На каменной плите

– Никакого, – согласился Маттьё. – Извини. Когда ты рассчитываешь прибыть?

– Прямо сегодня. Можешь найти дом в Лувьеке, где мы сможем разместиться? Вероятнее всего, нас будет пятеро, в том числе одна женщина.

– Я переговорю с мэрией Лувьека.

– И еще, по поводу Анаэль. Скажи…

– Свежие, – перебил его Маттьё. – Совершенно свежие. Я имею в виду укусы блох. И никаких старых следов. То же самое и у Гаэля. Я даже проявил усердие и проверил, есть ли у Анаэль собака. Нет. Ты доволен?

– Очень доволен.

– Почему?

– Потому что это со всей очевидностью доказывает, что у убийцы есть блохи. При близком контакте он наградил ими – или хотя бы одной из них – обе свои жертвы.

Маттьё некоторое время молчал, переваривая свою оплошность. Улика была серьезной, а он ее пропустил.

– А у Анаэль, случайно, не было бурной любовной истории? – поспешно спросил Адамберг, не жаждавший, чтобы его коллега упрекал себя в недомыслии.

– Ее двоюродная сестра в таком состоянии, что расспрашивать ее было бы жестоко. Она почти не может говорить. Понимаешь, они вместе выросли. Но насколько мне известно, прежде всего от соседей, никаких таких проблем не было. У нее было много друзей, одного она предпочитала остальным, никаких соперников на горизонте. Я видел этого парня, он тихий как овечка и совершенно раздавлен горем. С этой стороны ничего.

– А Гаэль Левен? Он не заглядывался на Анаэль?

– Я несколько раз расспросил его лучших друзей. Нет, он был женат, к тому же у него была подружка в Лувьеке, разведенная женщина, ее имя мне неизвестно, и этих двух женщин ему, кажется, более чем хватало. Забудь, это не убийство на почве страсти.

– Может, деньги?

– Вот уж нет. Кажется, что наш парень просто выходит на улицу и режет кого попало. Да, еще одна деталь. По вечерам, возвращаясь домой, Анаэль проезжала мимо окон адской парочки Браз – Серпантен. Ходят слухи – а ты знаешь, что такое слухи, – что между этими родственниками не совсем родственные отношения. Даже у меня порой возникало подобное подозрение. Теперь представь себе, что это правда и что Анаэль не так давно могла видеть их в интимной ситуации.

– В таком случае Анаэль наверняка рассказала об этом своей кузине… Кстати, как ее зовут?

– Гвенаэль.

– …И теперь она тоже в опасности. Как только она будет в состоянии говорить, спроси у нее, не упоминала ли Анаэль о кровосмесительной связи Браза. Если да, то ее надо охранять. Что касается Гаэля, который любил дразнить людей, то легко себе представить, каким образом он мог намекнуть этой парочке, что он о них думает. Его, наверное, сильно забавляло, что Серпантен вертится как уж на сковородке. Вот только он не подумал, что своим вызывающим поведением подписал себе смертный приговор. У Браза есть алиби?

– И да и нет. Алиби ему обеспечила сестра, то есть оно ничего не стоит. Она уверяет, что Браз около восьми часов вернулся в Комбур и они были у нее дома. Чем занимались? Ужинали, потом раскладывали карты таро, чтобы при помощи маятника и фотографий узнать, что ждет в будущем их и других людей. Если Браз – убийца, то его намерение подставить Норбера вполне объяснимо. В этом случае последние слова Гаэля – «…вик… орб… хлоп… бра… за» – становятся совсем непонятными.

– И мы снова натыкаемся на то же препятствие. Хотя именно оно выведет нас на верную дорогу. Но пока что мы разбиваем об него нос. Мы смотрим на него не с той стороны.

– Откуда ты знаешь?

– А я и не знаю, Маттьё.

Когда все агенты расселись по местам в соборном зале, Адамберг подробно, не опуская ни малейших деталей, рассказал им о лувьекском деле, начав с Одноногого и его деревяшки, не забыв ни о скандалах с попирателями теней, ни об уликах, указывающих на потомка рода Шатобрианов. Данглар воспользовался поводом поведать о Франсуа Рене де Шатобриане, о его жизни и творчестве, и комиссар с явным удовольствием отметил, что многие только слышали мельком это имя, а остальные вообще не имели понятия, о ком идет речь, и тем более не подозревали о существовании замка Комбур. Блокнот с записью последних слов Гаэля Левена переходил из рук в руки, и все только бессильно качали головой. Адамберг изложил первые соображения о том, что это могло значить и какие несоответствия сразу же возникали.

– Ты прав, – сказал Вейренк. – «Хлопнул» – странное слово, какое-то неуместное, и, судя по тому, что ты нам рассказал о Гаэле, непохоже, чтобы, умирая, он использовал этот глагол для описания стычки в мэрии. Между тем здесь написано: «хлопнул Браза», и придется найти смысл этих слов.

– Непролазные дебри, – подытожил Адамберг. – Предсмертные слова, не имеющие смысла, тени, на которые нельзя наступать, угрозы, стук деревянной ноги комбурского призрака, предвещающий убийство, живая копия Шатобриана, грубо сфабрикованные доказательства его вины, отсутствие мотивов – разве что у Браза, да и то не поручусь, – отсутствие связи между жертвами – в общем, я не завидую тем, кто в это вляпался. То есть нам. То есть вам, Ретанкур, Вейренк, Ноэль и Меркаде. Мы не можем оголять бригаду, к тому же нам будет помогать комиссар Маттьё и его люди. Ноэль, держите себя в руках и ведите себя вежливо с теми, кого нам дадут в подкрепление. Важный момент: в Лувьеке одеваются не так, как в Париже или Ренне. Не ходят в костюмах, носят обычные просторные брюки и широкие рубашки, часто в клеточку, потертые свитера и хлопковые футболки, не надевают ничего облегающего, ничего модного – разве что совсем молодые люди, когда у родителей хватает денег купить то, что нравится детям.

– Как нельзя кстати, комиссар, – произнес Данглар с хитроватой улыбкой. – Вам не придется ничего менять в своем гардеробе. Впрочем, как и Ретанкур, и особенно Меркаде, который одевается так, чтобы можно было с одинаковым комфортом и сидеть и лежать. Однако Ноэлю придется что-нибудь сделать со своими блестящими мотоциклетными косухами, а Вейренку – с его изысканно простыми элегантными вещами. Но к чему такие сложности? Вы боитесь обидеть местных жителей? Они давно привыкли к туристам.

– Но не к столичным полицейским, свалившимся им на голову, Данглар. Мне не очень хочется, чтобы местные шарахались от «парижан». Нам надо будет знакомиться с людьми, опрашивать их.

Адамберг, казалось, снова сосредоточился на своих набросках в блокноте, на которых изобразил ежика среди родных деревьев. Он постоянно справлялся о его состоянии, новостей было немного. Два дня назад рана воспалилась, и началось заражение крови. Но ветеринар делала все возможное и не теряла надежды. В настоящий момент ежик спал, и комиссару ничто не мешало вернуться к размышлениям о своих сотрудниках, с которыми он собирался ехать в Лувьек. Решение взять с собой Меркаде далось ему непросто. Лейтенант страдал гиперсомнией, засыпал и просыпался с промежутком в три-четыре часа, что не облегчало работу на земле, а она, как подозревал Адамберг, обещала быть трудной. Адамберг не докладывал начальству о недуге лейтенанта, иначе парня немедленно уволили бы. Все сотрудники отдела оберегали Меркаде. Он спал в маленькой комнатке на втором этаже, где стоял автомат с напитками, а на полу, рядом с кошачьей миской, были разбросаны подушки. Меркаде был талантливым айтишником, каких поискать, и Адамберг всеми силами хотел удержать его в своей команде. А потому задачей комиссара было сделать так, чтобы никто не заметил постоянных отлучек лейтенанта. Ретанкур и Ноэль прикрывали его своей мощью, а Вейренк, ловкий, обаятельный, вызывающий доверие, должен был замещать его на время отсутствия, оправданного или неоправданного.

Все отправились в путь налегке, поскольку не планировали надолго задерживаться в Лувьеке, только Адамберг кроме рюкзака тащил что-то длинное и явно тяжелое в плотном чехле.

– Что у тебя там такое? – не утерпев, спросил Вейренк, когда они шли по перрону. – Артиллерийская установка?

– Нет, снаряжение для рыбалки. Ну, то, что я одолжил у Вуазне. Я заметил на карте немного севернее городка маленькую речку с прелестным именем Виолетта, в ней водятся карпы, уклейки, щуки, атлантический лосось и еще всякая всячина.

– Ты увлекся рыбной ловлей? – на секунду остановившись, спросил Вейренк.

– Нет, конечно. Я даже не взял с собой крючки и приманку, только маленькое свинцовое грузило, чтобы закидывать удочку в тех случаях, когда меня могут увидеть. Надо, чтобы это выглядело правдоподобно.

– Что вы задумали, комиссар? – спросил Меркаде, слышавший их разговор.

– Обеспечить себе свободное время, вот так. В маленькой деревне вроде Лувьека человек не может просто так куда-то деться. Но если вы сообщаете, что идете на рыбалку, все понимают, что вы хотите побыть в тишине, и оставляют вас в покое.

Все знали, что Адамберг любил гулять в одиночестве, чтобы ловить свои разлетающиеся мысли.

– Неплохая уловка, – сказала Ретанкур, поднимаясь в вагон. – Но что вы будете делать с рыбой, которую поймаете?

– Не будет никакой рыбы, Ретанкур.

– И как же вы это объясните?

– Скажу, что выпустил ее обратно в реку.

– Это будет выглядеть странно, – заметил Ноэль.

– Лейтенант, я вообще выгляжу странно. Это удивит их не больше того, что вытворяет Норбер де Шатобриан.

– Что именно? – полюбопытствовал Вейренк.

– Он каждое утро ходит в лес и собирает грибы, а поскольку сам их не любит, то раздает тем, кто их ест.

– Он чокнутый? – спросила Ретанкур, для которой в сфере психологии все делилось только на черное и белое.

– Ничуть. Может, эксцентричный, но скорее я назвал бы его любителем побродить, или помечтать, или сбежать подальше от людей, или все это вместе. Ежедневно собирать по утрам грибы – это способ скрыться от мира. Ведь этот человек, ко всему прочему очень милый, вынужден весь день выставлять себя напоказ перед толпами туристов, специально приехавших – в том числе из-за границы, – чтобы на него поглазеть и сфотографироваться с ним. Любой захотел бы сбежать от такого давления и связанного с ним дискомфорта.

– Он и вправду поразительно похож на своего предка писателя? – спросил Меркаде.

– Не просто поразительно – сногсшибательно. Это неразрешимая загадка. Я не стал заострять на этом внимание во время совещания, потому что остальных сотрудников это не касалось. Но вот портрет нашего великого писателя, написанный в 1809 году, – сказал Адамберг, передавая коллегам книжечку, подаренную ему Маттьё. – Здесь Шатобриану около сорока лет.

– Красавчик, – заметила Ретанкур.

– А вот фотография Норбера примерно в том же возрасте, мне ее дал комиссар.

Вейренк переводил взгляд с одного портрета на другой, онемев от изумления, как и его коллеги.

– Идеальная копия, – прокомментировал Адамберг. – Норбер, безусловно, потомок своего предка Франсуа Рене, но нетрудно понять, что такое сходство спустя много поколений не может не завораживать и что Норбер всеми силами избегает публики. Кстати, хочу заранее вас предупредить: когда вечером увидите его в трактире «Два экю», где он ужинает – фотографировать там запрещено, – не показывайте, что узнали его. Больше всего на свете ему нравится, когда его не узнают и разговаривают с ним как с обычным человеком.

– Его можно понять, – пробормотал Вейренк, не в силах оторвать взгляд от двух портретов.

– Хозяин, светловолосый великан, ничего от него не скрывает и наверняка скажет ему, что мы полицейские, присланные расследовать дело, в котором он замешан, поэтому он наверняка подойдет с нами поздороваться и представиться. Не показывайте, что вы удивлены, и не разглядывайте его.

– Понятно, – ответил Ноэль, – постараемся.

– Вы даже толком не взглянули на портрет писателя, – упрекнул его Адамберг.

– Потому что прекрасно его помню, – возразил Ноэль с насмешливой улыбкой. – «Замогильные записки» были настольной книгой моего крестного, потом она досталась мне. В книге был этот же портрет. Ее я прочел дважды. И до кучи еще «Рене» и «Атала». Это вам о чем-нибудь говорит? Ведь из-за того, что я человек прямой, выражаюсь иногда грубо и реагирую быстро и жестко, вы все, кроме Ретанкур, считаете меня дикарем, годным лишь на то, чтобы бить морду преступникам. Так вот, я вовсе не дикарь.

– Никто о вас так не думает, Ноэль, – произнес Адамберг ласковым, вкрадчивым голосом, и лейтенант тут же успокоился. – Если кто из нас и дикарь, так это я. До приезда в Комбур я ничего не знал о Шатобриане, разве что его имя.

– А мне показалось знакомым название города – Комбур, – задумчиво проговорила Ретанкур.

– Мне тоже, но только название, и ничего больше, – добавил Меркаде.

– Значит, вам, Ноэль, поскольку вы хорошо помните лицо писателя, как и тебе, Вейренк, надо особенно крепко держать себя в руках, когда сегодня вечером вы увидите его потомка.

Глава 9

Когда они прибыли, комиссар Маттьё уже ждал их на вокзале. Мэр Лувьека сделал все в лучшем виде и очень быстро. Он придумал поселить их в муниципальном здании, бывшем пансионате для престарелых. Там была просторная общая комната, выходившая на луг, кухня, десять спален на втором этаже, в каждой туалет и душ со стоком в полу и поручнями, чтобы держаться. Разумеется, по краям кроватей имелись бортики, защищавшие от падения. Все сверкало чистотой и, судя по всему, прошло полную санитарную обработку. Когда команда освоилась в доме, время уже близилось к восьми.

– Обход хозяйственных магазинов в Ренне дал какие-нибудь результаты? – спросил Адамберг, раскладывая свои вещи.

– Дал, и неплохие, – сообщил Маттьё и улыбнулся. – Ты был прав: куплено четыре ножа в четырех разных местах. Все с серебряными заклепками. Четыре! Ножи марки «Ферран» – самые дорогие на рынке, их спрашивают нечасто, а потому этого типа заметили, тем более что он всюду появлялся в одном и том же виде.

– Четыре… Он планирует еще три преступления! А поскольку это один и тот же человек и покупки он совершал в разных местах, он явно очень осторожен и у него вполне определенные кровожадные намерения. Он наверняка изменил внешность. Как он выглядел?

– Свидетельские показания неточны, но некоторые детали совпадают. Среднего роста и среднего возраста, зато голова примечательная.

– Это необходимо, чтобы скрыть истинное лицо. Волосы рыжие?

– Нет, с проседью. Зато усы, брови и козлиная бородка рыжие. Пузатый, толстощекий, цвет лица красноватый, на крыле носа красная бородавка. Одежда неприметная, серая, слегка полинявшая, матросская блуза и старая морская фуражка. В Лувьеке ни один мужчина не одевается как моряк, это не рыбацкая деревня. Все продавцы обратили внимание на его непрезентабельный костюм: как-никак такой нож стоит больше сорока евро.

– Великолепно! Маттьё, все это делается легко. Накладной живот, пухлые красные щеки, немного золы на волосы, краска на водной основе для бровей и усов, а бородавка – комочек подкрашенного клея. Скорее всего, краску он заказал в крупном интернет-магазине. Купив ножи, зашел в туалет в большом кафе, снял грим и переоделся. Так что у него наверняка была с собой сумка или рюкзак.

– Да, забыл сказать. У него на одном плече висел морской рюкзак.

– Он спрятал туда свои шмотки, живот, морскую фуражку, бородавку, принял обычный вид и отправился в обратный путь. Не так-то просто избавиться от объемистого рюкзака средь бела дня.

– Между деревеньками Сен-Жермен и Сен-Медар есть проход к берегу реки Иль. Если парень сообразил набить рюкзак камнями, ему оставалось только сделать небольшой крюк и бросить улики в воду.

– Я все думаю, где он раздобыл моряцкий прикид.

– В Сен-Мало есть торговцы, которые продают подобное барахло. Старье и новые вещи. Туристам они нравятся. Во всяком случае, в Лувьеке нет никого подходящего под это описание. Господи, четыре ножа.

– Парень хорошо подготовился, – заметил Ноэль и, похлопав себя по лбу, добавил: – Здесь у него кое-что есть.

– Когда будете готовы, встретимся в трактире «Два экю», – сказал Маттьё, собравшись уходить. – Хозяин оставил для нас большой стол, он сказал, что для вас цены те же, что для жителей Лувьека.

– Хорошо, – ответил Адамберг неожиданно безучастным голосом.

И застыл, стоя посреди своей комнаты, как статуя. Смутная идея мелькнула и испарилась. Что же случилось, черт возьми? Ничего, абсолютно ничего. Ноэль сказал, что убийца умный малый, и хлопнул себя по лбу. Смутной идее неоткуда было взяться. Да и министр категорически их запретил. Адамберг встряхнулся, записал это малозначащее событие в блокнот, запустил пальцы в волосы и пригладил их, потом отправился в трактир, до которого было шесть минут пешком.

Маттьё привел с собой двоих коллег: маленького толстяка с круглым телом и такими же круглыми мыслями и белокурого дылду с лучезарной белозубой улыбкой. Комиссар заранее описал их в общих чертах. Маленький, Беррон, покладистый и общительный, внешне не производил впечатления человека расторопного и деятельного, а между тем обладал кипучей энергией и тонким умом. Верден же, чье живое лицо, казалось, свидетельствовало о предприимчивости и сообразительности, по сути своей был человеком осмотрительным, сдержанным и даже скрытным. Ни того ни другого, видимо, нисколько не расстроила высадка парижского десанта, и обе команды легко нашли общий язык. Маттьё не стал брать с собой сотрудников, пусть даже весьма способных, но которые не любили парижан.

Жоан, хозяин трактира, чей мощный, звучный голос доносился до их стола, расположенного вдали от стойки, рядом с большим камином, подошел к ним с блокнотом в руках, поприветствовал их и, внезапно перейдя почти на шепот, стал предлагать им блюда на ужин и подробно перечислять, из чего и как они приготовлены и какие вина к ним подходят. Если эти блюда не годятся, возможна альтернатива, добавил он и снова во всех деталях принялся описывать то, что мог предложить. Увидев на других столах огромные порции еды, гости в один голос одобрили дежурное меню, попросив только не приносить закуски. Жоан записал заказ и удалился, немного обиженный.

– Почему он говорит шепотом?

Маттьё улыбнулся и тоже зашептал:

– Инстинкт самосохранения. Качество продуктов и тонкости кухни – это его страсть. Он всегда говорит об этом вполголоса, как будто опасается разгласить государственную тайну. Его рецепты нигде не записаны, они у него в голове. Дам вам совет: не перебивайте его, если он начнет в мельчайших подробностях рассказывать о своих блюдах, он может обидеться.

– Он не боится, что кто-нибудь из гостей все запомнит?

– Нет, слишком сложно, к тому же он нарочно пропускает самые важные детали и добавляет неправильные – мне об этом сказал его шеф-повар. Это похоже на закодированное послание. Так что рецепт невозможно воспроизвести.

– Здесь у каждого свои заскоки, – заметила Ретанкур.

– Иногда приходится подойти поближе, чтобы их распознать.

Маттьё уловил необычное оживление за столом завсегдатаев.

– Приготовьтесь, – предупредил он. – Сейчас Жоан подойдет к ним, примет заказ, и Шатобриан незамедлительно, пока нам еще не принесли еду, встанет и направится к нам, чтобы поздороваться. Не забудьте: его лицо вам незнакомо. Обращайтесь к нему просто «месье».

Не прошло и нескольких минут, как Норбер уже стоял у их стола, а Жоан пододвинул ему стул.

– Спасибо, Жоан, но я не собираюсь долго докучать гостям, – произнес Норбер и тем не менее сел.

– Вы нисколько нам не докучаете, – отозвался Маттьё, – мы вам рады. Вы уже знакомы с комиссаром Адамбергом, а теперь я хочу представить вам четверых членов его команды, прибывших вместе с ним. Лейтенанты Вейренк, Ноэль, Ретанкур и Меркаде.

Все обменялись приветствиями, обращаясь к Норберу «месье», что прозвучало вполне естественно.

– Итак, комиссар Маттьё, это ваша новая команда, – проговорил Норбер, задержавшись взглядом на Ретанкур и на ее впечатляющей фигуре.

– Все дело в том, что это не моя новая команда, а команда Адамберга, которому вновь назначенный дивизионный комиссар поручил вести дело в Лувьеке.

– Представьте себе, я это знал, – сказал Норбер, повернувшись к Адамбергу. – Я был на пороге узилища и глубоко признателен вам за то, что ваше упорное нежелание признать меня виновным привело к тому, что местного дивизионного комиссара отстранили и передали дело в ваши руки.

– И как же вы об этом узнали?

– От Маттьё, который обрушил на дивизионного комиссара поток ваших аргументов и быстро убедил в том, что он пытается ступить на ложный путь. Гибельный путь. Но вчера Ле Флок разгневался и обвинил вас в том, что вы поставили в известность вашего дивизионного комиссара, а тот проинформировал министерство.

– Верно, – подтвердил Адамберг. – Хотя тогда это дело не было моим, мне показалось правильным, чтобы он о нем узнал. У него длинные руки, очень длинные. Но если быть точным, то не он, а именно министерство пресекло нападки Ле Флока на вас, как я и ожидал.

– А если уж быть совсем-совсем точным, – с улыбкой подхватил Норбер, – то министерство защищало не мою скромную персону, а его. Моего предка.

– Нельзя с вами не согласиться, – тоже с улыбкой подтвердил Адамберг.

– О, извините, – вскричал вдруг Норбер. – Я веду себя как невежа, я ведь даже не представился вашим помощникам. Месье, мадам, спасибо за то, что приехали помочь. Меня зовут Норбер де Шатобриан, я живу в Лувьеке, и я тот самый человек, которого обвинили в двух убийствах.

– Думаю, они уже догадались, – сказал Адамберг. – Я еще до отъезда рассказал о деле и о вас.

– Значит, все в порядке, – произнес Норбер, увидев, что принесли заказ. – Желаю вам всем приятного аппетита и выражаю признательность за то, что вы здесь.

– Он всегда так разговаривает? – поинтересовался Ноэль, когда Норбер отошел на достаточное расстояние.

– Его отец, так называемый аристократ, воспитывал Норбера как будущего виконта, – объяснил Маттьё. – И хотя тот яростно сопротивляется, последствия оказались необратимы.

– Из-за этого мог случиться заскок? – спросила Ретанкур.

Адамберг, казалось, задумался, прежде чем ответить.

– Не исключено, – произнес он.

Глава 10

На следующий день Адамберг, довольно сносно выспавшийся в металлической кровати с бортиками, узнал, что Гвенаэль уже пришла в себя. А его ежик – нет, тайком подумал он, и ему стало стыдно. Врач распорядился, чтобы они приходили к одиннадцати часам: к этому времени он уговорит девушку одеться и хоть что-нибудь поесть.

– В одиннадцать, значит. Ты пойдешь со мной? – спросил Адамберг у Маттьё.

Тот поморщился.

– Ненавижу такие визиты, – сказал он.

– Я тоже.

– Но все равно я за тобой заеду минут через пятнадцать, даже раньше.

– Ты следил за окнами Браза вчера вечером?

– Они перекладывали карты. Вероятнее всего, таро. Никакой эротики.

– Погоди минутку. Меня что-то беспокоит, какая-то мысль. Как будто что-то царапнуло.

Адамберг невольно почесал руку и задрал рукав, чтобы взглянуть на укус. Какая-то мошка. В этом году они начали кусаться раньше обычного и теперь не перестанут до самого ноября. Глобальное потепление пошло им на пользу.

– Блоха? Ты все еще о них думаешь? – поинтересовался Маттьё.

– Ну разумеется. Я из-за них чешусь и бешусь. Они не выходят у меня из головы. Планирую провести опрос, вечером расскажу.

Адамберг с опозданием уселся за длинный стол, где уже завтракали его подчиненные. В отсутствие Эсталера, который лучше всех в бригаде умел варить кофе, этим занялся Меркаде, а Вейренк тем временем отправился за хлебом, маслом и сахаром. Под озабоченным взглядом Меркаде Адамберг налил себе полную чашку.

– Очень вкусно, лейтенант, – сказал он.

– Мне за Эсталером не угнаться, – с кислой миной признался Меркаде. – Но постараюсь подучиться.

– Нельзя же быть талантливым во всем. Однако прямо сегодня мне понадобятся все ваши актерские способности. Сейчас все вам расскажу, и если это покажется вам полной ерундой, тем хуже для вас, все равно придется этим заняться. Между нашими жертвами нет почти никакой связи, кроме одной маленькой детали: на обеих имелись свежие укусы блох, и ни следа старых укусов. Поскольку у нас нет никаких других зацепок, нам придется исходить из того, что убийца, контактируя с жертвами, наградил их своими блохами.

– Это не так серьезно, как ножевые ранения, – пробурчала Ретанкур.

– Я же сказал, Ретанкур, если это покажется вам полной ерундой, тем хуже для вас.

– Отсюда можно сделать вывод, что на убийце этих тварей было предостаточно, – совершенно серьезно произнес Вейренк.

– Более того, Луи, они на нем кишмя кишели. Невозможно передать другому человеку блох, если у тебя самого их всего три штуки. Их должно быть очень много. В этом и состоит мой интерес.

– Откуда нам знать, что это блошиные укусы? – спросил Меркаде, отрезая четвертый кусок хлеба.

– Они располагаются рядком, как правило, по три точки. Их очень легко распознать. И судмедэксперт здесь не дурак.