Сказки города

– Куда мы идем?

– Увидишь. Просто иди за мной.

Они брели сквозь ночь, из уютного и благопристойного квартала, в котором жил Пух, и где на улице в этот час были только бездомные кошки, в те места, которые ему велено было обходить стороной. Пух зябко кутался в куртку и жалел, что не натянул теплые носки.

– Я никому не рассказывал эту историю, – сказал вдруг Джимми. – Однажды мы с Лин жутко поцапались, и она вышвырнула меня из дома. Пьяного. В тапочках.

Пух засмеялся, а Джимми продолжал:

– И я принялся бродить по улицам, чтобы не замерзнуть. Меня принимали за нищего, потому что я постоянно падал и был весь в грязи, а тапки потерял, и шел босиком. Люди сторонились меня. Никто меня не узнавал. Им даже в голову не могло прийти, что Макмерфи может быть таким. Мне хотелось есть и спать, я думал, что просто упаду. И непонятно как я забрел туда, где жили бездомные.

Джимми замолчал. Пух смотрел на него и ждал продолжения.

– Я увидел старика. Он лежал на земле, кутался в какие-то тряпки и что-то бормотал. Я хотел пройти мимо, но тут понял, что старик читает наизусть «Одиссею». Отрывками. И я остановился. А старик все бормотал, на этот раз Шекспира. Я подошел и окликнул его. Он замолчал. Потом спросил «Кто здесь?», и я ответил просто – «Прохожий». Старик закашлялся и спросил «Сын?». Тогда я сел рядом и сказал – «Да, это я, пап». Не знаю, почему я это сделал. Старик обрадовался, он сказал «Наконец-то!» и зашарил рукой под своими лохмотьями. Он достал книгу. Протянул мне и попросил почитать ему последнюю главу. И я сел рядом и стал ему читать. Фонари едва светили, и я скорее догадывался о словах, чем действительно видел их. Я читал, а он слушал. Так мы сидели, пока я не закончил книгу. Старик лежал очень тихо, и я посмотрел на него и увидел, что он умер. Я испугался – впервые рядом со мной был мертвец, я не знал, что делать. Вызвать полицию, скорую, что? Я посмотрел по сторонам и увидел дальше по улице горящую бочку и людей возле нее. Я пошел к ним, и книга все еще была у меня в руках. Они расступились, давая мне место у огня, и я сказал им, что там мертвый старик. Они не удивились, кто-то побежал к ближайшей миссии, чтобы сообщить о покойнике, а меня стали расспрашивать. Я рассказал им все, как было. А они рассказали мне, что старик раньше был то ли профессором, то ли университетским преподавателем, а потом потерял сына и сошел с ума. Все ждал, что он придет и дочитает книгу, которую они не закончили…

– Ничего себе!

– Да… Я остался там до утра. Меня накормили похлебкой, дали одеяло. Когда узнали, что я музыкант, нашли где-то раздолбанную гитару и просили сыграть для них. Я играл. Утром я вернулся домой. Лин была в ужасе, когда увидела меня таким, а я прошел прямо в студию и написал там «Безумного нищего». Мы выпустили его синглом. Свою долю прибыли я перевел Сестрам милосердия из той самой ближайшей миссии…

Джимми замолчал. Пух тоже молчал. Он уже понял, куда они идут.

– А что была за книга? – спросил он.

– «Большие надежды», – ответил Джимми.

Они остановились перед входом в узкий переулок. В его тени угадывались подобия палаток и нагромождения досок и картона.

– Ты можешь не идти, если не хочешь, – сказал призрак.

– Но как же я тогда пойму?.. – спросил Пух.

Призрак не ответил, и Пух шагнул в переулок. В другом ее конце оранжевым маяком пылала бочка.

Тук-тук. Тук-тук-тук!

Геката открыла глаза. В окне ее комнаты повисло лицо Пуха с прижатым к стеклу носом.

– Пух! Ничего ж себе!

Она вскочила и подняла раму. Парень ввалился к ней и осел на полу.

– Что случилось?

– Ничего. Все.

Он протянул ей что-то, и девушка приняла из его рук тщедушный букетик цветов, явно собранный с городских клумб.

– Что это? Ох, Пух, от тебя жутко воняет! Что за хренотень?

Пух подтянулся и переместился на ее кровать. Здесь он развалился, уставившись в потолок.

– Я гулял с Джимми. Играл для бездомных. Они пели со мной. Потом мы пошли в город, чтобы немного заработать, и я играл на улицах, а одна девушка, Мишель, танцевала, и нам бросали монеты. И вот этот букетик, который у тебя. Когда она устала, я стал играть все, что помнил, и свои песни тоже. Потом нас пытались побить. Оказалось, что мы сидим не на своем месте, нам нельзя было там попрошайничать. Мы убежали. Я отдал Мишель все деньги. А букетик оставил себе. Это первые цветы, которые мне бросили на сцену.

Геката посмотрела на букет, потом на Пуха.

– Вы долбанутые. И ты, и Джимми. Но с ним-то все ясно, он князь тьмы и вообще привидение, а ты…

– Я теперь знаю, как петь «Безумного нищего».

Геката молча постояла у окна, потом вышла и вернулась со стаканом воды, куда пристроила букет. Она вздохнула.

– В следующий раз возьми меня с собой, понял?

Пух улыбнулся во всю душу.

Лин везла Рони в школу. Дочь подкрашивала губы, глядя в зеркало заднего вида, когда Лин резко втопила тормоз. Помада прочертила по щеке.

– Твою мать! – сказали мать и дочь. Они посмотрели друг на друга.

– Авария? – спросила Рони.

– Светофор, – ответила Лин.

Светофор не работал. Отовсюду неслись гудки и ругань. Впереди из такси выскочил толстый мужчина в костюме и принялся лавировать между автомобилей, пока не добрался до тротуара, где побежал во всю прыть. Следом за ним из машины вышел таксист. Он меланхолично оглядел столпотворение, поглядел на светофор, сплюнул под ноги и включил в машине радио. Потом сделал погромче.

– Это же папа! Где это? – Рони принялась лихорадочно крутить настройки, пока не поймала сигнал. Она выкрутила громкость на максимум. Таксист обернулся и улыбнулся ей желтоватыми зубами. Он начал пританцовывать. Рони выскочила из машины.

– Рони!

Лин метнулась за ней, а таксист и девочка уже неловко отплясывали, глядя друг на друга. Рони протянула матери руку, но та только улыбнулась и тряхнула головой. Окно соседней машины плавно опустилось. За ней оказалось утыканное пирсингом юношеское лицо.

– Эй, мэм, какая частота?

– Это «Рокс», 102, – ответила Лин.

– Что, еще раз? – переспросил пожилой крепыш из ярко-оранжевого жука. Его жена рядом всплеснула руками.

– 102! – повторила Лин громче.

И музыка загремела. Как круги по воде, ее ритмы расходились от машины Лин и дальше, накатываясь на тротуары, как на берега.

– Мам, смотри!

Лин повернула голову. Люди выходили из машин. Люди танцевали, кто как умел. Еще неделю назад этого не могло быть – одна песня, даже очень крутая, не подняла бы такую волну. Но сейчас, взбудораженные возвращением легенды и таинственностью, которую создал вокруг концерта Лукас, люди не могли не воспламениться от музыки Джимми. Это была инъекция восхитительного безумия и одурманивающей свободы.

Лин поднесла руки к щекам и вдруг почувствовала, что плачет.

А потом все закончилось. Песня перешла в бормотание диджея, и музыкальные огоньки постепенно погасли. Зато включился светофор. Рони, запыхавшаяся и счастливая, прыгнула в машину. Лин пыталась вытереть глаза.

– Мам, ты чего?

– Я… ничего. Все хорошо.

Рони улыбнулась, совсем по-взрослому, и протянула матери влажные салфетки из бардачка.

– Круто было, да? – понимающе спросила она.

Лин кивнула:

– Дьявольски круто.

Джимми нажил себе непримиримого врага. При жизни ему это не удавалось, но после смерти – вот, пожалуйста. И встретил он его не где-нибудь, а в своем собственном доме, в своей собственной студии. Каждый день с момента возвращения он проходил сквозь дверь, зависал над диваном и бился, как тигр. Он хватал его за горло, укладывал на лопатки, полностью обездвиживал – но враг ускользал. День за днем Джимми ловил свою песню.

Чаще всего ему помогал сын, иногда – Пух. Последний даже сумел оторвать лакомый кусочек от заветной плоти, но… Этого было мало, ничтожно мало.

Джимми вздохнул. Он закрыл глаза, и его руки задвигались. Он представил партию ударных, клавиши (нет, клавиши представить невозможно, это ведь Рыбешкин хлеб), и, наконец, гитару. Его накрыло музыкальным цунами. Он явственно слышал, как это нужно сыграть, он чувствовал созвучия на кончике пальцев, он был так близок… и его швыряло на берег. Он оставался там, сбитый с толку, дезориентированный, и пытался понять, что же с ним только что стряслось.

– Паааап! – Рони постучалась.

Джимми просунул голову сквозь дверь и уставился на дочь. Физиономия у него была кислая.

– Опять сбежала?

– Угу.

– Не переживай. Ты ее поймаешь. Ты просто фантастически крут!

Джимми усмехнулся, и Рони улыбнулась в ответ.

– Мы скоро будем обедать, и я хотела напомнить, что сегодня к нам придет мой Майк…

– Я понял. Высовываться не буду, посмотрю издалека.

– Как бы я хотела вас познакомить по-нормальному… – протянула Рони.

Джимми пожал плечами

– Не переживай. Зато я не буду вести себя как придурок, как все отцы, когда дочери приводят на обед своих парней.

– Тоже верно.

Джимми ухмыльнулся и спрятался обратно в студию. Здесь улыбка его покинула. Он поглядел на дверь, за которой Рони бодро сбегала по лестнице, и вздохнул.

– Какой он? Бобби, ты же его видел, расскажи, к чему мне готовиться?

Лин наводила последний лоск на обеденный стол. Она уже четыре раза переставила салфетницу.

– Никого я не видел, мам. Ты так переживаешь, как будто они завтра поженятся. Это же просто девчачьи вздохи, она его через месяц забудет.

– Ну, не знаю…

– В общем-то, Бобби прав, – сказал призрак Джимми. – Не волнуйся так.

– Ну, и это же Рони, она знает, что делает! – поддержал Айзек.

В дверь позвонили. Четверо переглянулись. Джимми поспешил исчезнуть, Лин метнулась открывать.

Первым в прихожей появился Букет. Он был огромен и выглядел так, будто ураган прошелся по всем цветочным магазинам города, а потом перевязал результат ленточкой. У Букета были ноги. На ногах были красные кеды. Следом за ним появилась Рони.

– Мам, Айк, Бобби, знакомьтесь – это Майк.

Из цветов выплыло худое голубоглазое лицо в очках. Лицо нервничало.

– Привет! Рони сказала, что вы любите цветы, но не сказала, какие именно. И я… вот.

Букет качнулся в сторону Лин, и та автоматически его подхватила. Ее накрыло волной самых разных цветочных запахов, она едва не закашлялась. Майк смотрел на нее и беспокойно поправлял очки.

– Это самый невероятный букет за всю мою жизнь, – искренне сказала Лин. – Спасибо!

Парень немного расслабился, улыбнулся, и вдруг показался очень симпатичным. Айзек и Бобби одновременно потянулись пожать ему руку, столкнулись, засмеялись, и первая неловкость была полностью снята.

Майк оказался той особой разновидностью ботаников, которые в будущем превращаются в безумных ученых и колонизируют отдаленные планеты. Через полчаса они с Айзеком уже активно дискутировали и выстраивали на столе схемы из солонок, ножей и стаканов. Кажется, они совершенно забыли, что в комнате находится кто-то еще, пока Рони не потянула Майка за рукав.

– Ладно, а вот тебе еще задачка. Есть призрак, который должен сыграть песню, но он не может этого сделать, потому что не может взять гитару. Как ему быть?

Майк перевел сияющий взгляд на Рони.

– Чисто теоретически?

– Ну, конечно!

– Ну, хорошо… – Майк задумался. – Если он не может играть, потому что не может взять инструмент, то ему нужен призрак инструмента.

Рони замотала головой:

– Нет, не годится. У инструментов нет призраков, они не живые.

– Это как посмотреть… – начал Айзек, но Рони метнула в него яростный взгляд.

– Ну, тогда ответ очевиден – если призрак не может играть на призраке, призраку нужно тело! – объявил Майк.

За столом повисла тишина.

– Да это же гениально! – завопил Джимми, выбегая из стены.

Лин зажмурилась. Айзек спрятал лицо в ладони. Рони и Бобби смотрели на Майка.

– Здрасьте, – сказал Майк.

Ранее утро. Бар. Стойка, заставленная пустыми рюмками. Над ними – неподвижное лицо молодого мужчины. Мужчина одет в больничный халат, на халате – бейджик с именем (Ангус Джефферсон) и местом работы (морг больницы святой Сесилии). Взгляд у мужчины стеклянный.

– Дружище, мы закрываемся. Вызвать тебе такси? – бармен хлопнул его по плечу, осторожно, чтобы не повалить.

Мужчина перевел на него взгляд. Во взгляде начал проступать смысл.

– Он сел, – сказал мужчина. – А потом заговорил.

– Да, да. – согласился бармен. – Так что насчет…

– Но он был мертвый, – продолжал мужчина. – Он точно был мертвый.

– Разумеется, – сказал бармен, который слышал и не такое.

– А потом он задрожал, и из него вылез… вылезло… оно… привидение. И его стошнило.

Бармен встрепенулся.

– Кого, привидение?

Мужчина кивнул.

– Он сказал: «Дерьмовый план». И исчез.

Бармен мысленно вздохнул. Нужно бы скорее отправить парня домой, совсем он плох…

Его последний клиент между тем обвел пустым взглядом бар и вдруг завопил. Не прекращая вопить, он вылетел на улицу. Дверь захлопнулась.

Бармен озадаченно посмотрел наверх. Прямо над стойкой висела большая плазменная панель. Сейчас она была настроена на музыкальный канал, но звук был выключен. Крутили старые клипы. Бармен хмыкнул и принялся собирать рюмки.

На экране Джимми Макмерфи играл соло.

До концерта оставалось три дня. На поле дядюшки Уолли выстроили здоровенную сцену, огородили VIP-зону, оборудовали автостоянку и шатры для музыкантов. Лукас носился из конца в конец маленькой щуплой молнией, он кричал, сыпал указаниями, заставлял все переделывать и был на грани нервного срыва. Ирочка ходила за ним с невозмутимостью буддийского монаха, и, когда он заканчивал разносить очередного бедолагу, задерживалась и тихонько улаживала дело.

– Дурдом, – Лукас снял ермолку, вытер лысину и спрятал в карман телефон, в который только что орал. – «Кусачие сестрички» отвалились. Их вокалистка сломала три ребра на фотосессии.

– Алкоголь? – спросила Ирочка.

– Нет, питон.

Ирочка фыркнула. Лукас бросил на нее несчастный взгляд.

– Тебе смешно, а у нас теперь на одну группу меньше. Придется переделывать расписание. Еще «Бледный Майкл», долбанутые бездари. Требуют трейлер вместо шатра. Я бы им даже раскладного стула не дал. Единственные нормальные парни – это «Александрия». Не ноют, ничего не ломают, и просят только текилу. Правда, технический райдер у них, как у «Роллингов», но это понятно, они профи…

Ирочка мысленно улыбнулась. Они с Лукасом работали вместе уже пятнадцать лет, и она прекрасно знала, что босс получает от всего происходящего огромное удовольствие. В ее руках, словно по волшебству, возникла самокрутка. Ирочка протянула ее Лукасу. Он молча прикурил и глубоко затянулся.

– У меня в машине есть термос с кофе, – сказала Ирочка.

– Отлично, – ответил Лукас, выпуская дым. – Утро должно начинаться с хорошего кофе, или с хорошего секса, а не с вот этого вот всего…

У машины их встретили Пух и Геката. Их лица составляли разительный контраст с кислой физиономией Лукаса.

– Охренительно! – заявила Геката. Она подпрыгивала на месте от восторга. – Тут все просто пропитано эротической энергетикой!

– Конечно, – отозвался Лукас, – Меня имеют со всех сторон!

– Проблемы? – забеспокоился Пух.

Лукас собрался вывалить на него весь свой обычный поток возмущенного нытья, но вспомнил, что парень – новичок. Он ухмыльнулся.

– Ничего такого, с чем я бы не справился, сынок. Обычные организационные моменты. Все гладко никогда не бывает.

– Это точно, – сказала голова Джимми, появляясь сквозь автомобильное стекло. Лукас и Пух вздрогнули, Геката взвизгнула. – А еще я не понимаю, почему ты взял все это на себя. Это ведь вообще не твоя работа, папаша. Да и староват ты для этого.

Лукас замахнулся на Джимми:

– Староват! Везет тебе, что ты уже помер, сейчас бы получил от меня трепку. Это возвращение легенды, и ты думаешь, что я доверю кому-то другому организовывать концерт?

Джимми и Ирочка озорно переглянулись.

– Тебя-то сюда за каким бесом принесло? И втяни голову в машину, не пугай людей.

Призрак послушно исчез. Лукас сел в машину, а остальные остались стоять у открытой дверцы.

– Ну так? – спросил Лукас.

– Я Пуха искал. Ребята сказали, он поехал к дяде. У меня к тебе нестандартная просьба, Пух. И, если честно, довольно пугающая.

– Серьезно?! Прямо… внутрь?

Геката закусила кулачок. Пух побледнел. Джимми махнул бесплотной рукой:

– Забудьте. Это бред. Оно того не стоит.

– И кто это говорит?! – взорвалась Геката. – Великий Джимми, чья гитара будит демонов в аду, который вернулся с того света, заслышав музыку! Это что, шутка?