Живое Серебро

– Мастерская Тиарнака в ста метрах направо, – мгновенно среагировал Арлен. – Переждём…

Прежде чем он договорил, мы уже мчались направо, в сторону мастерской старого контрабандиста, для прикрытия занимающегося починкой механических изделий. В его мастерскую попасть просто, хотя проход и кажется рискованным: о самодельной чугунной лестнице, впаянной внутри дымоходной трубы, знают только члены контрабандистской группировки. Эта труба значительно шире и длиннее, чем в других домах, но всё равно пролезть по ней и остаться чистым не удастся – старик редко чистит от копоти и золы этот во всех смыслах чёрный ход.

Первым в трубу полез Берд, сразу за ним последовала я, затем Арлен, Гея и последним шёл Арден. Ещё до того, как спрыгнуть в камин, я поняла, что Тиарнак сегодня не один, но не успела напрячься, потому что сразу же распознала знакомые голоса – этой ночью не мы одни пошли на крупное дело, сорвали завидный куш и в итоге не добрались до своих домов. Все контрабандисты активизировались в благоприятное для работы время и в итоге совершенно случайно, и впервые на моей памяти, собрались полным составом: пятнадцать мужчин и две девушки. Это было необычно, а потому не могло не привести к попойке, тем более с учётом того, что Тиарнак из-под полы промышлял пивом собственного производства.

На улицах творился хаос, так что все мы были приглашены в более безопасную, подземную часть дома – в подвал. Подвал у Тиарнака что надо: огромный и просторный, в пятьдесят квадратов свободного пространства, занятого только лишь одним широким столом барного типа да крупными деревянными бочками с пивом, торчащими прямо из стен добротного фундамента.

Пили из больших деревянных кружек, которыми зачерпывали пиво прямиком из открытой бочки, стоящей в центре комнаты. Первый тост был за встречу, второй за Берда – его в сообществе контрабандистов уважают наравне с ветеранами. После второго тоста все расслабились, кто-то включил грампластинку со странной музыкой, начались грубые анекдоты, пьяноватые смешки и безостановочное черпание пива из бочки. Мне хватило двух пинт, чтобы расслабиться, и я заметила, что Берд тоже налегал на пиво поменьше, чем другие мужчины, хотя смеялся от каждого анекдота громче всех – душа компании, которая, впрочем, никогда не теряет бдительности. И всё же, какими бы грубыми и неотёсанными ни казались контрабандисты, от всех их так и исходит семейное тепло – в нашем тесном сообществе никто никого не подставит, не обкрадёт и не предаст, потому как эти вопиющие грехи караются изгнанием. Так что выпивать здесь, имея за пазухой сто монет, куда безопаснее, чем быть трезвым за пределами этого подвала, в компании якобы приличных людей.

Арден и Гея после третьей пинты отделились от общей компании и, зайдя в укромный угол за бочки, сосредоточились на поцелуях. Заметив это, я сразу же отвела от них взгляд и с грустью пожалела о том, что Стейнмунн всё-таки не стал контрабандистом – сейчас бы вместе праздновали эту сумасшедшую ночь, пили пиво, слушали дурацкие анекдоты и хриплую музыку виниловой пластинки.

Стоило мне задуматься о подпольной романтике, как ко мне подошёл Арлен и, уже пьяноватым тоном, произнёс:

– Как насчёт того, чтобы выпить на брудершафт?

– Остынь, – сквозь кривую ухмылку сразу же осадила парня я.

– Так и знал, – в ответ пожал плечами мгновенно остывший собеседник и, разочарованно вздохнув, отправился допивать своё пиво в компании грубых старших мужчин.

Сказав “так и знал”, мог ли он иметь в виду, что знает, из-за кого конкретно я отказываю не только ему, но всем парням? Арлен всего лишь на год старше меня, и он немного легкомысленен, так что им я бы не заинтересовалась, даже если бы не смотрела в сторону Стейнмунна, но вот Арден… Арден более взрослый и серьёзный, так что он мог бы меня заинтересовать, и он даже старался это сделать до того, как сфокусировался на Гее, да вот только уже тогда в поле моего зрения появился Стейнмунн, так что не срослось… Скольким достойным парням я дала от ворот поворот только из-за того, что меня заинтересовал парень, с которым я не смогу быть вместе, о чём я знала с самого начала? Арден – лучший из получивших отказ, но были и другие, более взрослые и не менее интересные варианты. Я знаю, что многие из них, включая Арлена, ждут, когда Стенмунн наконец исчезнет с моего горизонта, чтобы успеть первыми занять освободившееся место, и ждать им остаётся совсем недолго, отчего на душе у меня с каждым днём всё тоскливее и тоскливее – не кошки, а львы скребут… Впрочем, что тут поделаешь? Смирюсь и переживу.

Из задумчивости меня вырвал голос Берда, и я сразу же поняла, что не заметила, как он приблизился ко мне. Забрав из моих рук опустевшую деревянную пинту, он протянул мне новую, заполненную до краёв, и вдруг выдал:

– У тебя всё на лице написано.

– Вот как? – я не смогла скрыть лёгкого удивления. – И что скажешь?

– Не сохни ты по этому Стейнмунну, – вдруг выдал он, и его попадание в цель неожиданно уязвило меня: неужели и вправду настолько дала слабину, что меня смогли прочитать? Нет, так не пойдёт…

– Я не из тех, кто сохнет по парням, – категорично отрезала я в ответ.

– И правильно. В конце концов, он выбрал свой путь, и что бы вы ни чувствовали друг к другу, тебя на его пути нет, ты ведь знаешь.

– Как и ты знаешь, что не им был выбран этот путь. Будь его воля…

– Но его воли здесь нет. Ну же, выше нос, летучая мышка, – с этими словами он мимолётно коснулся моего носа указательным пальцем, как бы заставляя поднять его вверх. – Давай, выпей с батей.

– Какой ты мне батя? – мгновенно заулыбалась я. – Так, одно название.

– Ну-ну-ну! В угол поставлю, маме твоей нажалуюсь, за ухо оттягаю…

– Звучит как перечень того, чем ты пренебрёг в моём воспитании!

Мы уже смеялись вовсю, когда принялись пить на брудершафт.

Это была замечательная ночь. Одна из лучших в моей жизни. Но на этом моменте она не закончилась.

Возвращение домой посреди тёмной кантонской ночи, пьяными перебежками передвигаясь по крышам в компании не менее захмелевшего и задорно-рискового отчима – вот что поистине было интересного в моей жизни.

– Стой-стой-стой! – вдруг хмельным полушёпотом выпалил Берд, резко остановившись возле низкой, квадратной трубы. – Здесь живёт эта, как её… Ну как её?

– А-а-а… – не менее пьяно протянула я. – Ну такая, кудрявая…

– Ага!

Дальше, не говоря ни слова, Берд сунул руку себе за пазуху, вытащил из неё свой мешок с серебром, отсчитал целых десять серебряных монет и, оставив их в ладони, вернул мешок назад под рубашку.

Контрабандисты, когда у них появляются излишки, анонимно помогают нуждающимся. Мы тут своеобразные теневые легенды – многих спасли от голодной смерти в самый трудный час. Конкретно в этом доме живёт женщина, которая пытается прокормить целых трёх несовершеннолетних племянников. Недавно до нас дошёл слух, что булочник отказал продавать ей хлеб в долг, что очень плохой знак – если уж булочник не даёт в долг, значит, задолженность должна быть большой, и не только в его лавке. Эту женщину мы знаем только вскользь, она работает в лавке торговца сукном, недурная, но всё равно многострадальная.

Следуя за Бердом, я остановилась у самого края трубы и заглянула внутрь. Трубы во всех домах устроены практически одинаково: без колен, прямые выводы на крышу, так что если в них что-то бросить – попадание будет прямо в камины, только если не закрыт теплосберегающий затвор.

– Тсс… – отозвалась я, привлекая внимание Берда. – Затвора нет, но там, вроде, угли, и на углях что-то… Попадание придется прямо в посудину.

Согласно кивнув, Берд одним разом выбросил в трубу целых десять серебряных монет. Десять монет чистым серебром – это неслыханная щедрость, какую я в своей жизни видывала только от Берда.

Сделав это, мы побежали дальше, прямиком до крыши нашего дома, до которой оставалось всего ничего. Мы не узнаем, что хозяйка одарённой щедростью Берда трубы найдёт все десять монет уже утром, и сделает это как нельзя вовремя, потому как она и её племянники перед этим не ели уже три дня и оттого в буквальном смысле пребывали на грани от трагичного исхода. Женщина очень удивится этой находке, на мгновение задумается, не ошибся ли кто-то дымоходом и не вернётся ли за этим богатством какой-нибудь опасный вор, и не востребует ли всё вернуть назад и с процентами, но её материальное положение уже давно как слишком крайнее, так что она практически не задумываясь возьмёт эти деньги. Семь монет чистого серебра покроют все её долги, ещё три монеты накормят, а потом, когда эти деньги иссякнут, ей ещё раз улыбнётся удача, так что к концу года всё у неё в итоге сложится наилучшим образом. Этой ночью Берд своей щедростью спас от голодной смерти семью из четырёх человек, но остался в неведении о том, сколь великое дело он совершил. Думаю, в этом и заключается чистота – в том, чтобы делать добро не ради чего-то, а просто так, от сердца.

Наконец мы забежали на территорию нашей крыши, по примеру прочих накрытую грубым чёрным рубероидом.

– А теперь, Дементра Катохирис, я буду тебя грабить! – ухмыльнулся Берд, тяжело дыша и упираясь ладонями в колени. – Давай, гони сюда все свои деньжата!

Не раздумывая, я вытащила из-за пазухи свой мешок с серебром и отдала его в руки отчима.

– Как обычно, – приняв его и спрятав под свою рубашку, выдохнул он, – третья половица, ну ты знаешь…

Третья половица от стены под шкафом в его спальне – там хранятся все деньги, которые у нас есть, а их у нас накопилось очень даже прилично… Словно прочитав мои мысли, Берд решил обсудить именно эту тему:

– На одну серебряную монету нашей семье можно две недели досыта питаться, то есть каждый день каждый из нас может съедать по свежему пирогу с мясом и запивать его самым свежим квасом, а у нас тут таких монет на год вперёд. С учётом же всей суммы наших запасов – мы обеспечены на пять лет вперёд.

– К чему ты ведёшь?

– Нам незачем участвовать в вылазке, связанной с Церемонией Отсеивания.

– Что?! Нет, Берд, как же так?.. Это мой первый опыт в мероприятии такого масштаба, мы не можем его отменить!

– Ещё как можем.

– Что ты такое говоришь? Ты что же, отказываешься от крупного куша? Благодаря Церемонии Отсеивания мы сможем за одну ночь срубить не два, а, быть может, целых четыре таких вот мешка с чистым серебром!

– Послушай меня: помнишь, чему я учил тебя в самом начале, что́ самое главное в нашем деле? Для контрабандиста интуиция первостепенна. Не нужно грести серебро лопатой только потому, что ты можешь это делать, а оно будто лежит и ждёт именно тебя… Я вижу, что ты расстроена, потому что хотела поучаствовать в этой компании, но прислушайся не ко мне, а к моему предчувствию: нам лучше залечь на дно. Нам крупно везло в последнее время – только этой ночью мы смогли срубить чистого серебра на год вперёд. Не стоит испытывать судьбу. По крайней мере, в ближайшее время. Я так чувствую, ясно?

– Как скажешь, – привычно склоняю голову в знаке уважения я, не желая спорить с умудрённым неоспоримым опытом человеком. Дурного он мне точно не посоветует, а значит, мы вместе заляжем на дно, и я пропущу всё самое интересное в ночь Церемонии Отсеивания, раз уж его предчувствие велит мне сделать именно это. Да, я недостаточно послушная дочь для своей матери, но слово отца для меня практически священно.

– Смотри-ка, звёзды появились, – с этими словами Берд запрокинул голову, и я последовала за его взглядом. И вправду, звёзды… Далёкие и тусклые, но точно звёзды, такие свободные, что аж в лёгких колет. – А по поводу того, что пропустишь вылазку на этой Церемонии, не переживай – будут в твоей жизни и другие вылазки, во время других Церемоний. Вот я, к примеру, сирота, которого едва дотянул до независимого возраста еле двигающийся дед, а твоя мать – сирота, не только чудом выжившая в захудалом приюте, но и при этом сумевшая сохранить своё доброе сердце. Думаешь, мы в самом начале своих жизней думали о том, что доживём до сорокалетнего возраста? Ничего подобного… Вот и у тебя ещё целая жизнь впереди, ещё удивишься тому, как долго проживёшь, и насмотришься на Церемонии Отсеивания, аж до тошноты – что-что, а это я тебе могу предсказать…

С этими словами он вытащил из кармана своих штанов светящийся в темноте люминесцентный мелок розового цвета, что сразу же заставило меня улыбнуться. Подойдя к нашей чёрной трубе, он провёл мелком по уже нарисованной летучей мышке, и та сразу же засияла ярче.

Это он придумал мне это красочное прозвище, “летучая мышка” – в честь моей страсти бегать ночами по крышам, зародившейся задолго до того, как я вступила в ряды контрабандистов. И мышку эту впервые он нарисовал, и с тех пор она всегда сияет, потому что мы никогда не забываем подкрашивать её… Сколько лет прошло? Пять? Да нет же, больше, намного больше пяти лет, и все эти годы эта мышка тут, она светится и не гаснет, всегда ждёт моего ночного возвращения.

Но был кое-кто ещё, кто всегда, с особым трепетом и беспокойством ждал ночами наших возвращений, и о ком мы вспоминали только тогда, когда нас накрывало чувство страха, причудливо перемешивающееся с чувством вины. Мама.

Стоило мне запрыгнуть в окно своей спальни вслед за Бердом, как свет в комнате тут же включился. Я знала, что Берд ни при каких условиях не включил бы свет, тем более при открытом окне, так что поспешила закрыть наш тайный проход и занавесить его, а когда обернулась, мать уже стояла прямо перед нами.

– Ах вы негодяи! – вдруг так громко вскрикнула она, что я даже на месте подпрыгнула от неожиданности перед таким ярко выраженным звуком. – Что вы вытворяете?! – первый шлепок прилетел по плечу Берда. – Я вас спрашиваю, неблагодарные, не думающие, придурковатые оторвыши! Вы что, совсем с ума спятили?! В Кантоне митиг! Бунт! Стрельба, крики, мародерство, пожары! Где вы шастали?! Я спрашиваю, где ваши ветряные головы носило?! Вы вообще подумали обо мне?! О девочках вы подумали?!

– Октавия с Эсфирой не спят? – тоном провинившегося кота, Берд с пригнувшейся головой попытался отвлечь от основной темы внимание этого праведного гнева.

– Спят!

– Так не кричи же, чтобы не разбудить…

– Я тебя сейчас поколочу, Берд Катохирис! Честное слово, буду бить, пока не выбью из тебя и твоей падчерицы всю дурь! Я думала, что вы пострадали на улицах… Честное слово, живого места на тебе не оставлю!

– Не нужно не оставлять на нём живого места, – решила заступиться за друга я, правда получилось как-то неуверенно и даже предательски путанно, за что мне сразу же хорошенько прилетело тяжелой материнской рукой прямо по плечу.

– Ах ты, неблагодарная! Мать не спит, мать днями и ночами седеет из-за тебя, а ты… Ты что же, употребляла алкоголь?! Вы что, оба пьяны?! Ты что, пила вместе с его дружками?! – взгляд матери стал метать молнии между мной и Бердом, будто решая, кого из нас казнить на месте, а кого чуть позже, после тщательно проработанных мук.

Откровенно говоря, она нас и раньше регулярно чехрыжила за разнообразные проступки, вне зависимости от их калибра, но здесь совсем разошлась.

Быть может, она бы всерьёз начала избивать нас моим спокойно висевшим на стуле ремнём, к которому вдруг потянулась её рука, но Берд вовремя схватил её за запястье.

– Исгерд, держи себя в руках… Исгерд…

– Что это?! Это что, сажа?! Вы хоть знаете, как сложно из такой ткани отстирывается сажа?!

– Мы сами постираем свою одежду, мам…

– Молчи, негодница! Сама она постирает, рукодельница! И он сам тоже, конечно же! Еноты-полоскуны! Вы в прошлый раз так постирались, что вам одежду пришлось новую покупать!

– Кто ж знал, что то был этиловый спирт, а не отбеливатель…

– А по запаху определить нельзя было?! И что с твоими перчатками, Дементра Катохирис! Посмотри на себя! Им всего год, а ты уже порвала их! Немедленно снимай!

– Да я сама зашью, мам…

– Снимай, раз мать тебе говорит снимать!

Я сняла обе перчатки и покорно вручила их в морщинистые материнские руки.

– Полностью в саже! Ах вы!…

Не знаю, то ли Берд её вывел, решив взять весь сей праведный огонь на себя, то ли она сама так резко развернулась от его прикосновения, но вот я дважды моргнула, и вот в моей комнате нет ни мамы, ни Берда – я одна стою посреди крохотной спальни с голыми руками и пытаюсь понять, ждать ли мне новой волны взбучки или уже можно укладываться на боковую.

Попереминавшись с ноги на ногу, всё-таки решаю, что уж можно раздеваться, и тихо, чтобы не издавать предательских звуков, начинаю стаскивать с себя одежду…

Раздевание, как и надевание пижамы, прошло успешно, так что я поспешила выключить свет и запрыгнуть в свою кровать с целью поскорее притвориться если не мёртвой, тогда крепко-накрепко спящей – быть может, даже храп изобразила бы, если бы эта страшная в своём гневе женщина вдруг решила бы вернуться, чтобы добить меня моими же измызганными перчатками. И я всерьёз думала, что она решила сделать именно это, когда услышала скрип двери своей спальни, но сразу же различив мелкие шаги, поняла, что дело тут совсем в другом.

Сёстры иногда захаживают ко мне по ночам, и каждый раз я притворяюсь спящей, чтобы в момент, когда они подкрадутся совсем близко, резко накинуться на них с рыком. В этот раз я обошлась без рыка – главная львица в этом доме всё ещё может блуждать рядом, так что искушать судьбу, как намедни мудро посоветовал Берд, и вправду не стоит. Поэтому резко подпрыгнув на кровати, я просто схватила девочек за бока, на что они отреагировали тихими возгласами, явно тоже всё прекрасно понимая про главную львицу.

Октавия поспешно устроилась возле стены, а Эсфира у отвесного края кровати – обе разместились таким образом, чтобы им было удобно спать на боках, у меня под мышками.

– А где ты с папой была сегодня? – первой зашептала Эсфира. – Снова ловили ночных светлячков?

Сказка про то, что мы ловим ночных светлячков, которые днём невидимы, чтобы потом продавать их на ярмарке, до сих пор работает на этих детях. Днём мы показываем им пустую птичью клетку, которая взялась в нашем хозяйстве неизвестно откуда, и говорим, что в ней туча светлячков, но светятся они только по ночам и вне дома, отчего их в клетке и не видно, после чего рассказываем им байки про то, что всех светлячков мы распродали или распустили… Я сама-то ни разу в жизни не видела ночных светлячков. А, честно говоря, хотелось бы. Даже думаю, существуют ли они вообще, или это всё чистые выдумки Берда для детей? Думая так, я всегда непроизвольно ухмыляюсь, потому что осознаю, что Берд и меня тоже считает своим ребёнком. Ладно, если светлячки не существуют, не хочу об этом знать – пусть они останутся правдой для всех детей Берда.

– Ага, светлячков ловили, – наконец вяло отзываюсь я и замечаю, что, оказывается, заметно устала и даже всерьёз хочу спать.

– И много поймали? – на сей раз интересуется Октавия.

– Очень много! Целых двести штук!

– Целых двести?! – одновременно реагируют на большую цифру дети.

– Целых двести. Завтра вам отец покажет.

– Но мы ведь их снова не увидим, – даже в темноте ясно, что при этих словах Эсфира надула свои милые губки.

– Зато они увидят вас, – искренне ухмыльнулась я: всё-таки какую красивую сказку Берд придумал для нас всех.

– От тебя пахнет солодом… – гулко вдохнув, вдруг сообщает Октавия. – Прям как от папы. Всё-таки права мама, называя тебя мальчишкой.

– Ты что-о-о!.. – мгновенно протянула самая младшая сестра. – Таких красивых мальчишек не существует!

– Но мой Донни тоже красивый.

– Твой Донни? – на секунду протрезвела я. – Донни Пост, брат Геи? Октавия Катохирис, вам обоим всего по двенадцать лет!

– Тш-ш-ш… Только маме не говори, хорошо?

– Не говорить о чём?

– О том, что Донни меня любит. Он мне сам признался и больше никому не говорил.

– И ты, что же, тоже любишь его, что ли?

– Октавия его тоже любит, но говорит, что пока что не скажет ему об этом.

– Почему же?

– Потом как-нибудь… – отзывается влюблённая, и я, даже несмотря на темноту, уверена в том, что её щёки в этот момент заливаются краской.

– Скажи ему, – вдруг совершенно неожиданно, уверенно советую я.

– Что?

– Скажи ему, если любишь, – видимо, хмель ещё не выветрился… – Никогда не откладывай на потом самое важное.

– Хорошо! Тогда скажу ему в день Церемонии Отсеивания. Мы будем провожать тебя на Церемонию и потом ждать на площади твоего возвращения, а Донни с его мамой тоже пойдут туда, чтобы так же поддержать Гею, так что мы там встретимся, и вот я скажу ему, что я тоже его люблю. Вот ведь обрадуется!

Вот ведь…

Глава 4

Когда я проснулась, девочек уже не было в моей постели, что могло значить только одно – мать тихо изъяла их, а я даже не заметила этого. Что, впрочем, неудивительно: пиво у Тиарнака, конечно, вкусное, но последствия от него неприятные – во рту сушит и голова едва уловимо побаливает.

Быстро проскользнув в ванную комнату и на скорую руку приведя себя в более-менее приемлемое состояние, я вышла в пустующую гостиную и прислушалась: ни одного голоса или намёка на присутствие – куда все подевались?

Взяв с плиты холодный чайник, я начала пить воду прямо из него. Вода принесла быстрое облегчение пересохшему горлу… Хорошо.

Теперь можно вернуться к главному вопросу: куда ж все подевались?

Для начала проверив детскую комнату, я заглянула и в родительскую, но никого так и не обнаружила, так что пошла проверять состояние первого этажа. Тот факт, что Берд обнаружился на кассе, меня сразу же приободрил: или меня всё-таки не наказывают своим отсутствием, или наказывают не только меня.

Берд отдавал товар женщине, которую я знала издалека, потому что она являлась матерью мальчиков-двойняшек, учащихся в одном классе с Эсфирой. Она взяла три добротные тарелки и три расписанные белой краской кружки. Уходя, женщина с поклоном поблагодарила владельца лавки, и я сразу поняла, в чём дело.

Стоило женщине уйти, как я заметила:

– Клетка совсем непыльная, – с этими словами я провела пальцами по птичьей клетке, вдруг возникшей на краю кассовой стойки. – Много светлячков распродал?

– Почти всех, – в ответ ухмыльнулся Берд, взяв в зубы зубочистку.

– И в кассе у тебя сейчас так же пусто, как в этой клетке, – не спросила, а именно утвердила я.

– Если не дарить наши изделия, тогда и производить их нет смысла, ведь за деньги их берут реже, чем ты хочешь кушать, – спокойно пожал плечами отчим.

– У этой женщины всего два ребёнка, а ты подарил ей по три прибора.

– Эх, Деми-Деми… Взрослым приятные подарки порой нужны даже сильнее, нежели детям, ведь именно от взрослых зависит счастье детей. Вот ты счастлива?

– Ну уж…

– Ну уж! А знаешь, почему ты счастлива? В данный период твоей жизни залог твоего счастья заключается в счастье твоих родителей.

– Кстати про счастливых родителей. Куда подевалась мать? И где девочки?

– Они отправились на рынок за продуктами. Заодно новую обувь для Эсфиры у башмачника закажут, – с этими словами он неожиданно достал из нагрудного кармана своей рубашки блестящую серебристую цепочку, с висящим на ней колечком – такой филигранной красоты я прежде не видывала в его руках. Он протянул эту прелесть мне, и я взяла её, и сразу же начала рассматривать.

– Похоже на настоящее серебро, – заметила я, начав обзор с цепочки.

– Это и есть серебро. И колечко тоже серебряное.

– Не знала, что бывают такие гладкие кольца… А что за камень? – при этом вопросе я провела кончиком пальца по большому белому камню, вдавленному вглубь кольца.

– Белый сапфир.

– Никогда раньше не видела обработанных драгоценных камней… Этот очень красив.

– В самом начале своей юности я занимался контрабандой, связанной с обработанными камнями.

– Ты шутишь! Как же ты их выносил?

– А мне не нужно было выносить много раз – достаточно было и одного. Мне было восемнадцать лет, когда на фабрике случился пожар, во время которого погибло много народа… Из того пожара я выбрался живым и не с пустыми карманами – прихватил с собой шкатулку с двенадцатью сапфирами, каждый в три карата. В суматохе никто ничего не заметил, так что камни благополучно остались при мне. Выждав пару лет, я сбыл одиннадцать синих сапфиров, оставив себе только один, белый. За счёт тех камней я и купил этот дом, обустроил его и, недолго думая, женился на девушке, в которую был влюблён.

– Женился? – я замерла от удивления. – Я не знала, что ты был женат до матери… – эта информация настолько потрясла меня, что я не знала, как реагировать на услышанное: я только что поняла, что совсем ничего не знаю о жизни Берда, существовавшей до нашей встречи! – Это кольцо… Оно принадлежало твоей первой жене?

– Нет, – при этом ответе он как-то пьяно взмахнул головой, хотя был абсолютно трезв. – Этот белый камень я хотел подарить своему ребёнку, и потому заключил его в это кольцо. Я ведь мечтал о сыне, знаешь… Думал, родится мальчик и, когда придет час, он подарит это кольцо своей жене, которая родит мне внуков, конечно же, целую свору мальчишек, с которыми я даже седовласым стариком буду носиться по крышам “J”, – при этих словах он как-то странно ухмыльнулся, на что я тоже отозвалась ухмылкой, но крайне неуверенной, как будто предчувствующей неладное. – В течение пяти лет того брака беременность никак не наступала, а потом вдруг, совершенно неожиданно, случилась… Мы были очень счастливы, потому что очень долго и очень сильно ждали этого события в наших жизнях… Жена умерла, успев только один раз взглянуть на появившегося на свет младенца. У нас родилась девочка… Ребёнок не прожил и одного часа – ушёл вслед за матерью… Я сильно горевал, отстранился от всего мира, с головой ушёл в контрабандистскую деятельность, совсем не смотрел на женщин, видя в них лишь потенциальную угрозу, а потом… Спустя четыре года после пережитой трагедии, встретил твою мать, которая познакомила меня с тобой. Так у меня появился второй ребёнок, моя вторая дочь – ты, Дементра Катохирис.