Невозвращенец

И, впрочем, кого только тут не встретишь. Порой кажется поразительной судьба человека, сидящего рядом с тобой, а иногда и твоя жизнь удивляет твоих случайных попутчиков. Именно здесь происходят самые непредсказуемые встречи, именно здесь ведутся самые честные разговоры и произносится оправданная ложь, и именно здесь слова нелепы, но значат куда больше, чем поступки, здесь происходят самые горькие прощания и самые страстные поцелуи. Именно здесь – распутье, на котором вершится человеческая судьба, здесь – перекрёстки жизненного пути. Это пересадочные станции, антракты в спектакле, перемирия на войне. Это маленькие отдельные миры, которые немного выпадают из реальности, являясь одновременно крутым поворотом твоей дороги и пунктом временного отдыха, началом чего-то нового и неизведанного и концом чего-то старого и изученного. Это совершенно мистические места. Но, может, я слишком философски отношусь к этому вопросу.

Прекрасен образ пути. Он никогда не бывает одинаковым, а смысл дороги никогда не бывает понятен до конца. И прекрасен путь исключительно тем, что является по природе своей доказательством твоего развития. Всегда ли вы жили в одном месте? Я, допустим, провела несколько лет раннего детства в деревеньке, по размерам сравнимой с маленьким городом. Я очень хорошо запомнила крутые берега приветливо-прохладной речки; солнечные поля ржи, возвышающиеся надо мной, маленькой, золотистым шатром; с немыслимым восторгом и радостью, запечатлённой в детских глазах, я трогала бархатные перламутровые лепестки сиренево-розовых ирисов, растущих у бабушки в саду; и совершенно безоговорочно я верила тому, что майские жуки называются майскими, потому что посланы принцессой Маей разбудить предстоящее лето, заснувшее в чашечках жасмина и гроздях бабушкиной сирени (откровенно говоря, не помню, кто для меня сочинял такие сказки). Побывать вновь в деревне мне довелось только спустя десять лет – и мне стало действительно страшно оттого, насколько сильно повлияло на моё восприятие это десятилетнее путешествие. Берега возле местной реки больше не казались такими опасными – ведь я стала в два раза выше; рожь вовсе не возвышалась надо мной, хотя вызывала не менее приятные впечатления – вы только представьте: бескрайнее море охристо-золотистой ржи, волнами перекатывающейся под дуновениями свежих ветров. Прекрасны были и бабушкины ирисы, которые я теперь не тыкала пальцами, а созерцала с одухотворённым видом; и теперь я знала, что майских жуков называют майскими просто потому, что появляются они в мае. Теперь все эти вещи не стали в моих глазах хуже или лучше, они стали другими, настолько другими, что перестали быть самими собой. Мои крутые берега остались в раннем детстве, а теперь у меня были берега другие, вполне пригодные для спуска к реке. Вот оно – путешествие… Уехав раз, ты никогда не сможешь вернуться назад, и никогда ничего не останется прежним. Всё, с чем мы когда-либо расстаёмся уходит в небытие, но вместо этого наступает новое. И это нормально. Взгляды на жизнь должны меняться, это простое подтверждение работы мысли, подтверждение обыкновенного и такого удивительного развития. Вот она, дорога в десять лет, в миллионы километров и в миллиарды впечатлений… Это два драгоценнейших подарка от жизни: развитие и память. Развитие – всегда нечто новое, память – сокровищница пережитого. И для развития дороги необходимы, как воздух, будь то поездка на курорт или смена места жительства. Путь заставляет размышлять, хотя и не всегда о хорошем, к примеру, как в этот раз. Увы, думала я вовсе не о бабушкиной сирени и майских жуках, оставшихся так далеко позади.

Если сказать обобщённо, дорога выдалась не менее грустной, чем осенняя погода.

По приезде я вполне успешно освоилась в университете, куда с лёгкостью перепоступила, быстро нашла общий язык с однокурсниками и преподавателями – я компанейский человек, хотя большую часть свободного времени предпочитаю проводить в одиночестве. Меня не особо смущало расставание с прежней жизнью, и не особо напрягала политическая обстановка, из-за которой нам пришлось покинуть город. Благодаря интуиции, я, как и мой друг, всё знала заранее, только на подсознательном уровне. Словом, я по-прежнему чувствовала себя относительно спокойно и чем-то даже была довольна. Моя старая жизнь становилась без Игоря слишком пустой, слишком много в ней вещей, связанных с ним настолько, что исправить что-то в настоящем уже было невозможно. К примеру, из-за Игоря я вконец рассорилась с двумя замечательными подругами и рассталась со своим молодым человеком – он был ревнивым товарищем. Собственно, подруги тоже ревновали, но если с этой проклятой дружеской ревностью ещё можно было что-то сделать, то некоторые аспекты дружбы с Игорьком совершенно не прописывались в понимании моего бывшего как исключительно дружеские. И парнишка был вовсе не виноват в том, что не воспринимал наши с Игорем драки подушками и нашу любовь покусать друг друга. Просто он человек другой, ну а я не настолько его любила, чтобы отказываться от общения с другом. Это был один из тех случаев, когда дружба оказалась сильнее любви. Да это и не любовь была, а влюблённость. Впрочем, не суть… Проблема в том, что в той старой жизни, в моём городке, после исчезновения Игоря, осталось слишком много пустых мест, которые чем-то надо было заполнять, а чем, я не имела ни малейшего представления. К примеру, по субботам я привыкла приходить к нему и пить чай с чабрецом, сидеть до полуночи и обсуждать книжки. Я привыкла как минимум раз в неделю идти после учёбы не домой, а к другу на ночёвку. Даже если мне нужно было делать домашнее задание, я приезжала к нему, готовила обед или ужин, рассказывала, что происходит в моей жизни, помогала по дому, иногда даже вещи ему гладила, а свои задания оставляла на ночь и вследствие благополучно засыпала где-то на середине, а просыпалась уже утром где-то под боком у друга, отдохнувшая и накануне перетащенная Игорем на кровать. А теперь это время у меня было свободно и потеряно одновременно. Но благодаря переезду, смене привычной обстановки, все чёрные дыры на душе удалось залепить новыми событиями. Кроме того, мне пришлось досрочно сдавать сессию, чтобы быстро перевестись в другой университет, поэтому сидеть на месте и меланхолично вздыхать, надеясь на внезапное снисхождение жестокого неба, мне пришлось совсем недолго.

Жили мы теперь у бабушки, которая оказалась очень рада нашему приезду. Здесь собралась почти вся наша семья, включая двоюродных и троюродных братьев и сестёр, дядей и тёть, многочисленных племянников и просто родственников, кровную связь с которыми установить было сложно, но, к счастью, всё это семейное изобилие проживало не в бабушкиной квартире. Все они, как единое доисторическое племя, кочевали из одного дома в другой в качестве гостей, а у бабушки сидели чуть ли не круглосуточно, ибо пирожки были только у неё. К толпе в своей новой обители привыкнуть было сложно, но я и с этим смирилась. С другой стороны, из-за обилия народа в доме никогда не было скучно. Я всегда могла пойти на кухню и помочь бабушке с готовкой, могла обратиться к маме с просьбой погулять со мной, могла поднапрячь двоюродных братиков, чтоб они показывали мне местные парки, могла даже выехать в лес с дедушкой, однако пользовалась этими возможностями редко, ибо я, несмотря на природную способность находить общий язык с людьми, являлась неисправимым интровертом. Если вы зовёте меня гулять, я всегда соглашусь на длительную прогулку, и если вы мне звоните, я не буду отмазываться несуществующими делами, а с удовольствием поговорю; но должно случится что-то действительно из ряда вон выходящее, чтобы я кого-то позвала гулять или кому-то позвонила. И вовсе это не означает, что я отношусь к людям пренебрежительно – если я не даю о себе знать, это не значит, что я о вас не думаю. Напротив, думаю, вспоминаю, иногда даже больше, чем вы. Это странноватое качество – не извещать о себе на протяжении года – во мне принимают редко и с опаской. А зря. По крайней мере, у вас всегда есть гарантия того, что если я всё-таки звоню, значит и вправду очень хочу вас слышать. А у меня такой гарантии нет – увы.

И тем не менее, переезд пришёлся очень кстати. Я, как кошка, в первую же неделю нашла самые уютненькие места в этой большой квартире, обустроила свой уголок, сплела ловец снов, еле-еле раздобыв совиные перья в местном зоопарке, купила на стипендию небольшой клетчатый пледик и огромную чашку с изображением заснеженного города, выудила из бабушкиных «складов» в глубинах шкафа старые, вязанные цветными нитками вещи и решила, что судьба оставила их здесь персонально для меня. Кроме того, я обнаружила в соседнем доме весьма занимательное место – библиотеку, – и жизнь понеслась намного быстрее с воображаемым вылитым на бумагу миром.

Так я и жила, погрязнув во всём, что меня окружало, и хорошем, и плохом, но мне на тот момент это было нужно, как кислород. Я даже нашла неподалёку от дома секцию ушу и пошла туда, вопреки всем косым взглядам и заявлениям мамы, бабушки и многочисленных тёть, что мне бы не помешало заняться музыкой. Я и так умею играть на гитаре – Игорь научил, – но родители об этом не знали. Они вообще смутно представляли мои способности в разных сферах деятельности. Но это моя вина. Они мной интересовались, просто в меру, не досаждая своими: «Я сказал – и точка!». Я сама редко им рассказываю, чем занимаюсь в свободное время, поэтому как личность они меня знали не многим больше друзей. В смысле, прежних друзей…

Этих друзей, кстати, было совсем немного. Помимо Игоря, ещё двое, но Игорь всегда был на первом месте. Зато всю жизнь меня окружала толпа хороших знакомых, товарищей, приятелей, но настоящий друг – один, которому я сумела простить даже предательство. А иначе и быть не могло: я не держала на него зла, но испытывала очень сильную досаду, Игоря, по факту, ни в чём не обвиняя. Ведь он действительно знал меня во много раз лучше родителей и хорошего для меня сделал куда больше, чем всё моё окружение. Он создал для меня именно такую дружбу, которая возникает между людьми спустя десятилетия тесного общения, как раз то, что мне было так необходимо. Порой я гостила у него неделями; ни о чём не предупредив, я могла совершенно спокойно прийти из университета к нему в квартиру, приготовить яишенку и по-хозяйски спросить: «Поделиться?». Бывало, что, приходя к себе домой, Игорь заставал меня спящей в его кровати, и он к этому относился абсолютно нормально. Меня он не будил, а когда сам уставал, ложился рядом и, приобняв, засыпал у меня на плече. Он прекрасно знал, как лечь так, чтобы я не проснулась. Да и вообще, он знал меня всю до мельчайших подробностей: знал, как я чутко сплю, знал, сколько соли сыпать в салаты, знал, что я люблю носить из одежды под каждый случай, знал, какие вещи мне нравятся у него, знал, какое печенье я покупаю и в каком магазине, – словом, всем бы таких друзей, но только чтобы они не уезжали. С такими друзьями везде чувствуешь себя дома, но расставание с ними равносильно побегу из прекрасного дворца в старую тёмную хижину. Слишком тяжело потом привыкнуть жить без них, тяжело становится даже чай пить – ведь вся твоя жизнь служит одним сплошным напоминанием о проведённом вместе времени.

Тяжело. Да, даже несмотря на все плюсы, которые я нашла в переезде и смене жизни, мне было тяжело. Не хочу жаловаться, но за отсутствием понимающего собеседника я начинаю сильно нервничать.

Особенно стало туго накануне Нового года. Потому что закончилась учёба и у меня осталось слишком много времени на собственные мысли – грустно. Грустно и больно – я вновь чувствовала себя и брошенной, и никому не нужной. Ведь по факту так и было. Друзей у меня больше нет, а у родителей не одна я. Моей сестре внимания и воспитания доставалось в большей мере, но этим я всегда была довольна. Повторю: родители всегда мной интересовались, но только в таком количестве, чтоб я не казалась брошенным ребёнком. Они особо не переживали, когда я возвращалась домой ночью и прогуливала школу и институт (я этим не злоупотребляла), и не волновались, если у меня садился телефон во время пар или если я ночевала у Игоря. Он больше обо мне заботился, и меня всё устраивало. Единственное что, я прекрасно знала, что если я, допустим, уеду учиться за границу или, предположим, выйду замуж и стану жить с мужем, никто из моих родственников не будет по мне скучать. Обычно меня этот факт радовал – так я ощущала себя свободной, – но именно сейчас он меня угнетал. Я бы хотела быть нужной. Хотя бы маме.

Под Новый год настроение совсем упало. Мне не хотелось праздновать, я бы сейчас предпочла закутаться в одеяло, немного почитать и заснуть на всю ночь так крепко, что бы меня не разбудили ни артиллерийские залпы, ни пушечные выстрелы, но прекрасно понимала, что легче мне от этого на душе всё равно не станет.

Гости уже понемногу начали собираться у нас – и в квартире стало шумно и неспокойно. Я люблю предновогоднюю суету, но сейчас она меня… не то чтобы раздражала, а просто выводила из состояния равновесия. Часам к одиннадцати, когда уже подвыпившие родственники, сидя за столом, начали петь задушевные песни, я вдруг осознала, что постепенно куда-то улетаю, отрекаюсь, вхожу в иной мир. Это случалось теперь очень редко – Игорь отучил. Подобные состояния – симптомы начинающейся шизофрении, но больше контролировать меня некому, поэтому я спокойненько поговорила с кем-то воображаемым, пока все были увлечены не мной. Я говорила с троюродной сестрой. Она года два назад разбилась на машине. Странная была девушка, но, даже несмотря на дальнюю кровную связь, что-то общее у нас было. Она была чрезмерно смелой для этой жизни, наверно, даже судьба решила, что на Земле ей не стоит задерживаться надолго, но тем не менее, она любила жить, как малое дитя, и семью любила, хотя и не зависела от неё. Логично, что она будет на Новый год именно здесь, где все близкие люди поют песни и радуются жизни – празднуют… Я разговаривала с ней… Мне ведь никто не мог доказать обратное, мне никто не мог доказать, что её тут нет.

Послушав речь президента, моё семейство развеселилось ещё сильнее. Куранты пробили двенадцать раз, и на мгновение воцарилась тишина – все загадывали желание. И я тоже. Я загадала, чтоб всё было хорошо, ибо не знала, что желать – у меня всё было. Загадала и запила желание первым за сегодняшний вечер бокалом шампанского, а потом равнодушно оглядела застолье. Бабушка со своим родным братом тихонько обсуждала современный театр. Бабуля часто складывала руки в замок и потом начинала выразительно жестикулировать – я очень люблю её манеру общения, в моей бабушке есть что-то аристократическое. В отличии от них, дедушка говорил шумно, он дискуссировал с моим папой и двумя дядями о политике, размахивая пустым бокалом так, что все остальные невольно пригибались, дабы в них ничего не полетело. У дедушки очень красивые глаза – как вишни, только сейчас они затуманены алкоголем, а так очень красивые… О чём беседовали мама и три женщины, приходившиеся мне тётями, я не слышала, но довольно долго наблюдала за одной из них, с белоснежной кожей и светлейшими мягкими волосами до поясницы. Я когда-нибудь с ней пообщаюсь. Почему-то мне казалось, что человек с такими волосами не может быть неинтересным. По левую руку от меня мои двоюродные братья воодушевлённо решали вопрос, когда лучше поехать на картинг. Я бы тоже хотела погонять, но почему-то подумала, что лучше не вмешиваться.

Посидев за праздничным столом ещё минут пять, я незаметно ушла в другую комнату, родительскую спальню. Напрасно. Здесь мне лучше не стало. В горле неприятно першило, да так, что глаза слезились и непрерывно просили сна. Мне абсолютно ничего не хотелось, и подобные состояния волновали меня куда сильнее, чем гнев или страх: отсутствие желаний побуждает бездействие, а бездействие – деградацию.

Я легла лицом к стене и стала разглядывать обои, такие странные, с такими сине-фиолетовыми узорами на бежевом фоне. Потрогала, поковыряла рисунки пальцем и попыталась полежать с закрытыми глазами – ничего, скоро ведь всё кончится: и депрессия моя, стоклятая, кончится, и это шумное застолье, и университет, и жизнь, и я… и я кончусь. Почему-то мне казалось, что кончусь я быстрее всего вышеперечисленного, но грустно от этого не было, напротив, было бы неплохо сегодня «кончиться».

Лёжа в спальне, я даже не заметила, как семья ушла во двор запускать салют, и, чуть успокоив свои нервы чуть испорченными обоями, я вернулась в свою комнату.

На столе остались мои непонятные рисунки, созданные новыми кисточками, иссиня-зелёной акварелью, и покрытые грифельной плёнкой фиолетово-синих мелков; и всё ещё горел светильник – я забыла его выключить. Над кроватью еле заметно вертелся ловец снов, сплетённый из голубых и оранжевых ниток замысловатой паутинкой. За окном, которое находилось прямо напротив стола, огромными пушистыми хлопьями кружился снег, подсвеченный ярким бело-жёлтым фонарём, и бархатные заснеженные ветви деревьев ласкали синий сумрак новогодней ночи. Красиво. И тихо.

Как вдруг блаженную тишину разбил сигнал моего мобильного телефона. Немного оторопев, я прочла: «Игорь». Первая мысль, что у него украли телефон или он сам его потерял… Но в груди что-то больно сжалось – это была несмешная шутка.

– Алло? – ответила с недоумением я.

– Да, Наденька… Не отвлекаю? С Новым годом тебя, – с привычным добродушным спокойствием произнёс он, – слушай, мы можем увидеться? Я знаю, вы переехали… Я тут недалеко…

– Что? – обессиленно выдала я, просто не веря самой себе. Нечаянно я дёрнула рукой и снесла со стола рамку для фотографий – это нервы. – Ты здесь?

– Да. Думал, увидеться, может? – повторил Игорь, и было слышно, что он улыбается.

Я оторопела. Я умерла. Я кончилась. Дома остались только я и бабушка, а идти я никуда не хотела. Разве будет бабушка против единственного человека, пришедшего ко мне в гости? Кроме того, она уже, наверное, спит.

– Приезжай ко мне. Помнишь, где моя бабушка живёт?

– Помню. Минут через двадцать подъеду.

– Ты в порядке? – отчётливо изрекла я.

– В полном, – сказал Игорь мягко и уверенно.

– Хорошо. До встречи.

Мобильник оказался на столе. Я как стояла, так и опустилась на стул. Спрятав побелевшее лицо в руки, я прислонилась головой к холодному подоконнику. И что… что дальше? Он сейчас приедет, а потом снова исчезнет на «никогда»? Это несправедливо. Это нечестно. Не по-человечески… Хотя… возможно, я просто свихнулась, и моя начинающаяся шизофрения наконец-то дала о себе знать. Я уже ничему бы не удивилась.

Оторопевшая и растерянная, я подумала о том, что мне хотелось бы сказать этому человеку. Но я так давно об этом не думала, что ни одна мысль не пришла в голову. Я подумала о предстоящей встрече, о повторном прощании, о прощании уже случившемся несколькими месяцами ранее (которое лучше бы не ворошить) и о том, насколько второе прощание будет долгосрочнее: такое же, как и первое, месяца на три, или и впрямь – навсегда. Теперь я уже даже не знала, как к нему относиться, не знала, обнять ли его, когда он придёт, или сделать вид, что спокойно живу и так – но это было бы враньём. Я даже не могу сказать, что очень обрадовалась. Это были очень странные, неописуемые ощущения, словно я прыгнула с обрыва в море, а упала на детский батут; словно я погладила собаку, а потом обнаружилось, что это не собака, а лев; словно я кого-то больно ударила, а он, вместо сдачи, крепко меня обнял. Но Игорь не стал бы так жестоко играть моими чувствами. Если ему надо со мной увидеться, значит не просто так и это уже не последняя встреча. Обида на судьбу, отобравшую у меня друга, больно отдалась где-то в животе, открылась старая, почти зажившая рана. Неужели и впрямь возможно рассуждать о пользе и выгоде встречи с тем человеком, который столько раз стирал с твоих пунцовых от истерики щёк самые горькие, не доверенные даже родной матери слёзы? И мог ли стать чужим человек, который засыпал у тебя на груди, никогда не желая тобой обладать? И возможно ли будет когда-нибудь не обнять человека, который, вопреки человеческой психологии, не делал из тебя того, кого хотел бы видеть, а принимал со всеми недостатками тебя настоящую? Да и можно ли поставить эту никчёмную гордость выше понимания? Ведь я бы поступила так же на его месте.

Долгожданный звонок в дверь…

Я медленно открываю, потому что руки дрожат – они всегда дрожат, когда я немного выпью.

Открываю – и внезапно оказываюсь в безумно крепких руках моего друга. Удивительно, когда при встрече до разума первым добирается запах человека, а не зрительный образ или привычное «привет». На мгновение даже голова закружилась, но момент был слишком прекрасным, чтоб пропускать его из-за потери сознания: мы как будто и не расставались, будто не виделись не несколько месяцев, а пару дней.

– Игорёша! – проскулила я ему в куртку.

– Привет, милая, – шепнул он, не выпуская меня, – рад тебя видеть.

Быстрый братский поцелуй холодных и обветренных губ остался у меня на лбу.

– Одна, что ли?

– Нет, с бабушкой. Игорь… ты потом ведь снова уедешь?

На мгновение он задумался.

– Давай потом об этом.

– Значит, уедешь?

Игорь ослабил свою хватку и выпустил меня. Он что-то хотел ответить, но я его перебила:

– Хорошо, – смиренно кивнула я, – давай потом об этом. Разувайся, проходи. Голоден?

– Нет, спасибо. Недавно перекусил, – улыбнулся он, расшнуровывая берцы.

– Ты… – я запнулась на полуслове, ведя друга за собой на кухню, где оставшиеся с праздничного стола блюда покоились в ожидании завтрака. – Ты на ночь останешься? Куда ты сейчас в Новый год-то пойдёшь?

– Останусь, – произнёс он с улыбкой, внимательно наблюдая за моими движениями – я спотыкалась на каждом шагу и периодически врезалась в мебель – наверно, это забавно выглядело.

Я поставила чайник на плиту, включив конфорку раза с третьего, вынула из буфета две чашки, насыпала в них заварку – и, естественно, просыпала мимо; нашла взглядом сахарницу, чуть не перепутав её с солонкой.

И наконец села напротив друга.

– Ты… как здесь? – спросила потерянно я. – Неожиданно, знаешь ли…

– Я сделал хороший круг. Из нашего города я сразу отправился сюда, а потом дальше, к северу, но… пришлось вернуться. Кое-какое время в горах пересидел, и… Знаешь, Надь, в принципе, это не так важно. Будет время, я тебе всё подробно расскажу. Ты немного не в том состоянии, чтобы трезво воспринимать. От твоих эмоций и мне голову сносит, – усмехнулся он, зачем-то усердно копаясь в карманах кофты.

– Да, ты прав, наверно. Я… в шоке, мягко говоря. Зачем ты меня нашёл? Я ведь знаю, твой путь не закончился.

– Надя… потом. – И друг что-то вынул из своей сумки. – Держи. С Новым годом. – И протянул мне самодельную фенечку из кожи с вырезанными на ней орнаментами, такими сложными, извилистыми, только Игорь умел такие делать, я похожих вещиц никогда не встречала ни в продаже, ни у других людей.

– Спасибо, – изрекла я тихо, – завяжи, пожалуйста.

– Как ты? – непринуждённо спросил Игорь, закрепляя браслетик у меня на запястье.

– Да замечательно, – отмахнулась я, – перевелась в университет, пошла наконец-то на борьбу, вроде в коллектив вписалась – неплохие ребята попались, интересные, – нормально всё, в общем.

– Ну и молодец. Ты успокойся маленько. Хорошо? Знаешь, я соскучился по тебе. Очень. – Чайник закипел, и я хотела встать и выключить газ, но Игорь меня опередил. – Сиди. Сам справлюсь.

– Игорь, ты… с утра снова уедешь? Навсегда?

Юноша наполнил наши чашки кипятком, а потом, вздохнув и, видимо, поняв, что пока он всё мне не объяснит, я не перестану всё ронять и путать соль с сахаром, вернулся на прежнее место.

– Ты же прекрасно знаешь, почему я уехал.

– А разве ты не знал, насколько мне будет тяжело это пережить? – резко отпарировала я. Руки дрожали, под столом моя левая нога отбивала барабанную дробь. Игорь прав: надо как-то успокоиться…

– Видимо, не знал, – вдруг согласился друг – и я стихла.

– И как ты это понял? Я ведь даже не пыталась с тобой связаться.

– Поэтому и понял.

– Только не говори, что и вернулся из-за этого, – огрызнулась я, но Игорь по-прежнему был предельно откровенен.

– Отчасти. Из-за тебя же я чуть не остался.

– Неправда. Я ничего не могла изменить. Что бы я ни сделала, что бы ни сказала, хоть бы кричала или билась башкой об стенку – тебе было всё равно. Ничего изменить я была не способна. – Игорь смотрел на меня упрекающе, словно я сказала величайшую чушь. – Ты ведь сам так сказал! – в отчаянии воскликнула я уже не так уверенно, но Игорь оставался неизменным. Иногда могло показаться, что он вообще бездушный и жестокий человек, но я знала, что это не так, он просто считал, что его ответ очевиден. – Игорь, ну за что? Игорь, если б я только знала, что могу тебя остановить… Я же… – слова кончились. Если б умела, я бы объяснилась жестами.

– А кому как ни тебе знать, на что ты способна? Девочка, как же ты себя недооцениваешь!