Извилистые тропы

Был Николаха самым ладным в округе, а так как далее своей округи мы не бывали, он казался нам самым красивым во всей России. Девушки так и крутились вокруг него, а меж собой вели разговоры о его достоинствах: и глаза-то у него, словно роднички, «коричные», весёлые, пригожие, и кудри-то чёрные, и ростом-то вышел, и в плечах в сажень, и в походке важен… Одевался Николаха по-городскому, и так ладно всё сидело на нём, что даже мы, ребята, с завистью пялились на него, и каждому из нас хотелось иметь такие же лаковые сапоги, яркие сатиновые рубашки, синий пиджак и картуз – словом, быть на него похожим. Мне было лет девять, когда Акулина и её подружка Евдя с ума сходили по Николахе. Стоило группе гулящих парней и девчат показаться возле нашего двора, как они обе выскакивали из избы и, застыв за порогом, высматривали своего ненаглядного.

– Экой пригожий-то! – вздыхала Евдя. – Ой, глянь-к, на меня взглянул! Глянь-к…

Акулина восхищалась и млела молча и только кивала, соглашалась с подругой.

Вечерами за куделью они секретничали, и я не один раз слышал имя Николахи.

Однако вскоре по селу поползли слухи, что парни с нижнего конца грозят Николаху прибить, если тот не забудет к их девчатам дорогу. Но Николаха был не из пугливых и продолжал заигрывать с запретным концом, вернее, с прекрасной его половиной. В нижнем конце проживал и его закадычный дружок: вместе когда-то закончили церковно-приходскую, потом учились в Виндреевской школе, готовившей сельских учителей. Как встретятся, бывало, так допоздна за разговорами и просидят.

Башибузук угроз своих на ветер не бросал: выследил Николаху, когда тот возвращался от дружка, подослал к нему алкаша Евсташку, и тот за обещанную пол-литру безжалостно и жестоко избил Николаху. Больше месяца пролежал бедняга в больнице. Вмятина на носу заметно подпортила красоту Николахи, но не помешала ему вскоре жениться.

Лишившись кумира, девчата кинулись в новую крайность – помешались на Тишке. И Акулина наша туда же. А Тишка крутил мозги не одной Акулине, девок выбирал вроде как по сезону: весной предпочитал чернокосых, а по осени – рыжих, к осени у рыжих веснушек меньше. Моя сестра, по всему, нравилась ему больше других, но не настолько, чтоб потерять голову и пойти под венец. Акулина не раз плакала по этому поводу, но не я разделял её беды, так как Тишка мне нисколько не нравился: башибузук он и есть башибузук. И ничего в нём больше примечательного.

Но если Акулинины страдания казались мне естественными: все девки в её летах влюблялись и выходили замуж, то отцовы намерения привести в дом новую жену, – а об этом он стал поговаривать… – наводили на меня ужас. Чтобы убедить нас в необходимости сего шага, отец действовал очень просто: топал ногами, кричал на Акулину, что она никудышная хозяйка, картошку и ту варить не умеет, и каша-то, мол, рот дерёт, и стирает она чёрт-те как, и на уме-то у неё одно распутство…

Всё это следовало понимать так: нужна другая хозяйка, которая будет делать всё, как надо. Только напрасно отец обижал Акулину. Она пошла в мать – всё умела и кругом успевала. Но отец не унимался, таскал её за косы, да и нам с Марфой попадало. И лодыри-то мы, и дармоеды, и такие-сякие…

В поисках другой отец бродил по мордовским селам, присматриваясь к вдовушкам, выбирая для себя жену, а для нас мачеху. Я знал, что такое мачеха или отчим, по сказкам. Помню, мать поведала мне историю о бедной козочке-мокшанке, у которой умер муж, отец её детей. Чтобы прокормить их, она привела в дом другого, но отчим оказался жестоким и жадным, голодом извел её детей. Бедная козочка-мать не пережила такого горя и удавилась. Будущая мачеха представлялась мне ведьмой, и я загодя ненавидел её.

Обижался я и на отца. Он стал пить ещё больше, и на водку уходила немалая доля наших скудных средств.

В то время как отец рыскал по селам, приглядываясь к вдовушкам, наши кажлодские тётки усиленно подыскивали жениха для Акулины. У них было немало состоятельных знакомых в Кажлодке и в соседних селах, даже в Лопатине. Акулине грозила участь старой девы, ведь ей уже шел девятнадцатый, а в наших краях выходили замуж в шестнадцать-семнадцать. Старше восемнадцати лет невеста считалась неперворазрядной, о такой говорили, что её никто не взял замуж. Акулина пока ещё была «в цене», но нужно было торопиться – и тётки старались вовсю.

И вот зимой одиннадцатого года, как раз во время мясоеда, к нам пожаловала тётя Арина. Раздав гостинцы: мочёные яблоки и пшеничные пирожки, она подсела к Акулине и принялась шептать ей что-то в ухо. Акулина раскраснелась и, стыдливо потупившись, качала головой и твердила одно и то же: «Нет! Нет…» Но, когда вмешался отец, дела двинулись по намеченному плану.

На другой день к вечеру Акулина пригласила своих подруг: прясть пряжу для свадебного костюма. У мордвы раньше существовал обычай: для свадьбы готовили особые, красиво вышитые рубашки. Прясть холст и вышивать помогали невесте подруги. Девушки пришли принаряженные, расселись каждая возле своей кудели. А отец с тётей Ариной, выпив винца и закусив, вели беседу о предстоящем сватовстве. Сватов ждали с минуты на минуту. Отец был сама душа, ласков, особенно с Акулиной.

Она сидела с подругами и тоже пряла. На ногах её белели валенки Евди: своих-то у Акулины не было. Она плохо спала, к тому же немного всплакнула, и глаза слегка припухли и покраснели.

Уже начало темнеть, когда в дверь наконец постучали.

– Заходите! Милости просим! – засуетился отец.

Вошла женщина в мокшанском наряде, перекрестилась на иконы и поклонилась хозяевам:

– Здорово живёте! Я из Гальчевки. Агриппина – словом, Графа.

Тетя Арина поклонилась гостье, провела к лавке.

– Садитесь, любезная, рады вас видеть, рады с вами побеседовать…

Все сели вокруг стола. Сваха Графа иносказательно обратилась к отцу и тёте Арине:

– Мы слыхали, в селе Лопатине продают тёлку. Не знаете ничего, Илья Фокеич?

– До сего дня не слыхали, – оживленно ответил отец, вступая в игру. – Но теперь надо узнать. Акулина! Сходи, дочка, за водой, чтой-то пить захотелось.

Акулина взяла ведро, прошлась перед свахой. Она знала, что сваха хочет поглядеть на неё и в работе. Быстро обернулась, черпнула ковшом из полного ведра и подала отцу воды.

– Пришла я не тёлку покупать, а посмотреть на невесту, на дочку вашу Акулину, – открылась сваха. – Послал меня к вам богатый крестьянин из Гальчевки – Гуреев Филипп. У него есть младший сын семнадцати годов по имени Трохим. Старик степенный, все его в Гальчевке оченно уважают. Две кобылки у него и один жеребец. Такого жеребца не только в Гальчевке, но и во всей волости не сыскать. А ещё четыре коровы, и молоко ешь любое: хошь парное, хошь кислое. Дом у их пятистенный и два амбара доверху с зерном. А моются они в своей баньке и ходят чистенькие, словно гурешники. Оченно душевные люди. Сам хозяин и мухи зря не обидит. Два сына у него, женатые. Снохи на свёкра не надышатся, и он их оченно уважает, дажесь балует. Но в любимчиках младший Трохим, конечно. Теперь вот сам подбирает ему невесту. Главное для Филиппа, чтобы снохи работящие были, лентяек он страсть не любит… – Сваха Графа передохнула от своей ответственной речи, отпила водицы из ковша. – Я уж в вашем селе дважды была, поспрошала о девицах. Лучше вашей Акулины не назвали… А жених, скажу по совести, тоже оченно собой приглядный, любая за него в Гальчевке пошла бы, да батюшка Филипп Евстахич зело разборчив. Одна для него ленивая, другая нескладная, а Евстахич кособочины в людях не терпит. И жена его Матрена Яковна – лапушка и душенька, право слово. И снохи подстать. У одной двойня, а у другой дочка. Живут – не ссорятся. Филипп Евстахич всех оченно в руках держит.

Такая всесторонняя характеристика будущей родни пришлась тёте Арине по душе. Она выставила на стол вино и закуску.

– Ну так как, Илья Фокеич? Можно сватать вашу дочку? – Сваха Графа повела свою роль к решительному концу. – Коли да, то в следующее воскресенье пожалуем, с женихом.

Отец взглянул на Акулину, мол, что скажет невеста, но, вспомнив, как накануне она упрямо твердила «нет», ответил свахе:

– Рады будем дорогим гостям! Милости просим. Приезжайте!

Акулина вскрикнула и выбежала в сени. Тётя Арина – за ней, с упрёками:

– Чего дуришь? Ведь жениха-то ещё не видела! Красавчик, истинный крест! Не сравнить с твоим Башибузуком! Архаровец твой Рекмужев и гол как сокол! А Трохим из богатых. Ты, Акулина, неблагодарная! – тётя Арина в сердцах всхлипнула. – Привереда! Я старалась для тебя, как мать родная. А ты… – Тётя Арина была в отчаянии. Судьба, можно сказать, представила такой случай – хватай, не зевай! – а это глупое создание своего счастья не зрило.

Акулина и взаправду не «зрила»: глаза ее были полны слёз.

– О-ой, крестная! Там две снохи старшие! Всем угождать да прислуживать, а меня пожалеет кто? Трохим-то, сказывают, такой телок – за себя постоять не умеет. Откажем им, тётя Арина?..

Отец вылетел в сени следом за тётей Ариной и всё слышал.

– Мякинная башка! – гаркнул он на Акулину. – Чем тебе не жених? Богат! Лопать будешь от пуза! В шубе да белых валенках важничать! Нанку справит тебе свёкр, сапоги в сборку, форсистей тебя во всей губернии ни одной бабы тогда не сыскать! Цыц реветь! Иди, иди за Трохима, не то старой девой, фалалейка, останешься!

Акулина еще пуще залилась слезами, так дотемна и проплакала. Уж мы с Марфой и так и эдак её успокаивали:

– Отец пожалеет тебя, передумает…

– Не плачь, утро вечера мудренее…

А сестра нам в ответ:

– Ой, милые, они меня уже продали! Видно, такая моя судьба – за нелюбого пойти. Трохим-то, слыхала я, росточком махонький да плюгавенький, в Гальчевке телком его зовут. Ни одна девушка не позарилась…

Сестра, видать, на Тихона надеялась. Но Башибузук, хоть и слышал о её сватовстве, не чесался.

Поплакала Акулина денек-другой – и отдала себя во власть крестной.

Тётя Арина, которая теперь безвыездно жила у нас, немедленно послала нарочного в Гальчевку, и оттуда ответили, что в воскресенье, как условились, пожалуют сваты с женихом.

К этому дню крестная и отец начали готовиться загодя. Надо было подумать о приданом для Акулины, о подарках для многочисленной родни жениха. Крестная с головой погрузилась в хлопоты, а отец всё прикидывал, удастся ли проехаться за счет сватьев. Акулина плохо одета – не беда: сватья оденут с ног до головы, обязаны. Они же возьмут на себя и все застольные расходы – таков обычай. Невеста обычно не приносит с собой большого приданого, но одарить всех родственников жениха обязана. Эти подарки частично оплачиваются свёкром – отец и об этом помнил и мысленно примерялся к толстому карману свата. Главное не оплошать во время сватовства и сразу оговорить нужную сумму, а уж упрямства Илье Фокеичу не занимать, не уступит свату ни рубля, пусть тот хоть треснет.

Покойница мать оказалась предусмотрительной: в сундуке Акулины на этот случай были припрятаны нарядные женские и мужские рубашки, вышитые полотенца, шерстяные шали и шелковые платки. Да и кажлодские тетки не ударили в грязь лицом, продемонстрировали свои родственные чувства наглядно. Словом, у отца были все основания считать свою дочь перворазрядной невестой, и уступать её за полцены он и в уме не держал.

А время летело, приближалось историческое для нашей семьи воскресенье. В это утро нас с Марфой разбудили чуть свет. Накануне приехала из Кажлодки тётя Поля, собрались и другие родственники – все суетились, скребли стены, потолок, обтирали окна. Тётя Арина крутилась вокруг Акулины и нахваливала жениха: «Трохим, – убеждала она мою сестру, – будет хорошим мужем. Не ленивый, по хозяйству всё знает: и пашет, и боронует, и косарь отменный. А уж скромник! На улицу носа не кажет, с девчатами не балует, всякие приличия блюдет. Будь и ты с ним поласковей, Акулина, не груби ему, не упусти, золотко, свое счастье».

День выдался наславу. Небо синее, снег на солнце огнями играет, мороз ядрёный, и кажется: тронь воздух – зазвенит. Мы то и дело выбегаем на улицу и смотрим в сторону Гальчевки: не едут ли? Но – никого.

Тётя Арина и тётя Поля начали меж собой шептаться: неужто раздумали сватья, почему их так долго нет? Отец всё молчал, но потом и его прорвало: «Ах, мерзавцы, виляют чой-то, мать их растак!..»

Но вот с улицы донеслось: «Едут! Едут! Сватья едут, Акулину сватать!».

Мы с Марфой выбежали на дорогу и увидели вороного жеребца, впряженного в сани. На санях сидели трое, мы догадались, что это Акулинин жених Трохим с отцом и матерью. Взмыленный жеребец остановился под нашей ветлой, и тут же подкатили розвальни со свахой Графой и крестным жениха. Посмотреть на гальчевских гостей собралось полсела. Невесту все знали, а вот жениха ещё не видели. Я ведь тоже знал о нём только понаслышке. А теперь вот он, весь как есть: дорогая шуба до пят, на голове каракулевая шапка. Наверняка Акулине понравится – экий красавец! И отец был в богатых шаболах: из-под тулупа выглядывала шуба, ну а под ней, надо думать, ещё сто одёжек. Старик был огромным, седая борода придавала ему сходство с дедом Морозом. Веки шелушились, и казалось, будто они припорошены инеем. Старик легко вылез из саней, отряхнул подол тулупа от налипшей снежной пыли и обвёл всех спокойным, хозяйским взглядом, будто он и здесь был всему голова. Что касается его половины, то и тут сваха Графа против правды не согрешила: Матрена Яковна, моложавая, голубоглазая, кругленькая, словно располневшая ангелиха с обрезанными крыльями, стояла подле хозяина своего и одаривала любопытствующих сельчан кроткой улыбкой. Каждый, кто видел её, думал о ней не иначе, как о «лапушке», и Матрена Яковна чувствовала это и воспринимала как должное. Крестный жениха что-то объяснял ей на пальцах, она отвечала ему всё той же кроткой улыбкой, и это продолжалось до тех пор, пока сваха Графа не позвала всех в избу.

Я нырнул в горницу первым, успев предупредить девчат, что «уже идут». При свете керосиновой лампы девушки вышивали подарки сватам. Невеста среди них ничем не выделялась, и, если бы жених мог выбирать, он бы, пожалуй, растерялся: так все были пригожи и милы.

С клубами морозного пара через порог повалили гости. Первым вошёл жених, за ним его отец с матерью, крестный Еремей и сваха Графа. Все помолились на образа.

– Здорово живёте! – задубелым басом поприветствовал хозяев Филипп Евстахич и выложил на стол ковригу ситного.

Оставив на сундуке тулупы, шубы и шапки, гости прошли к столу. Чинно расположились: гальчевские по одну сторону стола, а мой отец со своими кажлодскими свояченицами и свояками – по другую.

Матрена Яковна, посерьезневшая и уже не похожая на ангелиху, без всяких вступительных иносказаний приступила к делу.

– Мы приехали сватать вашу дочку Акулину, – сказала она так, словно сообщала деликатного характера новость. При этих словах пухлые щёчки её загорелись, но речь не сбилась и не стала цветистей; говорила Матрена Яковна короткими продуманными наперед фразами, ясными и прозрачными, как её глаза. – Согласны вы отдать её за нашего сына Трохима? Вот он перед вами. О невесте мы всё наперёд разузнали. И желаем взять её в свою семью. Трохим тоже оченно согласный, он родителей завсегда слушается. Мы и старших сыновей так женили, сами невест для них выбирали. И все счастливы. И Трохиму будет мило.

Акулина слушала будущую свекровь, нет-нет кидала взгляды на суженого. Тот тоже косил глаза в сторону девушек, гадая, какая из них его невеста.

Матрена Яковна умолкла, и теперь все ждали, что ответит отец невесты. А ответ у моего отца давно был заготовлен.

– Мы тут всё так и сяк прикинули, – разбежисто заговорил он, – и слово наше такое. Акулина, то бишь дочь моя, пойдёт за вашего сына Трохима Филиппыча через такие вот мои сусловия. Обещай, сват, моей дочке суконную шубу и поддёвку, две пары хромовых сапог, два пуда мяса, пять вёдер вина и тридцать рублёв. И на том весь сказ. Такое наше слово или условие, как хошь.

Старик Гуреев побагровел и приподнялся с места.

– Сва-а-ат, да ты в своём ли уме? – прогудел он. – Разорить меня вздумал? Половину поубавь, поубавь!..

Отец упёрся. И начался торг.

Свёкр убеждал отца в том, что отроду не слыхивал подобных цен за невесту, хотя на свете пожил немало, седьмой десяток разменял.

– Я двух сыновей женил, и мне их свадьбы втрижды дешевле обходились! Да мой Трохимка и не стоит таких расходов! Давай-ка, Фокеич, половину уступи! Ровно половину!

Отец выбросил через стол дрожащую дулю – и застрелял в Гуреева непотребными для столь торжественного момента словами:

– Твою мать, Евстахич! Выкусь-ка! Твой плешивый щенок не стоит, ну а моя дочь – статья особая! А что не по карману тебе – не моя забота! Другую сыщи, подешевше! Какую ни то кособокую! А то, ишь, запел лазаря, холера тя в кошелёк!

Сват осатанело моргал, будто пытался стряхнуть с век белесую шелуху. То ли от глазной, то ли от нервной болезни глаза его закраснелись, и шелушащиеся веки теперь придавали ему сходство не с дедом-Морозом, а с шелудивой дворнягой. Дрожащие пальцы старика шарили в густой бороде, словно выискивали в её мудрой проседи равноценные по выразительности ругательства. Похоже, он не нашёл их. Дрожащим, но полным достоинства голосом, Филипп Евстахич обратился к своим:

– Трохимка! Матрена! Еремей! Нам тут карету подали. – И первым вышел из-за стола.

Запахло катастрофой – и в спор вмешалась тётя Арина. Перво-наперво она успокоила Филиппа Евстахича, уговорила его снова сесть за стол. Потом взялась за своего не в меру горячего деверя, то бишь моего отца, и стала убеждать его в том, что уступить необходимо.

В наполеоновские планы отца попятная, разумеется, не входила, но деваться было некуда, и, прижатый разумными доводами свояченицы, он отступил и уступил, что, правда, не обошлось без новых бурных сцен.

Дальше церемонию сватовства повела своей многоопытной рукой сваха Графа. Наполнив две чарки вином и подняв их для обозрения, как вещественное доказательство примирения двух сторон, она настроила голос на торжественный лад и препоручила ему роль глашатая любви и согласия между женихом и невестой. Голос не подвёл, речь прозвучала складно и возвышенно, и даже мне захотелось, чтобы Акулина наконец подняла глаза на своего жениха и показала бы этим, что невеста – она, а не какая-нибудь другая из её подруг.

Но Акулина и бровью не повела.

Тётя Арина наклонилась к ней, зашептала так, что слышали все:

– Ну, золотко, подойди к столу да выпей с женихом.

Акулина покраснела до кончиков ушей, поднялась. Сваха подала чарки – сначала жениху, потом невесте.

– Дай вам бог счастья! – пожелала она. – И детушек! Таких же пригожих и умненьких, как твои, Акулина, свёкр и свекровь. Ну до дна, молодые! До дна!

Жених и невеста продолжали держать свои чарки, опустив глаза.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.