглядывала с укором, заставляя хотя бы выпить стакан сока или кефира.

Лазарев практически не показывался. Иногда его лицо мелькало в дверном проеме, но он не заходил, только наблюдал издалека, как будто что-то внутри его останавливало. Этот человек, казавшийся сильным и уверенным, в этот момент выглядел странно отстраненным, будто не знал, что с этим делать. А сиделка, кажется, даже не замечала его присутствия.

Она оставалась со мной круглые сутки. Лазарев позаботился о том, чтобы она не уходила даже на ночь, раскладывая свою раскладушку в углу комнаты. Я засыпала под ее громкий, почти мужской храп, чувствуя, как ускользает последняя капля спокойствия.

И вот сегодня, наконец, Наташа собрала свои вещи. Ее пухлые пальцы ловко застегнули маленький чемоданчик, она, в последний раз окинув комнату взглядом, как бы проверяя, все ли она забрала, помахала мне рукой.

– Ну, бывай, – бросила она напоследок, ее голос звучал сухо и безразлично.

Я не ответила, не отреагировала, просто сидела на кровати, глядя в пол. Но внутри чувствовала облегчение. Даже уход Наташи казался для меня маленькой победой, хотя дом оставался таким же пустым и безжизненным.

– Досвидос! Не поминай лихом! – ликующе пронеслось у меня в голове, и я не заметила, как сказала это вслух.

Лана, шедшая впереди, остановилась на месте, обернулась, и, приподняв одну темную бровь, окинула меня изучающим взглядом. В ее взгляде читалось что-то между раздражением и легким недоумением. Она покачала головой, будто подтверждая какую-то внутреннюю мысль:

– Совсем больная, – пробормотала она вполголоса, не особо скрывая свое мнение.

Мое сердце сжалось от неловкости. Поняла, что не вовремя проговорила свои мысли вслух. И без того Лана считала меня слабой и жалкой. Теперь же ее мнение о моей адекватности наверняка скатилось еще ниже.

Лазарев, уходя, поручил Лане показать мне дом. И теперь она выполняла это задание с таким видом, словно это было тяжкое бремя. Ее движения были четкими, но отчужденными, взгляд холодный и безразличный. В каждой ее реплике сквозила легкая насмешка, будто я для нее не больше чем бесполезный груз.

Ее шаги были резкими, быстрыми, и я с трудом успевала следовать за ней, стараясь не отставать. Лана явно не горела желанием замедляться или что-то объяснять. Она то и дело оглядывалась на меня, как на досадное препятствие, которое необходимо перетаскивать из одной комнаты в другую.

Дом, который я уже успела осмотреть мельком, казался таким же холодным и пустым, как и отношение Ланы ко мне. Но теперь, когда мы шаг за шагом проходили через эти комнаты, это ощущение только усиливалось. Лана не говорила ничего лишнего, лишь бросала короткие комментарии:

– Вот тут кухня, – сказала она, открывая очередную дверь. – Там столовая, напротив библиотека.

Она говорила механически, словно заученные слова, не заботясь о том, слушаю ли я вообще. А я и не слушала. Все внимание было сосредоточено на ее движениях, на ее манере держаться, на той ледяной отчужденности, которую она источала.

«Она ведь просто делает то, что ей велел Лазарев», – подумала я, чувствуя нарастающую тяжесть в груди. Это было больше, чем просто нелюбезность. Это был холод, который проникал под кожу, обволакивая меня со всех сторон, делая меня еще более одинокой в этом огромном, безжизненном доме.

Когда Лана отвела меня к дверям гостиной, мой взгляд зацепился за фигуру высокого охранника у входа. Он стоял спокойно, прислонившись к стене, но даже в этой расслабленной позе его тело излучало скрытую мощь. Лицо было резким, как будто высеченным из камня, с глубокими серыми глазами, которые выглядели слишком живыми на фоне этого мертвого дома.

«Что это он здесь делает?» – на миг промелькнула мысль. Но больше меня поразило то, как Лана, бросив взгляд на него, вдруг смягчилась. Ее холодная маска на секунду дала трещину, и я уловила что-то едва заметное – искру, пробежавшую между ними. Лана быстро отвернулась, но этого мгновения хватило, чтобы я ощутила нечто странное. Она прошла мимо, больше не обращая внимания на охранника, но в воздухе повисло напряжение.

Охранник тоже как будто затаил дыхание, его взгляд проводил Лану, и я почувствовала, как внутри меня нарастает новая тяжесть. Неужели я одна вижу это? Или это все плод моего воображения?

Из просторного холла, словно ветви, расходились два коридора. Лана уверенно направилась в правый, шаги ее были четкими, резкими. Я следовала за ней, пытаясь не отставать. Первая дверь – комната охраны, как она пояснила, тут круглосуточно кто-то дежурит у мониторов. Я мельком взглянула внутрь – небольшое помещение, уставленное экранами. Видно, безопасность здесь была не пустым звуком.

Следующая комната – для прислуги. Лана бросила короткий взгляд на дверь, не удостоив комментариями, просто махнула рукой. Видимо, не сочла нужным объяснять, что там за помещение.

Мы прошли мимо кладовой и постирочной. Там, среди монотонного жужжания техники, стояли огромная стиральная машина, сушилка, гладильная доска. На ней лежала аккуратная стопка свежевыстиранного белья, пахнущего чем-то цветочным. Я машинально вдохнула этот запах, который напомнил о старых временах, когда жизнь была проще, а заботы – мелочнее.

Коридор заканчивался, и Лана развернулась влево, направляясь к кухне. Она открыла дверь, пропуская меня вперед. Помещение оказалось просторным и светлым, залитым холодным светом из больших окон. Темная деревянная мебель, массивный стол с несколькими табуретками, обитые мягкими подушечками. В углу – внушительных размеров холодильник, который мог бы вместить запас еды на целую армию.

Лана спокойно и деловито начала открывать шкафы один за другим, бросая короткие комментарии:

– Здесь посуда, там специи, – она даже не оглядывалась, явно не ожидая, что я запомню все эти мелочи.

Обстановка на кухне была простой, если не обращать внимания на новейшую бытовую технику, блестевшую своими стальными панелями. Казалось, здесь было все, о чем могла мечтать домохозяйка. Все так идеально, что чувствовалась некоторая неуместность в этом месте, как будто кухонный уют не был предназначен для меня.

Лана продолжала перечислять, что где находится, ее голос звучал механически, без лишних эмоций, будто она показывала товар в магазине.