Ихтис

Павел поднялся, дошел до выключателя и щелкнул клавишами. Одна за другой вспыхнули лампы, разбрызгивая свет над мертвым залом. Павел заглянул за ближайший стеллаж: никого. Коридор, сложенный из пестрых книжных корешков, был прямой и пустынный, как ночная автомагистраль, и упирался в противоположную стену, выкрашенную в теплый персиковый цвет. Павел дошел до ближайшей развилки, глянул вправо-влево. Лампы слепили глаза, словно он попал не в библиотеку, а в операционную или того хуже – в мертвецкую. На миг показалось, что стол, за которым он только что сидел, блеснул хромированной поверхностью, и по краям выступили бурые пятна. Павел моргнул, и пятна исчезли. Он вернулся к столу, провел рукой – ни пятен, ни хромированного блеска, только дерево и лак.

– Бред! – произнес Павел и включил Пулю снова: именно теперь, в полной тишине и одиночестве, он чувствовал себя наиболее уязвимо.

Стараясь не обращать внимания на статические помехи и постукивание веток по стеклу, Павел вернулся к материалу, но замер в недоумении: это была совсем не та статья, что он просматривал несколько минут назад, и которая одной из первых выпадала на запрос «Деревня Доброгостово». Та называлась: «Новоплисский уезд. История края». Эта же – «Лешачья Плешь, Окаянная церковь и другие проклятые места».

Взгляд зацепился за фразу:

«…беглые каторжане рассказывали. Они по тайным тропам ходили, вот и вышли к Лешачьей Плеши».

Павел плюхнулся на стул, поджал одну ногу и принялся читать дальше:

«Испокон веков деды твердили: нечистое место, гиблое. Зверь ли наткнется, человек ли – все одно пропадают, и только кости находят. Если птица пролетит – так камнем падает. Ну да каторжане народ бойкий, голод глаза застилал, уж готовы друг другу глотки перегрызть, как вдруг, откуда ни возьмись под ноги заяц бросился. Каторжники его поймали, да и голову свернули. Стали судачить, как жарить-варить. А ни спичек нет, ни котелка. Вот судачат, а сами не видят, как ноги по тропке все дальше и дальше несут. Только один очнулся, когда ногу на сук напорол. «Глянь! – говорит. – Куда это мы с тобой, братуха, забрели?» Огляделись, и верно – место чудное. Посреди чащи круг, и не растет на нем ничего – ни травы, ни деревьев. Одна голая земля, и та черная-пречерная, зыбкая, как багно – торфяное болото. Вот и говорит первый: «Давай-ка отсюда выбираться. Место со всех концов просматривается, не разберешь, откуда пулю поймаешь». Вот и пошли обратно к лесу. Идти тяжело – ноги в земле вязнут, а лес все не приближается, будто на одном месте стоишь. Вот уже и шаг ускорили, вот и побежали – по щиколотку в землю уходить начали, семь потов сошло, а с места – ни на пядь. Тут и второй каторжник взмолился: «Не могу больше. Видать, в трясину попали. Еще и этот чертов заяц, почитай, целый пуд весит! Выкину его!» И только взялся за лапы, чтобы как следует размахнуться, а заяц повернул мертвую голову, глянул человечьими глазами да как захохочет…»

Павел подвинул блокнот, перелистнул страницы и нацарапал карандашом: «Лешачья Плешь. Окаянная церковь», а глаза уже бежали по строчкам дальше:

«А вот что про Окаянную церковь рассказывают. Известно, часто хоронили в Погостове народ лихой. Эти люди редко своей смертью умирали, потому и считалось в этих краях, что в Царство Небесное их Господь не пускал. Вот и хоронили в два круга: в первом, внутреннем, всех православных христиан. А уж во втором, за оградой, лиходеев. Одним из таких, недобрых да пришлых, был старик, которого в народе колдуном прозвали. Вот как пришла ему пора помирать, мучился он сильно, вокруг его избы пыль столбом ходила, в крышу молнии били – значит, черти его мучили, пока он силу другому не передаст. Но не было у колдуна ни детей, ни внуков. Так и помер, измучившись. А перед смертью сказал: «Как хоронить меня будете, обейте гроб железными обручами. А после пошлите в церковь мальчика черненького аль девочку рыженькую. Дайте свечку, которую освящали на Сретенье, и Псалтырь. А после отрок или отроковица пусть одну ночь проведет в церкви, жжет свечку и читает Псалтырь. Что бы ни случилось, только сидит и читает Псалтырь». Так и сделали. И вот понесли на кладбище. Когда несли, налетела откуда-то буря, и лопнул один обруч. Люди и говорят: «Ничего. Еще два есть». Как поднесли домовину к яме, лопнул и второй обруч. «Ничего – сказали люди. – Ведь один остался». Так и закопали колдуна. Только на погост никого не отправили – кто ж своего ребенка пустит? Вот закопали, и прошло семь дней, а потом этот колдун стал приходить и кровь у живых сосать…»

Павел протер глаза и посмотрел на часы: они показывали десять вечера. Мышцы затекли, Павел потянулся, хрустнул суставами и принялся читать дальше:

«…тогда объявился дьячок, который сказал, что так и будет колдун деревню мучить, пока его наказ не выполнят. Но он готов горю подсобить. Взял пастушонка, мальчишечку черненького, привел с собой в церковь и наказал читать Псалтырь и жечь свечку, освященную на Сретенье. А еще насыпал мальчику полный карман конопляных зерен, и говорит: «Ты не бойся ничего. Как колдун явится, ты знай себе читай, а между делом зерна щелкай, а на вопросы отвечай вот что…» И научил. Потом обвел мальчика кругом, а сам за клирос спрятался. И вот настала ночь. Раскаркались на погосте вороны, поднялся вихрь и услышал мальчик за стенами церкви лязг – это лопнул последний обруч с гроба колдуна. Но мальчик вспомнил, что сказал ему дьячок, принялся читать Псалтырь, а между делом конопляные семечки щелкать. И хоть страшно ему было, но наказ выполнял. Тогда заходили ходуном стены церкви, ворвался ветер и задул все свечи, кроме тех, которые в центре круга горели. А вместе с ветром в церковь ворвался колдун – синий, раздутый, волосы и борода до пят свисают, ногти на руках, будто волчьи когти. Ворвался и закричал: «Кто меня от дела оторвал, помешал у новорожденной и некрещенной кровь пить?» А ведь верно – не так давно у молодых ребенок родился, а покрестить не успели. Колдун хотел мальчика схватить, туда-сюда, но не пускает его круг. А мальчик знай себе читает, конопляные зерна ест, а они трещат. Остановился колдун на самой границе круга и спрашивает: «Что ты, отрок, делаешь?» А мальчик отвечает ему: «Псалтырь читаю да голову чешу». – «А что ешь?» – «Вшей». – «А разве можно вшей есть?» – удивился колдун. – «А разве можно, чтоб мертвые к живым ходили?» – ответил мальчик. Тут из-за клироса и выскочил дьячок. Облил колдуна святой водой, припечатал крестом. Мертвец завертелся волчком, закричал по-звериному, от савана повалил дым, а тело раздулось и лопнуло. И брызнули из него во все стороны кости да черви. Дьячок и принялся червей топтать, а кости в саван собирать. Да только не уследил – в одном месте круг стерся, и к ногам мальчика подкатилась косточка махонькая, самый мизинчик. Нашло на мальчика помутнение, он косточку подобрал и в карман спрятал. А саван потом похоронили во второй раз, и уж тогда забили в гроб осиновый кол, и колдун больше деревню не мучил. А кол тот пророс спустя годы деревцем…»

Хлопнула дверь, но не закрылась, а заходила туда-сюда на петлях. В проеме появилась и тут же спряталась чья-то тень.

– Ирина Петровна? – спросил Павел и подкрутил регулятор громкости.

За дверью хрипло, по-стариковски закашлялись. Конечно, это пришел сторож – нерасторопный пенсионер с вечно слезящимися глазами. Как его имя? Федор Яковлевич? Или Иванович? В прошлый раз, когда Павел задержался в библиотеке допоздна, сторож ходил под дверью читального зала, нарочито громко кашляя и ворча на «молодежь, которой заняться нечем, только ночами за книжками сидеть».

Павел выглянул в коридор. Прямоугольник света перечеркнул порог и протянулся к резным перилам. На этаже царил сумрак, но Павел все равно разглядел фигуру, застывшую у стены.

– Федор Иванович? – окликнул он сторожа. – Я почти закончил, скоро уйду.

А про себя решил, что обязательно вернется утром, чтобы найти материал о Краснопоясниках. Но сторож не отозвался. Повернувшись к углу лицом, он что-то увлеченно выцарапывал на окрашенной стене. Павел шагнул было за порог, но остановился: покидать границы желтого прямоугольника совершенно не хотелось. Он отчетливо понял, что там, в полумраке, небезопасно. Что кто-то, стоящий у стены, только притворяется сторожем, как несколько часов назад, в редакции кто-то притворялся Артемом.

Призрак купца Смородина?

Павел нащупал в кармане медяки. За годы общения с сектантами и колдунами он уяснил одно: начинать игру нужно всегда по их правилам, а заканчивать – по своим.

– Что найдешь – твое! – сказал Павел и швырнул в темноту монетку.

Ночной посетитель повернулся, и Павел понял, кто стоит перед ним: ни призрак купца, ни ночной сторож, а подросток. Щуплый и угловатый, в растянутой толстовке с принтом – в темноте надпись не разобрать, но Павел и так знал, что выведено большими желтыми буквами: «The Bullet», любимая рок-группа брата.

Подросток широко улыбнулся, отчего черная корка на правой щеке треснула, поднял сухую руку – послышался хруст, с которым ворошат в костре угли, – сунул в обгоревшее ухо провод наушника.

Висок пронзило острой болью, будто что-то острое и раскаленное пробило кость, и Павел ухватился за дверной наличник.

Призраков не бывает. Мертвые не встают из могил, не влезают в тело твоего коллеги, не поджидают в библиотеке. Это только усталость. Только игра воображения, подогретого репортажем и глупыми сказочками. Только галлюцинация…

И все же Павел вытолкнул крутившееся на языке имя:

– Андрей.

Мертвец вытянул указательный палец, его губы шевельнулись и сложились в неслышное, но узнаваемое: «Бах!»

Лампы на этаже вспыхнули.

Павел машинально вскинул руку, свет опалил роговицу.

– Эй! Парень! – донеслось со стороны.

Перед глазами еще мельтешили мушки, но, проморгавшись, Павел увидел, что стоит на этаже совершенно один, а снизу по лестнице поднимается ночной сторож – от него за версту несло пивом и копчеными крылышками.

– Ты до рассвета тут торчать будешь? Время два часа ночи!

– Как два? – машинально повторил Павел и глянул на часы: стрелки застыли на десяти.

– Да уж и третий пошел, – сторож недовольно сощурился и ворчливо переспросил: – Долго еще сидеть будешь, спрашиваю?

– Нет-нет, уже собираюсь, – заверил Павел.

Дед кивнул.

– Давай. Я двери запру. Надо мне очень, охранять тут всяких…

Павел проследил, как сторож, ворча и ругаясь, спускается обратно в холл. Потом шагнул к перилам, где несколько минут назад стоял его мертвый брат, но не увидел никаких следов и не почуял запаха гари. Павел вздохнул, провел ладонью по стене и замер.

По краске, будто гвоздем, кто-то нацарапал рисунок.

Рыбу.

5. Первое доказательство

На пыльном стекле старенькой отцовской «Лады» Андрей нарисовал здоровенную рыбеху и позвал брата:

– Гляди, вот такую я сегодня поймаю!

Павел глянул мельком, хмыкнул:

– Угу, как же!

И принялся укладывать в салон удочки, куль с шерстяными одеялами и подушки, завернутые в целлофан. Пока он возился, Андрей дорисовал рыбе внушительные буфера и подписал «Юлька».

– А вот такую поймаешь ты.

Павел оттопырил средний палец. Андрей довольно заржал и, заметив приближение отца, быстро вытер рисунок.

С Юлькой Павел дружил давно, с шестого класса, а в девятом из долговязой и тощей девчонки она превратилась в фигуристую модель, на которую оборачивалась вся сильная половина школы. Но только Павлу позволялось провожать ее до дома и целовать, запуская руки под трикотажную кофту и млея от возбуждения.

– Ну и когда ты ее наконец трахнешь? – однажды прямиком спросил Андрей.

В семье он считался за старшего, потому что родился на несколько минут раньше Павла, и в жизни тоже все успевал первым: первым научился считать, первым закурил, первым лишился девственности с веселой и разбитной Викой. Насчет последнего пункта возникали сомнения, но уж очень красочно описывал Андрей свой подвиг.

– Может, она мне после дня рождения даст? – отшутился Павел. – Классный подарок на шестнадцать лет!

– Ну-ну, ты главное до шестидесяти не досиди, – едко ответил Андрей.

Павел досадовал, что так и не сумел уговорить Юльку ехать на рыбалку с ночевкой. Может, им удалось бы уединиться в рощице и довести задуманное до конца, а теперь приходилось только мечтать о горячих поцелуях и смотреть, как в окне проносятся пятиэтажки спального района.

Андрей пихнул его локтем и указал на рекламный щит:

– Во, смотри! К нам в следующем месяце «Револьверы» приезжают! Пап, можно мы пойдем?

– Будет зависеть от вашего поведения, – отозвался из-за руля отец.

– Вот уж нет! – возмутилась мама.

– Почему нет? – завопил Андрей. – Вы слышали их последний кавер на «The Bullet»? Обещаем: никакого пива!

– Да пусть, – добродушно сказал отец, выруливая на окружную. – Я их довезу и привезу обратно.

Мама недовольно откинулась на сиденье и буркнула что-то вроде: «Посмотрим».

Братья издали ликующий клич.

– На, послушай! Вещь! – Андрей протянул брату вкладыш наушника. Голова тут же взорвалась от рева басов, и Павел показал брату «козу» в знак одобрения. Тот ухмыльнулся и сложил пальцы пистолетом: «Бах!» Павел, подыгрывая, схватился за сердце и повалился на сиденье. Краем глаза он заметил, как на боковое окно надвигается тень.

Потом последовал удар.

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Это неправда. Павел ничего не видел и ничего не запомнил, только ощутил, как затылок обожгло огнем, и навалилась тьма.

Потом Павел очнулся, но как – не помнил тоже. Только что его сознание блуждало во тьме, а в следующую секунду он уже стоял, пошатываясь, на обочине и повторял беспрестанно:

– Мама! Дай!

Слова соскальзывали в беззвучие. По лицу текло что-то горячее, неприятно липкое, и Павел сердился, потому что стоящая рядом женщина не была его матерью и не понимала, что Павел просит у нее салфетку. Женщина тормошила его за локоть и говорила что-то неразборчивое. В ушах все еще хрипели басы, и под аккомпанемент электрогитары к искореженным консервным банкам автомобилей бежали люди.

О последствиях аварии узнал гораздо позже, как и о том, что из лап смерти выкарабкался он один: брат и отец скончались на месте, мама умерла в реанимации, не приходя в сознание. Павел отделался черепно-мозговой травмой, переломом затылочной и височной костей и кровоизлиянием в барабанную полость.

Смерть близких и инвалидность – такие подарки Павел получил на шестнадцатилетие и больше дни рождения не праздновал.

Кто-то настойчиво похлопал его по плечу. Павел вздрогнул, стряхнул дремоту и воспоминания и встретился с недовольным взглядом таксиста.

– Эй, парень! Заснул что ли? Приехали мы! Старослободская, двадцать.

Павел поблагодарил, оставил водителю хрусткую купюру и выбрался из пропахшего табаком салона. Под ногой чавкнуло, и Павел чертыхнулся, выдирая начищенные утром ботинки из грязевой жижи. За городом дороги совершено развезло, но от разбитого асфальта до барака кто-то заботливо выложил тропинку из кирпичей. Перепрыгивая с одного обломка на другой, Павел радовался, что не взял с собой насмешливую Нину: уж она бы прокомментировала чудеса акробатики, а настроение после бессонной ночи ни к черту.

Злило, что информации о секте «Рыбари Господни» не нашлось никакой – сколько Павел ни просматривал страницы поисковых систем, – из чего вытекал вывод: община возникла недавно, и, судя по недружелюбному поведению Маланьи, отношения с большим миром не поддерживала.

Кое-как допрыгав до лестницы, Павел с облегчением оперся о перила и тщательно вытер ботинки о нижнюю ступень. С жестяного козырька прямо за шиворот скользнула капля. Павел передернул плечами и в два прыжка одолел ступени, дернул заржавленную ручку. Дверь оказалась не заперта и вела в полутемный коридор, где пахло кошками и прелым тряпьем. У дальней стены заворочалось что-то темное, живое, выгнулась горбом мохнатая спина. В груди тревожно бухнуло, и Павел инстинктивно отпрянул. Но серая полоска света, протянувшаяся от порога, выхватила из темноты очертания колес и спинки с накинутым на нее пледом – не призрак и не монстр, всего лишь старая инвалидная коляска. Из-под пледа вынырнула черная кошачья голова.

– Наглое животное, – буркнул Павел.

Кошка зевнула, соглашаясь, продемонстрировала красную тряпочку языка и юркнула обратно под плед. Павел пихнул с прохода эмалированную миску с остатками кошачьего обеда, вздохнул и постучался в дверь, обитую черным дерматином – на ней не было номера, но инвалидная коляска в коридоре явно показывала, что Павел не ошибся адресом. Ждать пришлось недолго: через пару минут послышались щелчки открывающегося замка, пахнуло лекарствами и жареным луком, и в коридор высунулась остроносая женщина. Павел сразу узнал ее – мать Леши Краюхина.

– Здравствуйте, Светлана… – начал Павел и запнулся, вопросительно поднял брови.

– Вячеславовна, – подсказала женщина. – Вы кто?

– Простите, что врываюсь и отвлекаю от дел, – улыбнулся Павел. – Мы не знакомы, но мне очень нужно с вами поговорить. Я видел передачу…

– Вы репортер?

В голосе женщины слышалось осторожность, взгляд оценивающе скользнул по чужаку: вверх-вниз. Павлу вспомнилось, что так же оценивающе и недоверчиво смотрела на репортеров Маланья, и поспешно ответил:

– Нет-нет! Что вы! Я просто увидел передачу про вас и вашего сына. Понимаете, мне нужна помощь. Видите ли, десять лет назад я попал в аварию, с тех пор оглох… – он указал на Пулю. – Вы не представляете, что значит жить с этим, надеяться и…

– Очень хорошо представляю, – сказала Светлана и шире распахнула дверь. – Я тоже живу с этим десять лет. Пройдете?

– Не задержу вас надолго, – пообещал Павел, протискиваясь в тесную прихожую. Макушкой задел лампочку, и она закачалась, поливая тусклым светом выцветшие обои, изъеденные грибком, и замотанные изолентой провода.

– Все проводку никак не починим, – словно извиняясь, сказала Светлана. – Мужских-то рук у нас нету. А теперь и без надобности.

– Это почему? – машинально спросил Павел, стараясь держаться подальше от стен. Тараканов он пока не видел, но подозревал, что, если не принять соответствующие меры, то унесет за собственным шиворотом парочку-другую.

– Да переедем скоро, – ответила женщина, подумала и добавила: – наверное. Вот только Леша немного окрепнет. Может, к следующему лету. Как, говорите, вы адрес узнали?

– Так весь город о вас судачит! – соврал Павел, хотя на самом деле узнал адрес у знакомого участкового. – В очереди женщины переговаривались. Может, соседки ваши?

– Может, – вздохнула Светлана. – Вы не первый уже, кто приходит.

– Потому и съехать хотите?

Светлана неопределенно повела плечом, ответила тихо:

– Да что нас тут держит? Мужа у меня нет. Работы хорошей тоже… Только ребенок и держал. А теперь вижу, не помогли ему тут, в городе. Решила: уедем в деревню. Земли много не надо, курочек заведем, огород посадим. На свежем воздухе Лешеньке лучше будет.

«Не в Доброгостово ли уехать?» – подумал Павел, а вслух сказал:

– Очень вас понимаю. Вот и меня ничего не держит: врачи давно крест поставили. Жены нет – кто ж на инвалида посмотрит?

Светлана улыбнулась, и взгляд ее потеплел, словно говорил: «А я бы посмотрела…»

– А можно мне самому с Лешей поговорить? – спросил Павел. – Не то, чтобы я не верил, но…

– Конечно, – сказала Светлана и толкнула дверь, ведущую в спальню. – Когда сказали ученики Христа: мы видели Господа! Один Фома, называемый Близнец, сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, не поверю, – и позвала в полумрак: – Лешенька? Выйди, сыночек, не бойся. С тобой дядя хочет поговорить, – обернулась к Павлу и спросила: – Как вас зовут, вы сказали?

– Не говорил, – ответно улыбнулся Павел и выдал первое, что пришло в голову: – Андрей.

В детской комнате запах лекарств ощущался острее. Через задернутые шторы плохо проникал свет, зато горел торшер: желтый кружок из-под абажура падал на разобранную постель, на которой полулежал ребенок и собирал из кусочков мозаики картинку. Увидев вошедших, мальчик свесил с кровати тощие голые ноги.

– Давай, Лешенька, смелее, – ласково подбодрила мать.

– С-сам знаю, – заикаясь, буркнул мальчик и, пыхтя, сполз с кровати, стукнул пятками о пол. Покачнувшись, ухватился за спинку, но выстоял. Шагнул раз, другой – видно, движения давались ему с трудом, непослушные ноги гнулись, но все же держали. Леша отпустил спинку кровати и победно улыбнулся: каково?

– Молодец! – похвалил Павел. – Помощник мамке вырастет! И что же, совсем не ходячий был?

– Посмотрите сами, – Светлана с готовностью метнулась к шкафу и вытащила лежащую на видном месте медицинскую карту. – Вот тут вся история. Вот диагноз.

Павел пролистал карту бегло, но внимательно изучил анамнез: спастическая диплегия, нарушена функция мышц, контрактура коленного сустава, повышенный тонус мышц, спастика в нижних конечностях выражена в наибольшей степени, сопутствующая болезни задержка психического и речевого развития. Могло ли наступить улучшение? Могло. Только почему так странно совпало с поездкой в Доброгостово?

Леша проковылял ближе и тоже заглянул в карту.

– Это ему еще расходиться надо, – сказала Светлана и потрепала сына по макушке. – Сначала тяжело, а потом привычно. Уже во двор бегает.

– Я с-скоро буду в мяч играть, к-как Мишка! – поддакнул мальчик. Видно, подобные представления были ему не в первой.

– А расскажи дяде Андрею, как тебя дедушка лечил? – попросила мать.

– Он м-мне руку с-сюда положил, – Леша нагнулся и тронул острую коленку. – Горячо было!

– Старец ему все ножки огладил, – сказала Светлана, с умилением глядя на сына. – Гладил и молился. Леша сказал, от прикосновений старца как огнем опалило. А потом, – она всхлипнула, – потом пошел мой сыночек…

– Мне дедушка с-сказал с коляски встать, – поддакнул мальчик. – Я и вс-стал.

Он покачнулся, шагнул снова, на этот раз увереннее, остановился возле Павла и, ощупав его цепким и слегка косящим взглядом, спросил:

– Дядя, а вы к-конфет принесли?

– И как только догадался? – натянуто улыбнулся Павел и выудил из кармана шоколадный батончик, хотя рука так и тянулась хорошенько встряхнуть попрошайку, но сдержался – даром, что инвалид.

– А вы все это время рядом находились? – спросил у Светланы Павел, возвращая ей карту.

Женщина смахнула слезу, кивнула.

– Да, рядом. И на колени встала, как старец велел. Поклоны земные била. Все молилась у Боженьки за исцеление.

– А жили где?

– У бабушки Матрены. Не за даром, конечно, но плата пустяковая. Что поделать, и людям надо как-то выживать, деревня заброшена, – Светлана вздохнула, погладила сына по плечу. – Ты бы, Лешенька, аппетит шоколадом не портил. Вот покушаешь, тогда…

– С-сам знаю, – насупился мальчик и поспешно завел руку с шоколадкой за спину. Растянутая футболка съехала с худого плеча, и на грудь скользнул медный крестик на засаленном шнурке.

– Что это у тебя? – Павел наклонился.

– Подарок от старца, – вместо сына ответила Светлана. – Вы только руками не троньте: заговоренный он!

Павел трогать не стал, но сразу понял, что это вовсе не нательный крестик, как он сначала подумал, а рыбка, скрученная из медной проволоки.

– Оберег это, – пояснила Светлана и встала рядом. – Велено сорок дней носить, не трогая и не снимая.

– Рыбари Господни, – пробормотал Павел и выпрямился. Женщина расцвела.

– Вы знаете! И сказал Господь своим апостолам: идите за Мною, Я сделаю вас ловцами человеков. И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним.

– Вы их видели? – спросил Павел. – Краснопоясников?

Улыбка женщины потускнела.

– Не говорите так. Они не любят, когда их так называют, – нервно дернула плечами. – Будто какая-то секта.

– А они не секта?

– Нет же! – всплеснула руками Светлана. Леша покосился на мать испуганно, и она смягчилась, погладила сына по голове. – Иди, сыночек. Иди на кухню, я там котлеток нажарила. Покушай.

Мальчик шмыгнул носом и поковылял в коридор, время от времени хватаясь руками за стены.

– Они добрые люди на самом деле, – тихо заговорила Светлана. – Только от мира далекие. Да и что в этом миру? Я его полными ложками нахлебалась, и горя, и безденежья. Вот уедем, будет жизнь другая. Тихая, спокойная. Там знаете воздух какой? А виды какие? А река… – она мечтательно отвела взгляд к окну, будто за шторами видела другой, недоступный Павлу мир. – Нам и домик обещали построить.

– Кто же обещал?

– А игумен Степан, – женщина отвернулась от окна и глянула на Павла затуманенными глазами. – Святой человек и очень приличный мужчина. Моего Лешу на руках нес до самого дома старца. И во время ритуала помогал. Он всей общины староста. Когда прощались, так и сказал мне: «Приезжай, сестра, когда от мирского устанешь. Напускное это все, греховное. Деньги, телевиденье, Интернет, и все, что люди измыслили, не убоявшись Бога». Может, вместе поедем, а?