Полная версия
Ох уж эти сказочки!
Alin Kevich
Ох уж эти сказочки!
Глава 1
Есть те, чьи души пылают значительно ярче остальных, кто просто обречён прожить полную страстей, падений и взлётов жизнь и которые надолго остаются в памяти потомков. Самим своим существованием они привлекают высшие силы и вершат историю. Многие им завидуют, многие восхищаются, многие ненавидят, вот только цена этой «популярности» непомерно высока. Кто из героев может похвастаться тем, что «жил долго и счастливо»? Платой за право вершить человеческие судьбы, как правило, является собственное счастье, благополучие и даже сама жизнь.
Легенда гласит: когда мир замрёт на краю неминуемой гибели, боги призовут на помощь могущественных героев, что спасут всё живое. И боги воспользовались своим правом.
Вот только… призванные герои, силой и умениями способные соперничать с самими богами, не захотели становиться покорными марионетками в руках тщеславных. Они решили сами править спасённым ими миром… И возжелали стать новыми богами.
***
Ритуал
Лишь избранные посвященные знали об истинном назначении этого храма. Однако её семья, будучи старейшей в Некрополисе и являясь ярыми приверженцами Тёмной Матери, владела обширной библиотекой, которая в некоторых аспектах превосходила даже королевскую, в том числе собранием тайных рукописей – бесценным откровением древнейших мыслителей и мудрецов, что было предметом гордости и достоянием семейства Амариллис наравне со множеством иных реликвий, включая артефакты драконов, что веками хранились в родовой сокровищнице. Мало кто знал язык первых, а вот она потратила годы на его изучение, и кое-что вычитала из этих свитков.
Женщина незаметно прокралась к потаённому храму, запечатав за собой вход магическим символом. Ещё загодя она подкупила стражу, а тех, кто оказался неподкупен, заставила уснуть вечным сном.
Шаги её были тяжелы и торопливы, эхом отдаваясь в утопающих в темноте сводах каменных залов, возведённых неизвестными зодчими ещё на заре человечества. Когда некроманты облюбовали себе землю для обитания и заложили здесь первое поселение, этот храм уже стоял в руинах, сокрытый древним лесом, от глаз любопытных путников.
По мере продвижения вперед она ощущала нарастающее напряжение. Массивные колонны, украшенные полустертыми символами, простирались далеко вверх, теряясь во мраке свода. Где-то вдали легкий шепот ветра вторил эхом забытым тайнам прошлого, что хранили безучастные древние статуи, обветшавшие и покрытые мхом, молча взиравшие пустыми глазницами на скользящую мимо них хрупкую фигурку.
Женщина резко остановилась и согнулась, едва не пополам, прижимая руку к огромному животу. От боли она даже уронила горящий факел. С губ её сорвался приглушенный стон. Шипя слова молитвы вперемешку с проклятиями, она подобрала факел, медленно выпрямилась и направилась к своей цели, опираясь одной рукой о стену, тяжело и часто дыша. Вслед ей по пыльному полу тянулась цепочка алых капель.
Через мгновение перед ней открылся огромный зал, поражающий своей величественностью.
Когда-то в уцелевшей части храма обнаружили странный алтарь – сердце этой заброшенной святыни. Одна половина его была выточена из гладкого холодного чёрного камня, ни один блик света не отражался на поверхности которого, наоборот, казалось камень «поглощает» свет. Вторая же являлась полной противоположностью первой – это был ослепительно белый, тёплый на ощупь, шероховатый материал. Он источал мягкое сияние даже в абсолютной темноте. Обе части алтаря были соединены небольшой полупрозрачной аркой, изображающей змея, пожирающего собственный хвост. По спине змея шла вязь непонятных, таинственно мерцающих символов. Алтарь жизни и смерти – уж она-то была в этом совершенно уверена.
Собравшись с силами, она шагнула вперед. Сердце ее учащенно стучало от страха и предвкушения.
Боль пульсировала и отдавалась в каждой частичке тела. Женщина всеми фибрами души ненавидела то отродье, что готовилось вот-вот исторгнуть её истерзанное чрево. Семь проклятых месяцев она вынашивала этого ублюдка в своей утробе, семь бесконечно долгих и мучительных месяцев она мирилась с этим паразитом внутри организма, питая его собственной кровью и жизненными соками. Слабость, потеря концентрации и магических сил, головокружения, ночные кошмары и ухудшение памяти, перепады настроения и жуткий токсикоз, её холёное тело претерпело множество изменений за время этой ненавистной беременности.
Несмотря на глубокое уважение и преклонение перед Некроном, как перед своим учителем и наставником, гениальным учёным и величайшим некромантом, сам акт спаривания между ними вызывал в ней чувство крайней гадливости. Он был её кровным дядей – братом отца и это противоестественное кровосмесительное соитие было ей противно. Женщину трясло от омерзения всякий раз, как он приходил на её ложе. Она вынуждена была в кровь кусать губы, сдерживая предательские стоны, когда он мусолил своим слюнявым языком её кожу, переворачивал и загибал в разные непристойные позы, как дятел глубоко и грубо вдалбливался в её нежную плоть, и сыто хрюкал от удовольствия, медленно заваливаясь на бок, пока его семя обильно исторгалось в её лоно, а капли вонючего пота орошали кожу и бельё.
Её вообще не привлекали окружающие мужчины, подавляющее большинство которых составляли грубые похотливые самцы, с раздутым самомнением и крошечным интеллектом или членом. Едва убедившись, что понесла, она распорядилась сжечь всю мебель и одежду, что находилась в её комнате, и тут же сменила покои под предлогом исследовательской деятельности и распорядилась никого к себе не пускать, передавая письменные поручения через вышколенных слуг.
Женщина осознанно пошла на этот шаг. Тщательно выбирала партнёра, однако не посветила того в свои планы, а лишь временно использовала. Для ритуала ей требовалось это дитя. Необычное дитя, унаследовавшее древнейшую кровь и сильнейшую магию. Она вовсе не собиралась оставлять в живых этого выродка, ведь в дальнейшем он грозил если не отнять все её достижения, то, как минимум, стать достойным соперником. А своих соперников надлежало беспощадно уничтожать. Она намеревалась родить его на алтаре жизни, а затем принести в жертву на алтаре смерти. Чем дороже дар, тем выше награда. Слишком многое совпало. Слишком многое было на кону. Парад планет, слияние кровавых лун, зимнее солнцестояние – такое бывало лишь раз в несколько столетий, если не реже. Она не собиралась упускать свой шанс, а потому тщательно готовилась заранее.
И вот сейчас, стоя в коленопреклонённой позе у алтаря жизни, женщина приносила величайший дар – собственное дитя. Чтобы ублюдок родился в назначенный час, ей пришлось выпить особое зелье – паскудное на вкус, зато эффективное. Похожим зельем, но в меньшей концентрации, пользовались шлюхи в борделях, дабы избавиться от нежелательных последствий. Издержки профессии… Нет, она вовсе не волновалась о состоянии своего дитя, пусть ребёнок и был недоношенным – главное дышал. Проклятый Некрон – даже оплодотворить её своевременно не сумел, пришлось мириться с его животной похотью на протяжении нескольких месяцев.
«Девочка», холодно отметила она про себя, возлагая тихо пищащий комочек на алтарь, пятная алой кровью ослепительно белый камень.
Алтарь медленно заливало тёплым сиянием, в его центре, прямо над головкой младенца, парил в сгустке света элементальный ключ. Дар был принят.
Лежащий на алтаре младенец широко распахнул фиалковые глаза, сморщил носик и громко недовольно заголосил, взмахивая малюсенькими ручками и ножками.
– Заткнись! – Закричала женщина, зажимая уши ладонями, чтобы не слышать этот плач. Она попыталась схватить артефакт, но её ладонь лишь зачерпнула воздух. Ключ рассыпался золотистыми искорками, тело ребёнка окутало мягким сиянием. – Едва дышит, а уже свободно поглощает магию стихий. – С толикой восхищения сказала женщина, поднимаясь с колен.
От резкого движения ее тело вновь скрутил спазм боли, низ живота, будто калёными иглами прошило. Она согнулась пополам и застонала, затем медленно выпрямилась, зашептала на древнем наречии заклинание, позволяющее временно притупить боль. Оставался последний шаг…
Сжав зубы, она взяла на руки свою новорожденную дочь и направилась к тёмной стороне древнего алтаря. От маленького тёплого комочка пахло кровью и чем-то ещё, чем-то невыносимо мягким, нежным, родным… Положив на алтарь ребёнка, женщина ненадолго замешкалась. Откуда-то разом нахлынули незнакомые эмоции. На глаза навернулись слёзы, они струились по щекам и капали на чёрный отполированный камень, в горле застрял ком. Младенец ручонкой ухватил палец матери и затих. Свободной рукой женщина нежно погладила тёмные с кроваво-красным отливом локоны на голове девочки, потянулась к складкам одежды, где хищно притаился древний темный клинок, но замешкалась… Наконец решившись, она глубоко вздохнула и запела низким грудным голосом. Тягуче распевно звук отдавался в стенах тайной залы, казалось, напев заклинания всё нарастал, даже фрагменты алтаря резонировали ему в такт.
– Да как ты посмела ослушаться меня! – Вторгся вдруг громогласный и донельзя раздражённый посторонний женский голос в таинство ритуала. Раздался чудовищный гул, затем грянул гром, что-то полыхнуло, и стены залы задрожали, пошли глубокими уродливыми трещинами, в стороны брызнуло каменное крошево осколков. – Ты заплатишь собственной жизнью за свою алчность, ничтожная дрянь, а расхлёбывать всё я заставлю твоего выродка, и ни за что не позволю ему спокойно сдохнуть! – Разверзлись небеса, жгуты молний полоснули небо, раскат грома сотряс стены древнего храма, а высоко в небесах разразился метеоритный дождь.
Разгневанная богиня не могла видеть мягкой улыбки, застывшей на лице разочаровавшей её служительницы. Один из осколков камней вонзился глубоко в горло женщины, задев артерию. Алая кровь щедро оросила чёрный алтарь. Последняя жертва была принята… Над телом умершей, в неосознанном жесте, закрывающей своё дитя от опасности, заструилась тёмная дымка, формируя артефакт. За стенами разрушенного храма бушевала стихия, и никто не заметил, как новорожденного окутало разноцветным сиянием. Рядом с младенцем, в такт биению крошечного сердечка, пульсировали два ключа элементов. Ритуал был завершён.
***
Лисандра Тар Диено (Лисса)
Дядька Тарас продал-таки приблудную племяшку-дворняжку сёстрам милосердия из ордена Белого Огня за тощий кошель медяков. Лисса только с похорон матери вернулась, а он даже вещей собрать в дорогу не дал и в дом не пустил. Хмурая монашка ткнула её костистым кулачком в бок, и зарёванная девочка осторожно забралась в скрипучую повозку.
Сколько себя помнила Лисса, они всегда жили втроём с матерью и дедом, тихо и счастливо. Знала девочка и то, что приёмная, ибо хромая травница – дочь местного кузнеца, хоть и жила безбедно, благо отец обеспечил дочь и домом и небольшим приданым, женихами не была балована. Местные парни её чурались – хромая же! И дар знахарки-травницы не особо будил желание поухаживать. А многие так вообще ведьмой за глаза звали, но чуть что прижмёт – бежали помощи просить, чуть не в ноги кланялись, потому как знали – есть дар и дар сильный у кузнецовой хромоножки.
Так и жила Ярина-ведьма, Ярина-травница в скромном домике на краю деревни, хозяйство небольшое да ослик – на нём она в лес за травами ездила или в соседние деревеньки помогать кому, иной раз и в город по делам, а то и на праздничную ярмарку. Вот с одной из таких поездок и привезла она себе «в подоле» дочку. Кто отец девочки никто не знал, но судачили местные не долго – затворница, убогая, калечная – боги её дитёнком одарили за всё то, чем ранее обделили, так и пусть себе дальше тихо-мирно живет.
Только Лисса знала, что мать нашла её, возвращаясь с одной из своих поездок. И страшной была та находка. Конвой дриад был нещадно и жестоко вырезан на одной из проезжих дорог. Выглядело всё так, будто ограбление. Вот только что за разбойники рискнут напасть на хорошо вооруженный отряд дриад! Те же с детства учатся военному искусству – тронуть их себе дороже. А еще, сколь слабым магическим даром знахарка не владела, но даже она смогла ощутить, как сильно от места трагедии разило темным шаманством…
Помочь Ярина уже никому была не в силах и с сожалением хотела двинуться дальше, когда услышала, едва различимый тихий не то плачь, не то стон. Не раздумывая бросилась она на звук и нашла умирающую, что в отчаянье прижимала к себе окровавленного младенца. Тело женщины было пронзено несколькими стрелами. Она собой, как щитом, закрывала ребёнка. «Спаси моё дитя!» – умоляюще прошептала дриада, по телу её прошла судорога, и прекрасные глаза навсегда закрылись.
Ярина поспешила уйти как можно дальше от места трагедии вглубь леса, унося с собой ребенка. Девочка была ранена, слабела на глазах, жизнь едва теплилась в крохотном тельце. Трое суток женщина боролась за жизнь младенца, как умела, весь свой целительский дар применила, бесценные запасы, что на крайний случай хранила в магической сумке, использовала. Молилась всем богам, глаз не смыкала, рыдала, проклиная тех, кто не пожалел невинного ребёнка, а когда малютка, справившись с лихорадкой, наконец-то спокойно уснула, и сама Ярина провалилась в тяжелый глубокий сон.
***
Лет десять они жили себе спокойно. Мать учила Лиссу своим знаниям – какая травка в какой срок в силу входит, когда, где собирать надо, как хранить, в каких пропорциях смешивать и от каких хворей лучше использовать. Девочка росла смышленая, бойкая, всё на лету ловила, правда людей сторонилась, кроме матери и совсем уж старого деда ни с кем особо не водилась. Мать боготворила просто – везде за ней хвостиком следовала. А Ярина и рада была своё мастерство наследнице передать – показывала и рассказывала: как раны сшивать, как кости сломанные фиксировать да сращивать, как по внешним признакам болезнь распознать, даже к роженицам и гулящим вместе ходили…
– Если болит, значит, живёт, – говаривала матушка, – страшнее, когда ничего не чувствуется.
Второй радостью и страстью Лиссы были сказы деда – он ей вечерами, когда все вместе дома собирались, про оружие разное рассказывал и тонкости обращения с ним: мощные двуручные алебарды, топоры, клейморы, биргризены, смертоносные ятаганы, фальшионы, сабли, кистени, шипастые палицы, бессчетное количество кинжалов – парных, метательных, двусторонних, в виде когтей, прямых и разнообразных, порой весьма причудливых форм. А ещё необычные катары, молнии-кпинга, чакрамы, уруни. Забавно было смотреть, как старый кузнец спорит с ребёнком что лучше: лук или арбалет. Мать только печально улыбалась, понимая откуда у «рыжей пигалицы», как величал внучку дед, такой интерес к оружию.
Деда помер во сне. Просто уснул и не проснулся. Лисса помнила, как на лице его застыло выражение какого-то умиротворения и покоя.
– Ушёл в свет, – сказала тогда мать, – откуда боги направят душу его в следующий путь. Мы все лишь гости в этом мире. А миров вокруг ой как много…
А потом у ворот дома объявился дядька Тарас – плюгавый невысокий мужичек, с бегающими глазками и потными ладонями. Он был братом матери, жил в соседней деревне с семьей и даже не навещал ни разу, ни сестру, ни отца за все те годы, что помнила себя Лисса. А тут нате вам родственничек объявился. У него дом сгорел, жена померла – вот и попросился приютить его на время. В доме стало тесно и суетно. Дядька несдержанный да алчный, чуть что орать, да по столу кулаком долбить мастак оказался. И дочки ему под стать – волосёнки жиденькие, голосочки писклявенькие, ножки короткие – не идут, а перекатываются, да глазами кругом стреляют и перешептываются, презрительно кривя мордашки.
Тарас, на правах сына тут же занял отцову кузницу и принялся там хозяйничать, благо он кое-что смыслил в искусстве кузнеца. Но этого кое-что только и хватало на нужды деревни: косу подточить, коня подковать, топор или серп отлить. Не было в нем той искры дара, что жила в душе деда, и Лисса перестала посещать столь любимую ею кузницу, всё чаще пропадая в лесу, в поле – то травки собирая для мамы, то на рыбалку выбираясь, а то, прихватив, подаренный дедом лук, отправляясь на охоту за зайцем, куропаткой.
Несладко им жить стало под гнётом Тараса. Погорелец сначала всё говорил, что обживется да хату себе справит новую, не будет стеснять долго сестру да племянницу. Но время шло, Тарас наглел. Уже хозяином по кузнице расхаживал, свёз на ярмарку коллекцию дедова оружия, даже отобрал у Ярины кинжал – подарок отца на совершеннолетие, с которым она никогда не расставалась.
– На что бабе оружие? – бубнил лысый сморчок, а у самого глаза алчно блестели, когда прикидывал цену отменного клинка. – Сиди дома, да зелья свои вари!
Обжился, да. Павлином стал по деревне расхаживать – знамо дело один кузнец на две деревни, уважали его даже деревенские; жинку себе новую присмотрел, свадьбу сыграли после осенина – праздника урожая.
Новой хозяйкой в СВОЙ дом привел Тарас жену, в тот дом, в который просился всего пару лет назад погорельцем приютить его и дочерей, без гроша за душой. А теперь на сестру-калеку покрикивал, не иначе как убожная, да колченогая не звал и потребовал, чтоб она с ублюдком своим на чердак перебиралась жить и не смела на глаза лишний раз показываться. На чердаке Ярина травы свои сушила летом – в тени и прохладе. Зимой же холодный, всеми ветрами продуваемый, он был для жизни вовсе непригодный. Украшения и наряды, что у Ярины были, отобрали тоже.
– Не пристало такое носить той, что опозорила себя перед людьми и богами, не пойми от кого дитё родив, в девках оставаясь, – зло шипел Тарас на сестру. А жена его и дочки вторили, по себе растащив приданое, наряды, да дорогие украшения Ярины, что отец ей сам ковал, да покупал.
И ослика жена Тараса выпросила у добросердечной золовки, объяснив, что ей нужнее, ибо молодая женщина была в тягости.
Зима выдалась студёная, по всей округе народ болел, не раз и не два Ярина-травница понадобилась и в своей деревне, и в соседних, а добираться пешком, с её-то ногой… Лисса ругалась с Тарасом, спорила до хрипа, требуя вернуть матери ослика и позволить перебраться в теплый дом, за что не раз была бита. Не побоялся хлипкий мужичонка на тщедушную девчонку руку поднять, голодом её морили, из дому выгоняли, пока матери нет, а заступиться некому.
Жена Тараса во всём его поддерживала, а иногда и подначивала. Она и подала идею, мол, Ярина должна у богов за свой позор, что на семью навлекла, прощения вымаливать. Заставили бедняжку ночи напролет на коленях стоять у алтаря в местном храме, молитвы читая. К весне от добродушной пышущей здоровьем и теплом женщины осталась лишь тень. Только улыбка напинала ее прежнюю, да глаза все так же лучились светом.
Едва справившись со свирепствующей в округе хворью, косившей народ на излете зимы направо налево – не иначе боги за что-то прогневались, мать Лиссы сама стала жертвой непонятного недуга. Так и увяла Ярина, сгорела в лихорадке буквально за несколько дней. Лисса все глаза выплакала, не зная, не умея помочь единственному дорогому на всём свете существу. Пустота и отупение навалились, будто безграничная темнота душу сковала.
– Боги прибрали развратницу и на том спасибо, – поджав и без того узкие губы, прошипела жена Тараса, держась за огромный живот.
– Дура! – взвилась Лисса, испепеляя тупую завистливую тварь, что радовалась смерти невинного, ими же загубленного человека. – Ради дома да барахла извели! Ты как рожать собралась, без помощи знахарки? – жгуты боли и ненависти сдавливали сердце девочки, наворачивающиеся слёзы душили, не давая вздохнуть. – Сто крат вас всех проклинаю! – не своим голосом произнесла Лисса. – Ни счастья вам, ни радости, ни покоя!
В глазах прибежавшего Тараса стоял первобытный ужас. Он замахнулся было на сжавшуюся в комок девочку, но тут раздался такой оглушительный раскат грома, что, казалось, весь дом до основания тряхнуло. Лисса, как была в одной тонкой сорочке, выскользнула за дверь. А на ночном небе бесновалась гроза…
***
Мари
Она проснулась от очередного стука – нянечка беспардонно орудовала старой замызганной шваброй по обшарпанному линолеуму, наводя утреннюю уборку. Скоро обход. Как и много раз перед этим уставший врач посмотрит карту её болезни, задаст дежурные вопросы, оставит распоряжения медсестре и комментарии интернам и все они, с чувством исполненного долга, пряча глаза и, с облегчением выдыхая за порогом, разойдутся по своим делам. Наверняка кто-то обернется, мазнув взглядом сожаления по обитательнице палаты 209. «Уже скоро» подумают они и поспешат забыть… «Уже скоро» тихонько вздохнет Мария Румянцева, вновь проваливаясь в пелену боли и сожалений.
В этой палате она находилась последние несколько месяцев, медленно превращаясь в «пенёк с глазками», почему-то на ум всё чаще приходило именно это ругательство из невеселого детдомовского детства. Руки ещё более-менее двигались, а вот ног своих Мария не чувствовала с момента аварии. Кроме травм позвоночника, обострилась почечная недостаточность. Дорогие лекарства и операции ей, подзаборной бродяжке без роду и племени, не были доступны, оставалось лишь покорно ждать…
Нет, судьба была щедра на события, и, если оценивать беспристрастно, то её недолгая жизнь изобиловала яркими незабываемыми моментами. Вот только за яркостью и блеском жизни скрывалось замаскированное мишурой дно – низость, грязь и подлость человеческих пороков ей тоже пришлось ощутить на собственной шкуре. Перед мысленным взором иногда всплывали лица тех, с кем довелось пересечься. Большинство вообще не запомнились из-за своей незначительности, а кто-то всё ещё вызывал кривую ухмылку, некоторые же отзывались болью, что навсегда отпечатались шрамами на израненной душе. Последнее время ей все чаще вспоминалось одно единственное лицо.
Макс скончался, не приходя в сознание, молодая женщина даже немного завидовала ему, сейчас спустя год после трагедии. Макс… Каждую ночь она вспоминала его тёплую улыбку и лучащиеся нежностью глаза. И каждое утро она просыпалась в ледяном поту, задыхаясь от боли и слёз, вспоминая его безжизненное искалеченное тело в луже собственной крови.
Она, воспользовавшись поддельными документами и, решив покончить с прошлым, устроилась к ним в компанию в отдел логистики – тихая, непримечательная, среднестатистическая сотрудница, этакая «рабочая пчела», коих много в каждой фирме. У неё за душой не было ни гроша, ни семьи, ни друзей, лишь убогая однушка в хрущёвке да богатый жизненный опыт, от которого она бежала, пытаясь скрыться ото всех. У него, сына министра, было всё – роскошный дом, дорогие машины, жена-красавица, блестящая карьера, перспективы, связи и безграничные возможности.
Как-то вскользь на корпоративе он назвал Машу «радость моя», впрочем, он ко многим так обращался, но именно в тот момент что-то переклинило между этими двумя. Она бесповоротно влюбилась, позабыв об осторожности. А он? Был ли Максим честен с ней? Любил ли он её всерьёз или принимал за очередную прихоть? Это уже не важно…
Их тайный роман длился более года. Украденное счастье долгим не бывает. В тот роковой день Мария сообщила Максу, что ждёт от него ребёнка. Он казался таким счастливым, поминутно целовал её ладонь и гладил едва округлившийся животик. Он так хотел детей, да вот с женой у него что-то не получалось…
А потом из-за угла жилой высотки прямо на них вылетела машина. Пьяный водитель не справился с управлением – такова была официальная версия. В последний момент Максим пытался оттолкнуть Марию, приняв на себя основной удар: машину занесло, перевернуло и, врезавшись в столб, та загорелась.
– Боже, Макс, нет! – Шептала разбитыми губами, скрючившаяся на обочине молодая женщина. Нога её была неестественно вывернута, несколько рёбер, скорее всего, сломаны, в груди неприятно хрипело и булькало, а на губах пенилась кровь. «Лёгкое задето» – холодно отмечала про себя Мари, продолжая упрямо ползти туда, где лежал единственный в мире родной и любимый человек. Судьба всё-таки настигла её, растоптав всё, что было дорого…
Ребёнка спасти не удалось…
(Много позже, стоя у больничной кровати своей искалеченной и умирающей соперницы, холёная и надменная жена Макса откровенно призналась в том, что это она «организовала» несчастный случай с пьяным водителем.)
***
– Уже скоро, родной, – тихо выдохнула Мари, поглаживая дрожащими пальцами прохладный бок пузырька с таблетками. Она копила их давно, обманывая медсестёр, что проглотила лекарство, а сама прятала под язык и позже выплевывала. – Как же не хочется подыхать, но жить жалким парализованным человеческим обрубком, гадящим под себя, всё глубже утопая в боли и отчаянии, тоже нет желания. Я бы пошла на всё что угодно, лишь бы вновь встать на ноги, лишь бы начать всё с начала.